Текст книги "Князи в грязи"

Автор книги: Михаил Барщевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Сердце оборвалось. Сбежала из дома? Зачем? Неужели с Сергеем? Только этого не хватало.

Начала читать письмо и где-то на середине поняла – произошло самое страшное. Бросилась в комнату, зажгла свет и увидела Олю. Письмо так и не дочитала. Сунула машинально в карман и бросилась щупать пульс. Вроде еще что-то билось. А может, кажется? Приложила ухо ко рту. Опять, то ли кажется, то ли дышит. Набрала «скорую». Те спрашивают, что случилось.

– Девочка с собой покончила.

– Каким образом? Что сделала?

– Откуда я знаю. Приезжайте!

Что-то еще они спрашивали, она что-то отвечала. Вроде все – вызов приняли. Велели ничего самой не делать. Будто она знала, что можно сделать.

Позвонила Андрею. Сказала, чтобы не волновался и приходил. Оля заболела. Андрей прибежал через несколько минут. Посмотрел на Машу, и все понял. Она даже сказать ничего не успела. Как лось, ломанул в комнату дочери, увидел ее бездыханно лежащую, схватился за сердце и стал медленно оседать.

Маша кинулась опять звонить в «скорую». Диспетчер принялась ругаться – «скорая» не объект для розыгрышей. Маша клялась, что все правда. Что нужна вторая бригада, другому человеку плохо с сердцем. Диспетчер не верила. Только когда Маша покрыла ее отборным матом, та сообразила, что все взаправду.

Через пять минут приехала первая «скорая». Врач позвонила на подстанцию и вызвала реанемобиль. Дальше Машу выгнали на кухню. У нее началась истерика. Врач «скорой» что-то ей уколол и вернулся к Оле с Андреем. Маша заглянула и увидела, как Оле через зонд что-то закачивают внутрь. Андрею поставили капельницу.

Приехала вторая «скорая». Сначала на носилках вынесли Андрея. Потом Олю.

– Не волнуйтесь. Оба будут жить. Ручаюсь, – врач похлопала Машу по плечу.

– А куда вы их повезете?

– Обоих в Склиф. Там в справочной вам все подскажут. Не волнуйтесь. И с сестрой, и с папой все будет нормально. Вовремя нас вызвали. Молодец!

Маша вновь и вновь прокручивала в памяти все произошедшее и вдруг вспомнила, что в кармане так и осталось недочитанное письмо. Достала, прочитала и заплакала. «Нет, этого письма Андрей не увидит никогда!» – твердо решила Маша.

Беда пришла в ее дом, в Машин. Это с ее самыми близкими беда. Маша сама удивилась такой мысли. А ведь и правда – это ее семья, это ее близкие, это ее жизнь. И только тут до Маши дошло – она сама виновата в том, что стряслось. Ведь это была ее идея. И вот тогда Маше стало по-настоящему страшно. Ее охватил панический ужас – от чувства своей вины, от собственного бессилия, от разваливающейся на куски идиллической картины такого, казалось, близкого счастья.

* * *

Через час, когда Маша приехала в Склиф, ей сообщили, что с обоими родственниками все обошлось. Инфаркт у Андрея необширный, через два-три дня будет дома. Оля уже в сознании. Судя по всему, никаких отдаленных последствий ждать не приходится. Но ее должны будут завтра перевести из психо-реанимационного отделения в специализированную больницу. Точно здесь сказать не могут, но, как правило, это недели на две-три.

* * *

Сережа звонил Оле каждые полчаса, посылал эсэмэску. Ответа не было. Поехал к ней в институт, попытался разыскать там. Бесполезно. Он даже толком не знал ни факультет, ни тем более номер группы. А в кадрах института информацию давать отказались.

Сергей продежурил целое утро у подъезда, дождался, когда кто-то выходил, поскольку кода он не знал, и вошел «встречным курсом». Поднялся к квартире – позвонил, никто не открыл. Оставил записку.

Приехал на следующее утро – записка оставалась нетронутой.

Сергей неожиданно вспомнил, что пару раз Оля упоминала одного «надежного человека» – начальника службы безопасности из папиного банка. Фамилию Сережа запомнил легко – от «гори, гори моя звезда». Горин его фамилия. Сергей решил, что это шанс. Горин и по должности, и в силу близости с Олиной семьей обязательно что-нибудь знает. Даже если Оля уже с другим (может, она и дома-то не живет поэтому), он с ней встретится. По крайней мере, чтобы попросить прощения. Нет, он не станет ей объяснять, почему исчез. Просто извинится, поблагодарит и уйдет.

* * *

Горин старался принимать всех, кто к нему приходил. Мало ли что, никогда заранее не знаешь, какую полезную информацию когда и от кого получишь. Принял и Сергея. Но стоило тому завести речь об Оле, Алексей Иванович помрачнел. Любое напоминание о несчастной девушке вызывало в нем щемящее чувство вины. Промолчи он тогда в кафе, может, все бы и обошлось. А он, как солдафон, – рубанул правду-матку и вот, такое горе. Причем ведь до сих пор непонятно, что этому Попову было нужно? На кого тот работал? С какой целью вся эта афера затевалась?

– Молодой человек, давайте так: если вы хотите, чтобы я вам помог, рассказывайте все. Понятно? Все! Иначе я не разберусь, ни кто вы, ни зачем вам нужна Ольга Андреевна, ни почему я вообще с вами разговариваю.

Сергей понял, спорить бесполезно. Умалчивать о чем-лиф тоже. И он стал рассказывать. Все. От знакомства в собачьем приюте до встречи с двумя спортивными молодцами. Сказал и о нескольких Олиных звонках, оставленных им без ответа. Единственное, о чем он умолчал, – о предложении Оли, которое она сделала в день их расставания.

Горин явно заинтересовался. Что-то начал помечать в блокноте. Стал задавать уточняющие вопросы. В датах Сережа путался, называл их приблизительно. Горин подсказывал. Переспрашивал. Сверялся с какими-то записями из того же блокнота. Только более ранними.

Сережа приметил, что Горин переменился. Бесстрастный, жесткий начальник, который не мог понять, кто к нему приперся и зачем, на глазах преобразился в доброжелательного, но при этом очень делового собеседника. Пару раз Горин чему-то своему улыбнулся. Это от Сережи тоже не ускользнуло.

– Спасибо! Кажется, теперь мне все ясно. Кажется, да.

– Так вы мне поможете? – с надеждой спросил Сергей.

– В чем? – Горин ошарашенно взглянул на юношу. Он был поглощен своими мыслями и вопроса Сергея действительно не понял.

– Найти Олю!

– Ах, ну да. А расскажите-ка мне о себе.

* * *

Андрей пролежал в больнице неделю.

Маша сидела в его палате с утра до вечера, только на ночь уезжая домой.

Свадьбу отложили на месяц. Секретарь Андрея по Машиному заданию обзвонила гостей, передоговорилась с рестораном, с артистами. Словом, от этих хлопот Машу избавили.

Оля на телефонные звонки не отвечала. Врачи сказали, что она в порядке, но категорически запретила кого-либо к себе пускать и просила передать, чтобы ей не звонили. Пришлось подчиниться.

Через пару дней Андрей написал Оле письмо, но на следующий день медсестра вернула его нераспечатанным.

Учитывая Олино депрессивное состояние, нежелание ни с кем общаться, лечащий врач-психиатр предупредил, что раньше чем через три недели он ее не отпустит. Андрей предложил денег. Врач отказался. Сказал: «Это не тот случай. Лучше вы мне заплатите, когда я вам ее верну в нормальном состоянии. Вот первый раз засмеется, вы берите деньги – и ко мне».

– Сколько? – по-деловому поинтересовался Андрей.

– А как в старом анекдоте, – врач улыбнулся, – половину от того, что вы готовы заплатить мне сейчас.

* * *

Горин все устроил. Сначала он сам навестил Олю. Пришел с врачом в палату. Сел. Ни о чем не спрашивал. Даже здоровьем не поинтересовался. И стал рассказывать про Сергея. Если появление Горина сразу вызвало у Оли лишь кривую ухмылку, то первое же упоминание имени Сергея «зажгло глаза». Оля по-прежнему слушала молча, но слушала. Врач, видя, что никаких истерических реакций нет, что девушка реагирует вполне адекватно, вышел.

Оля подала голос только раз. Когда Алексей Иванович рассказывал про встречу Сережи с двумя «бойцами», про их угрозы Карине Самвеловне, она с чувством произнесла: «Сволочи!» Больше она Горина не перебивала.

Закончив рассказ, Горин спросил:

– Ну, что делать будем, Оленька? Только одно учти – доказывать свое право на счастье надо делами. А так – извини, слабость.

– Поверьте, это больше не повторится.

– Верю.

– Два вопроса. Первый – отец в курсе, что вы у меня?

– Нет. Честное слово, нет. Я вообще после этой истории с ним работать больше не смогу.

– Это ваше право. Но не судите его строго, он ведь хотел как лучше. Правда, зря меня не спросил. Ладно. Второй вопрос: вы всерьез хотите мне помочь?

– Да.

– Тогда сделайте так, чтобы Сергей пришел сюда, но ни одна живая душа про это не узнала.

– Хорошо.

* * *

Прошел год.

Оля с Сережей жили на съемной квартире. Были участливы. Оля перевелась в другой медицинский институт. Помог Горин. Проректором по кадрам второго московского «меда» был его бывший коллега. Так что попытки Андрея найти Олю через институт оказались безуспешными. Ему сообщили – «отчислилась». Ниточка обрывалась.

Володя Борин, опять-таки через друзей, помог Сергею записать две песни в хорошей студии, с хорошим звуком.

Те же друзья посоветовали, где и как разместить их в Интернете. За первый месяц набежало более пятидесяти тысяч просмотров. Сергей со своими песнями стал интернет-звездой. Теперь он выступал с сольными концертами по клубам при полном аншлаге и записывал первый диск. Начал прилично зарабатывать.

Маша с Андреем поженились. Когда выяснилось, что Маша не может иметь детей, Андрей забрал к себе Костика. Аня совсем спилась и возражать не стала. Андрей предложил ежемесячное содержание – сто тысяч рублей и сделка состоялась. Отношения Маши и Костика сложились сразу. Маша ушла из конторы Будника и работала юристом в банке мужа. Работала по-настоящему, без скидок на свой семейный статус. Директор юридического департамента банка был ею вполне доволен. Маша хотела набраться опыта, закончить институт и через пару-тройку лет открыть собственный адвокатский бизнес. Общение с Иннокентием Семеновичем прекратилось. По ее инициативе.

Александр Попов еще одиннадцать месяцев назад подал рапорт и отчислился из Краснознаменного института. Сейчас он был студентом первого курса духовной семинарии.

Иннокентий Семенович уже год занимался новой ученицей. Конечно, она была не столь одарена, как Маша, но тоже ничего. И из нее можно будет выпестовать бабочку. Ведь все бабочки красивые. Каждая по-своему.

Палата № 2

– А вы не задумывались, сколько людей уже испустило здесь свой последний вздох?

– С хорошим настроением, смотрю, вас привезли.

– А что еще остается делать в моем положении? – Говоривший как-то нервно хихикнул. – Кстати, меня Павел зовут. А вас как звать-величать?

– Алексей. Приятно познакомиться!

– Ага, вот только прощаться будет неприятно. Ведь выписаться домой, как я понимаю, нет шансов ни у вас, ни у меня.

– Знаете, Павел, вы здесь еще пяти минут не провели, а я уже вторые сутки. Столько передумал-пережил, что настроение – не до шуток.

В воздухе повисла пауза. Мужчины изучающее рассматривали друг друга. Павел – приветливо, с полуулыбкой. Алексей – недовольно. Даже несколько настороженно, как будто от нового обитателя палаты исходила невнятная опасность.

– Не нравлюсь? – Павел улыбнулся и опять нервно хихикнул.

– Да нет. Если придерживаться вашего хода мысли, просто смотрю, с кем моей душе предстоит проделать длинный путь наверх, к богу.

– О, это друг мой, пусть вас не беспокоит. Нет никакой души и никакого бога.

– Ну, это, кто во что верит. – Алексей всем своим видом показывал, что вот уж последнее изречение вновь прибывшего его категорически не устраивает.

– А вот это уж, батенька, я вам как дважды два докажу. Если, разумеется, уши открыты, и желание прозреть будет. Но только не сейчас. Такие разговоры лучше на ночь глядя вести. А сейчас я, с вашего позволения, лучше книжечку почитаю.

Алексей буркнул: «Ага!» – и повернулся лицом к стене.

– Ну, что, поговорим на сон грядущий? – Павел как обычно хитро улыбался. – Как видите, никакой бог не помог вам обыграть меня хотя бы разок.

– Еще не хватало, чтобы бог в шахматы вмешивался, – Алексея раздражала напускная веселость Павла.

Они оба обречены, диагноз – опухоль мозга. Не операбельно. Ни при каком раскладе из палаты уже не выйти. У Павла отнялись ноги. У него самого периодически, пока еще не очень часто, приступы удушья и обмороки. Все! Конец рядом. А он все хохмит и лыбится.

– А во что же тогда батенька ваш вездесущий вмешивался? Примерчик не приведете?

– Вы, Павел, злобствуете, так как умирать обидно и страшно. А верили бы, было бы куда легче.

– Эх, Леша, Леша… Давай, кстати, на «ты»?

– Давайте… То есть давай!

– Так вот, Леша, враки все это. Ну, смотри сам. Что, по-твоему, сделал бог?

– Да все!

– Леша, все не бывает. Давай по порядку. В первый день, ты Ветхий Завет помнишь, надеюсь, бог отделил свет от тьмы. Во второй создал твердь небесную и земную. Так?

– Ну, я точно не помню. Кажется так.

– ОК. Так вот на четвертый день, а может, на пятый, не запомнил, он опять создал небо. Это что, у него, как и у нас с тобой, опухоль мозга была? Беспамятством страдал?!

– Павел, я тебя прошу, не богохульствуй!

– Хорошо, батенька. Просто прекрасно. Обойдемся Ьез комментариев с моей стороны. Согласен! Только факты. На третий день создал бог мужчину и женщину. Но забыл про это и на шестой день создал Адама с Евой. А про первых двух ну начисто забыл. Не помнишь ли, что с ними потом стало? – Павел рассмеялся. – А на ком Каин-то женился после убийства брата своего Авеля? Вроде у Адама с Евой детей-то иных не было? Где он себе бабу-то сыскал?

– Да не в этом же дело! А душа? А сознание? А нравственность? Это все откуда взялось?

– Лешенька, не хочу тебя расстраивать, но… Понимаешь, души нет. Сознание есть и у нас и у животных, нравственность, это, кстати, что?

– Ну, скажем, правила поведения. Правила общежития…

– Маладец, дарагой, – Павел перешел на грузинский акцент. – Вах, хорошо сказал! А ты не знаешь, генацвали, что эти же правила поведения существуют и у муравьев, и у волков, и у обезьян… Да у всех животных! Только у них это мы, понимаешь, называем инстинктом, а у себя нравственностью!

– Так ты серьезно полагаешь, что не бог наставляет нас на путь истинный? Не бог подсказывает, когда и что делать?

– Леша, Леша… Это бог Гитлеру подсказывал, что делать? Бог помогал тебе лотерейные билеты выбирать? И много ты выиграл?

– Хорошо, оставим этот спор. Ты мне тогда скажи, а почему человечество во все времена верит в бога? Почему таких умников, как ты, всегда было меньшинство?

– Если тебе правда интересно, отвечу. Смотри. Все, с чем ты в жизни встречался, все имело свой конец и свое начало. Ну, вспомни! Океан, какой бы он большой ни был – у него есть берега. Слон, пусть и живет триста лет, но все равно – вот он родился, вот он умер. Из школьной программы географии ты, возможно, помнишь, что вот этим горам два миллиона лет, а этим двести тысяч. А раньше на их месте было плато или морское дно. То есть все откуда-то началось и где-то заканчивается!

– Да никто и не спорит. Только какое это отношение к богу-то имеет?!

– Да самое непосредственное. Человеку надо все самому себе объяснить! Когда он не понимал, откуда и почему берутся молнии, он это приписывал чему-то неведомому, невидимому и очень могучему. Скажем, богу огня. Урожай от него, человека, не зависел. Один год урожай был, другой – не было. От кого это зависит? Если не от человека, то от бога. Так появляется бог плодородия. Ну, и так далее, на каждое дело – свой бог. На каждую стихию – свой супербог. Но поскольку человек способен воспринимать мир только в пределах своего собственного жизненного опыта, то боги стали похожи на людей внешне. Потом они стали ссориться как люди, потом жениться, спускаться на землю и трахать земных баб…

– Не богохульствуй, ну прошу же тебя, Паша!

– Да не богохульствую я, генацвали, – Павел разрумянился, завелся, ему нужна была аудитория, и он ее получил. – Это во всех древних легендах и мифах есть!

– Так это же у язычников! А мы, христиане верим в другое…

– В другую легенду! Вы верите в единого бога. Так?

– Ну, так, – Алексей не понял, почему это вдруг Павел так быстро с ним согласился.

– Ага! Только объясни мне, тупому, почему у вас на каждое дело свой святой завелся? На случай болезней – Николай-чудотворец, на случай бесплодия – Богородица и еще пара святых, прости, кличек не помню… Да вы те же язычники, только у вас иерархия святых строже выстроена. Вертикаль власти четче!

– Не убедил. И сомнений не зародил.

Я все это уже и слышал, и читал многократно. Ты мне скажи, а что ты про начало и конец всего сущего говорить начал. При чем здесь бог?

– Да при всем!.. Вот то, что тело твое, конечно, ты понять можешь – видел, как другие умирали. А вот что сознание твое может взять и угаснуть – представить себе не можешь. Вот и придумали байку про бессмертную душу. Мол, хрен с ним, с телом, а вот потом, в раю, без плоти и проблем, будет твое сознание, другими словами, жить-поживать и за Землей наблюдать.

– Ты знаешь, – Алексей помрачнел и слова стал произносить медленно, с паузами, как бы через силу: – Мне-то это хорошо понятно. У меня, как знаешь, потери сознания от опухоли постоянно. И когда сознание меркнет, а я это чувствую заранее, то всегда успеваю подумать, что обратно оно не вернется. И не думаю я о рае, об аде. Не верю я в это. Но и поверить, что вот и все, вот так и больше никогда… ничего… Нет, не получается.

– Вот то-то и оно! Смотри, что ты сейчас сказал – в бога верю, а в загробную жизнь нет!

– Нет, я не так сказал. Я в рай не верю. Я в переселение душ верю!

– Да поди ж ты! Так ты еретик. Вроде как христианин, но с налетом буддизма? Или индуизма – не помню.

– Я тебе другое скажу. Совсем другое. Вот жена моя – она уже полгода каждый день в церковь ходит. Как опухоль у меня нашли – так и стала ходить. Пойдет, свечку поставит, поплачет, и ей легче! Понимаешь, ей легче становится. Она верит, что я не совсем умру, что мы еще встретимся, – Алексей занервничал, присел поудобнее в кровати, начал жестикулировать. – Понимаешь ты, простая вещь, Паша, ей легче! Так скажи мне тогда на милость – зачем ей быть умной, как ты, когда ей так жить легче! В трудную-то минуту!

– Нет, с этим я согласен, – Паша перестал улыбаться, задумчиво потер подбородок, помолчал. – Знаешь, ведь странная штука получается. Вот начнешь рассуждать, доказывать, объяснять – с тобой любой соглашается. Ну, если мозги есть. А потом в конце всегда одно и то же. А с верой жить легче. Наверное, это правда. Только вот мне кажется, что с одной стороны, легче, а с другой – чуть что не получилось – ну, «бог не дал». Вместо того чтобы напрячься, постараться, попотеть – проще богу помолиться. Мол, он поможет. Я вот сейчас вдруг сформулировал – вместо усердной работы – усердная молитва. Вот чем вера страшна.

– Ты, Павел, как-то однобоко веру трактуешь. А выражение «На бога надейся, а сам не плошай»? А учение о том, что бог помогает только тем, кто сам что-то делает?

– Слышь, генацвали, а давай с другой стороны посмотрим, – Павел вновь ехидно заулыбался, в глазах мелькнул озорной огонек. – А кому вера выгодна? Кому выгодно, чтобы люди верили, в церковь ходили?

– Ну, попам выгодно, это и так ясно, ешкин кот!

– Это и ежику ясно, и твоему ешкину коту. От первого древнего шамана – до Папы Римского. Но ты вспомни – попы всегда были в дружбе с властью. Другими словами, власть через попов держала людей в узде. Скажешь, не так?!

– В общем и целом так. Но я же не про попов. Религия, считай, попы, это одно. А вера – это другое…

– О как! Извини, Леша, что перебил, но ты сам-то понимаешь, что говоришь?

Ведь именно попы тебя вере учат, к ним ты идешь за советом, они тебе грехи отпускают. Что ты знаешь о вере сам?! Все, что ты знаешь, тебе эти самые попы и напели!

– Нет, вера у меня в душе!

– Какой, на хрен, душе?! – Павел явно стал злиться. – Какой душе?! Ты ее на УЗИ видел? Или, может, на рентгене? Ее энцефалограммой тебе замеряли? Нет души!

– Хорошо, не стану спорить. Не потому, что согласен. Просто бессмысленно.

Я тебе так скажу. Есть вера, а есть наука.

В науке надо все доказывать. Подтверждать экспериментально. А вера, она потому и вера, что от слова «верить». Здесь доказательства не нужны. Вера либо она есть, либо ее нет. И все!

– Поговорили, блин! С чего начали, к тому и пришли. Леша, дорогой, а ты веришь, что выздоровеешь? Вот возьми, поверь и пойдешь на поправку.

– Нет, не верю, потому что знаю, что не поправлюсь. У меня, как и у тебя, такая опухоль в мозгу, что – увы… А у тебя еще и в спине. Есть доказательства, что не выздоровею.

– Видимо, у тебя в особом месте опухоль – соображать перестал. Так ведь и я тебе весь вечер талдычу, что есть доказательства, что бога нет!

– Может, у меня опухоль такая, что я и перестал соображать, – Алексей стал говорить зло, отрывисто. – А у тебя она на таком месте, что ноги отключились, и ты не ходишь по свету и не несешь свою ересь каждому встречному-поперечному.

Павел неожиданно задорно рассмеялся. Минуты две хохотал. А потом, еле произнося слова сквозь смех, выдавил:

– Вот как твой бог себя, именно себя защищает – тебе, чтобы не разуверился, мозги отключил, а мне, чтобы своими разговорами верующих не смущал – ноги. Как же он заботиться о себе, о своем имидже?! Лучше бы о нас подумал.

– Все, – Алексей махнул рукой. – Давай спать!

– Давай! Спокойной ночи!

– Что с тобой ночью было? – В голосе Павла звучала искренняя заинтересованность.

– Да, обычная история. Проснулся от сильнейшей головной боли. Благо знаю, чем это кончится, сразу вызвал медсестру. Хотя, что толку? Ну, и обморок. Она говорит – около получаса. Ты знаешь, мне врачи сказали, что я везунчик. Я вот так и уйду однажды. Без мук. Просто обморок не закончится.

– Везет тебе. А мне сказали, что боли могут быть. Честно говоря, страшно.

– Да ну. На наркотики посадят. Ты же платишь. Они вокруг тебя носиться будут как угорелые…

– Это правда. Хорошо, что болезнь пришлась на удачную фазу цикла.

– Какого цикла, Паш?

– Финансового. Понимаешь, Леша, у меня, начиная с восемьдесят пятого года, точь-в-точь по законам Маркса о капиталистическом рынке, то фаза подъема, то фаза провала. Открыл первый кооператив, шашлыки жарил. Зарабатывал столько, что буквально можно было деньгами вместо обоев стены обклеивать. Девяносто первый год, помнишь? «Павловская реформа», – все потерял. Потом опять поднялся. На компьютерах. Производство открыл – стеклопакеты делали. Девяносто восьмой – все в задницу. Через пару лет опять поднялся. И хорошо, знаешь, стал зарабатывать. На меня около семи тысяч человек работало. В основном строили коттеджи. Но вот повезло так повезло, весной две тысячи восьмого пришел один олигарх, который Подмосковье под себя загребал, и за приличные бабки купил мой бизнес. Я-то еще переживал, что приходиться продавать…

– Что значит приходится?

– Эх, Леша, Леша. Святой ты человек! Когда приходит УБЭБ, ФСБ, налоговики и все намекают, продай, хуже будет – упираться бессмысленно. Хорошо еще, олигарх был в меру порядочный. Приличные деньги предложил. Короче, продал. Только деньги перечислили, а тут кризис. Цены вниз. А я при деньгах! К декабрю мой бизнес стоил втрое меньше, чем я за него получил. Ушел быстренько в доллар. Приходят люди от олигарха и говорят, давай часть денег назад. Мол, по нынешней цене считать будем. А я их в жопу послал. Вот и сейчас, получается при деньгах.

– А не страшно так с олигархом? От них же чего угодно ждать можно.

– А чего мне боятся? Семьи нет. Жена от меня еще пятнадцать лет назад ушла. Романчики мои, видишь ли, ее не устраивали. Сын уже взрослый. Вот, кстати, история. Ему когда восемнадцать исполнилось, я квартиру для него купил. Большую, четырехкомнатную. Как твой бог говорит – плодитесь и размножайтесь. Думал, отношения восстановятся. А он квартирку-то принял, но со мной так общаться и не стал. Так что я одинок и свободен! Может, девушка знакомая есть, познакомишь? – Паша задорно расхохотался.

– У олигархов, насколько я знаю, не только руки длинные, но и память. Думаешь, он забыл про тебя?

– Нет, помнит, наверное, как основную ошибку своей капиталистической молодости!.. Да нет, Леш, если серьезно, во-первых, вернуть-то они просили всего сорок миллионов из восьмидесяти. А для него сороковник не такие уж и деньги. Ну, а второе, генацвали, я по понятиям был прав. Понимаешь, не только по закону, а еще и по понятиям. А это святое – к кому он из серьезных людей не обратиться – те помогать не станут. А ты что, бизнесом никогда не занимался?

– Нет. Боялся всегда. В восьмидесятые боялся рэкетиров, потом власти и охамевших чиновников. Мне, кстати, тоже повезло. Интуиция помогла. Я в начале двухтысячных сам в чиновники подался. Денег не нажил больших, но на жизнь хватало.

– Это на зарплату чиновника-то? Леша, кому ты паришь?

– Нет, конечно. Приносили, разумеется. Я ж санитарный врач. Ну, слышал, конечно – СЭС?

– Блин, не то слово! Меня в шашлычном деле они просто «на дойку» поставили.

– Ну, в те времена я еще там не работал. Ветеринарией кормился. Кошечки-собачки – за них последнее отдадут.

– Не такой уж ты и праведник, генацвали!

– А почему если верующий, то обязательно бессребреник и дурак?

– Леша, я этого не говорил! – Паша смутился.

– Ладно. Ты мне вот скажи, а что, романчиков у тебя действительно много было?

– Ну, ты хорош! – Пашу явно развеселил вопрос Алексея. – Обычно о бабах где говорят? В банях, в мужской компании, на охоте… Но ведь не в палате же смертников! Ну ты, генацвали, даешь!

– Ну, не хочешь, не говори. – Алексей обиделся.

– Да нет, пожалуйста. Да, много! Сотни три-четыре за жизнь наберется, наверное.

– Сколько?! – скорее выдохнул, чем сказал Алексей.

– Ты не ослышался. У меня, генацвали, своя философия на эту тему была. Пока ноги ходили… – Павел грустно улыбнулся и хлопнул себя по неподвижным конечностям. – Вот для чего мы живем?

Ты никогда не задумывался? Вот в чем, по-твоему, смысл жизни?

– Ты что, собираешься мне доказывать, что бабы – это смысл жизни?

– Леш, что я тебе доказывать собрался, тебе неведомо! Ты на вопрос ответь!

– Смысл жизни… – Алексей задумался, поудобнее устроился в постели. – Ну, наверное, прожить ее правильно, след свой оставить. Детей поднять. Зла не творить. Людям помогать. Словом, чтобы память о тебе осталась добрая.

– Банальщина и глупость! Давай со следа начнем. Гитлер хотел построить великую Германию. Какой след в жизни он оставил?! Нет вопросов? Сталин хотел, допустим, поднять великий Советский Союз. А он какой след оставил? Оба – миллионы трупов за спиной, разорение своей страны, концлагеря, голод, удушение науки и интеллигенции, сокращение населения, горе множества семей и так далее. Наследили – мало не покажется!

– Оставим Сталина, здесь все не так просто…

– Ага, это тебе не так просто! – Павел раскраснелся, стал говорить быстро, отрывисто. Видно было, что тема его волновала всерьез. – А спроси сегодня какого-нибудь нацистского гаденыша и он тебе скажет: Гитлер – фигура не однозначная!

– По-любому, оставим их обоих в покое! – Алексей старался говорить примирительно. – Давай возьмем простого обы вателя. Я его имел в виду. Хрен с ними, с политиками!

– Давай возьмем. Давай кого-нибудь из начала прошлого века. Так, чтобы три поколения его родни сменилось. Ты думаешь, сегодняшние правнуки или, там, праправнуки его вспоминают? Вообще знают, как его звали, что он там делал, какой след оставил?! Да все быльем поросло! – Павел все никак не мог успокоиться.

– Но дети-то его знали! Помнили! Значит, как минимум смысл жизни – дети!

– Предположим, что так. Хотя тема о том, как относятся дети к своим родителям, когда те стареют и становятся обузой – тоже подлежит обсуждению. Но хорошо, предположим – знали и добрым словом помнили. Но, милый ты мой, дети-то тоже вскоре умерли. И их дети умерли. И получается, что спустя сто лет никто даже не помнит, что человек жил на этой земле. А он, бедняга, корячился, напрягался, заповеди ваши, господние, соблюдал. Ну, просто праведник был. И хрен ли толку? – Павел рассмеялся собственной шутке.

– Так в чем тогда, по-твоему, получается смысл жизни? – Алексей искренне не понимал, к чему клонит больничный сосед.

– А в том, что его нет! В смысле – в отдаленной перспективе нет. Смысл жизни исключительно и только в самом процессе жизни. Объясню. Вот ты ешь. Есть в этом процессе два смысла – во-первых, ты ешь, чтобы быть сытым и чтобы были силы двигаться. Это отдаленный смысл. Сейчас делаю одно, чтобы потом была возможность делать другое. Во-вторых, тебе вкусно то, что ты ешь. Это непосредственный смысл. Тебе приятно именно то, что ты делаешь сейчас. Вывод – есть надо вкусно! Хотя бы только потому, что «потом» может и не быть. Ну, как у нас с тобой в нашей ситуации.

– Я вот только не понимаю, чего ты такой веселый, при таком-то пессимизме, – настало время Алексея улыбнуться.

– Молодец, генацвали, правильно мыслишь! Объясняю. Почему появляется пессимизм? Отвечу. Первый вариант – ты в данную минуту времени имеешь не то, что рассчитывал иметь. Второй – ты хочешь чего-то в будущем, но понимаешь, что тебе этого не добиться. Значит, чтобы не страдать от пессимизма, надо просто радоваться тому, что есть. И никаких заморочек! Простой пример – с коньяком. Знаешь?

– Нет.

– Ну, такая известная байка. Когда пессимисту дали полстакана коньяка, он расстроился: «Ох, всего полстакана…» А когда оптимисту дали, он обрадовался: «Ого, целых полстакана!» Вот тебе и вся мудрость жизни, как в капле воды!

– Как в полстакане коньяка, – с улыбкой поправил Алексей.

– Верно, генацвали. Верно! – Павел тоже рассмеялся.

– Ну, хорошо! А бабы-то здесь при чем?

– А вот при чем! У меня их было много. Очень много. Это в радость и мне было, и им. Но это был не просто секс. Вернее, не только секс. Очень часто я влюблялся. Нервы на пределе, переживаешь, ждешь чего-то, радуешься, печалишься. Жизнь полна эмоций! А с одной женщиной всю жизнь – это скучно!

– Ох, как ты ошибаешься, Паша! – Алексей как-то снисходительно улыбнул ся, – Вот я, считай, всю жизнь прожил с одной женщиной. Ну, не считая каких-то увлечений ранней юности. Скажем, студенческой поры. И не жалею.

– Так тебе вспомнить за всю жизнь и ничего. Утром – она, вечером – она, каждую ночь – она. И так изо дня в день, из года в год! Сколько ты женат?

– Без малого сорок лет.

– Ну, и что тебе есть вспомнить?

– В том-то и дело, Паша, что многое. Но суть-то даже не в этом. А в том, что мы можем вспоминать с ней вместе. У нас есть общие воспомин&ния. Понимаешь, друг, общие! Это большая разница – вспоминать одному или с кем-то вместе!

– В чем же разница?

– А в том, Паша, что когда вспоминаешь вместе, тебе твой собеседник напоминает какие-то детали, что-то, что ты упустил. Вы вспоминаете вслух, смеетесь. «А помнишь?», «Помню!». А когда ты вспоминаешь один, сам с собой, правой рукой, то это молча. Ты не рассмеешься ни чему. А так, может, улыбнешься или загрустишь. Я так понимаю, что счастливая старость, это когда тебе есть с кем вместе вспоминать! Мы в старости богаты не деньгами, а воспоминаниями!