Текст книги "Любиево"
Автор книги: Михаил Витковский
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Редемпторист[49]49
Редемптористы – члены католического монашеского сообщества (основанного в XVIII веке на юге Италии св. Альфонсом Лигуори), проводившего главным образом приходские мессы и молитвенные собрания (от латинского redemptor – искупитель, спаситель).
[Закрыть]
«Редемпторист улыбается.
– Я был в „Яночке“. Сел у стойки, напротив зеркала… там высокие стойки и зеркальные стены. Я смотрю в зеркало, и мой взгляд сталкивается с чьим-то взглядом. Того, кто оторвался от чашки. Потом вошла очень манерная компания. Сели напротив. Этот кто-то обратил на них мое внимание. Но я покраснел и быстро вышел. […]
Влодек рассказал – в связи с возникшими в последнее время в этом доме проблемами, – что еще пользуется успехом. Недавно возвращался. В час ночи. Заходит на Гданьский вокзал[50]50
Один из варшавских вокзалов.
[Закрыть] за сигаретами. Кто-то стоит рядом и заигрывает с ним. И так как-то сам собой завязался разговор. Но из-за того что у этой особы был поезд через час (а как еще попадешь на Беляны[51]51
Окраинный район Варшавы.
[Закрыть]), договорились на ближайший вечер. Потому что он возвращается поездом. В 22.47. И Влодек идет. […]– […] Я, представьте себе, снова был в этой „Яночке“.
– С зеркалами?
– Да.
– И что?
– Убавь звук. – Л. мне. – Ничего, только играют и играют. До одурения.
– Ничего особенного, но сколько можно крутить…
– А ты был на маникюре?
– Был.
– В „Бристоле“?
– В „Бристоле“. Как обычно. Я всегда туда хожу.
– И коготки тебе мажут?
– Бесцветным лаком. […]
– Лечу, только докурю, вы „Спорт“ курите? Я только „Спорт“.
– На ужин?
– Да. Подаю к столу. Лечу. Можно к вам заглянуть, Лешек? В среду или в субботу? Я здесь восстанавливаюсь».
Возврата нет!
– О! Какие перемены! – говорит и смотрит мне между ног один из Познани, к счастью не из кожаных. – Гораздо лучше. Где ж это видано, такие лохмы носить – ну чисто борода! – Потому что они даже подмышки выбривают. Мне всегда казалось, что от этого становишься более телесным. Побреешь такую подмышку – она сразу проявляется и начинает демонстративно существовать. А если все тело подвергнешь лазерной эпиляции, оно вообще начинает кричать, мол, я существую. Между тем у нас, старых сутулых интеллектуалов, у тех, что в сером пиджаке, в очках, с трубкой, ходят в кафе газету читать, у заросших щетиной писателей, у нас тела скорее какие-то прозрачные, не бросающиеся в глаза. Мы забываем о них. А ведь кто-нибудь такой во мне да сидит. И еще как! Стоит только покопаться. Но если кто-то ко мне по-мужски, я отступаю в женский образ, а если слишком по-женски, то я наоборот. Все так зыбко, и я, пока пишу эту теткинскую книгу, майку себе, смешно сказать, приспускаю с плеч, чтобы вроде декольте получилось, звоню знакомым теткам, хихоньки да хахоньки, дескать, я уже так вошла в роль, что, наверное, окончательно потеряна для общества, крест на мне можно ставить, Лукреция, на помощь, боюсь, я уж никогда больше не выйду из роли, не вернусь в заросшего интеллектуала… Уж и люди на меня оглядываются на улице, когда случается выйти за сигаретами или пиццей.
Звоню и говорю:
– Рассказывай, Патриция, рассказывай, Лукреция, и о том говори, и о сем.
– Про то, как Здиха на могилу влезла, чтобы кладбищенский сторож видел, как она себе шишку точит, а холмик развалился, а она в милиции потом говорит: что мне арест, что мне наказание, если меня душа эта, чью могилу я порушила, будет преследовать! И поперлась Здиха к какой-то ворожее, которой потом не заплатила пятьсот злотых. Нормально?.. Так, маленькое отступление, только переведу дух… Короче, прошло еще немного времени – а Здиха тогда везде дрючила, – еду я в поезде и слышу: «Извращенец! Извращение! Спасайся, кто может!» – народ весь к окнам прилип, а я нет, потому что знаю, это Здихина территория… О чем бишь я?.. Ах да. Здиха ей не заплатила тех денег, и странные стали происходить вещи… Дом ее горел, то-се, пока в конце концов не взяла она эти пятьсот злотых и не выслала гадалке по почте, тогда только все успокоилось.
– Ну и?
– Что «ну и»? Ты, Михаська, это уже записала? – тетки занервничали.
– Да вы что, не стану я писать, что она психическая и дрочит на каждом углу, что полиция за ней по пятам ходит, нет уж…
– Если уж сказал «А»…
– Не обязательно сразу говорить «Я».
Др-рррр. Звонит одна из сестер Киоскерш.
– А ты, блядища, написала, как в восемьдесят восьмом показывала нам в киоске, какой у тебя большой? Ну, у нас, в киоске, внутри…
Тетки ласково называют друг друга «блядь», «прошмандовка», «сука неприятная» и радуются. Вот так…
– Нет уж… Вас послушаться и записать по-вашему, так от меня мокрого места не останется… Я уже и так… Могла я когда-нибудь подумать, что дойдет до того, что Флора книгу будет за меня писать? Мало разве, что уже половина вроцлавской заставы книги мне пишет, а я только орфографию поправляю?
Выходит, киоскерши помнят меня с тех лет. Совсем не изменились. Разве что деньжат поднакопили и ездят теперь в Тунис на арабов.
– Знаешь, тебе надо для них водку припасти и быть поосторожнее, потому что через них много разных прошло… Все же они проститутки, конечно, не такие, как мы, но тем не менее…
– Вот если бы Броньку Гэбистку встретить, хотя она теперь редко показывается, только в Щитниках, встретить бы ее да порасспросить, она-то уж по каждой из наших досье вела…
Перспектив поважнее человека
Пенсионерка № 1:
– Нет больше диких пляжей, на которых я собирала янтарь, нет! А что там творилось в восьмидесятые! Никто не знал о СПИДе, все его друг другу запросто передавали. Никто не пользовался презервативами. Да и зачем? И где-то так около восемьдесят восьмого вдруг стали об этом говорить. Здесь, на пляже, в Любиеве, в Ровах, и там есть такой же пляж. Начали поговаривать, но только поговаривать, никому и в голову не приходило, что подобное может случиться в Польше. Это все с мифического Запада, как какие-нибудь там ананасы, как шмотки какие-то шикарные, что-то вроде наркотиков. Словом, экзотика, и никто даже не подозревал, что такое может и до нас дойти. Наверняка все свято верили, что, если бы не падение режима, до этого бы не дошло. Как такое возможно: СПИД при коммунизме? В наших серых магазинах в очереди стоял бы тип с красной звездой на лбу, что ли? СПИД, он ведь скорее ярко-красный, а коммунизм – серый. Да и случись при коммунизме что-нибудь подобное, никто бы об этом не говорил, не писал. Это Запад пришел к нам и притащил свои болячки, свои сомнительные ананасы. А кто его приглашал? Плохо разве было над озером Вигры, августовские ночи, бакланов тоненькая нить, танцы на деревянном причале… Комары. Питание в столовой, хорошее, даже очень… Утром молочный суп, яблоко, булочки, кусочек маслица, джем, часто даже сыр. Потом приличный обед, не какие-нибудь там фастфуды, а суп (томатный, рассольник), на второе – котлета, картофельное пюре, салат из огурцов. Компот или кисель, да и десерт бывал: пирожное с кремом. Потом полдник: сладкая выпечка, яблоко, груша, компот. Ужин – это вообще все. Сыр, колбаса с глазками жира, винегрет с селедкой… Киоски с сувенирами. Ведь ездили люди, и что с того, что теперь пенсия несколько сот злотых – чтобы сюда раз в год приехать оторваться, надо в вазу, хрустальную, что на телевизоре стоит, целый год бросать монеты. А мне, почитай, на всё приходится заводить вазу. Раньше отпуск человеку был просто положен, и все тут. Санаторий положен. В свободное время читали замечательные книги из месткомовской библиотеки, на лавочке, в парке, в постели. Какая теперь молодежь? А раньше в организациях состояли и на субботниках-воскресниках территорию убирали, клумбы красивые разбивали, цветочки сажали. А теперь – только посмотрите: все дюны завалены мусором, бутылками, клочьями газет, потому что задницу себе подтирают геевскими газетами. Умоляю: «Тетки! Не сорите так, ну как потом все выглядит!» Вы уж, пан Михал, это запишите.
Я в Чехочинек, в водный ингаляторий ездила… В кафе около «грибка» танцы были, массовик вел… Сидели на лавках вокруг соленого водопада, дышали, сплетничали, или в парке с источником, где бювет и павлины, и черные-пречерные лебеди ходили с красными клювами… Как же там красиво! Вода из Чехочинека называлась «Кристинка», известная, наверное, на всю Польшу. В бювете за символическую входную плату можно было целый день ее пить из краника в виде лягушки. Конечно, в этом парке и педерасты встречались, а как иначе, застава далеко простиралась, все как полагается. Павлины в клетках, больших, посреди парка. Любишь горы – Горная тебе Крыница, море – Морская Крыница, любишь еще что-то – просто едешь в Крыницу, каждый найдет что душа пожелает. Садилась я в поезд и ехала со всеми удобствами. Не было этой нервотрепки, беготни этой. Можно было всю жизнь на любой должности проболтать, прокурить и кофием залить. Вот, например, в гардеробе я работала, пусть мне теперь кто-нибудь скажет, что это была плохая работа! Уже утром приходила ко мне Кенгуриха, потому что я как раз напротив заставы работала. А дел-то – только куртки принять, и все. Ну вот разве только дверь, тяжелая, резная, дуло из нее страшно, не закрывали гады. Я написала один листочек: «Для человека культурного закрыть дверь не составит труда» – никакого эффекта, я заменила на «Закрывайте дверь!» – с тем же результатом, так я третий листок повесила, скандалила, но всякий раз, кто ни пройдет, обязательно не закроет, открытой оставит. Я уж хотела, чтобы мне из стекла от стойки до потолка такую надстройку сделали, чтоб я прямо как в киоске сидела и через маленькую дырку пальто брала, так мне сказал один мудрила-профессор, архитектор (тьфу): «Не получится, помещение историческое, перспектив нарушится, или типа того, что, мол, станет менее выразительным», а я, представляешь, говорю: перспектив у них всегда будет важнее живого человека. А насчет стойки рабочие во время ремонта меня спрашивали, на какую высоту сделать, так я им специально велела на высоту слегка пониже ширинки, чтобы к каждому могла приглядеться.
Солнцезащитный крем для лица тогда покупали в валютном, если был, а если не было, то не покупали. Потому что такою больше нигде не было. Тетки себе морды чем только не мазали, но не кремом, а, например, растительным маслом или каким-нибудь йогуртом. А какая замечательная музыка была тогда! Водецкий, Слава Пшибыльская, все мелодично, текст на уровне, романтичный, и ритм тебе и такт, а сейчас эти рэпы… Нет больше диких пляжей… А если, не дай боже, расхвораешься на море, то идешь и тебя без вопросов сразу лечат, везде можно было лечиться. А не дай боже, у меня здесь сейчас сердце схватит, скажут, что я должна обратиться по месту жительства. Точно, пан журналист, говорю вам: не желают нам больше спокойной ночи с голубого экрана ни Песик Панкратик, ни Мишка Мохнатик… Нет диких пляжей, нет больше диких пляжей…
Пенсионерка № 2:
– Но бывали и темные стороны. Как-то раз (здесь у нас был свой центр и под Нецком) все разболелись от грибного бигоса. Назывался «грибной», потому как все, что под руку попадет, что нагребут, то в него и клали. Все этот бигос хвалили, объедались, а один официант, который под меня, что называется, клинья подбивал, отвел меня в сторонку:
– Пан Веслав, так, мол, и так, вы уж это не ешьте, потому что эта гадость – с колбасой, которая еще утром зеленая была, заплесневелая, но повариха сказала, что если, прожарить как следует, никто не заметит.
И все обожрались, а ночью как рванула весть: «У всех пищевое отравление!» К сортиру очередь, и в очереди уже все блюют. Потому что там только один сортирчик-будочка, а в ней одна дырка в земле, и мухи летают…
Или вот еще: идем с подружкой в киоск за мороженым, а продавщица нам говорит: «Пока не могу, привезли размороженным, и я еще не успела заморозить, приходите через часок»… Боже! Или когда шли на почту, то, пан Михал, заказывали разговор в кабине, а телефонистка постоянно в разговор встревала и спрашивала: «Еще говорите?» Даже прилично оттянуться человеку нельзя было, потому что в любую минуту баба могла подключиться и спросить «Еще говорите?», она, видите ли, так удостоверялась, закончился разговор или нет, и тогда ей отрешенным голосом отвечали: «Говорим, говорим…» Да, в те коммунистические времена в основном говорили. В магазинах ничего не было, дорогой мой, пусто, и что оставалось делать, как не сочинять? Вот и перемывали косточки другим теткам, нет, не по злобе, а так, чтобы каждой придумать какую-нибудь занимательную историю.
…
– Занавески я выстирала перед отъездом, окна вымыла, пыль стерла, цветы к соседке отнесла… Уф, можно и передохнуть.
БОЛЬШОЙ АТЛАС ПОЛЬСКИХ ТЕТОК
Тетки-Элегантки
Взяла я сигареты и илу через дюны в сторону Свиноустья, смотрю: Аптекарша наша из Быдгощи лежит, зонт белый с надписью «Виши» раскрыла и, как обычно, мажется солнцезащитными кремами. Я вежливо так ее поприветствовала, свое почтение выразила и давай расспрашивать про мандавошек, как их вывести. Она мне тут же целую лекцию прочитала: все, что только возможно, начисто сбрить, и на ногах, и под мышками, потому как переберутся, потому, как в крайних случаях и не леченные, они даже в волосах в носу, ушах и на бровях ухитрятся, суки, поселиться. Дальше – обязательно «Якутин» купить в аптеке, без упоминания об этих вшах, а просто приходишь и спрашиваешь: «Якутин, пожалуйста».
Я ее поблагодарила и быстренько слиняла, потому что она мне сказала, что, мол, если уж я мандавошек подцепила, то вполне возможно и чего похуже могла подцепить, и надо мне сюда, в поликлинику, на анализ RW и прочие… Ну и снова начинает меня уговаривать купить веб-камеру и пустить весь этот здешний разврат вживую. Она богатая, хоть и продолжает жить все в той же самой комнате, где появилась на свет. Со старухой матерью за стеной, с первым девичьим конским хвостом, повешенным на память на коврике, вместо косы. Чем-то напоминает Освенцим. Всюду до потолка ровно уложены порнушки, на отстающих от стен обоях старые, еще с восьмидесятых годов, плакаты, рекламирующие фильмы про дзюдо и «Возвращение инопланетян». В самом центре этой норы стоит компьютер и, дорогие дети, никогда, ну никогда не отвечайте этому мужику на чате, даже если будет говорить, что ему тринадцать лет и что он играет в куклы! Это он – тот самый толстяк с плаката, предостерегающего детей от незнакомых людей в Интернете, и думает он только об одном. Он пользуется услугами агентства знакомств «Маленький Гномик» и турбюро «Карапуз». Сожрет всех вас, с потрохами, высунет язык и слизнет, достанет вас своей камерой самого последнего поколения, ну и представьте себе огромный красный язычище, вылезающий из камеры и слизывающий вас! Ибо Интернет – то самое место, где творится настоящее прелюбодейство, настоящее любиево, где настоящее ожерелье теток!
Сосед пришел, установил, все чин чином, объяснил, что и как, входишь в Windows, а там обои с голым «Мистером „Нового Мэна“ 2003»…
Солнце в своей золотой колеснице проделало уже больше полпути, и жужжание жуков постепенно сменилось звоном комаров. Море плоское и серебряное, ветра нет. В этом плоском озере неподвижно стоят люди. Как на картинке, изображающей крещение в Иордане. Но греха больше нет. Вверху, на дюнах стоит одна толстая, которой я всегда восхищаюсь. Из шелкового полотенца в большие белые цветы сделала себе тунику и, присев на корточки, завязывает, заслоняя грудь. Старая, но сзади длинные крашеные рыжие волосы. Раз я подслушала, как она разговаривает по мобильнику, по-русски. В другой раз поприветствовала ее издалека, так она поклонилась весьма учтиво, как культурные старушки из Германии.
Иногда идет сюда с палкой через лес, словно ведьма, эти ее волосы сзади развеваются, переливаются самыми разными оттенками красного, а остальная башка лысая. Всегда на ней юбка, то из одеяла, а то из полотенца в цветочек, но чтобы в брюках – никогда… И грудь никогда-никогда не откроет, узелок завяжет… При ней всегда другой старый толстый мужчина – муж. И так вот вдвоем: один – мужской, другой – женский, пожилая пара. Она в этой своей юбке из полотенца в цветочек, а он с удочкой, с сигаретой…
Прохожу мимо нее, прохожу несколько ложбинок с поджаренными до черной корки голыми мужиками лет сорока, полно таких. Каждый сам по себе, каждый с фирменным рюкзачком, с приличными сигаретами, с хорошим кремом, со своей фирменной грустью, навечно приклеенной к лицу. И вдруг – ложбинка, затененная какими-то затейливыми кустиками, а в ней – две молоденькие элегантные дамессы. Одна с перманентом в мелкий бес и крашенная в сине-черный цвет, в больших очках. Вторая – красотка: длинные рыжие волосы, личико восемнадцатилетнего херувима. Свистнули мне вслед, а я им громко:
– Добрый день, а почему в тени, неужели барышне так солнышко наше вредит?
– Вредит моей Богусе солнышко, у нее очень нежная кожа…
Голову даю на отсечение, что это Тетки-Элегантки, что приехали они из большого города и получают больше трех тысяч в месяц, что пользуются услугами по абонементу. Впрочем, очень симпатичные. Чтобы узнать, как там у них на самом деле, предлагаю им тест под названием «Утюжок». Состоит он в том, что в разговоре надо упомянуть, что, мол, недавно приобрела я утюжок для волос (есть такая штука, чтоб волосы выпрямлять). Если тестируемая задает вопрос: «а что это такое?», значит, провалила, а если спросит: «керамический?», то мы имеем дело с классической Теткой – Элеганткой.
– Керамический? – спрашивает с неподдельным интересом Богуська. И тут же получает ответ, что, разумеется, керамический, что металлические вообще не стоит покупать, потому что они безбожно жгут волосы. И еще важно, чтобы в нем было сочетание функций выпрямления и рифления… Но есть несколько сложностей. Выпрямлять, хорошо, но на чем? На профессиональных ли флюидах, которые можно достать только в дорогих салонах по сто злотых, хорошо, но тогда какой фирмы, от какого волосы не склеиваются, а от какою склеиваются. Дальше, с краской или без краски, а если с краской, то на всю голову или только на модные в последнее время «перышки», которые вместе с воспоминаниями о виниле возвращаются на волне нашей памяти о восьмидесятых годах. Но это пока что только голова, причем не вся. А дальше – ногти. Итак, что лучше: идти в салон на типсы, на маникюр или самой сделать дома щипчиками, палочками из сандалового дерева эпидермис этот отогнуть, потому что уже в магазинах продают. И потом – какой фирмы косметика лучше: «Старая Мыловарня», «Мыловарня» или «Сабон»? Ну? И кто мне на это даст ответ? Потому что сколько Теток-Элеганток, столько и мнений. Далее: чем отбеливать зубы – этим говном из «Россмэна» или у стоматолога, а волосы, когда на концах секутся, как слеплять – методом «Керастес» или «Велла», а может, «Лʼанца»? Черт его знает. Теперь одежда.
…Шить иль не шить, вот в чем вопрос, стоит цитировать из прошлого иль нет, что лучше: реже тряпки покупать, но подороже, или иметь забитый хламом шкаф, тряпьем, которое не носишь…
Богуська уставилась на мои туфли из «Зары», которые я держала в руке, а сейчас бросила на песок, и обращается к своей черной обезьяне:
– Глянь, что тебе напоминают эти туфли?
Смеются.
– Сколько же я в этих туфлях намучился…
Вот оно что, значит, у них были точно такие же. С Тетками-Элегантками вот ведь какая беда: если что-нибудь приличненькое в «Заре» выбросят, все Тетки-Элегантки по всей Польше носят одно и то же, потому что других магазинов для них в этой стране нет. Разве что у Артурихи пошьют, но это уже высший пилотаж. Потом в «Сцене», в «Скорпио» и где там еще все вдруг появляются в одинаковом и всегда клянутся, что в «Заре» ничего больше не купят. Ну, может, блузку в женском отделе, потому что тетки худые, руки длинные, шеи длинные, новый тип человека, вот они в коротенькие (бриллиант в пупке!) облегающие блузочки и влезают. Да и бижутерия для украшения ногтей рук и ног, ножные браслеты и весь рынок средств ухода за ногами открывается перед нами, богатыми тетками, смертельно скучающими после работы.
Все знакомые мне молодые Тетки-Элегантки прочли по крайней мере одну книгу – «Опасные связи» и отождествляли себя с главной героиней мадам де Мертей. Потом пишут друг дружке эсэмэски, начиная их «Дорогой виконт»… Я, например, свой дневник именно так и пишу, в форме писем к моей подружке Пауле, которую в этих письмах называю мадам де Мертей… И пишу почерком наклонным, с закорючками. Все интриги, чаще всего придуманные, но иногда и настоящие, поверяю ей, густо приправляя рассказ циничными фортелями, а то и архаизмом украшу.
– Большинство польских теток, к сожалению, – Богуся опускает ресницы, – все еще ярлычницы, задвинуты на лейблах. Подходят, восхищаются какой-нибудь твоей тряпкой, смотрят – нет ярлыка, и это им уже не нравится. А того не ведают, что пошито специально, на заказ.
Когда они мне все это объясняют, хоть и не обязаны, потому что я сама элегантка, то, поддакивая, я начинаю соображать, как бы эту черную обезьяну услать на длительную прогулку в Свиноустье, лучше всего без возврата, чтобы Богуську обцеловать или обслюнявить всласть. Какую бы здесь интригу применила мадам де Мертей, а какую виконт де Вальмон? Поддакиваю, но разговор не клеится, потому что они говорят то же самое, что и я, мы находимся на одном уровне интеллектуального развития (разумеется, на той его полочке, что отведена для тряпок и волос), вот мы и говорим хором вместо того, чтобы вести диалог. Выясняется, что они на молу вчера сидели в Мендзыздроях, в кафе «Папарацци», и смотрели на людей, которые (как по вольеру) расхаживали неторопливо. Ни одного прилично одетого. Подделки, уцененка, спортивные фирмы. Эта – из солярия в Свиноустье, потому что дочерна обгорела и вся в белом, волосы тоже белые, поврежденные. А те две молоденькие тоже из Свиноустья приехали, всего на один день, шиксы. Те двое вырвались от жен выпить на свободе пивка. И так далее, и везде – секонд-хенд!
«Думай, думай, – думаю я, – думай, черт бы тебя побрал, как бы эту обезьяну куда подальше услать… Задействуй интриги виконта де Вальмона… Эврика!»
– А посмотрите-ка, какие у меня печатки… – показываю им печатку из серебра и титана, которую мне в Валбжихе подгоняли по пальцу. Оживились:
– Супер! Где купил?
Моя, моя уже Богуська! Вот уж и моя она, рыжая Богуська, которой солнышко вредно… Тем временем Богуська моя достала из сумки обруч такой полукруглый из пластика, какие носят на голове пай-девочки в старосветских букварях, где мама мыла раму, и давай волосы со лба откидывать, пока наконец на макушке своей прекрасной головки его не закрепила и не успокоилась. Потом, у зубного, мне в руки попался какой-то затасканный журнальчик, и оказалось, что такой обруч Дэвид Бэкхем на голову нацепил, выходит, она от него это переняла…
– Лети, – говорю я черной обезьяне, – лети быстрей в Свиноустье, может, еще остались эти печатки, как раз на переправе стоял мужик и последние распродавал, так что лети, еще должны остаться, Богусе своей купи!
Но Богуська моя, к сожалению, на это:
– Что? Печатки без меня покупать? Никогда! Он же мне что похуже выберет!
И ничего мне не осталось, кроме как вежливенько отвалить, пожелав хорошего солнышка, хотя бы снисходительного к светлой Богусиной коже.
