Текст книги "В перерывах суеты"

Автор книги: Михаил Барщевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Конкурс

Ни то, что пресс-секретаря Президента подбирали по конкурсу, ни то, что решили найти нового, – особого удивления у Кузина не вызвало. Рейтинг первого лица шел вниз, умных людей в его окружении со временем становилось все меньше, а подобострастных чиновников – все больше. Даже опытные аппаратчики в связи с надвигающимся окончанием второго срока старались незаметно отползти в сторону, дабы сохранить себя, а точнее, сохранить для себя шанс поработать со следующим Президентом. Серьезные люди понимали, что третий срок не предвидится – уж это будет совсем неприлично, а вот при удачном проведении операции «Преемник» старую-то гвардию в первую очередь и погонят. Разумеется, «в первую очередь» не означает сразу, но именно в первую очередь, то есть через год. При условии, что преемник будет. А вот это-то уже и совсем был не факт. Второй раз «новогоднюю шутку Ельцина» проделать было нельзя, да и оппозиция правящей команде нынче куда как серьезнее.

Кроме того, сам факт выбора пресс-секретаря по конкурсу был очень неплохой пиар-акцией. Не для населения, разумеется, а для немногочисленной группы интеллигенции, которая, сама порой того не сознавая, и формирует мнение этого самого населения. Кузин считал, что в России только двести человек являются той аудиторией, с которой следует работать политтехнологам. Как известно, по всем каналам телевидения и радио из передачи в передачу кочуют человек триста: писателей, политиков, спортсменов, актеров, журналистов певцов и ученых «от гуманитарии». Именно они и «промывают мозги» электората. Конечно, они уверены, что критикуют власть, являются чуть ли не диссидентами, а на самом деле служат то «выпускным клапаном», то «впускным», когда именно через них и вбрасываются те посылы, которые нужны власти для очередного политического зигзага, как бы в ответ на запрос народа. Технология отнюдь не российская, но и у нас вполне освоенная.

Так что здесь удивляться было нечему. Если отбросить спортсменов и певцов, то тем самым оставшимся двумстам «разрешенным к говорению» идея подбора пресс-секретаря по конкурсу не могла не понравиться. Именно поэтому, чтобы испортить власти праздник, Кузин и подал свои документы. Он представлял, какие удивленные лица будут у этих деятелей из Администрации Президента, когда они их получат! Он – один из самых ярых критиков как самого Президента, так и правящей партии, правительства, режима и так далее – на конкурсе! Разумеется, его задвинут. А вот тогда у него появится прекрасный повод для хорошей статьи. Громкой, четкой и – наотмашь! Показать читателям, кто победил – какой-нибудь очередной питерский выдвиженец, и кто проиграл – он, лауреат всех журналистских премий последних лет, и еще кто-нибудь из приличных людей. То, что такие будут, Кузин не сомневался – идея предложить свою кандидатуру Кремлю именно в качестве провокации была столь очевидной, что кроме Кузина кто-нибудь еще обязательно ею должен был воспользоваться. А если так, то, может, и сравнить победителя именно с ним, с другим, а о себе – так, между прочим.

Нет, еще лучше – о себе ни слова, а вот подписать статью надо со всеми своими регалиями. Умные и так все поймут!

Когда Кузину сообщили, что он прошел первый тур конкурса – отбор по документам и публикациям, он несколько удивился и даже расстроился. Приятно было считать, что аллергия на его имя в Кремле такая, что, взяв его документы в руки, а тем более статьи, чиновники будут их отбрасывать как нечто либо очень горячее, либо крайне неприятное и для них омерзительно-пачкающее. Ан нет! Отобрали, сволочи! Но потом Кузин сообразил, что все правильно. Именно для придания конкурсу видимости демократичности и открытости он должен был «отобраться» во второй, последний тур. Теперь, по мнению кремлевских, трудно будет сказать, что неугодных отбрасывали сразу. «Вот видите, Кузин же во второй тур прошел!» «Ладно, – думал Игорь, собираясь утром в Кремль на открытую часть конкурса, – посмотрим, кто кого сегодня «сделает»! Зря вы меня выбрали свидетелем этого шоу». (Участником Кузин себя, разумеется, не считал.)

Милый во всех отношениях замглавы Администрации Скобелев встретил Кузина с подобающей обстоятельствам улыбкой и, как показалось Кузину, искренне сказал: «Игорь, я вправду рад, что ты пришел». Именно искренность тона Скобелева не понравилась Кузину. Скобелев был весьма умен и не мог не понимать, что «все, что вы скажете, будет использовано против вас», только не в суде, а в будущей статье. Более того, Скобелев, встречая его, тем самым расписывался в своей причастности к конкурсу. Это было очень неосторожно. Грядущий скандал, который Кузин готов был гарантировать, если только его из Кремля не увезут прямо на Лубянку, теперь точно будет связан именно со Скобелевым. Он что, самоубийца?! Да и если на Лубянку увезут, не те времена, – наоборот, скандал будет еще громче!

Кузин не успел до конца додумать, в чем же причина скобелевского поведения, как его ждал новый сюрприз. Нет, даже не сюрприз, а удар ниже пояса. Вместе со Скобелевым они вошли в небольшую комнату, где сидели два человека. Кузин обоих прекрасно зная – Дружников и Шацкая. Коля Дружников – ведущий журналист «Коммерсанта», реальный конкурент самого Кузина в «поливе» Кремля, с пером не хуже его собственного, но, кроме того, не отягощенный его интеллигентским воспитанием и потому в словах и обвинениях вообще без тормозов. А Рина Шацкая, сейчас перебивающаяся на «Эхе Москвы», еще недавно с экрана НТВ несла такое, что даже оппоненты действующего Президента выражали недовольство ее неэтичностью. Если за это время с Риной и произошли какие изменения, так только в размере аудитории – на НТВ она была шире.

– А кто еще? – непроизвольно спросил Кузин у Скобелева.

– Все – вы трое. Остальные отсеялись, – невинно улыбаясь, ответил Скобелев. И не без явного удовольствия стал наблюдать немую сцену, участниками которой были три самых популярных журналиста современной России, три свободных голоса демократической прессы, три рупора оппозиции. Кузин видел, что Скобелев наслаждается, и это его бесило. И что будущая великолепная статья накрылась, Кузина бесило. И что Дружников не сдержался и громко выругался, показав, что Скобелев их «сделал», бесило. Рина, как человек, привыкший работать голосом, автоматически открыла рот и набрала воздух, но слов не нашла и так с открытым ртом и «зависла».

Скобелев проявил гуманизм и заговорил первым:

– Ну, к делу! Во втором туре конкурса вам, друзья, надо заполнить опросный лист. Вот, собственно, и все. Кто сделает это лучше – тот и будет работать с шефом.

Понимаю, что проверять вас на профессионализм неэтично, – но иначе это был бы не конкурс. Да, кстати, чтобы никакие хулиганско-журналистские мысли, наверняка уже пришедшие в ваши светлые головы, не были вами реализованы, я останусь здесь, с вами. Списывать друг у друга не позволю. Хоть на несколько минут почувствую себя школьным учителем.

Как Скобелев улыбался! Как ненавидел его сейчас Кузин! И себя, что ввязался в эту историю!

Скобелев раздал каждому папочки. Кузин открыл свою и обнаружил всего одну страничку, на которой были напечатаны предложения с пропущенными словами. Варианты слов, которыми надо было заполнить пробел, давались в скобках после каждой фразы.

– Паша, это все? – спросил Дружников.

– Это все, Коля, – в тон ему ответил Скобелев. – Ребята, у меня через сорок минут встреча с руководителями фракций Госдумы, пожалейте представителя несвободной профессии, пишите быстрее.

Кузин быстро просмотрел листок и, не поверив своим глазам, стал вчитываться в текст так, будто ему дали стенограмму заседания Совета безопасности по вопросу организации антиконституционного переворота в России. Читаю – вижу – не верю, что читаю.

Ладно! Пусть вам же будет хуже. Совершенно понятно, что Скобелев заранее сговорился либо с Дружниковым, либо с Шацкой. Кто-то из них скурвился и пошел на сделку. Соответственно, он и второй – прикрытие для конформиста от журналистики. Ну что ж, не первый и не последний. Это тоже неплохая тема для статьи! Вот взять и честно все описать – так, как было. Как Скобелев их «развел». Интересно только, кто – Коля или Рита продались, кто из них заполнит опросный лист «правильно»? Сам Кузин, конечно, вариант выберет «неправильный». Поехали!

1. Реальными врагами Президента России и самой России являются... (Гусинский, Березовский, олигархи, окружение Президента, западные страны). «Ну, ребята, – подумал Кузин, – это вы подставились!» Он уверенно подчеркнул «окружение Президента».

2. Люди на улицах больше всего боятся... (террористов, бандитов, милиционеров). «Милиционеров» – почти сладострастно подчеркнул Кузин.

3. Правящая партия – партия... (номенклатуры, повторение КПСС, прогрессивно мыслящих патриотов России, карьеристов и прикремлевских бизнесменов). Тут Кузин задумался – подходил любой ответ, кроме, разумеется, «прогрессивно мыслящих». Нет, все-таки скорее «карьеристов...» Сделано. Кузин почувствовал некий прилив азарта, этакого куража – прямо в руки Скобелева через несколько минут он отдаст листок, на котором, «ничего не боясь, никого не страшась», выскажет всю правду-матку. Он вдруг понял, что в статье так в лоб, в открытую говорить побоялся бы. Нет, не за себя, за газету. Ладно, хотели – получите!

4. Третий срок Президента... (единственный способ сохранить политическую и экономическую стабильность в стране, начало тоталитарного периода в истории России, нарушение Конституции). Что уж стесняться?! То, что нарушение Конституции, и так ясно, подчеркиваем «начало тоталитарного периода...».

5. Курс на удвоение ВВП – это... (обычная пиар-акция, взвешенный расчет реальных возможностей, способ «подвесить» Правительство, маниловщина). Здесь Кузин призадумался. Прежде всего, какой косноязычный болван придумал формулировку «взвешенный расчет реальных возможностей»? Вот уж воистину из доклада Брежнева такому-то съезду КПСС! Пиар-акция? Нет, Президент – суперпиарщик, от Бога, и такую ошибку совершить не мог. Маниловщина? Вряд ли. На маниловщину способны мечтатели. Президент человек абсолютно земной. В этом и его сила, и его слабость. «Способ «подвесить» Правительство»? Об этом Кузин никогда не думал. А может, это «оговорка по Фрейду» Скобелева? Уж он-то знает, о чем говорит. Здорово! Так это его рук дело, а не Помощника по экономике, как все считали. Ладно, подыграем – подчеркиваем этот вариант.

Кузин улыбнулся сам себе и ехидно посмотрел на Скобелева. «Не ждешь ты этого, Хитрый Лис, Вечный Паша, Заслуженный Разводчик России. Ох, не ждешь. Уверен, что сдрейфим. Я – нет!»

Все трое журналистов одновременно отдали свои листки Скобелеву.

Наверное, сведущие люди были бы сильно удивлены, увидев именно этих четырех человек, выходящих из одной комнаты со счастливыми улыбками на лицах. Естественно было бы предположить, что одна из сторон не должна радостно улыбаться. Но в Кремле и невозможное – возможно!

Хорошо, что звонок Скобелева, раздавшийся через час, застал Кузина уже не за рулем. Иначе одной аварией в Москве в тот день стало бы больше. Скобелев был предельно лаконичен: «Игорь, в девятнадцать тебя ждет шеф. Просьба, успей купить галстук. Знаю, что не любишь, не носишь, надел один раз в жизни на собственную свадьбу, но теперь – ты госслужащий. Только что подписано распоряжение Главы Администрации о твоем назначении. До семи, то есть до встречи с Президентом, – информация разглашению не подлежит. Поздравляю!» И положил трубку. Обычно в таких случаях пишут, что в глазах героя потемнело, что он лишился дара речи, что мир для него рухнул. Может быть. Кузин просто понял, что он ничего в этой жизни не понимал никогда.

Ничего! Хотя уже почти четверть века делился своими, как ему казалось, умными мыслями с сотнями тысяч людей, большинство из которых ему верили. А он ничего не понимает! И не понимал. Бред! Этого не может быть. Просто не может! Кузин выругался про себя, а вслух произнес только одно слово: «Россия!» И покачал головой из стороны в сторону...

Завтрашние утренние газеты сообщили о назначении Кузина на должность Пресс-секретаря Президента, Дружникова – Главного редактора «Российской газеты», а Шацкой – Генерального директора РТР.

Глава Администрации улыбался:

– И что, все трое ответили абсолютно одинаково на все вопросы?

– Абсолютно! Без вариантов!

– Знаешь, Паша, конечно, теорию о том, что искусство политика не уничтожить противника, а сделать его союзником, я знал. Но чтобы так элементарно, так быстро и так эффективно...

Скобелев тоже улыбнулся:

– Брось, Сережа! Это все элементарно. Помнишь у Пушкина: «Я – психолог. О, вот наука!»

– Но это, кажется, говорит Мефистофель? – съехидничал Глава Администрации.

– Пушкин, Сережа, Пушкин. А чьими устами – это не важно!

И они рассмеялись.

Начиналась предвыборная кампания. Впереди еще было очень много работы. У всех...

Училище

Шел третий тур. Он, как всегда, опоздал. Уже десятый соискатель актерского счастья что-то там изображал. В принципе, он мог бы и не приходить вовсе. Коллеги давно привыкли, что он всегда писал «нет». Вернее, не так. «Нет» он писал тогда, когда подавляющее большинство писало «да». Не назло, не из принципа. Просто они писали «да», когда видели перед собой одаренного абитуриента, а он – когда полную бездарность и обязательно к тому же наглую. Как-то давно у него состоялся неприятный, но достаточно откровенный разговор с председателем комиссии. Бугров, будучи завкафедрой актерского мастерства, лет уже пятнадцать возглавлял этот «совет жрецов». Сам Маймин на первые два тура не ходил, поскольку там его присутствие было необязательным. А вот третий – решающий – по традиции должны были посещать все профессора Училища. Так вот, как-то Бугров после очередного несовпадения всеобщего «да» с его «нет» оставил Маймина и спросил: «Что за фронда? Почему надо так явно подчеркивать свое пренебрежение мнением коллег, свою особую позицию?» Маймин, уставший и злой, вопреки своему правилу никогда и никому ни в чем не отчитываться, сорвался и изложил свою теорию актерской профессии. Бугров слушал его, не перебивая, минут пятнадцать, а потом заключил: «Вы сумасшедший. И садист». Встал и покинул свой кабинет. Маймин посидел еще несколько минут и пошел дышать тополиным пухом раскаленной Москвы.

Теория, собственно, была столь же простая, сколь оригинальная. Из каждого выпуска в двадцать пять – тридцать человек только один-два студента становились известными актерами. (Был, правда, уникальный случай, когда сразу пятеро выпускников одного курса «вышли в звезды».) Что это означало в реальной жизни? А то, что все, кто не пробился, влачили потом жалкое существование. Жалкое во всех смыслах. Окружающие жалели их, неудачников, несостоявшихся актеров и актрис. Они – жалели себя, свой неоцененный талант, своих жен, которым они не могли подарить цветы без повода. Просто из-за отсутствия денег. Опять себя – поскольку иногда даже напиться было не на что. А женщинам приходилось и того хуже – они мечтали о корзинах цветов, выносимых на сцену после каждого спектакля, а в реальности вынуждены были решать проблему лишней пары колготок. Да не в деньгах дело! С момента получения студенческого билета, пройдя жесточайший отбор на вступительных турах, молодые дарования считали себя избранными, уже оцененными, признанными талантами. И это естественно, ведь их идолы – известнейшие артисты, кумиры народа – признали их, приняли в свой круг, стали делиться своими умениями, навыками актерского ремесла. Да и роли в дипломных спектаклях всем студентам уже с третьего курса были обеспечены. А потом... Не говоря о тех, кому совсем не повезло, кого не взял ни один из театров, пусть даже провинциальных, все остальные сталкивались с его жестокой правдой жизни. Их брали в труппу, давали роль «кушать подано», и, как правило, через пару лет главный режиссер театра имени-то молодого артиста вспомнить не мог... По-настоящему одаренные ребята скатывались в бездну... Нет, конечно, кто-то находил себя, меняя профессию. Но ради чего тогда были все эти потраченные годы?! Обманутые ожидания? Если человек талантлив – он талантлив во всем. Так? Ну тогда зачем пускать в эту страшную профессию талантливых людей? В этом месте Бугров аж подпрыгнул: «А вы? А ваши коллеги?» Для Маймина это был не аргумент. Он мог бы подробно и мотивированно возразить, но отделался выражением, которое в последнее время с успехом заменило традиционное «сам дурак»: «Исключение из правила есть подтверждение правила». И спокойно продолжил в том духе, что наглые бездарности в условиях современного режиссерского театра и телесериалов имеют гораздо больше шансов выбиться в звезды, чем люди думающие и умеющие страдать душой, а не «мордой лица».

В репетиционный зал вошла очередная абитуриентка. Маймин быстро взглянул на нее, сфотографировал, закрыл глаза и погрузился в свои мысли. Он всегда так поступал. Внешность запоминал, потом пускал в себя только голос. Хороший актер играет не лицом, а интонацией. В этом он был убежден, этому учил своих студентов. Учил хорошо. Все, кто вышел из его мастерской (а он отбирал далеко не всех с потока, обычно не больше пяти-семи человек), все устраивались хорошо. Кто-то даже становился актером, но уж работа на радио, а иногда на несколько лет и диктором на телевидении, – это гарантированно. Вспомнился Гриша Куц. Тщедушный парнишка из Подмосковья, дистрофичный и «антиспортивный», который с огромным трудом получил зачет по фехтованию, входившему в «обязательный набор» предметов Училища, сегодня был самым известным комментатором боксерских соревнований, востребованным и хорошо зарабатывающим. Каждый год на День рождения Маймин получал от него букет цветов.

И заслуженно, между прочим. В боксе Гришка, конечно, стал разбираться без его помощи (женился на сестре боксера... Во, судьба!), а вот играть голосом, передавать эмоции, особенно тогда, когда на самом деле их нет... Это он – Маймин!

Иногда, ближе к середине просмотра (а для него, скорее, прослушивания, как в консерватории), Маймин еще раз взглядывал на абитуриента. Для того, чтобы окончательно поставить на нем крест. Ужимки, неестественные дурацкие позы, размахивание руками – обязательный внешний антураж эмоционального голоса бездарности. А поставив крест, можно было и одобрительно улыбнуться. И написать «да». Разумеется, не лишив себя удовольствия понаблюдать за реакцией членов комиссии. Да, зря он так рано сегодня пришел. Все равно, его голос ничего не решал... Маймин пересчитал коллег: шестнадцать. С ним – семнадцать. Подумал, для кого-то из этих волнующихся юнцов это будет «Семнадцать мгновений актерской весны»... Тьфу, пошлятина! Значит, результаты голосования в итоге будут выглядеть примерно так: четырнадцать – три. Он никогда не оказывался в одиночестве. Ни с «да», ни с «нет». Всегда кто-то, исходя из своего видения, своих вкусов, тоже не разделял мнения большинства. Но эти люди менялись. А он – Маймин – неизменно принадлежал к меньшинству. Это и раздражало остальных! Раз даже ему кто-то злобно бросил, когда он проголосовал против дочки одного банкира, действительно, как ни парадоксально, талантливой девчонки: «Диссидент вы наш!» Маймин тогда огрызнулся: «В исполнении Гафта – звучит достовернее. Переигрываете!»

Закрыл глаза. Стал слушать дальше. К этому моменту девочка уже прочитала стихотворение. Вполне сносно. Теперь читала басню. Плохо. Будто сказку рассказывала. Но... Что-то оригинальное в исполнении было. Какая-то наивность в голосе. Редкость. Обычно в басне самовыражались за счет глубокомыслия, значимости намека... Или скатывались в сказочное сюсюканье. Здесь же звучало что-то природное. Нет, первородное. Но, плохо – без акцентов, без тембрового обыгрывания персонажей.

Маймин не переставал удивляться тому, что время чтецов прошло. Ну кто сегодня? Юрский да Райкин. Но Костя то ли ленится, то ли этот его дар не востребован. Наверное, последнее. На самом деле, каждый второй выпускник Училища умел хорошо читать. Но публика на это не шла. На радио же все передачи когда-то популярного жанра давно закрыли.

Бугров сказал свое традиционное «спасибо», не дослушав басню, что, как правило, не сулило поступающему ничего хорошего. Спросил, поет ли девушка? Играет ли на музыкальных инструментах? В том, что она ответит: «Пою», Маймин не сомневался. Как, впрочем, и в том, что пением это назвать будет нельзя. А вот по поводу инструмента подумал: либо фортепьяно, либо гитара. Так всегда. Либо то, либо другое. Ну и, разумеется, в отдельных, как правило, национально-предопределенных случаях, скрипка...

Ответ отличался оригинальностью – на гитаре и скрипке.

Девушка запела. Маймин аж вздрогнул. Голос оказался неожиданно низким. Очень чистым. Звук лился свободно, естественно, без надрыва и напряжения. Девушка взяла высокую ноту. Тоже свободно, даже легко. Маймин открыл глаза.

Он увидел то, чего ожидать ну никак не мог! Немного сутуловатая вначале, когда вошла в аудиторию, девушка выпрямилась, откинула голову и... Он не смог бы это описать словами. Легкая, будто блуждающая улыбка, светящиеся глаза, сдержанный, не отрепетированный, а природный жест, детские губы... Почему-то его поразили детские губы, слегка припухшие и какие-то совсем несовременные. Только сейчас он заметил полное отсутствие макияжа на лице. Она была абсолютно очаровательна. Маймин поймал себя на мысли, что испытывает наслаждение. Это было искусство. То, чего он так давно не встречал. Зритель, не понимающий, как что делается, был счастливее его. Он же всегда видел, как это сделано. И искусство превращалось в мастерство. А сейчас он не понимал – как?! Это было прекрасно. Их взгляды встретились. Маймин почувствовал мурашки по спине. Как светились ее глаза! Она пела о любви, и ее глаза были полны любовью. Она ему пела о своей любви!

Забытое чувство. Когда-то давно он часто влюблялся. Встречал женщину, придумывал ей добродетели, не замечал недостатков характера и любил созданный воображением образ. Особенно хорошо это удавалось тогда, когда она любила его. А его было за что любить. Красив, умен, известен с первого своего фильма, в котором снялся в восемнадцать лет. Богат. По крайней мере, по советским меркам – очень богат. Достаточно сказать, что, когда большинство мечтало о «Жигулях», он уже ездил на «Волге». Квартира на Кутузовском... После «перестройки» многое, конечно, изменилось. Звание «народного» не открывало, как раньше, нужные двери, «торговать лицом» стало недостаточно, чтобы решать повседневные проблемы. (Хотя на рынке по-прежнему можно было рассчитывать на максимальную скидку от торговца, будь то азербайджанец или молдаванин. Русских, кроме молочниц, в рыночных рядах он давно не видел.) Маймин быстро адаптировался. Сегодня, получая по пятьсот долларов за съемочный день в телесериале, редкий месяц он не имел десяти таких «дней всенародной халтуры». Плюс иногда приличные роли в кино, плюс ставка в театре, где он играл два любимых спектакля. Редко, к сожалению, зато с удовольствием. Какие-то деньги давала и антреприза, поставленная «под него» по пьесе отошедшего от дел банкира «первой волны», формально разорившегося в девяносто восьмом, но сохранившего достаточно, чтобы вложить кругленькую сумму в реализацию детской мечты стать драматургом. Когда его пригласили играть эту роль, а банкир написал ее с самого себя, Маймин сказал, что для создания правильного образа актер изначально должен проникнуться ощущением наличия шальных денег. И запросил по три тысячи за каждый спектакль. Режиссер, присутствовавший при разговоре, спросил, почему так мало, мол, он собирался просить для Маймина пять. Маймин выразительно посмотрел на банкира-драматурга и улыбнулся. Тот хмыкнул и сказал, что условия Маймина его устраивают и что только Маймин, как, собственно, и предполагалось изначально, но теперь решено окончательно, будет играть главную роль. Только через несколько месяцев кто-то проболтался режиссеру, что в отличие от него, привыкшего мыслить в рублях, состоявшиеся при нем переговоры велись в иной валюте. Да, Маймин был богатым человеком. И уж никак не считал себя неудачником. Наоборот. Везунчиком. Но вот любовь... Каждый раз выяснялось, что любили не его. А его славу, его деньги, его возможности. Каждая женщина хотела что-то от него получить, кроме общения, права ласкать его и ему отдаваться. Несколько лет тому назад он неожиданно понял, что это – нормально. Что любая женщина, особенно молодая и красивая, а с другими романов он, естественно, не заводил, желала что-то получить. Кто-то в силу природной корысти, кто-то потому, что полагал (справедливо, кстати, как стал признавать Маймин), что любящий мужчина должен стараться максимально много сделать для любимой женщины. Правы, наверное. Но его это не устраивало. Не из-за жадности. Просто, будучи столько лет знаменитым, он искренне верил, что счастья быть его избранницей уже достаточно. Короче говоря, конфликт с прекрасным полом перерос в антагонистический, и Маймин решил, что без женщин жить проще. Оказалось, не проще, а совсем просто. Только неинтересно. Зато спокойно. Но сейчас Маймин почувствовал, что в нем проснулись все те, забытые, изжитые эмоции. Как эта девочка смотрела на него! Понятно, что он ее не интересовал. Она была в песне, в музыке, в образе. Но как она смотрела!

Маймин взглянул на коллег. Нет, это не было его индивидуальное помешательство. Маститые, повидавшие всякое педагоги Училища не отрывали от девушки глаз: кто с удивлением, кто с восхищением, кто в таком же смятении, как он сам. Преподаватель кафедры вокала – Журова, обращаясь к Бугрову, спросила, а можно попросить спеть романс? Только сейчас до Маймина дошло, что девушка уже несколько минут как закончила петь и стоит молча, закрыв глаза. Внутри, в ней, продолжала жить музыка. Музыка, которой ведь не было. На просмотре, если абитуриент пел, ему никто не аккомпанировал... Это было непреложное правило Училища. Актеру должно быть трудно! Пианино в зале стояло, но не для поступающих.

Бугров, казалось сам удивляясь собственным словам, сдавленно произнес: «Да, пожалуйста, вы можете спеть романс?» «Что?» – встрепенулась девушка. Раздался голос Маймина: «Романс можете спеть?» Все повернулись в его сторону. Впервые за все годы участия в приемной комиссии Маймин обратился к абитуриенту! Маймин раздраженно подтвердил: «Да, я хочу услышать романс». Девушка посмотрела на него, именно на него, и сказала: «Хорошо, Роман Кириллович, только почему вы на меня злитесь?» Маймин растерялся – откуда она знает его отчество? Имена известных артистов знают все, а вот отчества... Будь она студенткой, понятно. Маймин почувствовал, что теряет над собой контроль, – он вообще перестал понимать, что происходит, он впервые за многие годы волновался, как когда-то перед первым выходом в дипломном спектакле. «Извините, это не к вам относится!» – выдавил из себя Маймин и закашлялся.

Девушка запела «Нищенку». Конечно, это могло оказаться случайностью. Конечно, никакого расчета здесь не было. Но для преподавателей Училища это было как копытом по слезной железе. Романс о судьбе актрисы, в зените славы потерявшей голос и ослепшей, в стенах Училища звучал просто зловеще. Студентам его петь не разрешали. В доме повешенного о веревке... Но факт оставался фактом: после первых слов Беленький, преподаватель музыки, резко встал, тихо шепнул Бугрову: «Извините» – и сел к роялю. Никто даже не удивился этому порыву, этому нарушению табу. Она пела. Преподаватель сценречи Марина Шурина заплакала первая. Это было не странно, все-таки восемьдесят пять лет. Но вслед за ней...

Маймин резко встал и вышел из аудитории. Так делать не полагалось. Подобного рода бестактность – помешать исполнителю – исключалась в стенах Училища. Но Маймину было все равно. Он не мог больше находиться в аудитории. Физически не мог. Он шел по коридору и вспоминал всех тех девочек, что вмиг стали известными актрисами и вскорости сошли со сцены или исчезли с экранов кинотеатров. Откуда эта-то девочка-подросток могла так понимать их эмоции, как она сумела так передать это настроение? Откуда вообще ей было понять, что такое горе?! Слава и забвение? Успех и унижение? Девушка пела о том, чего Маймин так боялся последние лет двадцать, – поворота жизни на сто восемьдесят градусов. Если она ему пела о любви, то она ему и предсказывала будущее?!

Маймин подумал, что сходит с ума. Вышел на улицу, отошел в сторону от входа в Училище. Там толпились самые упрямые неудачники второго тура, рассчитывавшие на чудо, на то, что их позовут, передумают, и ожидавшие просмотра везунчики, вместе со своими родителями, бабушками и дедушками. Даже иногородние часто приезжали поступать целыми семьями. Ни в один другой вуз так не поступали, только в театральные.

Маймин закурил. К нему подошел Коля Смирнов. Когда-то его, Маймина, студент, сегодня актер театра и преподаватель кафедры мастерства актера.

– Роман Кириллович! Вы в порядке?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну чувствуете себя хорошо? Вы так неожиданно вышли, я подумал, вам плохо стало, вот пошел за вами.

– Нет, Коля, все нормально. В смысле со здоровьем. Ты мне скажи, ты понимаешь, что ее ждет?!

Николай знал теорию Маймина. Знал, что переубедить его невозможно. Но он любил студентов, любил их энтузиазм, их готовность сутками не уходить из Училища. Он нищенствовал и все равно был счастлив, поскольку занимался любимым делом. Но Маймину доказывать что-либо было бесполезно. У него была собственная правда. Утилитарная. Но ведь – правда! Николая всегда удивляло, что именно успешный Маймин исповедовал то, что мог бы исповедовать неудачник. А он, Николай Смирнов, когда-то лучший студент курса, игравший заглавные роли в трех дипломных постановках – беспрецедентный случай, – по большому счету, стал неудачником, но был счастлив. Несчастливый «удачник» Маймин и счастливый неудачник Смирнов. Диалектика, блин!

– Понимаете, Роман Кириллович, она безумно талантлива...

– Слишком!

– А можно быть слишком талантливым?

– Посмотри на себя!

– Я просто лентяй.

– Брось, ты просто талантливый профессионал, а потому разборчив. Сколько раз ты отказывался играть в спектаклях модных, но бездарных режиссеров? Скажем иначе, абсолютно бездарных, а потому и модных режиссеров?

– Ну было.

– Ладно, не о тебе речь. Подумай, через что этой девочке предстоит пройти! Отсутствие нормальной семьи – точно, безденежье или содержанка какого-нибудь жлоба с деньгами, домогательства ведущих актеров, режиссеров, директоров театра, продюсеров и далее по списку!