Текст книги "Князи в грязи"

Автор книги: Михаил Барщевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Не знаю, не знаю, – Павел задумался, помолчал. – Может, ты и прав. По-своему. Мне это неведомо. Мне каждая новая женщина давала новую молодость. Понимаешь, я материалист. Я знаю, что эндорфины вырабатываются у мужика в отношении конкретной женщина максимум три года. Потом это уже не страсть, не желание, а привычка. Как зубы чистить. Хотя, насчет воспоминаний, ты пожалуй, прав. Вместе вспоминать не с кем.

– Вот-вот! – Алексей заметил, что впервые за все время их разговоров Павел с ним хоть в чем-то, но согласился. – Знаешь, я так скажу – удовлетворенная привычка это и есть стабильность. А в природе человека заложено стремление к стабильности. Это и есть счастье, когда рядом родной, понятный, преданный тебе человек, с которым вся жизнь вместе. Никакая баба, будь она семь раз красивая, этого удовольствия заменить не может. Больше того – только разрушить!

– Леш, скажи честно, не в нашем положении врать, и что, у тебя ни одного ро манчика не было за сорок лет? – В глазах Павла мелькнули озорные огоньки.

– Не хочу об этом!

– Э-э, нет, генацвали, колись! Разговор на чистоту! Иначе давай про клизмы и уколы будем общаться.

– Ладно. Была одна история. С последствиями. Это в сумасшедшие девяностые произошло. Читал я курс лекций в ветеринарной академии. Ну, подошла ко мне одна старшекурсница, вопрос какой-то задала. Я торопился, у меня пациент был назначен. А вопрос интересный. Говорю, подъезжайте ко мне в кооперативную клинику – поговорим. Короче, чего там в подробности вдаваться, меня переклинило, ее переклинило – мы сошлись. Я от нее домой каждый раз приходил как побитая собака. Нет, нашкодившая. Словно туфлю жены сгрыз. Жена что-то чувствовала, но молчала. А Марина, так девушку звали, все ждала, что я от жены уйду. Да, честно говоря, и у меня такие мысли мелькали. Но как представлю себе, что от всего своего прошлого откажусь, как представлю, что мне с Мариной не только засыпать, но и просыпать ся предстоит – все, полный назад! Она страдает, мне тяжко. Понимаю, надо расставаться. Как-то раз ей говорю: «Все, Марина! Тебе надо семью создавать. Так не дело. Давай расставаться!» Она плачет, говорит: «Ты прав! Но я от тебя ребенка хочу! Пусть кусочек тебя всегда рядом будет!»

– Блин, так она же просто хотела тебя привязать! Это старо как мир!

– Ой, какой ты умный, Паша! А когда любимая женщина плачет, мозги, знаешь, как-то отшибает. Короче, родила она парня. Мы еще какое-то время после этого встречались. Год, наверное. А потом она стервенеть стала. Что ни встреча, то скандал.

– Ну, ясен пень, генацвали. Ты же ее ожидания обманул, она же надеялась, что к ребенку-то ты точно уйдешь!

– Но я же ей прямо сказал, что от жены не уйду!

– А она все равно надеялась. Ты ее надежды обманул. Это куда хуже, чем самого человека обмануть!

– Не понимаю. Какая разница, не понимаю! Ладно. Короче говоря, перестали мы видеться. Я ей только четыре раза в год через общего знакомого деньги передавал.

– Брала?! – Павел весь подался вперед.

– Брала? – Алексей заметил реакцию Павла и очень удивился. – А что в этом странного? Ребенок-то мой. Я обязан его содержать. Но она их не тратила. Она на квартиру для сына откладывала.

– Ох, бабы, бабы! А гордость? А просто расчет?!

– Какой расчет? – настала очередь Алексея удивляться.

– Да элементарный] Как только она у тебя деньги стала брать – она совесть твою освободила. Ты теперь спокоен – ты не в долгу, ты свои отцовские обязанности выполняешь. Ей бы тебя к сыну на пушечный выстрел не подпускать, деньги не брать. Ты бы от сомнений, от неловкости, от собственного сволочизма бы с ума сходил. Вот тут ты бы от жены и ушел…

– Никогда! – скорее выкрикнул, чем сказал, Алексей.

– Ага! Видали мы таких. И много. Это последние лет десять самая распространенная история среди бизнесменов. Молоденькая девочка укладывает его в постель, рожает, и – за дверь. Стареющий папаша начинает дергаться, хочет начать жизнь заново, с молодой женой, с маленьким сынулей или дочурой и бросает свою немолодую супругу. Первые-то дети уже взрослые, им-то папаша нужен только ради денег. Сзади одни воспоминания про тяжелую счастливую юность, а впереди – полнокровная молодая семейная жизнь.

– А вот хрен-то! – Алексей вскипел. – Хрен, я говорю! Я эти истории знаю. Поживут они с пол годика с молодухой, а потом домой возвращаются. Так этим дело не кончается! Они еще ребенка у мамаши отсуживают и забирают себе! А старая жена только счастлива. Внуков ей не очень-то дают, няньки есть, а заняться нечем! Вот ей и радость. А то, что не ее – ей по фигу! Да и папаша рад – содержание ребенка куда дешевле, чем алименты, которая молодая стерва с него поиметь может. Выгода, браток! Выгода!

– Ну, и так бывает, – несколько обреченно согласился Павел.

– Еще как бывает! Сплошь и рядом! – продолжал кипятиться Алексей.

– Ну, а твоя-то история? Она что, лучше?

– Моя… – Алексей сразу сник. – Моя бы ничего, если бы Миша не заболел. Не буду тебя медицинскими подробностями грузить, но у него болезнь одна есть. Крови. У моего деда она была. Он и умер в двадцать шесть лет. Короче, Мише надо два раза в год процедуры определенные делать. А стоит это двадцать тысяч евро за курс. Эффект абсолютный – он может сто лет прожить. Но ты понимаешь, что такое сорок тысяч евриков в год?! – Алексей сам не заметил, как стал рассекать воздух рукой, сжатой в кулак. – Понимаешь?!

– А операция какая-нибудь не поможет? Там, пересадка костного мозга?

– Нет. Не знаю, может, нам голову морочат, но сказали, что надо делать минимум три пересадки. Каждая – сто тысяч. И то – стопроцентной гарантии не дают. А где я, блин горелый, триста тысяч возьму?!

Павел задумчиво смотрел на Алексея. Помолчал пару минут. Хотел было что-то сказать, но осекся. И лишь протянул:

– Да-а-а…

Алексей обмяк, начал заваливаться набок, промычал: «Обмо… Обмо…» – и затих. Голова как-то странно, неестественно повернулась в сторону окна, руки упали вдоль тела.

Павел, поняв, что у соседа обморок, стал нажимать на кнопку вызова медсестры…

– Ну ты, генацвали, напугал меня вчера. – Павел был рад возвращению соседа. – Тебя когда увозить стали, я думал, все. Больше не поболтаем.

– А вот тебе назло! – Алексей улыбался так, как может улыбаться человек, никак не рассчитывавший еще несколько часов назад, что какое-то время пожить ему все-таки отпущено.

– А что, тебя в реанимацию таскали? Клизму ставили?

– Хохмач ты, Паша! Может, и хорошо с таким рядом помирать! А знаешь, о чем я подумал, когда в себя пришел?

– О боге небось? – Павел ехидно хмыкнул.

– А вот ни хрена! Ты мне скажи, у тебя когда-нибудь секс втроем был?

– Ну ты, генацвали, даешь! Все-таки все мужики одинаковые! Что верующие, что атеисты!

– Так был или нет?

– Был, конечно. И так, и так.

– Как это: «и так, и так»?

– Ну, когда два мужика и одна девчонка и когда я с двумя девчонками.

– И как лучше? – Глаза Алексея заблестели.

– Одинаково противно. Потом, после всего, одинаково противно.

– Почему? – Алексей аж присел в постели, свесил ноги, крепко держась правой рукой за металлическую рамку в изголовье.

– А потому что скотство это. Животное что-то. Я потом несколько дней как больной ходил.

– Так мне что, не переживать, что у меня этого не было? – Алексей, казалось, искренне расстроился.

Несбывшаяся мечта оказалась никчемной? – хохотнул Павел.

– Ну, вроде того.

– Не переживай. Вообще, скажу тебе, брат, ни о чем не переживай. Вот я вроде все испробовал. И нищету, и богатство, и власть и, считай, рабство, и женскую любовь, море любви, и одиночество. Во всем есть и свои плюсы, и свои минусы.

– Ну, от большого количества денег еще никто не страдал!

– Э-э! Лешенька, ты ошибаешься! Ой, как ошибаешься! Знаешь, у меня по этому поводу своя целая теория есть…

– Интересно, у тебя сначала появилась теория и потом деньги, или сначала деньги, а потом теория? – не скрывая иронии, перебил собеседника Алексей.

– Хохми, хохми. Остряк! Нет, генацвали, параллельно все шло. Ну, слушай.

Когда у тебя денег не хватает, ты все время думаешь о них, соображаешь, на чем сэкономить, где подзаработать. Значит, денег должно быть «больше, чем X». То есть больше, чем некая величина, достигнув которую, ты можешь себе позволить купить все, что тебе разумно хочется. Понимаешь, не просто хочется, а именно разумно хочется. Потом наступает золотая пора. У тебя столько денег, сколько тебе нужно, при этом, и это самое главное, ты живешь с мыслью, что, если их почему-то потеряешь, потратишь, ты еще раз сможешь столько же заработать. А вот потом – самое страшное. Вдруг денег становится так много, что, во-первых, ты начинаешь думать не о том, на что потратить, а как сохранить. И главное, что ты понимаешь, что больше уже никогда столько ты не заработаешь. Я называю это «черта Y». Ты опять все время думаешь о деньгах. Думаешь, как их сохранить, надежнее вложить, не потерять. Но мало того, теперь их у тебя столько, что это заметно окружающим. И эти твои окружающие непременно хотят у тебя твои деньги, а это уже, как правило, активы – акции, доли, недвижимость, бизнес, как их у тебя забрать.

– Ну, это зависит от твоего окружения….

– Молчи, дурашка! Я же серьезно! Проблема-то в том, что чем больше у тебя денег, тем больше меняется твое окружение. Те твои друзья, кто были таковыми в период бедности, если только они не богатеют параллельно с тобой, вдруг начинают отходить в сторону. И ты себя с ними чувствуешь неловко. И им некомфортно.

– Ну, а это-то почему?! Ведь дружба – это не сравнение кошельков. Это что-то духовное, нравственное…

– Вот-вот! Именно нравственное. И когда тебя старый друг, который живет, еле сводя концы с концами, спрашивает: «А сколько стоят твои новые часы?», ты теряешься. С одной стороны, врать другу, что они дешевые, нельзя. Не хорошо врать друзьям, на хрена они тогда нужны? С другой стороны, сказать их реальную стоимость – это его унизить. Ведь стоят-то они его трехлетнюю зарплату! У меня был такой случай! Никогда не забуду. Спросил меня один студенческих времен друг. Я ему честно ответил. Так его жена на него таким взглядом посмотрела, с таким презрением, что я чуть ей не врезал! А он как побитая собака сидел.

– Так это у него жена – дура!.. – Алексей неожиданно грязно выругался.

– Я ей это потом объяснил, – Павел вдруг расхохотался. – Когда она спустя пару месяцев ко мне в постель залезла!

– Да ты что?! Это же подлость!

– Нет, дорогой, нет, генацвали! Это – воспитательный процесс! За те несколько месяцев, что она моей любовницей побыла, я ей наглядно показал, что деньги – фигня, а вот искренняя любовь мужа к ней – ценность. Я ее постоянно унижал и показывал всячески, что она для меня – ничто. Да, подарки я ей дарил, но при этом не скрывал вовсе, что у меня параллельно еще пара телок есть. Отменял свидания, опаздывал, после секса быстренько выпроваживал домой. Так ей в итоге мои подарки поперек горла стали. Она на практике поняла, что Васькино отношение к ней, это тад друга звали, – это и есть счастье. А материальные блага – слишком дорого стоят!

– Ну, ты Макаренко, Паша!

Рассказывая про любовницу – жену друга, Павел как размахивал руками, сидя в постели, что смахнул с прикроватной тумбочки фонарик. Тот покатился по полу. Павел замолчал, растерянно и беспомощно, наблюдая, как фонарик все дальше и дальше откатывался от кровати.

– Леш, можешь фонарик поднять. Я же, блин, не ходячий! – В его голосе прозвучало отчаяние.

Алексей засмеялся. Смеялся до слез.

– Вот, рассуждаем тут с тобой. А ты встать за фонариком не можешь, а я… – Смех не давал ему говорить. – А я встать могу, подойти могу, а наклониться – нет. Только кровь к голове прильет, сразу в обморок грохнусь. Надо мне тебя на руках к фонарику поднести, а ты наклонишься и возьмешь. Такой у нас кентавр будет…

– Остряк, блин! – Павел чуть ли не плакал от досады. Шутке Алексея он даже не улыбнулся.

– Ладно, не переживай! Я уже приловчился, – Алексей встал с кровати, подошел к фонарику, докатившемуся до середины палаты, присел на корточки, медленно, осторожно, и не наклоняя головы, только следя глазами за движениями руки, поднял фонарик.

– Все, спать давай! Спасибо! – Павел начал сползать вниз по постели, так, чтобы подушка оказалась уже не под спиной, а под головой.

– Нет, Леш, погоди. Ну, а кроме дорогих часов, что еще мешало общаться со старыми друзьями?

– Да все! – Павел опять стал подтягиваться на руках вверх по кровати. По правил подушку, под поясницей. – Все, Леша! Мне интересно поговорить о фондовом рынке, я там играю, а приятель, друг то есть, он только футболом интересуется. Про дела в лаборатории его, он может рассказывать, но я ничего не пойму. А про фондовый рынок – он тупит. Он, понимаешь ли, в этом году на байдарке собрался, а я – собираюсь в батискафе к обломкам «Титаника» спуститься. У меня проблема перекредитоваться на двадцать миллионов долларов, а у него очередной платеж по ипотеке для сына подходит. Аж целых тридцать пять тысяч рублей. Может, мне с ним о банках поговорить?

– Да-а! Не зря в Евангелие сказано: «Счастливы неимущие!»

– Может, и не зря, – Павел говорил серьезно, без иронии и ухмылки, что с ним нечасто случалось. – Вообще, просто, чтобы ты знал. В Бога-то я не верю, но Евангелие считаю книгой не глупой. Ой, какой неглупой. Только из области фантастики. При том, ненаучной!

– Что так? Это собрание мудрости человечества.

– Так, да не так, Паша! Человечество-то с годами меняется. Что там в Евангелие по поводу вреда Интернета сказано?

Что по поводу искусственного зачатия?

Что о пересадке органов? Что о биржевых спекуляциях? Вот так-то! Всему свое время. И книжкам тоже!

– Ну, ты согласен, что не в деньгах счастье?

– Да, генацвали, согласен. Знаешь, я однажды прочел у кого-то, что денег должно быть столько, чтобы о них не думать. Точное определение моей формулы «больше, чем X, но меньше, чем Y».

– А я, хоть и верующий, но Евангелие не люблю. – Алексей засмущался, как бы извиняясь, улыбнулся. – Эта книга мечтать не учит. Смирению учит, добру учит, послушанию. Если хочешь, учит надежде.

Но не мечте и борьбе за ее осуществление.

– Ба! И это ты говоришь?!

– Да, я. Знаешь, я как-то задумался и понял, что самые счастливые люди бомжи!

– Потому, генацвали, что им терять нечего!

– Нет, Паш, ошибаешься! Не в этом дело. Они не мечтают. Бомж озабочен только тем, что ему сегодня поесть и что выпить. Он не строит планов на завтра, не ждет ничего от жизни. А потому и не разочаровывается. Его надежды не обмануты. Он счастлив, потому что он смирился со своим положением.

– И давно ты это понял?

– Лет десять назад. И сам изменился. Перестал мечтать. Просто радовался жизни. Каждому дню. Это, прости, банально, но правда помогает.

– А я нет! Я до последнего планы строил. Пока диагноз свой не узнал. Знаешь, – Павел помолчал несколько мгновений. – А ведь, наверное, ты прав. Я всю жизнь чего-то старался добиться. И добившись, тут же начинал строить новые планы. Так в общем-то и не пожил в свое удовольствие. Всегда чего-то еще не хватало.

– Ты хочешь сказать, что сейчас, зная, что еще пара-тройка недель и ты умрешь, ты счастлив?

Представь себе, да! Правда, есть одна печаль – больно быстро жизнь прошла. Как-то обидно. И второе – боли боюсь.

– То есть?

– При нашей болезни есть два варианта – отключился и ничего не чувствуешь. Или, наоборот, боли такие…

– Знаю, не продолжай. Тут я умней тебя оказался. Мне ведь, когда ветеринаром работал, приходилось животных усыплять. Так что на крайний случай, ампулочка у меня припасена…

– Так ты за эвтаназию? – Павла словно подбросило на кровати.

– Нет, против, конечно. Бог жизнь дал, только Бог и может ее забрать.

– Не понял. Где логика? Ты против эвтаназии, но для себя ампула есть.

– Да, потому что если эвтаназию разрешить официально, то наверняка злоупотребления будут. При нашей медицине, при том, какой она стала, любого врача можно будет подкупить. А сам себе взятку не дашь. Сам я могу решить, когда уходить.

– Допустим. А мне что делать? У меня ампул очки нет. Значит, я должен мучиться и страдать, а ты, раз, и смылся?

Алексей пристально всматривался в глаза Павла. Что-то хотел сказать, набрал воздух, но осекся.

– Что молчишь? – Павел начал злиться. – Что молчишь, спрашиваю! О себе позаботился, а на других плевать? Ну, истинный христианин! Блин!

– Давай об этом потом поговорим. Не кипятись, – Алексей чувствовал себя неловко и старался как-то сгладить ситуацию. – Давай лучше о приятном. О бабах!

– Да что с тобой о бабах говорить?! Прожил всю жизнь с одной, сделал ребенка другой. Что ты в этом понимаешь!

– А знаешь, была одна причина, почему я не гулял. Помимо того, что мне самому, для самоощущения было важно себя сохранять, не разменивать на пустяки. Мне баб жалко было. У них такая зависимая жизнь. От нас, от мужиков зависимая…

– Да кого ты жалеешь, друг мой?! Ты, генацвали, все-таки чокнутый! Любая мало-мальски красивая женщина рассматривает себя как товар. В одном лице продавец и товар. Я не про проституток. Здесь все просто и примитивно. Что значит для женщины удачно выйти замуж? Нет, вот скажи, что значит удачно замуж выйти?!

– Ну, чтобы муж любил, не обижал, чтобы семейный был…

– Ага! Любил. Это значит подарки дарил, обеспечивал, в дом все нес.

– А при чем здесь товар-то?

– А при том! При том, генацвали! Она продает тебе свое тело, молодое тело, а ты потом всю жизнь платишь. Скажи любящей тебя женщине, что ты замуж ее возьмешь, но работать не собираешься, что она тебя должна будет обеспечивать. А ты готов с ней спать и детей воспитывать.

Я посмотрю, кто за тебя замуж выйдет!

– За что же ты их так ненавидишь?

– За то, что любую из них так или иначе купить можно. Мы что покупаем? Их тело! Их улыбку! Ты когда-нибудь слышал, чтобы мужчина хотел жениться только потому, что она умная? Интересная духовно, блин?!

– Ты поэтому и не женат?

– Считай, что поэтому, – Павел неожиданно рассмеялся. – Вот сейчас бы я точно женился. На ветеринарше. И приданое просил бы небольшое. Одну ампулочку…

– Опять ты об этом. Ладно, давай спать.

– Скажи, теперь уже можно, – Павел грустно ухмыльнулся, – теперь нам с тобой уже все можно. Так скажи, а как ты на жизнь зарабатывал, генацвали? Я имею в виду, когда чиновником был. Взятки брал?

– Да не особо. Мне один рынок платил регулярно. Так ведь в чем смех – я при этом никаких поблажек-то не давал. Просто специально не придирался, не злобствовал. А для них и то счастье было.

– И все?! Леш, чего-то ты не договариваешь. Вот чувствую, не договариваешь.

Алексей посмотрел на Павла с удивлением.

– А что ты так заинтересовался? Если ты из ФСБ, то зря стараешься. Во-первых, ничего криминального я не дела. А во-вторых, даже если успеешь на меня накопать, а точнее сочинить что-нибудь, то посадить-то все равно не успеешь.

– Что ты злишься? – Павел растерялся. – Я просто хочу знать. Понимаешь, когда я понял, что обречен, вот тут-то мне и захотелось как можно больше узнать про ту жизнь, в которой я жил. Пока здоров был – делами занимался. Бестолково как-то объясняю. Короче, просто интересно. А к эфэсбэшникам у меня свой счет.

– Какой? Расскажи!

– Леш, я первый спросил. Обещаю, расскажу.

– Да все просто. Классику читать надо. «Золотого теленка» помнишь? Ну, Ильфа и Петрова.

– Читал, но не фанат.

– Так вот, дорогой мой Павел, там много умных мыслей есть. Например, про зиц-председателя Фунта. У него работа была такая – сидеть. За нэпманов.

– Так ты сидел? – Павел чуть было не подпрыгнул.

– Нет. И других не сажал, от тюрьмы спасал. Ладно, расскажу. Знаешь про фирмы-поплавки?

– Ну конечно. Без них никто работать не мог.

– А кто у тебя их возглавлял?

– Я, Леш, их покупал готовые. Поэтому точно не знаю. Ну, думаю, стандартно – бомжи или по краденым паспортам. Меня это не касалось.

– Примитивно и тупо! Так, мой юный друг Павел, я делал это красивее. И тонь ше. Была у меня одна знакомая компания молодых людей. Деловых и оборотистых. Они как раз такие фирмы создавали. И продавали. Таким, как ты. А я им фунтов поставлял.

– Паспорта воровал, генацвали?

– Иди ты! Все проще и гениальнее. У меня приятель в онкодиспансере работал. Он меня давал данные на тех пациентов, у которых была четвертая стадия рака. Ну, как у нас с тобой. То есть обреченных. Подбирал тех, кому месяцев шесть – восемь оставалось. Тут ведь точно не определишь. Вот на имена этих несчастных фирмы регистрировались, а когда менты приходили, то оп-па! – нет человека. Ну а молодежь мне за фамилии и паспортные данные небольшие комиссионные выплачивала. Правда, они все на лечение сына и уходили. Так что я, считай, не для себя старался.

– Остроумно. И в общем-то гуманно, – Павел удивленно качал головой и задорно смеялся.

– Ну, а ты за что эфэсбэшников ненавидишь?

– Да, банальная история, генацвали. Даже дурацкая, если так разобраться.

– Рассказывай, не томи.

– Да, пожалуйста! Была у меня девушка, лет двадцать назад. Или что-то около того. Встречались. Даже жить вместе начали. Да, какой там начали! Два года вместе прожили. Потом она стала обижаться, что в ЗАГС не веду, внимания стал уделять меньше, взяла свои вещи и ушла. Я хотел ее вернуть. У дома ждал, цветы в ручку двери засовывал. На работу к ней ездил. А она – как отрезала. А месяца через два позвонила и сказала, что если я ее не оставлю в покое, то новый ее со мной разберется. Я спросил, кто он такой, разбираться чтобы? Из бандитов? Она отвечает: «Нет, из ФСБ». А потом он мне позвонил. И четко так объяснил, что либо я ее оставляю в покое, либо он «со товарищи» меня укатают лет на десять. Я пошутил, мол, как японского шпиона? А он так спокойно мне отвечает: «Нет, как российского бизнесмена». Я понял, дядя не шутит. Ну, и отвалил. Потом всю жизнь ее вспоминал. Может, она единственная и была, которую я любил.

– Как ее звали? – еле выговорил Алексей.

– Оксана. А что?

– Нет, ничего…

Алексей как-то неестественно стал выгибаться назад, тело напряглось и сразу обмякло. Рука бессильно упала с кровати и несколько мгновений раскачивалась словно маятник. Алексей потерял сознание.

– Сколько тебя не было? – спросил Павел, как только каталка с Алексеем въехала в дверь палаты.

– Да недолго. Вот сестренка говорит… – Алексей приветливо улыбнулся медсестре, тащившей каталку со стороны головы, – минут сорок. Так что, пока еще вместе полежим.

– Я не против. Одному как-то совсем тоскливо.

Медсестры переложили Алексея на постель, пожелали больше не болеть и вышли из палаты.

– Тебе не кажется, генацвали, что пожелание нам «не болеть» как-то по-садистки прозвучало.

– Ну, не злобствуй ты! Они добрые. И честные.

– Почему это они честные, генацвали?

– Мне вот та, что по полнее, когда мы одни в реанимации остались, честно на мой вопрос ответила. Я спросил, почему я так часто стал сознание терять? Она ответила – опухоль растет, жидкость какая-то там выделяется, заполняет черепную коробку, давит на мозг…

– А ты этого не знал? – весело, будто о футболе говорили, спросил Павел.

– Не это важно. Важно то, что она предупредила – любой следующий обморок может перейти в кому. А это значит, что, во-первых, боли меня не ждут, и ампулочка мне не понадобиться. А во-вторых, что теперь точно я должен все дела закончить. А одно такое дело у меня есть. Точнее, теперь уже два.

– Построить коммунизм в одной отдельно взятой стране?

– Погоди хохмить, Паша. Может, я завещание имею в виду.

– А ты что, его еще не составил? Не отписал, кому ковер, кому стиральную машину? Вах, генацвали, как забыть мог?

– Я повторяю, погоди хохмить. Остряк. Тебя это тоже касается.

– Меня нет – я завещание составил еще три месяца назад.

– И кому же, позволь поинтересоваться?

– Стандартно. Детскому дому одному. Подмосковному. У меня дача недалеко. Я пару раз тамошних детей на прогулке видел. Аж сердце сжималось. Знаешь, что я сделал, чтобы бабки мои не разворовали? Деньги завещаются Детскому дому, но с тем условием, что каждому воспитаннику, достигшему восемнадцати лет, покупают однокомнатную квартиру. По сегодняшним ценам, думаю, лет на двадцать на всех выпускников хватит.

– Это все, конечно, здорово, Паша. Но у меня другое предложение есть.

– А тебе-то что до моих денег?

– Мне надо сына, Мишу, обеспечить. Вот ты мне и поможешь.

– Ты хочешь…

– Павел, не перебивай! Я сделку предлагаю. Ты завещаешь сыну один миллион долларов, а я тебе отдаю ампулочку. То есть за миллион ты получаешь право на безболезненную смерть.

– Что ты… Бред какой-то. Я для себя решил, что никому, понимаешь, никому конкретному, деньги мои не достанутся. Мне люди столько зла причинили, что выбрать среди них достойного я не могу. И не хочу. Вот пусть лотерея будет. Ты хороший мужик, Леша, но прости…

– Я, может, совсем и не хороший, Павел. По крайней мере, для тебя. Только не перебивай! Я говорил тебе, что полюбил одну женщину? Мишка ее сын. От меня.

– Так мне-то что ты плохого сделал? – Павел недоуменно смотрел на Алексея, явно решив, что тот сошел с ума.

– А то, Леша, что звать ее Оксана. И что звонивший тебе эфэсбэшник – это я. Вернее, я, конечно, в ФСБ никогда не работал. Но звонил тебе и представился сотрудником КГБ кстати, а не ФСБ, именно я. Извиняться не буду. Мы боролись с тобой за одну женщину. Ты ее упустил, я добивался. Так что все по-честному. Битва двух самцов за самку. Ты же материалист, в Бога, в судьбу не веришь. Я оказался смышленее. Ты спасовал. Все честно! Но она, Оксана, не виновата. И сын ее не виноват. А ему лечится надо!

– Ты это все придумал, когда в реанимации лежал?

– У Оксаны родимое пятно под правой грудью. Так?

– Да, но…

– У меня, Павел, мало времени. Медсестра через десять минут… – Алексей посмотрел на часы. – Нет, через пятнадцать, приведет сюда главного врача. С бланком для завещания. Решай!

– Погоди, но…

– Меня после обеда переведут в другую палату. И последнее… Мы больше разговаривать не будем. Не можем мы с тобой больше разговаривать. И умирать в одной палате не можем. Двадцать лет ты ненавидел меня, а я тебя. Потому, что все эти годы я чувствовал, что Оксана продолжает любить своего бывшего. Своего первого мужчину. И я ненавидел его. А теперь я помогу ему уйти из жизни без тех болей, которые он заслужил. Ради своего сына. Ради Оксаны.