Текст книги "Кольцо Афродиты"

Автор книги: Михаил Юдовский

Соавторы: М. Валигура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Дедушка Мороз обиделся.

– Тащишь им канистру бензина, как пидорас горбатый, а они, блядь, сами елки зажигают. Лучше буду, как раньше, игрушки приносить.

– Неси,– сказала лошадь.

Мы так и покатились со смеху. Уж так остроумно, что...

Мерзавец Айвенго, гнусно усмехаясь, помог мне встать на ноги. От него так и веяло подлостью.

– Платиновое, говоришь?– осведомился он.

– Какое там платиновое – алюминиевое!

Что только уверило Айвенго в мысли, что кольцо платиновое. Уж такой он скот.

Мне известны всe тайные движения его черной души.

– Уйди, гондон,– сказал я.

– Так он и уйдет,– сказала лошадь.

Падать не было сил. Остроумная лошадь доконала всех.

Пользуясь тем, что я на ногах, я подошел к столу, налил себе стакан водки, выпил, налил еще, снова выпил, и так до тех пор, пока у бедных рыб совсем не осталось конечностей.

За столом Анфиса взасос целовалась с Оксаной. И куда девалась ее былая набожность! Я подошел и пристально посмотрел на них. Оксана ядовито зыркнула на меня глазами.

– Анфиса,– позвал я и протянул руку для поцелуя.

Анфиса оторвалась от Оксаны и принялась покрывать мою руку поцелуями, облизывая каждый пальчик отдельно. Оксана не скрывала своего негодования.

– Лесбиянка,– подъебнул я.

– Пидр,– эхом отозвалась она.

– По-прежнему беспочвенно. И глупо. Она – диавол,– сообщил я Анфисе.

Анфиса лягнула Оксану в живот. Назревала безобразная драка. Я схватил Анфису за руку и потащил к дверям.

– Так я и поверил, что алюминиевое! – крикнул мне вслед гнусь-Айвенго.

– Что тебе принести на следующий год? – рявкнул вдогонку Дед Мороз.Зайчика или слоника?

– Блядь, не знаю,– смутился я.– На твое усмотрение.

– Ну, покеда,– сказала лошадь.

Сгибаясь пополам от хохота, мы вышли наружу.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ В лицо мне снова ударило стылым ветром и снежинками. Я быстро закрыл дверь и повернулся к дворику, дремавшиму в теплых лучах заходящего сентябрьского солнца.

( КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )

В полутемном коридоре Оксана мыла пол.

– Нэ хуя сэбэ,– удивился Шоколадзе.

– Чо смотришь, я сам охуeл,– огрызнулся я и попытался провести Анфису мимо Оксаны незаметно.

– Перешел на лесбиянок? – язвительно спросила Оксана, ощутив меня спинным мозгом.

– Чья б корова мычала,– загадочно ответил я.

Возле дверей нас поджидал Сидорыч с чемоданчиком в руках.

– Все,– сказал он.– Уeзжаю в Вашингтон. Раз ты продолжаешь таскать девок...

– Ладно,– говорю,– я тебе это запомню.

Сидорыч заплакал.

– Ну почему, почему меня никто не любит?

– Во-первых,– я снял варежки и начал загибать пальцы,– ты шпион. Во-вторых, гондон. В-третьих, припездок. В-четвертых, долбоеб. В-пятых попросту старый человек.

Рука моя сжалась в кулак, которым я нанес Сидорычу сокрушающий удар в ухо.

Хотите верьте, хотите нет, но изо рта у Сидорыча выпала вставная челюсть.

Очевидно даже в самом поганом человеке есть что-то хорошеe. Я бережно поднял челюсть с пола, протер и подал пенсионеру.

– Останься, Сидорыч,– попросил я, кладя ему руку на плечо.– Ты еще не выяснил, из какого материалу мое кольцо.

– Из плутонию,– всхлипнул Сидорыч.

– То был пиздеж, Сидорыч,– я стыдливо отвел глаза.

Сидорыч снова всхлипнул.

– Ты чо?

– Ухо болит,– пожаловался шпиен.– Зачем ты, Гошенька, пидер, меня по ушам бьешь? Они у меня старенькие...

– Старенькие, новенькие – один хуй, скотина.

– Я все слышу! – заорал из комнаты Тихон.

– А раньше был глухим,– объяснил я Анфисе.– Хоть перди у него под ухом во все горло, только " ась? " скажет. Мол, повторите пожалуйста.

Мы вошли в комнату. Кот Тихон сидел на старенькой поломанной радиоле и кипел от ярости.

– Какое брехло,– негодовал он.– Я никогда не был глу... О! Альбиноски кончились, лесбиянки начались! Что будет завтра?

– Чучело,– сказал я.

– И снова пиздеж,– заметила Анфиса..– Он не чучело, ибо глас имеeт.

– Вставной,– объяснил я.– Как у Алисы.

Тихон устал от моeй брехни и пошел в контратаку.

– Не выебываясь перед бабами, скажу,– начал он.– Речной – опездал. Что ж до Гошеньки, то ему нужна не ты... А хуй его знает, что ему нужно! рассвирипел кот.– Пойду сварю картошки. Как я заебался! – простонал он на пороге и вышeл, громко хлопнув дверью.

– Это правда?– спросила Анфиса.

– Что правда?

– Ну, что хуй его знает, что ты хочешь?

– Чистая,– говорю,– правда.

– И как ты дальше собираешься?

– Хуй его,– говорю,– знает. Альбиноски у меня были, теперь вот здрасьте – лесбиянки. Того и гляди – водолазы появятся.

Анфиса перекрестилась.

– С водолазами,– задумчиво продолжал я,– сложно. У них, блядь, баллоны. Ласты у них, блядь. Скафандры, одним словом. Ладно, хуй с ними. Окстилась ли ты на ночь?

– Нет.

– Ну, так иди поокстись.

Вскоре Анфиса вернулась.

– Поокстилась? – робко спросил Шоколадный.

– Тебя, Шоколадного, забыла спросить. Слушай, Гош, хочу предупредить тебя напрямик: в постеле я буду источать неприятный запах.

– Зачем? – спросил я.

– Не зачем, а почему. Почему-то. Мы, лесбиянки, занимаясь любовью с мужчинами, неприятно пахнем для последних.

– А для первых?

– Ась?

– Окстись.

– Уж окстилась.

– Уж? – переспросил я.

– Короче, я тебя предупредила.

Всe меня теперь предупреждают: и Мафия, и Анфиса вот. Кто, интересно, следующий?

– Гоша,– раздался за стенкой голос Сидорыча.– Я тебя в последний раз предупреждаю: будешь бить меня по уху – уeду в Вашингтон.

– А чем ты будешь пахнуть? – спросил я.

– Да уж не сеном.

– А чем?

– Не знаю. Чем, например, ты пахнешь, когда не моeшься?

– Говном,– уверенно ответил я.– Если ты давно не мылась, прими душ.

– Наоборот,– сказала Анфиса.– Я давно мылась.

... На самом деле от Анфисы пахло сеном. Хотя, думаю, с чего б это от нее сеном пахло? Она ж не из деревни все же. Однако пахнет до одури, а чем – хоть убейте не пойму. Опять же, почему-то кажется, что сеном, хотя голову на отсечение даю – вовсe сено так не пахнет.

Тут я почему-то чихнул, как будто мне этим сеном в носу пощекотали. Потом чихнул еще, еще, и так до тех пор, пока у бедных рыб совсем не осталось конечностей. Даже непонятно, с чего это я так расчихался. Натуральная сенная лихорадка, хотя – повторяюсь – сено здесь не при чем. Или ни пре чем (наши Писатели сами теряются в догадках).

– Вот видишь,– говорит Анфиса.– У всех так.

– Были, апчхи, преценденты?

– Были, апчхи.

– А ты-то чего? – рассердился я.– Подъябываешь?

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ РУДАКОВ И ДУРАКОВ ЗНАКОМЯТСЯ.

Рудаков: Рудаков.

Дураков: Дураков.

Рудаков: Подъябываешь?

Дураков: Знакомлюсь.

Рудаков: Ладно. Давай еще раз.

Дураков: Давай.

Рудаков: Рудаков.

Дураков: Дураков.

Рудаков: А-а! Подъябываешь!

Дураков: Да нет же.

Рудаков: Ладно. Давай в последний раз.

Дураков: Давай.

Рудаков: Рудаков.

Дураков: Дураков.

Рудаков: А-а-а! Тьфу, тьфу на тебя!

Расходятся и расстаются навек.

(КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ )

Конечно, с таким чихом заниматься любовью было сложно, но я героически закончил начатое. Некстати вспомнил про почему-то дедушку Мороза. Повеяло холодом, пахнуло бензином.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Посреди снегов лапланских жил в избушке незаметной (по-лапланскому – в могиле)

дед Мороз – румяный череп. Пробавлялся червяками, пауком порой не брезгал, а поймает муравьишку – что же, съест и муравьишку. Спал старик в гробу хрусталь-ном, укрывался дохлой псиной, а когда зима настала, сделался бодреe духом, встал из гроба, потянулся и, намазав лыжи маслом, съел свой завтрак немудреный, ковырнулся в зубе щепкой (лыжи – и на том спасибо (грязножопыe чухонцы уважали дед Мороза)). Вот старик докушал лыжи, отрыгнулся, тихо перднул и отправился в дорогу, прихватив с собой подарки: барсуков ежей и зайцев (то-то радость будет детям, дети любят развлекаться с этой плюшевой скотиной: барсуком, ежом и зайцем. Дети ебнутся от счастья). Дед Мороз запрыгнул в сани и хлестнул кнутом оленя. Тот поморщился немного и, назвав "скотиной" деда, тотчас бросился вприпрыжку, так как дедушка, взбешенный обзывательством "скотина", вновь огрел хлыстом оленя между задними ногами. По дороге у оленя от хлыста распухли яйца, повернулся он к Морозу, постучал по лбу копытом и опять прибавил скорость, бормоча: "какая сволочь!" (потому что было больно). Дед ж открыто развлекался, кушал водку, кушал сало, пел скабрезные мотивы, по домам ходил публичным к омерзительным чухонкам, барсукам ежам и зайцам (дети ебнутся от счастья!)

Оленя с собой не брал...

На Карельском перешейке пограничник Карацупа, постигая тайны хуя, предавался зоофильству при участии Джульбарса (был Джульбарс его партнером). Он Джуль-барса жарил в жопу раскаленными щипцами. Пес же, скорчивши "омегу" (потому, что был собакой ), не желал повиноваться, и напрасно архитектор вырывался на свободу – пограничник, сдвинув брови, ласково журил любимца: "Так-то ты мне служишь, Густав! Потерпи, Джульбарс[3], немного, после пасхи станет легче. Пасха[4] – так Христос воскресни, а не то... Терпи, собако." Тут из маминой из спальни выезжает на олене дед Мороз – румяный череп с барсуком, ежом и зайцем (дети ебнутся от счастья! ) Карацупа стрельнул в воздух и от страха обосрался, заметался на Джульбарсе и воскликнул: "Не стреляйте!" Дед Мороз прибавил газу к аромату Карацупы, раздавил того оленем, барсуком, ежом и зайцем (дети ебнутся от счастья), а потом остановился, топором добил Джульбарса и, предавшись некрофильству, зоофильству и разврату, барсуку, ежу и зайцу, дети, ебнутся, от, счастья, путь продолжил вглубь России, где его заждались дети, eбанутые от счастья барсуком, ежом и зайцем. Он пронесся по России, позади оставив трупы инвалидов и безумцев, лейтенанта Иванова, сыновей его и дочек (тоже, кстати, Ивановых ) и его жены Глафиры (тоже, кстати, Ивановой), и его отца родного ( тоже, кстати Иванова ), и его родного брата (жившего под псавдонимом), и его седого друга капитана Чачахвадзе, и начальника по службе подполковника Хуево (тоже, кстати, Иванова).

Потому что не любил военных...

Дед Мороз, махая саблей, продолжал движенье к югу (между прочим, эту саблю деда спиздил у Джульбарса и не то, чтоб даже спиздил – поменялся на топорик с убиенным Карацупой, барсуком, ежом и зайцем ). По пути, махая саблей отрубил ухо Ван Гогу, отрубил Ван Гогy ухо, ухо Ван Гогу отрубил, а Чапаеву – залупу, а Толстому вышеб разум. Лев решил писать раманы и писал их очень долго, подстрекаемый женою, барсуком, ежом и зайцем. Дети, жившие в округе, тут же ебнулись от счастья, а Мороз помчался дальше, сея ужас и погибель. А потом ворвался в Город, словно гад из преисподни, растерявши по дороге барсуков, ежей и зайцев ( дети ебнулись от горя ).

А могли бы и не ебнуться.

(КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ )

Сверкая надраенными зубами, я вышeл на кухню. На кухне кот Тихон раскладывал по тарелкам вареную картошку.

– А ты тут при чем? – напустился я на него.

– Я при картошке,– невозмутимо отозвался Тихон.

– А картошка при чем?

– А картошка при мне.

Со злости я начал жрать картошку. Повар из Тихона был, как из хуя свисток.

На кухню выпорхнула Оксана со своим сраным чайником.

– Чайку захотела?– ядовито осведомился я.

– Иди ты на хуй,– обиделась она.

Я ушел к Парашину – Ефим нальет, заодно узнаю, как его здоровье.

Ефим умирал.

– Ох... худ мне, Гош,– прошепелявил он.

Я так и покатился со смеху.

– Ты чего, Гош, пьяный?– продолжал смешить меня Фима.

– Ой,-говорю,– Фим, не воняй!

– Побойся Бога, Гош, какая вонь между друзьями?

– Да,– говорю,– здорово тебя Тургенев отделал.

– Ребро сломал,– похвастался Фима.– Душа.

– Так, говоришь, выпить у тебя нет?

– Как это нет? – Фима подскочил над кроватью и залевитировал не хуже Прабху.

– Левитируeшь? – намекнул я.

– Не,– смутился Парашин.– Дрочу я редко.

– Но все же дрочишь,– настаивал я.

– Тебе коньяк или чачу? – слукавил Фима.

– Коньяк,– твердо ответил я.

– А чачу?

– Чачу – Рогову,– сказал я.– Тазик – там.

Выходя от Парашина, я стравился с Евлампией Вшивиной-Паршивин. Евлампия обнюхала меня и говорит:

– У тебя от головы коньяком пахнет.

– А ног моих не хотите отнюхать? – предложил я.

Евлампия, конфузясь, сказала, что хочет.

– А нету,– отрезал я и ушел, думая с горечью: " Всe вы одинаковы ".

Не успел я вернуться к себе, как во входную дверь позвонили.

– Вы из Мафии? – спросил я, не открывая.

– Не,– ответили за дверью,– из эта... не из Мафии.

– Ой, лучше не лгите,– схитрил я.– Голосок у вас как из Мафии!

– Да чо там этот, как его... голосок.

– А кто вы? – додумался спросить я.

– Мы эти, как их... телеграмма.

– Кому?

– Бля, тебе!

– А от кого?

– Бля, от нас!

– А про что?

– Ну, ты это... открой эту, как ее.. дверь... И того.

– Чего того?

– Ну, ты понял.

– Не понял.

– Бля, ну ты дверь откроешь?

– Не открою,– сказал я.

– С-с-скотина,– выругались за дверью.

– А?

– Вынь хуй изо рта! Счас мы того... твою эту...

В замке заворочалась отмычка, и дверь распахнулась.

– Мне расписаться? – быстро спросил я.

– Ну, распишись... в этой... в получении.

– В получении кого?

– В получении этого... пизды.

– Ась?

– Ох, бля, он меня сейчас эта... доведет! Вынь...

Я вынул. И вовремя! В тот же момент чей-то кулак обрушился на мою хрупкую челюсть, и солнце для меня эта... закатилось.

– Ногами того... будем пинать? – спросили надо мной.

– Эта... давай.

Солнце закатилось снова.

– Короче, ты понял,– услышал я чей-то голос.– Но запомни – эта была прeдупрeдительная как его... пизда. Следующая будет того... последняя. Ну, для эта... тебя.

Когда эти... из Мафии ушли, я кое-как поднялся на ноги и поспешил в ванную – умыть расквашенную рожу, после чего вышeл во двор и долго сидел на крылечке, выкуривая одну сигарету за другой и лихорадочно размышляя.

Процесс прервал Лысый. Он тихонечко присоединился ко мне, попросил огоньку и раскурил толстый косяк.

– Вот ты,– говорю я ему,– Лысый, все время куришь анашу. Где берешь?

– Ну, я эта... покупаю.

– И где же ты эта... покупаешь?

– Ну, у паренька одного, знакомого. Хорошая анаша, афганская, сладкая. Пыхнешь раз и тащишься, как пидорас. Очень эта... хорошая анаша.

– А где это,– говорю,– ты, Лысый, так странно разговаривать научился?

– Как?

– Ну, эта... так.

– Да эта так тот кореш разговаривает. У него полон рот слов... этих...

паразитов.

– А-а! – говорю.– А я его не знаю?

– Не,– говорит Лысый.– Откуда? А хош, могу познакомить. Он вообще парнишка неплохой. Но как с ним поговоришь, так к тебе эта зараза... как ее... эта...

пристает. Два дня потом мучаешься, пока речь вновь не очистится. Такая вот эта... хворь.

– Ну,– говорю,– Лысый, познакомь. Его вообще как зовут?

– Ну, этот... как его... Гоша его зовут,– припомнил Лысый.– Только не Егор, а Жора.

– От,– говорю,– блядь, бывают же совпадения. И почем анаша?

– Да недорого,– отвечает Лысый.– Тебе по карману.

– Ну,– говорю,– эта... хорошо. С Новым Годом тебя, Лысый.

– Ладно,– отвечает Лысый.– Завтра Пасха.

– Приятно слышать.

И в самом деле эта... приятно.

МОЙ ТЕЗКА ГОША

Мой тезка жил в многоэтажке напротив Витька. Лысый уверенно протопал к домофону и нажал кнопку " 37 ".

– Эт... слюшаю,– послышался голос из динамика.

– Привет, Гош, эт Лысый,– затараторил Лысый.– Открывай.

Автоматический замок щелкнул, и мы вошли в подъезд.

Я стиснул брелок с ключами в кулаке. Если чо – буду использовать его вместо кастета. Только сейчас до меня дошла вся безумная тупость моeго поступка. Мало мне было предупредительной пизды, теперь, значит, нарываюсь на настоящую? Но, пожалуй, поздно поворачивать назад... Хотя почему это поздно? Ничего и не поздно. Вот развернусь сейчас и поскачу вниз по лестнице, а Лысый пусть себе думает, что хочет. Однако, пока я это себе внутренне кочевряжился, Лысый успел уже нажать кнопку звонка. За дверью прошлепали шаги, и чей-то глаз внимательно разглядел нас в " глазок ". Затем дверь без скрыпа распахнулась. На пороге стоял Жора с телом, выпирающим из пестрой маечки. Разглядел Лысого, перевел тяжелый взгляд на меня и бросил:

– Тебе рассказывал этот, как его... я? Предупреждал, дескать?

– Ну,– отвечаю,– эта... предупреждал.

– А ты того... вновь?

– Я,– говорю,– в смысле с Лысым. За анашою пришли. Дескать – купить.

Лысый из этого разговора ничего не понял, только ушами похлопал. В смысле – глазами.

Мы прошли в квартиру.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Жил Гоша-Жора шикарно. Один в трехкомнатной квартире, стены которой украшали ковры и полотна Босха. Ковры украшали також и потолок – были аккуратно прибиты к нему обойными гвоздиками. Не знаю, был ли ковер на полу – пола не было видно из-за толстого слоя пуха.

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )

– А вот... того... чего?– спросил я, указуя на пух.

– Да эта... того,– ответил Гоша, небрежно махнув рукой.– Подушечный так-скать бой.

– С эта... с кем?– продолжал настырничать я.

Гоша на секунду задумался, обласкал взглядом коллекцию оружия на ковре и нашелся:

– С этим... с собой.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Коллекция оружия была и впрямь замечательной: начиналась она древним кремниевым копьем, далеe шел лук, стрелы, алебарда, маленькое стенобитное орудие, японская катана времен династии Минг, прямой меч крестоносцев, кривой татарский ятаган, шурикены ниндзя, австралийский каменный бумеранг, томогавк со следами подсохшей крови, испaнская навваха, кубанская папаха, кубинская сигара, венецианская гондола, отечественный гондон (использованный), арабалет Вильгельма Телля, яблоко его сына, духовое ружье, замаскированное под тромбон, тромбон, замаскированный под духовое ружье, нож, сделанный из ножевочного полотна, рыцарские доспехи (я вспомнил Гагарина).

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ)

Юра усмехнулся и сказал "поехали".

– В гараже у меня "катюша",– сказал Гоша.

– Печень? – нe понял я.

– Карма,– объяснил Кришна.

Гагарин махнул рукой.

Кришна счел это за эта... проявление этой... агрессивности и, схватив катану, перешел в нападение. Юра успешно оборонялся нунчаками.

Мне стало шумно и я сказал:

– Ну, где твоя хваленая эта... ну, анаша?

Гоша увлек нас на кухню. Там на столе красовалась недоеденная яичница с икрой.

Икринки казались подсохшими, но не от времени, а от термообработки.

Гоша распахнул холодильник. Тот был набит анашой.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Тут была: анаша курительная (в мешочках), анаша десcертная (в ярких пластиковых стаканчиках), анаша для питья (в бутылках), колбасная анаша, анаша для заварки (замаскированная под чай), ледяные анашовые кубики, конопляный хлеб (5 кг). Тут же были и приправы: героин, опиум, яичный порошок, хмели-сунели.

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )

– Выбирайте,– барственно разрешил Гоша.– Но не больше 2 кг в одни руки.

Мы посовещались и взяли два десятка анашовых яиц.

– Спасибо за покупку,– расчувствовался Гоша.

В этот момент я, выглянув из окна, обнаружил, что прямо напротив находятся окна Витька, и голый Серега, сидя за столом, пускает пузыри.

Мы сердечно распрощались с тезкой, и я, бросив Лысого на произвол судьбы, поднялся к Витьку.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Голый Серега, сидя за столом, пускал пузыри. Витек засел в туалете звонил.

Пашка интимничал с Ульянычем. Из этого я сделал вывод, что дверь мне открыла Железная Рука.

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )

Увидев меня, пацаны страшно обрадовались. Привыкли, сволочи, что я им водку таскаю.

– Водки у меня нет,– объяснил я.

– Та-ак,– проворчал Серега барабаня толстыми пальцами ног по крышке стола.– Что же тогда? Опять " Арапчай " ебучий?

– Ничего нету,– развел руками я.

– Уй, Гоша, пидор! – заорали всe, а Витек от возбуждения спустил воду.А какого же хера ты приперся?

– Витек,– я постучал в дверь туалета.– У тебя телескоп есть?

– Конечно,-ответил Витек.– От покойного папаши остался.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Охуeнным астрономом был отец его при жизни. Часто, сидя на балконе, наблюдал за чашкой водки он забавные созвездья – барсуков, ежей и зайцев и созвездье дед Мороза, Карацупы и Джульбарса, Стеньки Разина созвездье, перс-Галушкин, педерастов, Афродиты и Гефеста, Прометея и Геракла, и созвездье Казинаки (тоже, кстати, Иванова). От отца достался сыну (по фамилии Капранов) телескоп моноку-лярный на коричневой треноге.

( КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ )

Я установил телескоп у окна, замаскировал занавеской и глянул в глазок. Пред очами моими предстал Гоша-Жора, с лихорадочной жадностью пожирающий подсохшие остатки яичницы. Подъев все подчистую он бросил тарелку в мойку и покрыл стол белоснежной скатертью.

" Ждет гостей,– подумал я.– Интересно ".

– Гош, у тебя с головой все в порядке? – послышался из-за спины голос Пашки.

– Павел, продолжай развлекать Ильича,– отозвался я,– и не мешайся свиным рылом в калашный ряд.

Пашка хмыкнул и продолжил свои незамысловатые подъебки.

– Шпиен,– изголялся он.– Сысчик. Джеймс Бомж.

– Ну да,– говорю.– Я еще и не таким занимался. От моих c Федькой проделок вся Европа стонала.Молодой был, шалил, но теперь я – самый послушный в мире.

– Ебать! – громко удивился У.О. Серега, не менеe громко хлопнув себя по ляжкам.– Да ты герой!

– Ну,– хладнокровно подтвердил я, выбивая из пачки сигарету.

– Да ебись ты! – снова поразился Серега, после чего залез голяком на табурет и начал читать какое-то длинное героическое стихотворение про войну.

– Это меня в школе научили,– похвастал он под конец.

– Ений! – восторженно завыл Пашка, истово крестясь и поглядывая на портрет Ильича.– Тебя бы, голожопого, к старику Ульянычу.

– Ладно,– говорю,– мужички, вы тут развлекайтесь, а мне на Пасху пора.

– На хуй? – оживился Пашка.

– Нехристи!

ПАСХА ЛЫСОГО

Лысый открыл мне, сверкая раскрашенной плешью.

– Христос того...

– Что?! – испугался я.

– Того... воскрес.

– А... блядь, воинственный воскрес,– выдохнул я.

Я собрался было троекратно расцеловать Лысого, но тот отпихнул меня и, указав в сторону комнаты, заявил:

– Не, не меня, его.

– Кого, блядь?

– Блядь, Иисуса! Ты чо, забыл? Он воскрес.

– В натуре?

– Блин, падло буду!

Я шагнул из прихожей в комнaту и увидел – точно – Иисусa, такого себе полного, грязного, в серой штопанной хламиде и верхом на котовской лошади.

– Халло, Гош,– сказала мне лошадь.

Мы так и попадали со смеху, а Иисус даже стукнулся головой о тумбочку. А не хуй было забираться так высоко. Мученник ебучий. Иисус, немного смущаясь, поднялся и снова взгромоздился на лошадь.

– До чего,– повернулся он к Котовскому,– у вас,– говорит,– Петр Петрович, умная лошадь.

– А то! – говорит Котовский.– Я с ней ни за какие деньги не расстанусь.

– Поверите ли,– продолжает Иисус,– вам за нее ясчык водки предлагали. Хуй вы согласились.

– Анацефал,– сказала лошадь.

Мы так и попадали. Тумбочка сломалась. Как его, пидораса, крест выдержал...

– Наэздничик,– пошутила лошадь.

Мы так и попадали, а Иисус забился на полу в конвульсиях.

– Хорош, мужики,– простонал он.– Давайте лучше водку пить.

– Щас,– сказала лошадь.

Я упал рядом с мерзавцем Айвенго, издыхающим от хохота.

– Значит, платиновое, гришь,– выдавил сквозь спазмы он.

– Гош,– поправил я.

Тут лошадь так и упала со смеху – на Иисуса, ясен арафат, и так ржала, так ржала!

– Тут ему и пиздец,– проговорил Лысый.– Ебать конем мой лысый череп.

Тут он осекся и подозрительно уставился на лошадь. Могучая рука Котовского поставила меня на ноги.

– Ну, – говорит,– молодец. До сей поры никто моeго коня в хохоте не валял.

– А я свалял,– говорю.

Лошадь, вставшая было на ноги, хрюкнула и снова повалилась, а Иисус не успел выползти.

– Вот, называется – воскрес,– прохрипел он.– Не хуй и стараться было.

– Айвенго, скот, да помоги ж ему! – возмутился я.

– Дашь кольцо поносить – помогу.

Подлец он был, вот что.

В этот вечер лошадь так и не поднялась. А Иисуса мы все же вытащили – с Лысым напару. Ну и разозлился же он! Весь вечер хлестал водку и ухаживал за Анфисой – то ручку просил поцеловать, то помолиться за него. Дурак он был, одним словом.

Меня Анфиса игнорировала, Оксана тоже. Один Айвенго все выклянчивал показать ему кольцо. Да я не дал. Просидел с компанией часов до восьми, поел анашовых яиц и отправился к телескопу. А напоследок бросил им:

– Бля, свиньи. Развели того... бардак туда-сюда. Чтоб до завтра все блестело как это... как у Котовского яйца.

У лошади от смеха подогнулись передние ноги, Иисус, дура, об пол еблом. А Котовский полез в галифе – и сияние собственных яиц ослепило его кротиные глазки. Конспиратор, блядь.

МАРФА ПОДСАДНИЦА

В окулярe телескопа маячили трое: Жора, пердун Ябунов и неизвестная мне женщина поразительной красоты (наверное, лесбиянка ). Они роскошно проводили время: ели черную анашовую икру и пили анашовое же шампанское. Жора рассыпался мелким бесом, а Ябунов – подозреваю – по обыкновению пердел аки. Красивая женщина была строга и надменна. Если она не принадлежала к верхушке Мафии, то можете меня выeбать, как Серегу.

– Чо там? Дай позекать,– канючил Серега.

– Уйди,– говорю,– толстожопое. Окуляр задрочишь. Там такие люди...

– Какие?

– Нарядные.

– Дай посмотреть...

– Тварь! Уйди.

А про себя решил с этой женщиной познакомиться.Не то, чтоб она меня, как женщина, взволновала, не, я по-прежнему оставался верен Оксане ( хотя я и на нее клал ) – просто хотелось порадовать дядю Володю новым материалом.

Я снова прильнул к окуляру, чтоб лучше слышать.

– Позвольте вас проводить, Марфа,– сказал Ябунов.

– Ябунов, опять ты перднул,– строго заметила женщина.– С таким вонючкой не пойду.

Ябунов смущенно заулыбался, разводя руки. Жора помог Марфе надеть черную кожанку и получил по морде. Тогда они с Ябуновом напару уселись за стол допивать шампанское (Ябунов пердел так, что мне пришлось уменьшить громкость теле-скопа), а женщина ушла. Оставив телескоп, я бросился за ней.

– А теперь можно посмотреть?– вскинулся Серега.

– Очко после себя протрешь, тварь!

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Небо усеяли звезды, траву покрывала роса.

(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )

" Какая, в пизду, роса?– подумал я.– То, что ОНИ ебнулись, я давно знал, но не до такой же степени."

Впереди меня плыла стройная фигурка Марфы. На чем плыла – не помню; то ли на байдарке, то ли на каноэ, да и какая, хуй, разница? Я подрулил к ней на моторном катере и сказал:

– Пересаживайся, сучка.

– Понимаешь ли ты, что это означает признание в любви? – ответила она.

– Кому это ебет,– небрежно буркнул я, поигрывая кольцом.

– Байрон,– томно проворковала она, бросив весла.

– Я,– говорю,– не Байрон, я другой – простой поэт Подушкин.

– А, Гоша,– сообразила она.

– Кому, повторяю, ебет?

– Какая ночь! – вздохнула она.

– Бля, темная! – разъяснил я.– Ну шо, поплыли?

Она назвала адрес. Я дернул за ремень стартера; матор заглох.

– Сто хуев мне в жопу! – пошутил я.

Марфа посмотрела на меня с уважением. Я смутился.

– Метафора,– объяснил я.– А ты, кстати, лесбиянка?

– Но. А ты, случаем, не пидр?

– Но. Но беспочвенно.

– В душе?

– Не.

– А где?

– В пизде.

– А!

– Ну, приплыли,– я отдал конец, и мы выскочили на берег.

– Пойдем, – сказала она . – Только конец забери.

Я забрал конец из рук матросика и спросил:

– Ну, как там Вика?

– Нормально,– отраппортoвал тот.– Токо ж больно злоебуча.

– С годами,– говорю,– проходит. Ну ты, отдай конец.

В прихожей было пусто. У дверей в марфину комнату – непривычно тоже. В самой марфиной комнате было неуютно – ни поломанной радиолы, ни котов.

– У меня,– грит,– японский магнитофон и собака.

– Я,– грю,– твою собаку в рот ебал.

– А?

– А магнитофон на хую вертел.

Легли без музыки. Ну и без собаки, ясен арафат.

После того, как она пощупала мой арафат, она вздохнула.

– Что,– говорю,– неудачен?

– Чересчур,– говорит,– удачен.

– Это единственная проблема?

– Хм... а что он может?

– Вертеть.

– В каком смысле?

– Вж-ж-ж-ж!

– Уй, Гоша! У меня голова кружится.

– Это,– говорю, от счастья. Ты, кстати, из Мафии?

– С чего ты взял?

– А вот с чего...

– Уй! Ну, из Мафии.

– Главной будешь?

– С чего ты взял?

– Уй! Не знаю.

– То-то... Уй! Ну, главная.

– Я тебя раскрыл! – сказал я радостно и, ухватив за ягодицы, насадил поглубже.

– Уй! Ну, раскрыл. Подумаешь, шпиен. Сысчик. Филимон Купер.

– Филимон,– говорю,– тоже на вас работает?

– Уй!.. не, он кирпичи продает. Мелкий бизнес.

– А если подумать? – я перевернул ее на живот.

– А хули тут думать? Мелкий.

– А чо он мне, сука, морду набил?

– Уй! Чо, не помнишь – сам напросился!

– А Жора?

– А чо Жора, чо Жора?

– А вот чо,– сказал я, переворачивая ее снова на спину.

– Уй! Ну хватит, давай лирическое отступление.

– Лирическое? Н-на!

– Уй! Гоша, пидр! В начале книжки такой тихий был...

– Колись, Марфа, тебе скидку дадут. Все равно те не жить. Пропесочу в газете – запердишь, что твой Ябунов.

– Уй! – и Марфа в бессознательном состоянии откинулась на подушки. Сука! А я еще и не кончил!

Злясь на Марфу, я начал рыскать по ящикам ее письменного стола в надeжде найти интересный компромат. И нашел. Уй, тут до хуя чего было. То-то порадуeтся дядя Володя. Я распихал документы по карманам, надел штаны и ушел – уж очень у Марфы неуютно было.

" А ведь она мне в матери годится ",– подумалось печально.

В полутемном коридоре Оксана мыла пол.

– Чо, без бабы? – поинтересовалась она.

– Я уже,– похвастался я.

Оксана нахмурилась и яростно заелозила тряпкой по полу. А я, оттолкнув Сидорыча, вошел на кухню.

На кухне сидел Саша Рогов в сером, хорошо пошитом пиджаке и майке на голое тело. Перед ним стояла бутылка шотланского виски " Джони Уокер ", рядом лежала коробка гаванских сигар.

– А, сoсед! – приветствовал меня Саша Рогов.– Садись, сосед, счкотчу наебнем.

Я присел.

Саша налил мне полный стакан и прогнусавил под нос:

– Джони Уокер, Джони Токер, Джони песенки поекер.

– Да орешки все грызекер,– закончил я.

– Верно! – Рогов хлопнул ладонью по столу.– Ты не ссы – наши придут, я тя в обиду не дам.

– Какие – наши?

– Наши, Роговы! – Саша залпом долакал стакан.

– А чо,– грю,– уже идут?

– Уже в пути,– заверил меня Рогов.– Товарищ, верь, взойдет она.

– Байрон,– буркнул я.

– Ни хуя! – Саша повертел указательным пальцем.– Рогов!

– Ну, хуй с ним,– поморщился я и пошел спать.

МАРИНА

Мы с кузеном Димоном шагали по Проспекту.

ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Проспект разжирел и залоснился. Редкие старые постройки рассыпались на кирпичики, на их месте вырастали новые диковинные строения с непонятными названиями: "Ночной клуб", "Гриль-бар", "Казино". На месте кинотеатра "Централь-ный" (Боже, благослави матросов!) поблескивал красными очечками окон публич-ный домик. Коммерческие ларьки торчали повсюду, как хуй после молитвы.

Молодые жлобы из ларьков торговали иноземными сигаретами, водкой, спиртом "Royal", "Наполеоном" и шотландским виски.

( КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )

– Саша Рогов пьет "Скотч",– сообщил я Димону.

– Саша Рогов ебнулся,– отозвался Димон.– Скоро он начнет пить перцовый пластырь.

– Не вижу связи, кузен.

– Она глубже, чем ты думаешь. Дай закурить.

Пришлось купить этому сраному кришнаиту сигареты.

Димон смолил одну за другой. После третьей говорит:

– Как думаешь, если я в один прекрасный день стану импотентом, тупая эта блядь от меня отвяжется?