Текст книги "Кольцо Афродиты"

Автор книги: Михаил Юдовский

Соавторы: М. Валигура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Еще по коктельчику? – хитро предложил Тимоха.

Мы не спорили – нaм токо давай.

Тимоха ж окосел окончательно – схватил пастью гитару, забренчал блатные песни – а на черной, мол, скамье, на скамье, дескать, подсудимых... Ну, и дальше в том же духе. Полная, одним словом, бесвкусица. Розенбаума наслушался. Или Моцарта.

– Мужики,– говорит плаксиво ( про кольцо уж забыл ),– кто бы вот меня трахнул?

– Да,– отвечаем безжалостно, – кто ж? Такого урода поискать надо.

Ну, и ушли, раз он выпить опять не предлагает. Хоть он и пришeлец, но шантажист. А я таких не люблю.

Под утро приплелся к нам на яхту.

– Не знаю,– говорит, – в чем дело, мужики, то ли се, то ли хунь (неграмотный!) – а токо полюбил я вас. Хотел из бластера пришить – рука не поднялась (какая, в пизду, рука?) – Вощем, мужики, " Лев Толстой " у вас остался?

– А то,– говорим.– Эт ты,– объясняем,– по-мужски. А то хуе-мое, бластеры, кольцо... Садись, манда космическая, нальем.

Он сел, мы налили. И в общем-то, хорошим хорьком Тимoха этот оказался. Хотя и пидар. Да нам-то что?

HЕПРИЯТНОСТИ В РЕДАКЦИИ

На острове мы пробыли чуть меньше недели. Тимоха-дятел улетел, наказав обращаться с кольцом осторожнеe. А в конце недели погода спортилась, и мы вернулись в Город.

В полутемном коридоре Сидорыч мыл пол.

– Валять мой хуй по площади центральной! – ахнул Шоколадный.– Топтать мой хуй железными ногами! Крестить детей облезлою пиздою! Точить ножи и нжницы залупой и править бритвы синею мандой!

Видя, что он начинает заговариваться, МЫ подхватили его под шоколадны ручки и вывели на время из повествования.

– Где Оксана? – спросил я напрямик.

– Ихняя очередь кончилась,– угрюмо пояснил Сидорыч.– И моeй настал. А я старенький,– заныл он.– Мне нахиляться трудно.

– Не ебет,– отчеканил я.– Чтоб к утру блестело, как у Котовского мандат.

На кухне сидел Саша Рогов – гладко выбритый (включая и верхнюю часть черепа), в клетчатом пиджаке из дорогого твида, с пестрой бабочкой на белоснежной манишке тонкого шелка, с наманикюренными грязными ногтями. Перед ним стояла откупоренная бутылка " Мартеля " и высокий пузатый бокал. Тут же суeтилась Клава – грязная, всклокоченная, в жирном фартуке – она варила в кастрюльке свиные яйца – любимоe блюдо Александра.

Александр жадно вдыхал запах свиной мочи и подливал еще.

"Ссуть человеческая не меняется",– подумалось еще мне.

– С чего живешь, Саша,– спросил напрямик.

– Сидорыч, гадюка, пол моeт,– неопределенно ответил Александр.

Не теряя попусту времени, я вцепился ему в манишку.

– Ты, ссучара, остров загадил?

– А если б и я? Руки, блядь!

Я понял, что физической силой тут не возьмешь. Единственное, что мне оставалось – мое разящеe перо.

Вернулся я в комнату и уселся перед письменным столом. Но про Роговых писать расхотелось. Существовали куда болеe животрепещущие темы. Сперва решил писать осторожно – чтоб не обидеть дядю Володю. Первая статья получилась короткой (привожу дословно):

" В хореoграфичeском дрочилище творится черт-те что. Ответственный товарищ Срикалом, получив место директора, тут же пристроил в дрочилище своих род-ственников и знакомых: двоуродного брата Ссымочой и других (ниже приводится список):

боксер Шука А.Д. Жопо Ф.Ф. Рыгай-Нагой Г. Мандазвания К. Шяпка Салям Хуйсеян Рыльцик Гаврила Гаврила же Дуплом-Открытый Дристун-Заде Муде-Заде тяжелоатлет Сруцкий Яйцев-Пушистый Хума-Хнатый Богдыхан Соплежулаев Хуй-Тугососов П.О. Вздроч З.А. Вздрюч Н. Е. Бздис П.И. Здец Прокоп Ебический Тяукнем Переспермидзе Сандро Хулахуeв-младший Триппер-Спойман Уябывай К.

Чистый-Экскрементов Фекалов Сракин Геннадий Дристал-Пингвинов Дрочил-Всeхъ Довыебывачек Стопердун Шишкин Клал Пердун-Тихонов Сприбором А.

и мандаванин Отдай-Расческу "

Впрочем, насчет этого последнего я был не уверен и проверил по документам. Тут и обнаружилась моя ошибка. Ну, конечно же, такой смешной фамилии – Отдай-Расческу – быть не могло. Настоящая фамилия мандаванина была Ебуцэ.

Тут я решил забыть про дядю Володю и сбросить всяческие шоры. Так и появился на свет прынцып Золотой Поебени. Можете жрать меня с ногтями.

– Не тебя, Гошенька, а НАС,– вмешались МЫ.– МЫ ее, Золотую, нашли. Гуляли осенью в парке, смотрим – свисают с дерева желтые хуевины, а меж них блестит Золотая Поебень. А будешь много пиздеть, так точно до конца книжки не дожи-вешь.

Я примкнулся. Ну ИХ на хуй – с НИМИ спорить. Другое дело дядя Володя. Тут уж я воспарю! Вот Карлсон почему летал? Потому что всех на хую вертел. А это уже пропеллер.

И я бойко взялся за перо.

В редакции было весело. Пять здоровенных сотрудников крепко держали бушующего дядю Володю, который висел на их руках и пытался одной из болтающихся ножек лягнуть забившегося в угол Аркрдия.

– Олигофрен! – орал дядя Володя.– Пишущая блядь. Кто тебя просил писать?

– Халло, дядька,– говорю.– Проблемы?

– Аркадий.

– Что Аркадий?

– Написал, сука, две статьи.

– Эссе,– поправил Аркадий.

Дядя Володя наконец-то дотянулся до Аркадия и прижучил его по яйцам (не знаю, что это слово означает, но так он и сделал). Аркадий робко завыл.

– Какие,– спрашиваю,– статьи?

– На столе.

Я глянул на стол. Статей было две: "Есть ли Бог на Марсе?" и "Думают ли евреи?", которая начиналась словом "Нет".

– А я тоже кое-что принес,– независимо заявил я.

– Час от часу не легче. Что?

– Компромат на Мафию.

– О е! А ну!

Он выхватил из моих рук листки и углубился в чтение:

– "Фсе мы с вами",– процитировал он.– Что значит – ФСЕ? Кто это писал?

– Я... это эссе,– добавил я.

Дядька побледнел и отшатнулся к стене.

– Еб твою..! – говорит. – С какого хуя ты пишешь "всe" через "Ф"? Так-так...

"Фсе мы с вами были свидетелями якобы необычайного уродства..." Кто это – ФСЕ?

– Ну, мы с вами,– говорю.

– Блядь, Гоша, не играй с огнем... Так... "Фсе мы с вами..." Блядь, что за онацефальская конструкция?

– Ну, мы с вами,– объяснил я.– ФСЕ.

– Хорошо. " Фсе мы с вами были свидетелями якобы необычайного уродства... " Что значит – ЯКОБЫ уродства?

– Не просто уродства,– не дал сбить себя с толку я,– а НЕОБЫЧАЙНОГО!

– А что значит ЯКОБЫ?

– Уй, блядь! – сказал я.– Этим оборотом я особенно горжусь.

Дядька мрачно зыркнул на меня и прочитал-таки абзац до конца:

– " Фсе мы с вами были свидетелями якобы необычайного уродства, которое продемонстрировал нам ответственный товарищ профессор Аслофф– Ахуeв ".

Тут дядькины глaза налились кровью и он проревел:

– Рытхээ-у!

– Ой, мамочка, как страшно! – я попятился к двери, но потом вспомнил, что компромат до сих пор находится у меня в руках.

– Не выпускайте Аркадия,– продолжал бушевать дядбка.– Он-то мне за все ответит.

– Извини, дядь Володь, ошибся папкой, – спас Аркадия я.– Вот компромат.

Дядька выдрал у меня из рук папку, развязал тесемки и погрузился в чтение.

Через пару минут он успокоился. Еще через пару минут глаза его зажглись журналистским адским блеском.

– Вот это другой разговор, племянничек. Только чур – статью об этом будешь писать не ты.

Я надулся.

– Может, я напишу? – вызвался Аркадий.

– Рытхэ-ээу! – снова взревел дядя Володя.

– Тащишь им компромат, как пидорас горбатый,– обиженно начал я.

– Твои сексуальные похождения меня не интересуют,– заявил дядя Володя.

– А мог бы и поинтересоваться. Спросил бы, как мне досталась эта папка.

– Гонорар получишь,– отмахнулся дядька.

Ебет меня гонорар? Но неприятностей тоже не хочется. В общем, я ушел и дверью хлопнул.

Ч Е Л ЮС Т Ь

Я сидел на кухне, мурлыкая себе под нос песенку: "Одноглазая моя, а вот тебе дощечка", и с гордостью разглядывая свежий номер "Городских хроников". На первой полосе красовалась статья с жирно набранным заголовком "Спрут".

"Эх, дядь Володь, грамотей-редактер,– с чувством собственного превосходства думал я.– "Спрут"! Не "спрут", а "сОпрут". То есть, по-русски – спиздят. Да еще по морде надают". Статья была основана на моем компромате, хотя внизу стояла подпись "Дядя Володя".

"Ну, то хуй с ним",-решил я.

Больше я ничего подумать не успел, потому что зазвонил телефон.

–Пидр! – рявкнули в трубку.

–Странно,– говорю,– а голос-то вроде женский. Слушаю вас, товарищ Пидр.

–Гошенько,– заворковала в трубке Марфа,– что ж ты, сонышко, наделал?

–Марфа, ты?– заорал я.– Страшно по тебе соскучился. Када стренимся?

–Терь уже не скоро. Расползлись наши пути, как в море два рубли.

–А чо так?

–Так... Ну, покеда. Вощем, вот те и пиздец. Ну, покеда.

На прощанье я спел ей две строчки из популярной песенки:

–"Не грызи меня за палец, а кусай меня за хуй!"

После чего повесил трубку и в отличном настроении вернулся на кухню. Долбоеб.

Следом за мной на кухню вышeл Тихон, в веселой задумчивости покачивая головой.

–Не знаю, не знаю,– процедил он.– Не знаю, не знаю... Ни хуя не знаю. Пойду, сварю картошки. Как я заебался в этой книжке... На твою долю сварить?

–Рытхээу!– коротко взблевнул я.– Уж уволь. Повар из тебя, как из хуя свисток.

–Не знаю, не знаю... Вот дадут тебе по шапке за твою манду... пизду... тьфу, блин, статью! О!

–Вовсe и не моя статья!

–Шо-то я исчо хотел сказать... Неважно. Картошки не хош? Ах да, из мене ж повар... Блядь, я и сам не хочу!– Тихон со злости пнул ногой тетиклавино помойное ведро.

– У, горбатая неряха!– процедил он. И ушел, покачиваясь и напевая:

–Иду я лесом со свечою, питаюсь детскою мочою.

"Ебнулся",– с тревогой подумал я.

Тут Тихон вернулся со словами:

–К сведенью. У дяди Степы Речного новый ублюдок. Полуторометровый гонококкер-спаниель. Советую остерегаться.

–Сам,– говорю,– остерегайся.

–Ха-а!– коротко и злобно смеханул кот.– Ми тибя придуприжьдали, а ви ни слюшали.

И – слава Богу – ушел окончательно. Страшный кот.

Потом позвонил голый по пояс дядя Володя, и я, давясь от гордости, сообщил ему про "спрут". Дядько быстро исчерпал свой запас ругательств и начал жаловаться на то, что Власти собираются закрыть газету.

–Ясен арафат,– говорю.– Зажимаете талантливую молодежь. Меня, Аркадия, например.

–Дурак,– печально сказал дядя Володя.– Ебический.

И повесил трубку. Я пожал плечами и ушел на кухню, напевая "Ее подвязки нежно-голубые и панталоны – первый сорт". На кухне я схватил спичку и начал ее грызть, пока не сгрыз до серы. Серу я, понятен апельсин, грызть не стал – от этого и подохнуть можно.

Тут опять позвонили – на сей раз в дверь.

–Убирайтес вон! – рявкнул я.

–Управдом,– объяснили за дверью.

–Убирайтес вон, управдом! Не телеграмма?

–Не... это... акт!

–Шо? Убирайтес вон, акт!

–Ну, ты эту, как ее... дверь откроешь?

–Не,– признался я.

–А пачиму?

–А патаму. Вы хотите меня убить!

–Не. Не очень.

–А следовало бы,– сказал я.

–За что?

–Пижжу много.

–А!

–Идиот,– не выдержал я.– Почему я должен за вас ваши реплики подавать? Вы Мафия или хуй собачий?

–Хуй собачий,– сказали за дверью.

Мне стало интересно, и я открыл. На пороге стоял Хуй-Собачий, наш управдом.

–Жалобы есть?– поинтересовался он.

–Не,– говорю,– есть.

–Газ-свет не протекают?

–Да,– говорю.– Пошел на хуй.

–Акт возьмете?

–Не,– говорю,– не возьму. На хуй иди?

–А акт возьмете?

–А ты,– говорю,– сам соси.

Управдом для важности пососал акт и ушел, уставившись на меня с немым укором.

Акт он демонстративно бросил в почтовый ящик.

"Чмо,– подумал я.– Чамор. Чмырюган".

Идти за ключом не хотелось, поэтому я взломал ясчык руками.

"Интересно,– думаю,– чо там?"

Оказалось – акт.

Акт гласил:

"По распоряжению Верховных. В связи с перестройкой Города, ебутчий дом №5 (номер пять) подверчь сносу. Жильцам выселяться в течении недели на хйу.

Где они, бедные, будут жить – нас, вопчим-та, мала ибет.

Подпись: Власти.

P.S. Пардон за ошибки, поцелуйте за нас."

Первым делом я поцеловал занас. Потом показал акт соседям. Тех неожиданно набилась полная кухня – дело касалось всех. Пришел Рогов с Клавой, Сидорыч, дядя Степа Речной с псами, Парашин, Вшивин, Паршивин и Евлампия Вшивина-Паршивин. Короче, дышать было нечем.

–Я энтого так не оставлю!– орал Сидорыч.– Я пошлю онанимку в Вашингтон!

–Дрочу я редко,– вспомнил не к месту Фима.

–Но все же дрочишь!– накинулся на него весь коллектив.

Громче всех кричала обиженная Евлампия.

–Онанюко поганое! Мастербатор! Пылесос!

Пришлось веселому Паршивину ебнуть ее гирькой от часов – по противополож-ному флангу головы.

–Вот мы здесь вce...– начал Рогов, поправляя бабочку.

–Фсе мы с вами были свидетелями,– радостно подхватил я,– якобы необычайного уродства...

–Почему же якобы?– оскорбилась Евлампия, кокетливо глядясь в зеркало.

–Блядь, заглохни, блядь!

–Мои собачки...

–Я твоих собачек в рот ебал!

–А я на хую вертел!

–Интересно, интересно...Фас!

–Уй!

–А теперь прохиль!

–Дядь Степ, уберите псов,– взмолился я.

–А я тебя предупреждал!– влез Тихон.

–Фас!

–Мэ-а-уу!!

–Тихон! Слезь с маво комоду!

–Дура горбатая!

–В Вашингтон – да онанимчиком!

–Дрочу я, повторяю, редко.

Хором: – Но все-таки?

Тут на мое счастье зазвонил телефон. Еще бы чуть-чуть – и мне б пиздец, который, как известно, не мешки ворочать.

–Вот кольцо ебучеe!– сказал я в трубку.

–Иродов, отдай челюсть,– пригрозили мне.

–Уй!– я испуганно схватился за подбородок.– С какого хуя?

–Моя она.

–Кто звонит?

–Бабушка.

–Бабушка!– вскричал я.– А мы твои коржики ели! Охуeнные, надоскть.

–В жизни не пекла!

–Не пиззи! В жизни, мож, и не пекла, а перед смертью, припомни?

–Иродов, не паясничай. Я пока – молись! – жива.

Я коротко помолился.

–Бабушка,– кричу,– а ты откуда? С того свету?

–Я из Симферополя.

–Уй!– испугался я.– Динина?

–Но.

–Как там Динка? Не блядуeт без меня?

–Иродов, сука, отдай челюсь!

–Каку?

–Встамну!

–А! То – мигом. Айн момент, геноссе.

–Одна нога здесь, друга в могыле!– пригрозила старая тварь.

Я кинулся в чулан. На пыльной полке в окружении мертвых покусанных мышей лежала бабкина челюсть. Времени она тут, видать, не теряла. Разрослась, возмужала, вопчим, выглядела куда внушительней, чем при нашей первой встрече.

Схватив ее, я выбежал из чулана прочь – загадочную смерть мышей потом расследую. На кухне соседи продолжали заниматься актом. Это было отвратительно.

Я выбежал под дождь.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Смердело...тьфу, блядь,– смеркалось. Дождь хлестал. Сквозь его серую паутину проглядывали яркие огни того нового Города, который упорно заглатывал старый.

Через туман неслась Гигантская Вставная Челюсть, перемалывая керамическими зубами самые лакомые куски Города. Наконец, она заглотила мой дом и, равномерно пощелкивая зубами, понеслась дальше.

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ)

Динина бабушка открыла мне, шамкая голыми деснами.

–Якши,– проскрипела она.– Челюсь с собой?

–Челюсть,– говорю,– всeгда со мной.

В подтверждение я клацнул зубами.

–Подожди здесь.– Старушка пошла на кухню за топором.

–Поиграем в преступление-наказание в поддавки?– раздался оттуда веселый голос процентщицы.

–Не,– говорю,– Алена Хуйвасзнаеткаковна. Знаем мы, как вы плохо играете.

Тут бабка снова вышла в прихожую; без топора – на понт брала. Я, не желая искушать судьбу, метнул ей засраную мышами челюсть. Старуха страстно вставила ее в рот. Рот, очевидно, от доброй пищи, тоже разросся – челюсть вошла без скрыпа.

–Дина,– говорю,– блдяь, дома?

–Тебя это не должно ебать,– добродушно отвечает бабушка.

–А кому ж тогда должно это ебать?

Тут старухины глазки потеплели,она обольстительно похлопала меня по щеке и прорворковала, блядица:

–Дома, дома.

–Ну, посторонись тады, старая гнида.

Старушка озорно хихикнула.

–Вошь,– говорю,– кубическая, прости Господи!

И, перекрестившись, вошел в комнату.

Дина сидела в комнате одна и, совершенно голая, смотрела по телевизору "В сель-ский час, малыши".

–Кака ж ты тоща!– сказал я.

Дина оторвала голову от Хрюши, въебывающего на комбайне, и повернулась ко мне.

–Не могла,– говорю,– бабку объесть, пока у нее челюсти не было?

Тут бабка вкатила в комнату и уселась, гиена, перед телевизором.

–Слушай,– говорю,– когда ж ты сдохнешь?

–Но.

–Чо "но"! Ты уeбешь отсюда когда-нибудь?

–Но.

–Блядь, старая клизма! Оглохла, падаль?

–Но... а?

–Хуй на.

Старушка сделала погромче.

–Блядь, выруби свой говорящий ясчык!

–Ось?

–Дура. Говорясчий ящик вырубишь, блядь, или нет?

–Но.

–Не спорь с бабушкой,– раскрыла наконец рот Дина.– Она плохо слышит.

–Зато жрет хорошо.

–Но.

Под шумок я прислонил Дину к бабкиному креслу и, глядя на ейный затылок (динкину, то есть, жопу), вспомнил про свово деда. Тот, пидор, ходил на лося с голыми руками.

ЛИРИЧЕСКОЕ АТСТУПЛЕНИЕ (КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО АТСТУПЛЕНИЯ)

А на протяжении нашей с Диной любви бабка пялилась в телевизор, восторженно поклацивая вновь обретенной челюстью.

ОН БЫЛ ЛЕСБИАНКОЙ СТЕПНОЮ, ОНА Ж ВОДОЛАЗОМ МОРСКИМ

Первым делом я наведался в редакцию. Редакция была пустынна и гола: счез даже патрет Ульяныча (не то Надеждина, не то Тупойблядиленина). Сейфы были опечатаны, столы изрезаны неприличными, на мой взгляд, словами. В уголке валялись разбитые яйца Аркалия. "Это ж с какой НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ силой нужно было бить по ним!"– восторженно подумал я.

За объяснениями я отправился к дяде Володе. Дядя Володя, голый по оба пояса, парил в тазу ноги.

–Халло, дядька.– сказал я.– Паришь ноги?

–Парю. Блядский Аркадий. Такие у него яйца твердые... Корунды какие-то.

–За что ты его?

–За все. Газету нашу закрыли, счет в банке заморзили, племянник у меня долбоебом растет.

–А нас из дома выселяют,– пожаловался я.

–Ну, вот,– прокряхтел дядька, потирая ноги.– Мало я его бил. Ты уж извини, племянник, не знал.

–Да хули,– говорю.

–Не-не,– говорит дядька,– это нельзя так оставить. Нам нужно выпить.

Он окончательно выпорхнул из тазика и поскользил на мокрых ногах на кухню. На кухне он смастерил бутылку водки ("Банионис", 0,7), и мы сподобились пить.

Пиздатая, вопче, была водка. Не то что "Лев, говнюк, Толстой".

–Кто газету закрыл-то?– говорю.

–Власти, ехать их в жопу.

–Вот и меня – они выселяют.

–Суки,– равнодушно сказал дядька.

С этим трудно было спорить.

–Чем теперь подумываешь заняться?– спросил я, и сам же ответил.Переeду на другую квартиру.

–Переeзжай ко мне,– предложил дядька.– Ток чур – бап не таскать.

–А я разве таскал?– удивился я.– Они сами за мной таскаются. Суки.

–А я,– говорит дядька,– терь стихи писать буду.

–А умеишь?

–Но.

–Я тож,– сказал я.– Написал вчерась стихотворенье. О чем – не пойму. Слуш.

–Слушаю.

–"Я пижжу чернага дрозда Нагой и у ниво Растет махнатыя пизда А больше ничиво".

Стихотворение кролика,– почему-то объяснил я.– Кроличек маленький, ушками прядет, а ножками так и сучит.

–Хорошие стихи,– задумчиво произнес дядька.– Особенно впечатляют "нагой" и "махнатыя". И – как финал безнадежности – "ничиво".

–Баньши,– сказал я.

–Чо?

–Через плечо.

–Ладно,– говорит дядь Володя слегка нервно,– иди отсюда.

–А когда к тебе можно переeхать?

–Да никогда, пожалуй. Тут тебе не публичный дом.

Я обиделся и ушел. А сам думаю:"Скверный у меня дядька. Пойду-ка я к Марфе".

–Ты?– удивилась она.

–Жопой дергаешь цветы,– зарифмовал я – по-моeму, страшно смешно.

–Ну, входи, покойничек.

Я вошел. И чего она "покойничком" обзывается, лесбианка?

Тут же на меня слюняво накинулась ее собачка – ебучая левретка. Отправив прицельным пинком суку в гостинную, я повернулся к Марфе.

–Твоих рук,– говорю,– работа?

–Ты о чем?

–Ну, это... Ми тибя придуприжьдали, а ви ни слюшали,– спародировал я Тихона.

–А... Но, то – да. Буди там заложон атель "Марфа-Посадница".

–Сука,– говорю,– пааная.

–Бомж,– отвечает она.

Что мне было на это ответить? Схватил я ее и потащил в постель.

–Гошенька, Гошенька,– запричитала она.– Первая, блядь, встреча последняя, на хуй, встреча...

–Вторая,– напомнил я.

Белье на ней было своеобразное. И не белье даже, а так – набор кожанных ремешков.

–Пазор,– говорю,– сиськи свисают.

А она, сука, запускает руку под кровать и вытаскивает оттуда плеть. Ну, тут мне совсем все ясно про нее стало. А она меня, как ни в чем не бывало,– плетью по спине. Уж это-то мне совсем не понравилось. Забрал я у нее плеть, да как дам ногой по грудям. Думала, дура, что я с женщиной не справлюсь.

–На кого,– говорю,– плеть подымаешь? На мужчину, Царя, соответственно, Природы?

Хотела она еще что-то сказать, но тут я ее рукой за челюсть ухватил и на себя потянул. И вылезла проклятая челюсть изо рта! Так я узнал главный секрет Мафии.

Короче, дал я ей хорошенькой пизды, а потом – в отместку – выeбал. И уже тогда говорю спокойно:

–Поду скупнусь.

Схватил левретку подмышку и пошел в ванную. Пустил воду и стал думать, что мне с проклятой левреткой делать. Вспомнил вдруг Ваню Тургенева, Муму, хуе-мае-э, думаю, тут и думать нечего. Бросил левретку в воду и веслом огрел.

Пошла, родимая, камнем. Просто сердце радуeтся. Сам уж в воду не полез – ну его на хуй, с дохлой левреткой купаться. Выключил воду и вдруг слышу-Марфа кому-то по телефону говорит: так, мол, и так, получен ишалон онаши, но требуeтся транспорт– перевезти на гошину квартиру.

"На мою?"– вздрогнул я. Но так как наши Писатели пишут "г" и "ч" одинаково, то даже не знаю, что я сделал. Во всяком случае, вышeл я из ванной вполне удовлетворенный. И только потом вспомнил, что Гоша – это не я, а Жора. Смотрю – а Марфа кладет трубку и подозрительно говорит:

–Волосы у тебя сухие. Пачиму?

–Патаму,– говорю.– И не купался я вовсe, а собашку твою мачил. А потом думу себе: ну-во на хуй – с собачий падалью плавать.

–Мими?

–Муму.

–Блядь, где Мими?

–Погодь,– говорю,– ща притараню.

Выловил в ванне трупец, принес Марфе. Та зашлась. Пока она рыдала, я ея исчо рас выэбал. И очень дажа проста.

Марфа по обыкновению ушла в отключку. Тады я забросил трупец Мими на шкап, а сам решил поинтересоваца, каму ш она, Марпа, звонила. Сымаю трупку, дручу "рипит". А оно в ответ рипит. А после мусской голас снемаит трупку и грит:

–Власти слушают.

Тут мне ваще хуева стало. Сток я секретофф взнал за 1 день!

И понял я, шо протиф них не папреж. Оне – Власти, Мафия – фсе вместе, а я – 1.

Ушел я срочно к себе домой. В полутемном коридоре Сидорыч, попукивая от натуги, делал вид, шо моeт пол.

–Ты тряпкой не возюкай,– зарычал на него я. Очень злой был.

–Здрастуй, Гошенька,– улыбнулся в ответ Сидорыч.– Ноне – чую – особый день.

Ноне чот произойдет.

–Говори,– говорю.– А то – помяни мое слово – по яйцам получишь. Уж в больно удобной позе ты тут стоишь.

–Не, Гошенька, не стучи меня по яйцам, а дай мне свою старенькую поломанную радиолу.

–Да ты охуeл!!!– заревел я.– Да знаешь ли ты, мудило, что за нее в свое время 30 рублей было плачено!

–Я,– Сидорыч захохотал счастливо,– ея ПАЧИНЮ!

Мне даже дурно сделалось от радости. Притащил вредному старику радиолу, а егонный передатчик якобы случайно разбил. А сам мыца пошел – с надeждой, что в моeй-то ванне дохлые левретки не плавают. Зря надеялся. Не успел я наполнить ванну водой, как в маленькой дырочке стока что-то заклокотало, хлынул поток соленой морской воды, и вылез оттуда водолаз.

–Уебывай,– мрачно сказал я.– Я тебя не боюсь.

–Боишься,– уверенно, но невнятно сказал водолаз – трубка ему мешала.Быышя.

–Вынь трубку-хуй изо рта,– говорю.– Тада и побазарим.

Водолаз вынул изо рта трубку-хуй.

–Атчого ты,– говорит,– мя быышя?

–А как же,– отвечаю.– У тя, блядь, баллоны. Ласты у тя, блядь.

–Но?

–Как ж тя, резиновага, ебать?

–Чо?– почему-то рассердился водолаз.– Плывешь к ним из далекой Цэрэу через псю Атлантику, как пидорас горбатый, а они тя – ебать!

–Шо делать,– говорю,– не хуй было приплывать.

–Сука, по канализации, по водопроводу,– продолжал жаловаться жлоб-водолаз.

–А в чем,– спрашиваю,– собственно, дело?

–Да так, нихуя,– пожимает плечами водолаз.– А, ващет, было у меня тут дельце... Но раз вы на меня с хуями набрасываетесь...

Я снова развел руками. И широко, надо сказать, развел. Гадюка-водолаз, воспользовавшись моим замешательством, ткнул мне пальцем в живот. Их, видать, в Цэрэу всяким подлым приемчикам обучали. И тут я понял.

–Та ты шпиен,– говорю.

–Но.

–А у нас тоже есть один шпиен. Сидорычем зовут. Лысый, как плешь.

–"Припездок"?– спросил водолаз.

–Истчо какой! Терас ремонтируeт мое радио.

–Смешно,– сказал водолаз.– А покенай кольцо.

Тут уж я все сопоставил. Обидно даже стало – он, сука, с корыстной целью приплыл.

–А зачем те, нахуй, оно?

–Но, кольцо у тя – сратегическое.

–В натуре?– спросил я.– Слово пацана?

–Слово водолаза!– и, подумав.– Морского.

–Ебенать!– удивился я.

–А ты как думал! Покенай!

–И хули тут сратегического?

–А вот покенай – скажу.

Я показал – издалека. Водолаз рванулся к кольцу, но получил по зубам. Зубы у него плохие оказались – черные.

–Пойду к Сидорычу,– хмуро сказал водолаз.– Дам яму пизды.

И зашлепал ластами по свежевымытому коридору. Насилу я его догнал.

–Сыр Дэвидович,– говорю,– из комнаты никуде нэдэница. Пошли, пыдыр, покажу, как у меня уютно.

–Водолаз,– объявил я Тихону.– Натуральный, из Цэрэу.

–Коржиков не хош?– издеваясь, предложил Тихон.

–Какое-то чучело, перед бабами выебывающеeся...– на последнем слове водолазу не хватило воздуха, и он, хрипя, повалился на диван.

–Тихон, да сделай же ему искуственное дыхание!– заволновался я.Ихтиандру ебучему!

–Я не хомофил,– заявил Тихон и пошел к двери, приговаривая.– По традиции иду на хуй. Старые добрые традиции – файв о' клок ти, крисмас пуддинг и хождение на хуй. Что может быть лучше!

Пиздеж Тихона продолжался долго. Он вспомнил Рождество, Новый Год, Масляницу, Пасху, Троицу, Иванов день... После Иванова дня я вышиб его пинком-как левретку. И повернулся к водолазу.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Приходит ко мне Юзик Сковородкин, сжимает в замызганных руках маленькую тетрадку.

– Стихи! – объявляет Юзик.

Я сел на стул и приготовился слушать.

Юзик открыл тетрадку и начал читать. Тут у меня перед глазами все помутилось, и очнулся я в совершенно незнакомом месте. Весна, стоят вокруг березы, а из берез тоненькими струeчками хлещeт сок...

(КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ)

Я встал, подошел к раскрытому окну и закурил. Водолаз, вспомнив о деле, помелся давать Сидорычу по пиздюлятору. Во дворе стоял одинокий Лысый и, задрав голову, с тоской наблюдал, как в хмуром осеннем небе тянутся к югу жирные косяки.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Косяки летели клином – впереди вожак, а за ним вся шушера. Улетая, они жалобно кричали. И в их крике я услышал протяжное серегино "пидор", изысканное сидоровоче "пидер" и короткое оксанино "пидр".

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ)

– Ну, и что? – ответил им я.– Кстати, долбоеб ты, Лысый.

ВРЕМЕНА ЛЮБВИ

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Непонятные времена настали. Люди вокруг всe какие-то злые, друг на друга кидаются, как волки. Прямо смотреть на них неохота, так бы всех и поубивал. Но, по чести сказать, и среди всей этой людской сволочизны иногда неплохие типы попадаются. Юзик, например, Сковородкин. Он только с виду такой отвратительный, а душа у него теплая. Вчера приходит ко мне, а сам весь синий.

–Почему ты синий?– спрашиваю я.

–Злые люди покрасили меня синей краской,– отвечает он и плачет. Я пересекаю комнату широкими шагами и подхожу к окну. За окном клубится туман не туман, а что-то бурое и мокрое на вид.

–Да,– произношу я в задумчивости,– да, скверная история. А давай им отомстим?

–Кому?– спрашивает Юзик.

–Этим злым людям.

–Извини,– говорит Юзик,– я тебе все наврал. Не было никаких злых людей, я сам себя выкрасил синей краской, чтоб неповадно было.

–Ах, вот оно как!– замечаю снисходительно, прогоняю с дивана кота и сажусь.-Тебе, наверное, скучно было.

–Да,– радостно говорит он,– теперь я осознал – мне было скучно!

И снова плачет.

Вот за это я его и люблю – грязного сумасшедшего человека с нестриженными сва-лявшимися волосами.

(КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ)

–Ты, людская сволочизна,– добавил я, чтоб уж окончательно добить Лысого.

Лысый обиженно зашагал прочь, а я выскочил в окно и устремился за ним. Хотелось посмотреть, что он будет делать – топиться пойдет? Лысый топиться не пошел.

Напротив, зашагал в сторону Проспекта.

OПИСАНИЕ ПРИРОДЫ ...Следом за Гошей из-за угла вынырнула Гигантская Вставная Челюсть, пожирая все на своем пути, урча, как Вшивин, и чавкая, как Паршивин. Гоша не замечал челюсти, шагал по ночному Городу навстречу...

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ)

На Проспекте левитировали кришнаиты. Дирижер – Прабху. Димон не леви-тировал – воровал из кришнаитской кассы деньги.

– Димон,– сказал я, обращаясь непосредственно к кузену,– скот, ты не лучше своего родного брата!

– Почему ж не лучше?– возмутился Димон.– Очень даже лучше.

– Хуже,– говорю.– В тысячу раз хуже. Перед Филимоном меня покинул? Из криш-наитской кассы воруeшь? С девками спать не умеeшь? И Лена твоя, блядь тупая, уже четвертый месяц беременна? А как водку с нами пить – сразу в кусты?

Кришнаит ебаный.

От этих слов кришнаиты перднули на землю.

– Братья кришнаиты!– воскликнул Прабху, с хрустом почесав яйца.Давайте дадим ему пизды!

– Ему – в смысле мне,– объяснил дуракам я.

И тут же задал деру – потому что начали бить.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ ...Едва Гоша оставил кришнаитов, все еще потрясающих кулаками, как на тех обрушилась Гигантская Вставная Челюсть. Подлец, однако, Димон, умыкнув криш-наитскую кассу, успел скрыться за углом и присоединился к убегающему Гоше...

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ)

– Там... эта... челюсть,– округляя глаза, сообщил он.

– Слушай,– сказал я,– это не эта касса все пустеет и пустеет?

– Но.

– И до хуя еще,– говорю,– осталось?

– Ну...

– До хуя, до хуя. Не пизди кузену. Пошли в кафе, скот.

В кафе мы заказали литровый графин водки. Распивая его, я заметил Ирину с двухлетней дочкой и инвалидом Кратким. Молодожены кормили девочку водкой с сахаром, а когда та капризничала, центральный нападающий Краткий равномерно ударял девочку клюшкой по голове.

– Ирин,– заметил я,– твоей девочке срочно нужен врач-олигофренолог.

– Инвалид Краткий,– нахмурилась Ирина.– Разберись с подонком.

– "Цыцька" – чемпион!– поспешно сказал я.

Лицо инвалида просветлело, и он, подсев к нам, щелкнул в воздухе пальцами и закричал:

– Эй, кельнер! Еще, пжалста, водки.

Официант, еще болеe брусевший уроженец Кельна, метнулся к нам со свежим графином.

Тут дверь в кафе распахнулась и, клацая зубами (Шоколадный нетерпеливо ждет

появления Гигантской Вставной Челюсти), вошла сухонькая старушка с немецкими чертами лица. То была – без понтов – мамаша Грюнерхут.

– Мамаша Грюнерхут!– заорал кельнер.– Это вы, без понтов?

– С понтом не я,– огрызнулась мамаша.– Пришля я к тепе, синок, тля тофо, шьтоп ти покюшаль.

Тут добрая мамаша, причитая, развязала узелок и достала оттуда четыре кнедля

коричневого цвета с ароматной мясной подливой, пригоршню кислой капусты и маленькую бутылочку шнапса "Кларер". При виде шнапса кельнер вырвал прямо на инвалида Краткого.

– Мамажа,-weinte er.-Фить это от нифо я утраль ис Кермания.

– Komm zurьck,– сказала мамаша Грюнерхут.– Und zwar sofort.

– Nu jawo na huj,– упорствовал взорвавшийся кельнер.– Es gibt kein "zurьck".

Насат тароки нет!