Текст книги "Сволочь"

Автор книги: Михаил Юдовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Майкл, – мурлыкала Леся, – расскажи что-нибудь про Бостон.

– Красивый город, – отвечал я.

– А еще?

– Очень красивый.

– А где ты там жил?

– На Кросс-Стрит, – подумав, отвечал я. – Кстати, если Кросс-Стрит перевести на русский, получится что-то вроде Крещатика.

– Надо же, – удивлялась Леся. – А что ты вообще там делал?

– Где?

– В Бостоне. В Америке.

– Ел гамбургеры, пил кока-колу и катался на скейтборде.

– Потрясающе! А в школу ходил?

– Не ходил, а ездил.

– На чем?

– На скейтборде и ездил.

– С ума сойти! А у вас негры в школе были?

– Полно. И все баскетболисты. Даже во время уроков мячом по полу стучали.

– Да ты что! А учителя?

– А что учителя? Учителям по барабану. Жуют резинку и не вмешиваются. Оно им надо? Еще пристрелят…

– Как пристрелят?

– Из шестизарядного кольта.

– У вас что, с оружием в школу ходили?

– А как же? Надо же ученикам защищать свое достоинство и права человека.

– Вот это я понимаю – свобода! – восхищенно вздыхала Леся.

– Да ты не расстраивайся, – утешил ее я. – У нас здесь тоже скоро начнут друг в дружку палить.

Лесина болтовня начинала меня утомлять и даже раздражать, и я невольно поглядывал на Тасю, менее привлекательную, но, к счастью, немую, как рыба. Тася, видимо, привыкла держаться в тени подруги. Будь она посимпатичней, я бы предположил, что Леся в их тандеме играет роль буксира, который, беспрестанно тарахтя, заводит в гавань белоснежный лайнер, после чего скромно удаляется и причаливает к какому-нибудь захудалому пирсу. Но Тася не походила на лайнер, да и Леся в последнюю очередь согласилась бы стать для кого-нибудь буксиром. Она явно претендовала на большее, но проделывала это с такой назойливостью, что невольно провоцировала на грубость. Во время очередной совместной прогулки она как-то очень ловко поскользнулась и, потеряв равновесие, свалилась мне в объятья. Наши глаза встретились.

– Майкл, – с нарочитым укором проговорила Леся, – что ты делаешь? Нельзя же так… Если ты американец, это еще не значит, что ты можешь без спросу обнимать всех девушек, которые тебе нравятся.

– А ты шустрая, – усмехнувшись, ответил я.

– В каком смысле шустрая?

– Думаю, во всех.

– Это такой галантный намек?

– Боже упаси. Просто констатация факта. Все равно что сказать пригоршне снега, что она тает у тебя в руке.

– Тебе нравится, когда в твоих руках тают?

– Мне нравится, когда руки у меня ничем не заняты.

Это уже действительно было намеком, причем далеко не галантным. Леся освободила мои объятия от своего присутствия, взглянула исподлобья и, взяв под руку Тасю, зашагала вперед.

– Ты что делаешь? – прошипел мне в ухо тут же возникший Ярик.

– Наслаждаюсь прикарпатской природой, – невозмутимо ответил я. – Посмотри вокруг – пейзаж, достойный кисти лучших молдавских художников.

– Какие еще молдавские художники? – возмутился Ярик. – Тут стопроцентный шанс был, а ты его профукал…

– Шанс на что?

– Заполучить сегодня вечером подружек в номер. Она же сама тебе в руки шла.

– Вот именно что сама. Я ее туда не звал.

– Идиот, – сказал Ярик.

– Сам идиот. Нечего моими руками жар загребать. Если хочешь – беги за подружками и лично обустраивай свое светлое будущее.

– А ты?

– А я где-нибудь прогуляюсь в гордом одиночестве.

– Вот-вот, – кивнул Ярик. – Знаешь, у меня такое чувство, будто ты все время норовишь ускользнуть.

– А у меня такое чувство, – отозвался я, – что скоро меня в туалет начнут сопровождать. Чтоб не отрывался от компании. Слушай, Ярик, давай сознаемся, что мы всех разыграли.

– В смысле?

– Объясним, что я такой же американец, как они папуасы.

– Зачем?

– Затем, что мне это надоело. Воображение должно уносить человека, как воздушный шарик, в небо, а меня эти фантазии вяжут ниткой к свинцовому грузу.

– Причем тут груз, причем тут какой-то шарик? Майкл, у нас вот-вот должно наклюнуться, а ты все обламываешь на полпути.

Я нехорошо посмотрел на Ярика.

– Еще раз назовешь меня Майклом, – проговорил я, – и я точно всем скажу, что я перекрашенный папуас. Не сомневайся, мне поверят. Распишу, как я ходил голый по Новой Гвинее с клипсой в носу и ананасом в руке…

– Обязательно расскажи, как ты ходил голый по Новой Гвинее, – подхватил Ярик. – На это клюнут еще охотней, чем на твое американство.

Я махнул рукой, развернулся и зашагал прочь.

– Ты куда? – окликнул меня Ярик.

– Не знаю, – ответил я. – Шарик полетел. Вечером увидимся.

Я и в самом деле не знал, куда иду, целиком положившись на ноги, которые в подобных случаях умнее головы. Ноги привели меня на центральную улицу городка, носившую имя Свободы.

«Славно, – подумал я. – Свободы я, кажется, добился. Вопрос в том, что теперь с этой свободой делать».

Справа показалось здание почтамта. Продолжая повиноваться ногам, я вошел внутрь. В небольшом помещении было пусто. В углу темнели несколько застекленных телефонных кабинок, за стойкой скучала миловидная девушка лет двадцати с небольшим.

– Добрый день, – сказал я. – Можно от вас позвонить?

– Дзвоніть собі,– пожала плечами девушка. – Дзвіночка дати?

– Вибачте, – я усмехнулся. – Зателефонувати від вас можна?

– Куди?

– На Марс.

– Ні, не можна.

– Чому?

– Зв’язок тимчасово не працює.

– А в Бостон можна?

– А це що?

– Місто. В Америці.

– Радше б вже на Марс телефонували…

– Так можна?

– Ні. Ще замовлення будуть, чи дати вам дзвіночка?

– А з Київом зв’язок є?

– Хоч щось трохи людське. Який нумер?

Я назвал.

– Зачекайте. Присядьте поки.

Я присел в стоявшее у окна кресло, обитое кожзаменителем. Через пару минут девушка окликнула меня:

– Пройдіть. Друга кабіна.

Я вошел в кабинку и взял трубку.

– Алло? – услышал я искаженный расстоянием голос Даши.

– Привет, – сказал я. – Как дела?

– Нормально. Ты откуда? Тебя плохо слышно.

– С летающей тарелки.

– Откуда?

– С тарелки летающей. Меня похитили инопланетяне.

– Да? Я им не завидую.

– Им никто не завидует. Они маленькие, уродливые, синего цвета. Кроме того, у них отсутствуют рты и органы размножения. Они не пьют, не курят, не.

– Понятно, – перебила Даша. – И как долго они тебя продержат?

– Пару деньков. А, может, и насовсем оставят. Ты бы что предпочла?

– Я бы предпочла принять горячую ванну.

– Ладно, – сказал я, – принимай. Извини, что побеспокоил.

– Подожди. Так откуда ты звонишь?

– Долго рассказывать. Ванна остынет.

– Не остынет. Я еще воды не набрала.

– Тогда слушай… Нет, лучше я потом расскажу. Когда вернусь.

– Как хочешь. Пока.

– Подожди, – снова сказал я.

– Жду.

– Даша. – Я замолчал.

– Что?

– Я тебя люблю.

– Потому и сбежал от меня, не сказав куда?

– Конечно. От нелюбимых не сбегают.

– Забавно. А что с нелюбимыми делают?

– Живут с ними. Как правило, долго и несчастливо.

– Глупости.

– Наверно. Чего еще от меня ожидать.

– Ладно, Мишаня. Позвонишь, когда приедешь? – А ты хочешь, чтоб я позвонил?

– Допустим, хочу.

– Ты скучаешь по мне?

– Предположим, скучаю. Только не задавай так много вопросов.

– Больше не буду. Пока.

– Пока.

Мы одновременно повесили трубки. Я еще несколько секунд постоял в кабине, затем вышел и направился к девушке за окошком.

– Поговорили? – спросила она.

– Поговорили, – рассеянно ответил я.

– З вас рубль сімдесят.

Я расплатился.

– З дівчиною своєю балакали?

– С сестрой, – зачем-то соврал я.

– Ага, – хмыкнула девушка. – Так то ви сестрі казали, що її любите?

– Что ж я, не могу сестру любить?.. А вы, значит, подслушивали?

– Ага, – простодушно усмехнулась девушка. – Цікаво ж. А от вона не сказала, що вас любить.

– Она стеснительная. Вы что сегодня вечером делаете?

– А вам нащо?

– Хотів вас у гості запросити.

– Ага. Зараз мій Степан прийде, він нас обох так запросить…

– Дуже лютий?

– Звір. Приб’є. Я тобі, скаже, курва, погуляю по москалях.

– А чого це я москаль?

– Степан коли злий, так у нього всі москалі. Ви б ішли собі.

– Піду, – кивнул я. – Бо дуже Степана злякавсь. Так не прийдете?

– Ні.

– И правильно. А знаете, все это вранье, будто мы к какому-то грузу привязаны. Никуда мы не привязаны. Мы этот груз в себе носим.

– Який ще груз?

– Такий собі.

– Не зрозуміла.

– Я тоже. До побачення.

Я вышел из здания почты и зашагал по улице Свободы к турбазе. К этому времени уже смеркалось. Шел я неторопливо, потому что спешить было некуда. Дойдя до моста через Прут, я остановился, затем спустился вниз, к воде, и присел на какой-то пенек, торчавший из снега. Река, полускрытая сумерками, убегала вдаль, исчезая за поворотом. На мосту появились два темных силуэта.

– Ну що, – сказал один, – запалимо?

– Давай, – отозвался другой.

В темноте вспыхнула спичка, затем погасла, и засветились два маленьких оранжевых огонька.

– Ти до Любки на турбазу вечеряти? – спросил первый.

– Но, – ответил второй. – А ти?

– А я на коляцію в ресторацію.[34]34
  А я на ужин в ресторан (зап. – укр., диалектн.).


[Закрыть]

– Дорого.

– Та що там дорого. Сьогодни майно, завтра лайно. Зате у ресторації москалів нема. А на турбазі ступити ніде, в москаля вляпаєшся.

– Угу, – зловещим басом отозвался я снизу. – Повна турбаза москалів. Будемо бити? Чи не будемо не бити?

Мост так удачно отрезонировал звук моего голоса, что я и сам немного испугался. Огоньки дрогнули. Некоторое время царило молчание, затем первый неуверенно спросил:

– Ти хто?

– Чорт, – ответил я.

– Тьху! – боязливо сплюнул второй.

– Не плюйся, бо вилізу, – пригрозил я.

Снова наступила тишина, затем послышался робкий голос второго:

– Вуйку, посьорбали звідси. Така лиха ніч…

– А, може, наб’ємо чортові морду? – предложил первый.

– Я тобі зараз таку морду наб’ю, – прогудел я, – що у дзеркало дивитися знудить.

– Вуйку, – второй потянул первого за рукав, – ходімо, га? Чи воно чорт, чи не чорт, а це лиха людина.

Первый – видимо, посмелее, – перегнулся через перила моста и уставился в темноту.

– Убери пику, – сказал я, – бо мене вже нудить.

– Ходімо, вуйку, – не унимался второй. – Це, ачей, якась божевільна тварюка. До криміналу доведе.[35]35
  Пошли, кум… Это, видно, какая-то сумасшедшая тварь. До тюрьмы доведет (зап. – укр., диалектн.).


[Закрыть]

Первый с сомнением покачал головой, наклонился по новой и глянул вниз. Я набрал пригоршню снега, слепил снежок и запустил ему в физиономию.

– От зараза, – удивленно сказал первый, вытирая лицо. – Твоя правда, вуйку, пішли звідси. Бозна, що отому чортові ще вскочить в голову.

Они поспешно двинулись прочь от мостика. Я поднялся с пенька и вскарабкался наверх.

– Гей! – крикнул я им вдогонку. – Я набрехав. Ніякий я не чорт. Я київський москаль з Бостону!

– Псих! – ответили мне уже издалека. – Скажений. Алкоголік. Пішли, вуйку, водки вип’ємо.

Они пропали в темноте. Я еще немного постоял, затем перешел через мостик и направился к турбазе.

В номере меня ожидал сюрприз: стол был сервирован парой бутылок вина, стаканами и тарелками с простенькой закуской, а на кроватях сидели, поджидая меня, Ярик и Леся с Тасей.

– Пришел, наконец! – обрадованно воскликнул Ярик. – Хеллоу, Майкл! Хау ду ю ду?

– Он что, уже выпил? – обратился я к Лесе с Тасей.

Те покачали головами.

– Девочки, вы не обидитесь, если я на минутку украду его у вас?

Те пожали плечами. Я схватил Ярика за рукав и вывел из номера.

– Это как понимать? – спросил я. – Что они делают у нас в комнате?

– А ты не догадываешься? – весело ответил Ярик.

– Догадываюсь. Мне только интересно, как ты…

– Последовал твоему совету, – объяснил Ярик. – Самостоятельно позаботился о светлом будущем. Ты кого выбираешь – Лесю или Тасю?

– А ты согласен на то, что останется?

– Вполне.

– То есть тебе все равно?

– Абсолютно.

– Ярик, это скотство.

– А ты, оказывается, моралист, да? Специалист по этике половой жизни?

– Просто ты, Ярик, никого не любишь.

– Я всех люблю! И всем готов отдаться. То есть, наоборот, всех готов отдать. Короче, Майкл.

– Кто?

– Извини… Мишка, не будь сволочью. Поддержи друга в светлом начинании. Вспомни, как мы красиво все спланировали накануне отъезда.

– Ладно, – сказал я, – пойдем. Нехорошо, когда девушки ждут.

Мы вернулись в комнату. Леся и Тася выжидательно сидели рядышком на кровати, как пара неудачно сросшихся и совершенно непохожих сиамских близняшек.

– Прошу прощения у милых дам, – галантно улыбнулся Ярик. – Суета светских приготовлений. Милые, приятные хлопоты. К столу!

Мы расселись. Леся оказалась по правую руку от меня, Тася – по левую от Ярика. Полный воодушевления, Ярик откупорил вино и разлил его по стаканам.

– Предлагаю выпить за знакомство! – провозгласил он.

– Так мы ж, вроде, уже знакомы, – удивилась Тася. Кажется, я впервые за все это время услышал ее голос.

– Это было шапочным знакомством, – объяснил Ярик. – Поезд, автобус, улица, столовая – все это убожество и нищета духа. А сегодня мы имеем честь лицезреть вас в нашем скромном, но гостеприимном жилище. В общем, выпьем!

Он был явно в ударе – должно быть, от предвкушения.

– Что-то Майкл сегодня молчалив, – заметила Леся.

– Я молчалив по жизни, – ответил я.

– Да? Не замечала.

– Потому что я застенчив и не люблю выставлять свою молчаливость напоказ. Но внутренне я молчалив.

– Шутишь?

– Нет. Просто за словами нужно уметь расслышать молчание.

Ярик разлил по второму кругу.

– А теперь, девоньки, выпьем за вас! – объявил он.

– И за вас, – вежливо откликнулись девушки.

– Хорошо, за всех вместе и за каждого в отдельности.

Мы выпили.

– А вы, дечонки, где учитесь? – поинтересовался Ярик.

– В КПИ.

– Надо же! Я тоже. Странно, что мы не встречались.

– Так Политех большой…

– Эт точно. Вы на каком факультете?

– Химико-технологическом. А ты?

– На инженерно-физическом.

– А ты, Майкл?

– Что? – невнимательно спросил я.

– Где учишься?

Я чуть было не брякнул, что учусь в Инязе, но вовремя вспомнил, что я американец.

– В художественном, – сказал я.

– Да ты что! – восхитилась Леся. – Ты еще и художник?

– Что значит «еще»?

– Ну, кроме того, что ты. – Она замялась.

– Американец?

– Да…

– Леся, должен тебя разочаровать, американец – это не профессия.

– Я понимаю. Извини, я не то хотела сказать. Майкл, а ты нарисуешь мой портрет?

– Увы, – сказал я. – Не могу.

– Почему?

– Я дал клятву Леонардо.

– Какому Леонардо?

– Не какому, а какого. Леонардо да Винчи. Все, кто поступает в художественный институт, дают клятву Леонардо не рисовать и не писать портреты живых людей, пока не овладеют тайнами мастерства. Первая заповедь художника – не навреди.

– Снова шутишь?

– Я серьезен, как паровой каток.

– Значит, не нарисуешь?

– Нет. Я не могу нарушить клятву. Для меня это дело принципа.

– Ты такой принципиальный?

– Конечно. Принципы для меня – святое. Ради принципа я человека убью.

– Кошмар какой! – Леся на всякий случай отодвинулась.

– Не бойся, – усмехнулся я. – Один из моих принципов – не убий. Как в Библии. Я сам ему следую и другим спуску не дам. А если кто вздумает этот принцип нарушить, я его зарежу.

– Девочки, не обращайте внимания, – вмешался Ярик. – У Майкла чисто американское чувство юмора.

– Мы его прощаем, – улыбнулась Леся.

– Спасибо, – сказал я. – Хорошо быть американцем. Если я сейчас открою окно и помочусь в него, это не отнесут к моей невоспитанности, а спишут на мое американство. Попробовать, что ли?

Я встал. Ярик и Леся с Тасей испуганно уставились на меня. В это время в дверь постучали. Ярик досадливо поморщился.

– Войдите! – излишне гостеприимно сказал я.

Дверь открылась, и в комнату ввалились Серега и Павел. Серегины руки были заняты стаканами, Павел трогательно прижимал к груди литровую бутыль с полупрозрачной жидкостью.

– Привет, – сказал Серега. – Не помешали? Решили, типа, нагрянуть к вам, по-простому, по-соседски.

– И отлично сделали, – заявил я. – Что это у вас в бутыли?

– Самогон, – ответил Павел. – Бабкин. У меня бабка под Васильковом живет, такой первач гонит… Лучше всякой водки. Мы, это, подумали: грех, чтоб американец нашего самогону не попробовал. А мы точно не помешаем? – Он покосился на Лесю с Тасей.

– Как можно! – искренне воскликнул я. – Гость в дом – бог в дом. Два гостя – два бога.

– И самогон, – напомнил Серега.

– Точно, – кивнул я. – Святая троица. Присаживайтесь, пацаны.

Серега с Пашкой присели на краешек кровати. Ярик бросил в их сторону косой взгляд. Леся поправила прическу. Тася глянула под ноги. Чтобы заполнить эту неуютную паузу, я спросил:

– А что, урожаи под Васильковом в том году были хорошие?

– Чего? – не понял Павел. – Какие урожаи?

– Ну, что там у вас растет.

– Все у нас растет.

– И хорошо растет?

– Нормально растет.

– А в прошлом году?

– Что в прошлом году?

– Нормально выросло?

– Нормально.

– Хоть одна приятная новость.

– Может, самогону выпьем? – предложил Серега.

– Отличная идея! – оживился я. – Девочки, вы как?

– Ни в коем случае! – возмущенно ответили те.

– А ты, Ярик?

Ярик глянул на бутыль, затем на девушек и с видимым сожалением покачал головой.

– Как хотите… А мы с парнями выпьем, верно?

Серега и Павел кивнули.

– Майкл, не пей, – сказала Леся. – Ты не знаешь, что такое деревенский самогон.

– Где уж мне, – хмыкнул я. – А ты знаешь, что такое американский муншайн?

– Нет.

– Жуткий самопал.

– Ты что, его пил?

– Ведрами.

– Тебе ж двенадцать лет было, когда ты из Америки уехал!

– Было двенадцать, стало двадцать один. Цифры поменялись местами, а суть не изменилась. Наливай, Павел.

Павел аккуратно откупорил бутыль и так же аккуратно разлил самогон по стаканам.

– Ну, – сказал Серега, поднимая стакан, – предлагаю выпить…

Закончить он не успел – в дверь снова постучали.

– Между прочим, прекрасный тост, – заметил я Сереге. – Войдите!

Новым гостем оказался Витя Богданович. На сей раз одет он был по-домашнему – в спортивный костюм и войлочные тапки без задников. В руках он держал пластиковый пакет, внутри которого что-то многозначительно позвякивало.

– Не помешаю, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он. Затем бросил взгляд на стаканы и бутыль и с укоризной добавил: – Пьете. А у нас, между прочим, завтра с утра лыжное мероприятие в Ворохте.

– А что, в Ворохту пьяных не пускают? – поинтересовался я. – Это село повальной трезвости?

– У нас государство повальной трезвости, – серьезно заявил Витя. – В свете последних решений ведется повсеместная борьба с пьянством.

– Не понял, – сказал я. – Если в государстве повальная трезвость, почему ведется борьба с пьянством?

Витя подумал и ответил:

– В профилактических целях.

– Понятно, – кивнул я. – Какое оружие лично ты припас для борьбы?

– В смысле?

– Что у тебя в пакете звенит?

– Это? – Витя смущенно глянул на пакет. – Это чисто символически.

– «Белый аист», что ли?

– Ну.

– Тогда, конечно, чисто символически. Не пить же его, в самом деле.

– Понятно, что не пить, – кивнул Витя, доставая из пакета бутылку и стакан. – Тем более в свете последних решений… – Он поставил стакан на стол и сорвал с коньяка закрутку. – Разве что по чуть-чуть. В профилактических целях.

Мы едва успели выпить, как появились новые гости – сразу несколько человек, жаждущих проведать американца и его спутника. Ярик безнадежно махнул рукой.

К полуночи наша комната стала до того напоминать купе плацкартного вагона, что я даже удивился, отчего пейзаж за окном остается неподвижным. Стоял невообразимый гам. Кто-то бренчал на гитаре. Кто-то требовал, чтоб ему налили. Каждые полчаса Витя напоминал, что завтра с утра нам ехать в Ворохту и чтоб мы пили поменьше. Какие-то Марина и Артур упрашивали меня прислать им из Америки приглашение. Я шумел вместе с остальными. Пробовал подпевать. Чокался со всеми подряд. Заверял Витю, что всенепременно наведаюсь в Ворохту, даже если меня придется нести туда на руках, завернув в американский флаг. Клятвенно пообещал Марине с Артуром выслать им приглашение в бутылке из-под кока-колы, едва нога моя ступит на землю Соединенных Штатов. И лишь далеко за полночь, прощаясь со всеми, каким-то уцелевшим обломком подсознания отметил, что среди гостей нет Леси и Таси, которые, видно, давно и незаметно ушли.

Утром мое бренное, как никогда, тело безвольно расположилось в кресле автобуса, готового отправиться на лыжную базу под Ворохтой. Во рту было сухо, в голове стучали молоточки.

– Все на месте? Американец на месте? – привычной скороговоркой осведомился Витя и, получив утвердительный ответ, бросил водителю: – Поехали.

Автобус тронулся. Витя двинулся вдоль прохода и подошел ко мне.

– Ну как? – поинтересовался он. – Голова болит?

– Болит, – ответил я.

Витино лицо расплылось в улыбке.

– Человек! – приязненно сказал он. – На вот, держи.

Он достал из кармана куртки небольшую металлическую флягу и протянул мне.

– Это что? – спросил я.

– Коньяк. Хлебни, легче станет.

Я отвинтил крышечку и сделал большой глоток. Сперва меня чуть не стошнило, затем по телу поползло приятное тепло.

– Спасибо, – сказал я, возвращая Вите флягу.

– Всегда пожалуйста, – двусмысленно ответил Витя. – Человек человеку кто?

– Кто угодно, – ответил я.

– Эх, американец… – Витя покачал головой, спрятал флягу в карман и направился к своему креслу.

В проеме между сиденьями показалась голова сидевшего впереди Павла.

– Ты как, Майкл? – полюбопытствовал он.

– Знаешь, Паша, – сказал я, – если, не дай Бог, между Америкой и СССР начнется ядерная война, первый удар следует нанести по Василькову.

– Чего это?

– Чтоб самогон не гнали. Это химическое оружие массового уничтожения.

– Не бреши, отличный самогон!

– Самогон, конечно, отличный. Только пить его не надо.

Павел обиделся, убрал голову и откинулся в кресле.

– Это тебе наказание, – заявил Ярик.

– Хоть ты помолчи, – поморщился я.

– За твое хамское отношение к девушкам, – не унимался Ярик.

– Нормально, – сказал я. – Ты, как животное, пытаешься затащить их в постель, все равно какую, а, значит, я веду себя по-хамски?

– Конечно. Ты их оскорбляешь невниманием. Зачем мы сюда приехали? Для этого самого. А они? Для того же. Так какого черта…

– Заткнись, Ярик, – сказал я. – Философствуй про себя.

Ярик пожал плечами и замолчал. Я повернулся к окну. Небо, серое с утра, прояснялось, становясь светло-синим, под золотистым солнцем красиво блестел снег. Когда мы прибыли на лыжную базу, блеск этот превратился в сплошное белое сияние, с непривычки слепящее глаза. Мы разобрали лыжи и палки.

– Значит, так, – коротко проинструктировал Витя, – катаемся спокойно. Ходим, не бежим. Уменьем не хвастаем, рекордов не ставим. Держимся цепочкой. Чтоб я потом никого не искал. Ну, поехали.

Наша лыжная кавалькада тронулась с места. Поначалу мы и правда шли цепочкой, затем разница в навыках сказалась, и цепь распалась на звенья. Я оказался где-то посередине. Чуть впереди пестрели ярко-красная куртка Леси и нежно-голубая курточка Таси. По обе стороны простиралась заснеженная долина, сжатая полукругом невысоких Карпатских гор. Вдалеке белела снежная шапка Говерлы. Чистый воздух почти полностью выдул из меня вчерашний хмель, стало легко и необъяснимо радостно. Мне вдруг показалось нелепым передвигаться шагом, захотелось бежать и даже лететь. Я прибавил темп и вскоре поравнялся с Лесей и Тасей. Я собрался было крикнуть: «Лыжню!», но передумал и молча их объехал.

– Майкл, – раздался у меня за спиной голос Леси.

Я сделал вид, что не расслышал, и понесся дальше. Ощущение было такое, словно и лыжи, и ноги мои, и весь я состою из воздуха. По пути я поочередно обогнал Серегу, Павла, затем Витю.

– Эй, американец! – окликнул меня Витя. – Ты куда?

– В Бостон, – ответил я. – Пишите до востребования.

– Псих, – сказал Витя. – Дыхалку посадишь. Как обратно добираться будешь?

– Никак, – отозвался я, убегая. – Мне обратно не надо.

Казалось, что я отрываюсь от чего-то бессмысленно тяжелого, и нити, вяжущие меня к этой тяжести, с каждым движением делаются тоньше и вот-вот оборвутся. Затем я подумал, что глупо бежать по проложенной лыжне, свернул в сторону и покатился вниз по склону. Склон был довольно пологий, но беговые лыжи оказались не приспособлены для спуска. Под ногами откуда-то вырос бугорок, я не успел отвернуть, нелепо кувыркнулся и рухнул спиной в снег. Лицо обожгло холодом, на ресницах повисли снежинки.

Я глянул вверх. Надо мной синело небо. Оно было огромное, даже бесконечное, но бесконечность его не подавляла, а обволакивала, точно я одновременно лежал на снегу и летел в вышине.

«Странно, – подумал я. – Выходит, не обязательно рвать нити. Выходит, можно летать, не отрываясь от земли».

Внезапно небо заслонило лицо Вити, склонившегося надо мной. Рядом с ним возникли лица Сереги и Павла.

– Американец, – испуганно произнес Витя, – ты живой?

– Leave me alone, – почему-то по-английски сказал я. – Please.

– Чего? – не понял Витя.

– Оставьте меня в покое, – перевел я. – Пожалуйста.

– Ты ничего не сломал?

– Ничего не сломал. И не порвал. Оказывается, ничего не нужно рвать. Что мы такое без связей, которые нас держат? Ничто. Воздух. Меньше воздуха. Не будь силы тяжести, все бы развалилось на куски.

– Ты что, головой стукнулся?

– Ничем я не стукнулся. А только если груз внутри нас, то и небо тоже внутри нас. У каждого свое небо над Аустерлицем.

– Каким еще Аустерлицем?

– Хорошо, пусть будет над Ворохтой.

– Может, у него сотрясение мозга? – предположил Серега.

– Завидуешь? – огрызнулся я. – Так ты не завидуй. Нет у меня сотрясения. И мозга, наверное, тоже нет. Чего вы столпились? Ложитесь рядышком. Знаете, как здорово лежать на снегу и смотреть вверх…

– Майкл, – сказал Павел, – а ты назад идти сможешь?

– Ни в коем случае, – ответил я. – Я же говорил вчера, что меня понесут на руках, завернув в американский флаг. Руку дай.

Павел протянул мне руку, я ухватился за нее и встал на ноги.

– Ну что, – сказал я, – поехали?

– Куда?

– Куда-нибудь.

– Может, тебе коньячку хлебнуть? – предложил Витя.

– Спасибо, – ответил я. – Коньяку не надо.

– А я, кажется, хлебну.

Витя достал из кармана флягу, отвинтил пробку и сделал богатырский глоток.

– Так-то оно получше будет, – проговорил он, вытирая усы.

– Обязательно будет лучше, – кивнул я. – Давно хотел вам сказать: классные вы ребята. И классное место Ворохта. И Васильков тоже классный город. И самогон в Василькове классный делают.

– Может, все же, глотнешь? – с сомнением покачал головой Витя. – Сотрясение не сотрясение, а мозги у тебя явно набекрень встали.

– У моих мозгов это рабочее состояние, – ответил я. – Пошли.

Мы лесенкой взобрались наверх, где нас поджидала остальная группа.

– Что случилось? – спросила Леся.

– Ничего не случилось, – буркнул Витя. – Американец с ума сошел.

– Как сошел?

– Как-как… По-американски.

– Майкл, что с тобой?

– Ничего особенного, – ответил я. – Американская трагедия тихого американца. Проигрался на бирже. Все спустил подчистую – мамину квартиру в Бостоне, папин телевизор в Киеве и личную зубную щетку. Что я без щетки буду делать – ума не приложу.

– Ты серьезно?

– Конечно, Леся. Так что я теперь не американец, а голодранец. Никакого интереса во мне нет.

– Дурак, – сказала Леся. – Просто дурак.

– Конечно, дурак, – с улыбкой согласился я. – Зато легкий.

Леся, ничего не ответив, развернулась на лыжах и, с силой отталкиваясь палками, заскользила прочь. Ярик, укоризненно взглянув на меня, покатил вслед за ней. За ним потянулись остальные. Рядом со мною осталась только Тася.

– А ты чего не с подружкой? – спросил я.

– Майкл, – сказала Тася, – ты зачем Лесю обижаешь?

– Как это я ее обижаю?

– Она к тебе тянется, а ты ее отталкиваешь.

– К моему американству она тянется. А стоило мне проиграться на бирже, обозвала меня дураком и уехала.

– Какой еще бирже… Ты нас совсем за дурочек считаешь? Она потому и обиделась, что ты ей не веришь. И всякую чепуху рассказываешь. А ты ей по-настоящему понравился, а не потому, что ты американец.

– А тебе?

– Что мне?

– Тебе я тоже нравлюсь?

– Причем тут я?

– А что, у тебя своих чувств быть не может? Подружка не разрешает?

– Она.

– Она эгоистка чертова, – сказал я. – Все время пытается отодвинуть тебя в тень.

– Это не так.

– Это так. Скажи мне честно, я тебе нравлюсь? Говори, не бойся, я не буду ни смеяться, ни шутить по этому поводу.

– Нравишься, – тихо сказала Тася.

– Тогда какого черта ты мне рассказываешь про Лесины обиды? Почему ты говоришь от ее имени, а не от своего?

– Я не знаю.

– А я знаю. Тась, давай поцелуемся.

– Как?

– Нежно.

– Нет, – сказала Тася.

– Почему?

– Это предательство.

Я вздохнул.

– Хорошо, – сказал я. – Я не допущу, чтобы ты стала предательницей. Лучше уж я стану насильником.

Я обхватил Тасю, прижал к себе и поцеловал в губы.

– М-м-м-м, – замычала Тася, стиснув губы так, словно боялась под пыткой выдать военную тайну.

– Понятно, – сказал я. – Поехали.

– Куда?

– За остальными. А то твоя подружка решит, что мы тут чем-то нехорошим занимались, и отругает тебя.

– Постой. – Тася по-детски шмыгнула носом, затем посмотрела мне в глаза.

– Что?

– Майкл, поцелуй меня еще раз.

– Думаешь, стоит? Я как-то не привык целоваться с Брестской крепостью.

– Извини. Я просто испугалась. Больше не буду…

– Честное пионерское?

– Не смейся. Ты обещал надо мной не смеяться.

– Хорошо. Я тоже больше не буду.

Мы сблизили лица, прижались друг к другу и поцеловались.

– Спасибо, – сказала Тася.

– За что? – усмехнулся я.

– Никому не скажешь?

– Умру – не выдам!

– У меня это в первый раз.

– У меня тоже.

– Честно?

– Честно. Я еще никогда не целовался, стоя на лыжах.

– Да ну тебя…

– Не обижайся, – сказал я, опять прижимая ее к себе. – Давай закрепим наш успех.

– В смысле?

– Еще раз поцелуемся.

– А остальные?

– Что остальные?

– Нехорошо, что они будут нас ждать.

– Наоборот, очень хорошо. Или ты предпочла бы, чтобы они уехали без нас?

– А они точно без нас не уедут?

– Точно.

Тася потупилась, вздохнула, затем снова посмотрела на меня и негромко сказала:

– А жаль.

Как ни странно, но после лыжной эпопеи ни Тася, ни Леся со мной почти не общались. Леся смотрела на меня, как на врага, Тася и вовсе старалась не глядеть в мою сторону. Сначала я не понимал, в чем дело, затем догадался, что Тася в идиотском порыве раскаяния поведала подруге о нашем поцелуе под Ворохтой. Больше всех на меня почему-то злился Ярик.

– Молодец, – с плохо скрываемым сарказмом говорил он. – Красавец. Спасибо.

– За что? – интересовался я.

– За то, что по твоей милости неделя рая превратилась в семь дней горького сумбура.

– По моей милости?

– А по чьей же еще? Я в лепешку расшибаюсь, всячески заманиваю дичь в ловушку, а тебе, оказывается, ничего не нужно.

– Ярик, – не выдержал я, – если тебе так приспичило, надо было не в лепешку расшибаться, а выбрать одну девушку, поухаживать за ней, прогуляться с нею по окрестностям, сводить в кафе, просто поговорить, в конце концов. Ты же, как клещ, вцепился сразу в двоих, затащил к нам в комнату и стал тупо ждать, когда я приду и выложу очередную ересь о моем американском прошлом.

– Я думал, ты мне друг, – горько произнес Ярик, – а ты сволочь.

– Одно другому не помеха, – пожал плечами я. – У меня все друзья сволочи, каждый по-своему. Но это не мешает мне любить их.