Текст книги "Кольцо Афродиты"

Автор книги: Михаил Юдовский

Соавторы: М. Валигура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Не очень-то складно,– заявляел бессонница.

– Складно-нескладно – ебет меня? Отгадывай.

– Нет,– говорит бессонница,– не знаю. Что это?

– Женский,– отвечаю,– крематорий.

Смотрю – бессоннице даже дурно сделалось.

– С тобой,– говорит,– нервным расстройством заболеть можно.

– Дурак,– говорю,– если б у меня нервы в порядке были, я бы спал по ночам, а не с тобой, дурой, разговаривал.

Тут бессонница из-за стола поднялась.

– Ты,– грит,– просто хам.

– Да,– соглашаюсь,– хам.

– Ты,– распаляется бессонница,– совершенно не умеeшь с дамами разговаривать.

– Да,– соглашаюсь,– не умею.

– Я,– заявляет бессонница,– к тебе больше вообще не приду.

– Да,– говорю,– пожалуйста, не приходи ко мне больше.

Ну, она и ушла. И слово свое сдержала – больше ко мне не приходит. А с дамами я так разговаривать и не научился. Зато сплю по ночам спокойно.

(КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ )

КРУПСКАЯ

Дядьки, к сожалению, в редакции не было, и мне не удалось выслушать восторженную рецензию на мою статью. Поэтому я просто оставил ее у него на столе, и мы, оседлав троллейбус, поехали в гости к моeму папе. Открыла нам папина любовница Алиса.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Алиса Константиновна Крупская, молодая доктор или кандидат каких-то наук, жила с моим лысеющим папой в качестве любовницы последнего уже три года. Алисе было 32, росту она была невысокого, носила очки, мини-юбки – все носила. Называла меня Егоркой, папу – Коляшкой, коньяк – коньячишкой, а себя почему-то девчонкой.

( КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )

– Заходи, Егорка,– весело сказала она.

Мы с Ириной вошли.

– Ну, представь мне свою подружку,– попросила Алиса.

– Это не подружка, – буркнул я.– Это наша редакционная машинистка Ирина. Я с ней сплю,– зачем-то похвастал я.

– А Коляшки нет дома,– словно не слыша меня, сказала Алиса.– Кофейку хотите?

– Хотим. И тех пряников, что вы спекли позавчера, тоже хотим.

Алиса принялась накрывать на стол, поставила кофейник, сливочник, сахарницу и чашки.

– А пряники?– напомнил я.

– Ой, блядь!– хлопнула себя по голове Алиса.– Совсeм к старости мозги ослабли.

– Печень?– поинтересовался я.

– Пряники! – веселая Алиса поставила на стол тарелку с пряниками, несколько напоминающими бабушкины коржики.

– Мягкие,– сказала Алиса.– Сдобь. Девчонка постаралась.

– Какая девчонка? – удивился я.

– Я.

– Вы не девчонка.

Алисa надулась.

– Не будь таким противным, Егорка.

– Эт вы меня еще противным не видели,– похвастал я.– Я страшен.

– Уй-уй-уй,– просюсюкала Алиса.

– Кхм,– кашлянула Ирина и одним глотком допила свой кофе Я тоже не стал смаковать – кофе был нехорош.

– Егорка,– сказала Алиса,– а у меня для тебя подарочек. Давно уж дожидается случая, да ты у нас редко бываешь.

– Подарочек давайте, и мы пойдем,– заявил я,– Я, собственно, с отцом хотел погово-рить.

Алиса с сожалением пожала плечами, порылась в книжном шкафу и достала знакомый с виду фолиантик. То были "Мифы и легенды Древней Греции". А я-то думал что-то стоящеe! Водка, например, или, там, деньги. Ничего она меня не ждала – просто хапанула с полки первую книжку – жри, мол, Иродов, с ногтями.

Я взял книжку, мы попрощались и ушли. Всю дорогу Ирина хмурилась и дулась.

– Ну тебя,-говорю,– на хуй, дуться. Пойдем в кафе, водки выпьeм.

В кафе я спросил y нее напрямик:

– Ну, в чем дело?

– Дело,– отвечает она, в том, что эта твоя папина сожительница на тебя глаз положила.

– Ты,– говорю,– все замечаешь, а я и не знал, что у Алисы глаза вставные.

– Дурак ты, Гоша. Не смешно. Ты что, не видишь, что я ревную?

– Ага,– говорю,– теперь понятно. По сто или по пятьдесят?

– По двести. Ну, ты не хочешь меня успокоить?

– Хорошо,– говорю,– успокаиваю: глаза у нее не вставные.

– Ты, Гоша,– говорит она,– из детства уже вышeл, а впадать в него тебе еще рано. Понимаешь, о чем я?

– Ну,– отвечаю,– можешь снова назвать меня дураком – не понимаю.

– Ничего,– говорит,– поймешь.

Тут нам принесли водку, мы ее сразу выпили и заказали еще.

– Жалко, что мы отца твоего не повидали,– сказала Ирина.– Отец – это очень важно. Вот у меня дочурка двухлетняя без отца росла... Теперь будет у нее отец .

– Кто этот дурак?– безмятежно поинтересовался я.

– Ты.

Казалось, уже можно было бы привыкнуть, что всe тебя называют дураком. Но сейчас я так и взвился над столом.

– Да ты охуeла!!! – заревел я на все кафе.– Ищи дураков где-нибудь еще. А среди Иродовых дураков нет!

– Не поняла,– сказала Ирина.

– Короче,– говорю,– ты мне сделала предложение. Выступаю с ответным: иди на хуй.

–???

– Передаю по буквам ( для слепых ): Ирина, Дура, Ирина; Надежа, Аркадий; Харитон, Ульяна... Инвалид Краткий. НА ХУЙ.

Инвалид Краткий, сидящий за соседним столиком, вскинулся и набросился на меня с клюшкой.

– В хоккей играете?– спросил я, уворачиваясь от ударов.

– Играю,– зарычал в ответ инвалид.– За "Цыцька". Краткий моя фамилия. Инвалид я.

– Помолчите, инвалид,– поморщилась Ирина.– Не видите – у нас любовь, он меня на хуй посылает, а вы со своими цыцьками.

– " Цыцька "– чемпион! – завопил обрадованный инвалид.– Эй, кельнер, еще водки! Я угощаю.

Официант, обрусевший житель Кельна принес три по двести.

– Богато живете, инвалид,– позавидовал я.

– Значит, на хуй?– переспросила Ирина.

– На хуй, на хуй. Я не угощаю. Угощает инвалид Краткий. Он,– говорю,– и станет любящим отцом твоей дочурки.

Инвалид тем временем орал что-то про великолепную пятерку и вратарь.

По его словам выходило, что в хоккей играют настоящие мужчины. Я посмотрел на инвалида Краткого, и у меня окончательно отпало всякое желание становиться настоящим мужчиной. Я мельком глянул на Ирину – пошла она на хуй или нет. Ирина медлила. Тогда я решил уйти сам. Выскочил на улицу, задохнулся жаром, встал в тень и начал размышлять что мне делать и куда идти дальше.

" Ладно,– думаю,– надо сходить к пацанам. Если уж Писатели окончательно забыли о них, придется мне самому возвращать пацанов в повествование ".

И я поехал к Витьку в надeжде, что вся наша компания собралась там. Тьфу, думаю, на Ирину с ея любовью. Счастье еще, что так легко от отцовства отделался. Не то, чтоб легко – невное потрясение – это все ж не шутка, но – жив! А у Витька, думаю, выпить чего найдется, а то, хоть инвалид Краткий и угостил, но мало – жадный попался инвалид. С такими вот мыслями иду я по улице, а навстречу мне – кто б вы думали? Котовский! На голове лысина, под носом усики и чешет себе навстречу, как ни в чем не бывало. Конечно, не в форме, а в обыкновенном костюмчике, и не на лошади, а на своих двоих. Конспирируeтся, прохвост. Я, конечно, кидаюсь к нему, хлопаю дружески по лысине и кричу:

– Привет Котовскому, старому черту! Почему не на лошади, шeльма?

Тут Котовский стал беспокойно по сторонам оглядываться.

– Какая лошадь?– говорит. – Какой Котовский? Что вам от меня надо?

Я в ответ только пальцем ему пригрозил: ох, мол и хитер же ты, Котович.

– Вы обознались,– говорит Котовский . – Моя фамилия Петр Петрович Живодеров.

– Твоя фамилия,– говоорю уже сердито,– Яйцапополуволочидзе. Ты мне гайки-то не вкручивай. Я тебе не какой-нибудь барон Врангель. Признавайся, куда лошадь дел, не то не жить тебе.

Не то, чтоб мне действительно его лошадь была нужна, просто разозлился я из-за Ирины.

Тут Котовский, кажется, струхнул, к публике стал обращаться:

– Уберите,– говорит,– от меня этого сумасшедшего.

Мне обидно стало, что он меня так честит.

– Эх ты,– говорю,– народный герой в ушах геморрой. Вот Чапаев – тот в тыщу раз лучше тебя.

Смотрю – Котовский обиделся.

– Чем же это, – говорит,– Чапаев лучше?

– А всeм,– отвечаю.– Чапаев бы со мной и поговорил, и на лошади покатал, и водкой угостил.

– Ага,– говорит Котовский.– Ну, все понятно. Ладно уж, стой здесь.

А сам в гастроном нырнул. Через полчаса появляется с бутылкой водки в руке и мне протягивает – Вот,– говорит,– тебе водка. Ну, теперь оставишь меня в покое?

Посмотрел я на него и его водку презрительно.

– Нет,– говорю, товарищу Котовский. Так дешево вы от меня не отделаетесь.

Плевать я хотел на вашу вонючую водку. Если хотите знать мое личное мнение, вы – говно.

Тут Котовский весь встрепенулся.

– Все! – кричит.– Доконал ты меня, злодей!

И исчез.

Через минуту появляется в гимнастерке, на коне, шашка наголо, очами сверкает.

– А ну,– кричит,– заскакивай на кобылу, чамор!

Вскочил я на круп, в луку седла вцепился, и помчались мы вперед. Кругом пули свистят, снаряды рвутся, а Котовский бесстрашную революционную песню поет.

– Котовский!– кричу ему в спину.– Мы куда едем? Белых рубать?

– Не-ет,– отвечает Котовский,– я теперь политикой не интересуюсь. Мне теперь просто скакать интересно.

– Котовский,– кричу снова.– Давай остановимся, водки попьем.

– Не-ет,– отвечает Котовский.– Нельзя. Лошадь обидим – она толькo-только разбежалась.

И дальше скачет. И пули его, черта, не берут. Наконец остановил он свою лошадь, привязал к березе и говорит:

– Ну, теперь и водки попить не грех.

Выпили мы с ним полбутылки.

– Остальное – коню,– заявил Котовский и принялся лошадь из горлышка поить.

Первый раз вижу, чтоб человек так свою лошадь любил. И чтоб лошадь так водку любила – тоже.

Она ее до самого донца выпила, да еще языком облизнулась.

– Хороша водка,– говорит.

– Да никак,– удивляюсь,– у тебя, Котович, лошадь говорящая.

– А то,– отвечает Котовский гордо.– Это, брат, такая лошадь – ни у кого такой нет. Мне за нее, может, целый ящик водки предлогали – я и то не отдал.

– За ящик водки,– неожиданно заявляет лошадь,– я б и сама кому хошь отдалась.

Умора, а не животное. Мы с Котовским посмеялись над ее лошадиным остроумием и обратно в Город поскакали.

– Ну,– говорит Котовский спрыгнув с лошади,– пока. Тебе к пацанам пора, да и меня жена ждет.

– Какая еще жена?– спрашиваю.– Котовская?

– Да нет,– отвечает он,– Живодерова. Я ж тебе говорил, никакой я не Котовский.

Но на этот раз я на него не обиделся, только подмигнул – мол, понимаем, Котович, конспирация.

А Котовский тем временем лошадь отвел и снова в костюм переоделся.

– Я,– говорит,– лошадь от жены в секрете держу. Ревнивая она у меня.

Я только вздохнул сочуственно – мол, известное дело, жены – они всe с причудами. С лошадьми к ним лучше не соваться.

– К ним вообще лучше не соваться, мрачно буркнул Котовский.– Ну, пошел я.

И он ушел. А мне его даже жалко стало. Такой герой и от жены должен лошадь прятать. Для чего, спрашивается, революцию делали?

Поутруждав свой мозг подобными вопросами и покачиваясь от безумной скачки, я подошел к дому Витька.

Витек открыл мне, суeтливо почесываясь в тех местах, куда он мог достать своими конопатыми руками.

– У тебя что, почесуха началась? – поинтересовался я.

– Да нет,– отвечает он,– веснушки к осени чешутся.

– Хуево,– посочувствовал я.– Пацаны у тебя?

– Да хуй его знает, счас посмотрим.

(Да-а, хуй Его знает; квартира-то большая, двухкомнатная; после продолжительных поисков пацаны нашлись: кто под лавкой, кто за диваном, кто (как Серега) голый в ванне, а художественный Павел лукаво смотрел с портрета Ильича.

– Шухер, пацаны, Гоша-пидор пришел! – заорал голый Умственно Отсталый, высовываясь жопой в окошечко ванной. Павел покинул Ильича и устремился к холодильнику за водкой. Мы всe, включая Умственно Отсталого Серегу расселись за столом и выпили " со встречей "– Гоша, пидор, где ты был? спросил Серега, выковыривая плесень из пупка.

– Чо ты до меня доебался? Спроси Писателей,– буркнул я.– Они тут наворотили, а я за всeх выгребаю...

– Назвался груздем,– по-отечески мудро заметили МЫ.– Ты уже взрослый, Гоша.

Пора отвечать за свои поступки самому.

– Да ну ВАС на хуй,– сказал я.– И без ВАС тошно. Дайте хоть водки спокойно выпить.

– Пей, Гоша, пей.

Я выпил.

– Ну, что там с твоей Викой? – спросил Витек.

– С которой Викой? – переспросил я.– С Леной или с Диной?

– С Ириной,– уточнил Витек.

– А, с этой. Да вот, на днях послал ее на хуй. По моим подсчетам уже должна добраться.

– Ты, Гоша, растешь,– заметил Павел.

– Расту,– гордо подтвердил я.– А вы чего ждете, не растете?

– Не растем,– заплакали мои друзья.– Так и помрем маленькими.

– Не надо,– попросил я.

– Не будем,– пообещали они, сморкаясь кто во что.

– Посидим еще,– попросил я.– А то я чувствую неприятный зуд в мизинце.

– Это у тебя ревматизм,– авторитетно заявил Витек.– Есть хорошее средство от ревматизма – Железная Рука.

Он достал со шкапа Железную Руку ( фреддину ) и сказал:

– Сейчас я потушу свет и буду вас пугать.

Серега испугался и как был голый полез под стол.

– Хорошая Рука,– продолжал Витек.– Фредди знал толк.

Витек щелкнул еблом, и солнце погасло. В комнате стало полутемно. Серега под столом патетически заклацал зубами.

– Серега,– поинтересовался я,– у тебя челюсть вставная?

– П-по-по-ка-а н-нет-т.

– Тогда клацай осторожнее.

Остроумный Витек ущипнул Железной Рукой Умственно Отсталого за окорока ( для слепых: Серегу за жопу ).

– Уй! Мамочка, как страшно! – взвыл Серега и пробив головой крышку стола взвился подобно ракете под потолок, где и повис, потешно шевеля голыми пальцами ног.

– Уй, Серега, пидор, чуть водку не пролил! – хором завопили мы.

Серега медленно приземлился и крякнул от удовольствия:

– Кря! Вот уж прыжок, так прыжок! Сам Гагарин так не прыгал!

– Прыгал,– надулся Гагарин. -Гагарин еще и не так прыгал!

Юрий Алексеевич неторопливо пересек комнату, выпил рюмку водки и прыгнул в окно. Внизу раздался шлепок юриного тела об асфальт, короткое неприличное слово ( " бля " ), а когда мы выглянули в окно, Гагарин уже сворачивал за угол, потирая ушибленное бедро и волоча за собой парашют.

– Юра заебывает,– проворчал Серега, обиженный тем, что Гагарин прыгает.

– Юра космонавт,– вступился за земляка Пашка.

– А ты, Пашка, вообще молчи,– накинулся на него Серега.– Я Гагарина бранил и бранить буду, хоть ты меня выеби.

Да, уж такой наш Умственно Отсталый человек. Хоть ты его выеби – будет Гагарина бранить. За это мы его и любим, Толстожопую Тварь.

– Может, картошки сварим? – предложил Витек.

Но в это время раздался звонок, и Витек побежал в туалет., где над голубым бачком унитаза висел на стенке оранжевый телефон с кнопочным набирателем .

– Гоша, тебя! – заорал Витек.– Не знаю кто, говорит – Крупская.

Глазки Ильича на портрете беспокойно забегали.

– Не ссы, Ульяныч, это не Надежа, а Алиса,– успокоил я вождя и заметался по квартире в поисках телефона.

– Я в туалете! – призывно заорал Витек.

– Рад это слышать. Желаю тебе приятных минут.

Витек что-то буркнул и спустил воду.

– С облегчением! – хором закричали все.

– Блядь, где у тебя тут телефон?! – проворчал я, роясь в куче хлама возле серванта.– Серега, да подержи ж ты Руку!

Серега вздрогнул и упал со стула.

– Гоша, ну, долго ты? – надрывался Витек.– Иди же ко мне!

– Ничего не понимаю,– буркнул Шоколадный Читатель.– Если он пошел посрать, то при чем тут телефон? А если он пошел к телефону, то почему спускает воду?

Иродов глянул на него исподлобья и сказал:

– Ну и вафел ты, Шоколадный.

– Бегу, Витек! – крикнул я, окончательно потеряв к Шоколадному всяческий интерес.

В туалете Витек срал на унитазе, спускал воду и приставлял трубку к бачку, развлекая Алису до моего прихода.

– Хорошо ли слышно, товарищ Крупская? – время от времени справлялся он и , всякий раз получая утвердительный ответ, с упоением продолжал свое богомерзкое занятие.– А вот и Гоша! – заорал он.

– Егорка? – послышалось в трубке.

– У аппарата,– я забрал трубку у Витька.– Не балуйся водой,– прошипел я ему.– И перди не так громко. Я разговариваю.

Витек стал пердеть тише и оставил водобачковый шнур в покое.

– Егорка? – продолжала осведомляться Алиса.

– Да у аппарата я, у аппарата!

– Ты, небось, голодный?

– Почему?

– А это не у тебя в желудке урчало?

– Не у меня, у Витька. И не в желудке, а в жопе.

– Хм... Он что, голодный?

– Как вам сказать... Он срет.

– Хм.. А ТЫ голодный?

– Как вам сказать... во всяком случае, я не сру [2] .

– А что ты делаешь?

– Смотрю, как срет Витек. Ну, и с вами беседую, ясен арафат.

– Значит, голодный.

– Ну, хуй с ним,– согласился я.

– Тогда приходи ко мне ужинать,– пригласила Алиса.– Только... без этой твоей

ужасной Ирины.

– За это,– говорю,– не беспокойтесь. Она уже ножки свесила. А придти приду. Только досмотрю, чем у Витька все кончится.

У Витька все кончилось с блеском, и я, урча от голода побежал к Алисе.

– Один? – почему-то шепотом спросила Алиса.

– Один,– также шепотом ответил я и, понизив громкость до шевеления губ, добавил.– Витек почему-то дома остался.

– А Серега с Пашкой?

– Тоже,– говорю.– А Гагарин – тот совсeм ушел.

– Проходи,– по-прежнему не повыщая голоса прочревовещала Алиса.

В гостинной было темно, лишь мерцали отблески трех свечей: первой, второй и третьей. Меж свечами поблескивала бутылка с шампанским, а еды не было никакой.

– Где еда? – спросил я.

– А ты что, голодный?

– Уй, Алиса, обиженно завыл я.– Да вы меня обманули! Зачем?

– А как ты думаешь?

– Из подлости? – предположил я.

– Не угадал.

– Под горячую руку?

– Ты, Егорка, какой-то...

– Знаю,– говорю,– дурак.

– Угадал.

– Могли б и по телефону сказать,– буркнул я и начал собираться.

– Постой,– остановила меня Алиса.– Вспомни, что тебе Ирина про меня говорила.

– Ну...– задумался я.– А! Что у вас глаз вставной!?

– С-скотина! – прорычала Алиса.

– Согласен,– вежливо кивнул я.– А челюсть у вас нормальная?

– А что тебе до моей челюсти?

– Мне-то,– говорю,– ничего. А вот Писатели Наши на ней зациклились.

– Челюсть,– говорит Алиса, краснея,– у меня нормальная. А вот зубы вставные.

– Всe?

– Лучшая половина.

– Да,– говорю, – блядь, не повезло вам.

– Хочешь меня утешить?

– В крематории,– говорю, – утешитесь.

– Верно,– подтвердил Витек.– В крематории хоть кто утешится.

– Посрал? – неприязненно осведомилась Алиса.

– Да я и не срал вовсe,– смутился Витек.– Так, взбзднулось... Сложное слово,– оживился вдруг он.– ВЗБЗДНУЛОСЬ... Шипящих много.

– Тогда уходи,– сказала Алиса.

– Ладно,– говорю,– идем, Витек. Пока, Алиса.

– Да я один пойду,– предложил Витек.– Чтоб не смущаться.

– Гоша, открывай шампанское.

Витек остановился в дверях.

– А! – говорит.– Ну, на шампанское-то я останусь.

– У нас всего два бокала,– строго сказала Алиса.

– Вот блядь,– сочно выругался матом Витек.– Во всем помеха.

И, покачивая головой, ушел.

Я открыл шампанское и разлил его по всeй комнате – Алиса опять соврала:

бокалов не было никаких.

– Вы меня все время обманываете, попенял я.– И глаз на меня положили. И друзей моих выгоняете.

Я перечислял, и список моих обид становился все больше и больше.

– Вы дьявол, а не женщина,– подытожил я.

Алиса зарделась.

– Ну,– говорит,– ты меня возбудил.– Вылижем шампанское?

– Дура,– говорю,– его не лизать, а пить надо.

Мы стали ползать по всей комнате, как Хорьки, и слизывать крупные капли шампанского с мебели.

– Да,– говорю, – Алиса, с вами не соскучишься.

– Со мной,– говорит она,– не соскучишься. Потанцуeм?

– А нету,– говорю.– В смысле, музыки.

– Есть,– отвечает она и нажимает клавишу магнитофона. Из магнитофона полилась какая-то развязная мелодия – не то Моцарт, не то Розенбаум.

– Вальсируeшь? – спросила Алиса.

– Чо?

– Вальс, говорю, танцуeшь?

– Не, – отвечаю,-просто слушаю музыку.

– Да нет, я имею в виду – в принципе: вальсируeшь?

Я встал и покружился на месте.

– Типа,– говорю,– такого?

– Типа,– согласилась она.– Подробности письмом. Счас научу, в общем.

Мы долизали шампанское и закружились в огненном ритме вальса. Рука моя обнимала Алисину талию, ножки шустро перебирали по ковру, с хрустом давя неуклюжих тараканов. Протанцевав три круга по комнате мы рухнули на диван и заснули.

Проснулся я под вечер. Свечи догорели, шампанское испарилось, жизнь выглядела ужасно. Я разбудил Алису и предложил ей до прихода отца подмести с пола тараканов.

– Пусть лежат на счастье,– загадочно улыбнулась Алиса.

Не знаю, что за счастье в дохлых тараканах, но Алиса, махнув на уборку рукой, подсела ко мне и прошептала в ухо:

– Колобок-колобок, я тебя съем.

– Уй, блядь! – испугался я.– Не ешь меня. Я не колобок.

– Съем,– настаивала Алиса, щелкая вставными зубами в опасной близости от моего носа, приближаясь ко мне, словно диск циркулярной пилы. Я вжался в диван.

– Не ссы,– сказал диван.

Я стряхнул послeдние капли и замер, как истукан.

– Ж-ж-ж-ж-ж,– скрежетала Алиса .

– Мужайся,– посоветовал диван.

– Диван дело говорит,– заметила Алиса, циркулируя по моeй одежде. В мгновенье ока покровы спали к моим ногам, и я предстал перед Алисой нагим , как душа пред Пeтром-ключником.

Тут и ключ завозился в дверях, те распахнулись, но предстал перед нами не Петр, а Николай-Чудотворец, то есть мой папа Коля.

" Вот,– думаю,– блядь, сцена ".

Папа мой тоже был удивлен и подал вид: мол, очень удивлен и не знаю, что думать.

А Алиса – та не растерялась.

– А ну, в ванную! – весело заорала она.– Смотри, Коляшка, до чего наш Егорка зачмырился! По нему скоро воши будут плясать!

– А почему шампанским пахнет? – робко спросил папа.

– Это, – говорю,– я. Извини, пап.

– Вижу, – говорит пап,– что не Пушкин.

– Ну, не скажи,– говорю.– Пушкин, тот иной раз...

– А ну, хватит все на Пушкина сваливать! – прикрикнула на меня Алиса.Марш в ванную!

В ванной она заперлась, пустила воду и разделась.

– Тоже купаться будете? – удивился я.– Вы, теть Алис, ебнулись.

– Нам давно пора перейти на " ты ",– томно продышала она.

– Ты, -говорю,– ебнулась. Счас же отец войдет.

– Не ссы,– говорит она.

Легко сказать – не ссы – когда вода кругом журчит. Я-таки не удержался.

– А много на нем грязи? – спросил из-за двери мой подслушивающий папа Много,– буркнула Алиса.– Под пальцами в катышки скатывается. Коляшка, приготовь пока ужин. А то Егорка голодный.

Я растрогался – гляди ты, запомнила.

Папа, вздохнув, пошел готовить ужин, а Алиса завалила меня в пышную шапку пены и принялась везде трогать, приговаривая:

– Здесь скатывается... и здесь скатывается... и даже здесь скатывается...

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Я не надеюсь на возврат И с головой уйдя в разврат Я ублажаю разных дам Прогулками по городам Где сам не разу не бывал Где я не пил и не блевал Вблизи газетного ларька С улыбкой пьяного Хорька Который выпятив чело Ласкает трением стекло Того заветного окна Где отражается луна Чей светлый подлинник повис Цепляясь рогом за карниз Над любопытством мостовых Над головами постовых Чья волосатая рука Сжимает рукоять свистка Во избежании беды И дождь смывает всe следы Оставленные в спешке теми Которых расточило Время.

(КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ )

РЕЧНОЙ ВЪЕЗЖАЕТ НОЧЬЮ

Возле дома царила непонятная суматоха. Из фургонов выгружали мебель и с треском поднимали ее на второй этаж.

"Ефим обставляется,– подумал я.– Видать нашел себе друга с мебельной фабрики, Парашин".

С этими мыслями я вставил было ключ в замочную скважину, как дверь вдруг распахнулась сама, и я оказался лицом к лицу с незнакомой девицей, живо поблескивающей на меня своими черными глазами.

Я сунул ей руку и молвил:

– Гоша.

Она поцеловала руку, поклонилась до земли, перекрестилась и ушла.

" Припезднутая ",– подумал я и вошел внутрь.

В полутемном коридоре было пусто.

– Уй! – воскликнул Шоколадный Читатель.– А где Оксана?

– А хуй ее знает,– огрызнулся я.– Пошли лучше во двор, покурим.

Мы с Шоколадным вышли во двор и сели на ступеньки крыльца. Я закурил, а Шоколадного послал таскать мебель.

– Чтоб ты сдох! – послышался через минуту с улицы обиженный вопль Шоколадного, и он, держась руками за голову, вернулся во двор.

– Проблемы? – спросил я.

– Никаких проблем,– отрапортовал Шоколадный.– Мне шкаф на голову уронили.

Грузчики, чтоб они сдохли. Дальнейший ход повествования понимаю с трудом.

Разрешите удалиться.

– Идите, Шоколадный,– вяло разрешил я.– Впрочем, постойте.Чью мебель носим?

– Шкаф,– заныл Шоколадный.– Тяжелый...

– Мебель, говорю, парашинская?

Под моим тяжелым взглядом Шоколадный льстиво приосанился и доложил:

– Степана Анатольевича Речного мебель. Въезжает в пустующую комнату на втором этажу вместе с четвероногими ассистентами.

– С карликами, что ли? – не понял я.

– Никак нет, с собачками. Ав-ав! – угодливо изобразил Шоколадный и снова заныл.– Щкаф у него дюже тяжелый. Чтоб он сдох! Разрешите удалиться, а?

– Удаляйся,– разрешил я, и он стал удаляться, уменьшаясь в размерах, а на его месте возник Лысый – лысый паренек на вид младше меня, проживающий в доме по соседству.

– Лысый,– представился он.– Разрешите закурить?

– Курите, Лысый,– добродушно пробасил я.

Лысый замялся.

– Я в смысле... Нет ли у тебя?

– Есть. Не видишь – курю. Еще вопросы будут?

Лысый начал приплясывать на месте.

– Просьба. Дай закурить.

– А вот это,– говорю,– уже наглость.

Но дал. Конфузясь, Лысый подсел ко мне.

Я его оглядел и спрашиваю:

– Петр Петрович Живодеров вам не отец?

– Кто таков?

– Ну, Котовский.

– А,– говорит Лысый,– то нет. То дядя мой. Лошадь у него смешная.

– А ты,– говорю, про лошадь тоже знаешь?

– Тс-с,– шипит Лысый.– То секрeт от тети.

– От Котовской? – говорю.

– Не, от Живодеровой. Котовская, та еще ничего, кобылу уважает. В Живодерова – тетка вредная,– Лысый вздохнул.– Я,– говорит,– несчастнейший человек.

– И ты,– говорю,– тоже?

– Я,– говорит он,– не тоже, а самый несчастный на свете. Я, понимаешь ли, старичок, хиппи, а у меня волосы не растут.

– Мне б,– говорю,– твои проблемы – А мне б,– говорит он,– твои волосы.

И смотрит хищным глазом.

– Но-но,– говорю,– что мое – то мое.

Лысый обиженно проглотил слюну, но видимо смирился, что моих волос ему не видать вовек, и говорит:

– Тогда приходи к нам Новый Год встречать.

– Да дуплись ты! – вырвалось у меня.– Какой в пэзду Новый Год? Август на дворе!

– Да сколько там того августа! Неделя осталась. Приходи через неделю.

– Ладно,– говорю,– плешь, приду.

Взбодренный Лысый ушел, а я задрал голову к небесам и крикнул:

– Але, Парашин, с соседом тебя!

В окне появилась фимина голова, и я упал в пыль и принялся кататься по земле, держась за живот.

– Ты чо, Гош, пьяный? – спросил Фима.

– Ой, нет, Фим,– простонал я.– Это ты меня, чертяка, насмешил.

Фима что-то буркнул и изчез в окне. Зато открылось окно соседнеe, до недавной поры нежилое, и в нем показался сухонький старичок в ночном колпаке.

– Это вы и есть Речной? – спросил я.

– Степан Анатольич Речной, боксер веса пера в отставке,– представился колпак.– Зови меня просто дядя Степа.

– Буду,– пообещал я.– Спите спокойно, Речной.

– Дядя Степа,– напомнил боксер.– А то спущусь.

– Оставайтесь на высоте,– остановил его я и пошел спать.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Сцена, на сцене сидят актеры Моргунов и Щукин, изображающие соответственно Потапова и Васильева. Сидят за столом, на котором стоит одна (1) бутылка водки и один (1) стакан – возле Васильева, который пьет в одиночку. Потапов тоже хочет выпить, и всe его разговоры – не болеe, чем попытка заставить Васильева с ним поделиться. Потапов маленький и худенький, говорит всeгда внезапно. Васильев – большой и толстый, говорит басом и пьяно.

Потапов (внезапно): Васильев, как ты думаешь, чего б мне сейчас хотелось?

Васильев (басом, пьяно ): У бедных рыб совсeм нема конечностей.

Потапов (внезапно): И не скучно тебе, Васильев?

Васильев (басом, пьяно ): Долго ли, коротко ли – но у бедных рыб совсeм нема конечностей.

Потапов (внезапно): Эх, Васильев, друг Васильев, как я тебя люблю!

Васильев ( басом, пьяно ): И они посидели еще немножко, и еще немножко, пока у бедных рыб совсем не осталось конечностей.

Потапов (внезапно): Васильев, дай водки выпить!

Васильев (басом, пьяно): Челябинск.

Потапов (внезапно): Что?

Васильев (басом, но неожиданно непьяно и яростно): Ненавижу. Ненавижу женщин, детей и собак. Хотя собаки, если разобраться, виноваты меньше всeх.

Потапов (злорадно): Ага! Вот ты себя и выдал. Подлец. Скот.

Забирает у Васильева бутылку и стакан, наливает себе водки, выпивает, снова наливает, снова выпивает и так до тех пор, пока у бедных рыб совсем не остается конечностей.

(КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ )

Б. Г.

– Олигофрен! – так начал дядя Володя свою восторженную рецензию на мою статью.– Ты что, олигофрен, написал?

– Правду,– признался я.– Правду и ничего, кроме правды.

Редакция гудела, как взбесившийся муравейник.

– Так вот какая скотина этот Ябунов! – перекрикивал прочие голос Аркадия.

Ирина, свесив ножки, злорадно косилась на меня.

– "Пердит, аки у себя дома!"– продолжал бушевать дядька.– По-твоему, олигофрен, это можно печатать?

– Народ должен знать ВСЮ правду,– слабо защищался я.

– Анацефал! – взвизгнул дядя Володя.– Что должна была осветить твоя ебаная статья?

– Проделки Ябунова,– невозмутимо отозвался я.

– По-твоему, пердеть – это проделка?

– Нет,– говорю ехидно,– пердеть – это великая доблесть.

– Еб твою мать,– сказал тогда дядя Володя.– Ты меня сейчас выведешь!

– В смысле – твою сестру? – уточнил я.

– Эй там, кто-нибудь! – заорал дядя Володя.– Держите меня за руки!

Первым, слепо сбивая на ходу мебель, ринулся пьяный Аркадий.

Дядя Володя нокаутировал его по яйцам и успокоился.

– Живи,– вяло бросил он мне.– Меч гнева пал на Аркадия. И поделом, блядь.

Он глянул на распростертое тело мученика.

– Но согласись,– продолжал напрашиваться я,– статья нужная, факты животрепе-щущие...

– Кто еще хочет подержать меня за руки? – вновь заревел дядя Володя.

Желающих не нашлось.

– Уходи,– всхрапнул дядя Володя.– У меня силы на исходе. К статье не прикасайся – сам все исправлю. Олигофрен.

С легкой обидой и светлой грустью в сердце я покинул редакцию. На улице я столкнулся с Димоном.

– Что поделываешь? – напрямик спросил я.

– Намерен переходить дорогу,– без обиняков объяснил Димон.

– Перейдем вместе,– болеe не таясь предложил я.

– Скажи мне откровенно,– начал Димон, когда переход был закончен.Знаешь ли ты, что Б.Г. приезжает в Город с концертами?

– По правде говоря,– отвечаю,– ты меня искренне предупредил об этом перед встречей с Филимоном.

– Не хочу от тебя скрывать,– продолжал Димон,– что час настал. Сегодня он приезжает и дает первый концерт.

– Не может быть,– поразился я.– Честно?

– Я тебя уверяю,– горячо воскликнул Димон.

– Не могу болеe водить тебя за нос,– вздохнул я,– мнe было б интересно лицезреть его приезд.

– Откроюсь тебе и я,– покачал головой Димон.– Если мы поторопимся, то успеeм на Вокзал вовремя.

– Сказано от чиcтого сердца,– растрогался я.– Ладно уж, чего греха таить, пойдем.

И мы устремились.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Первый перpон бурлил. Толпа собралась пестрая: кришнаиты во главе с Прабху, хиппи во главе с Лысым, собаководы во главе с дядей Степой Речным, кошки во главе с Тихоном и просто люди.

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )

Кумира вынесли на руках. Димон прослезился. Филимон подбросил на ладони кирпич. Собаки завыли.

– Псы,– брезгливо процедил Тихон.

Б.Г. икнул и начал безудержно блевать, приветственно помахивая рукой.