Текст книги "Немецкие шванки и народные книги XVI века"

Автор книги: Михаил Тужилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Всегда грабастая у всех.

17

Про то, как двое воров попали в каталажку

На ярмарке в одном городе поймали молодого оборванца на мелкой краже – и поймали с поличным, как раз когда он стянул уже несколько ножей, вилок и всякой всячины и намеревался к тому же срезать у купца кошелек. Поймали – и посадили в каталажку. Белый свет стал ему не мил, принялся он плакать, и стонать, и биться в судорогах. И не переставал при этом дивиться на своего сокамерника – такого же вора, как он, но пребывавшего в добром здравии и отменном расположении духа. И вот спросил бодрый вор у унылого: «В чем это ты так провинился, что никак успокоиться не можешь? Эдак, пожалуй, тебе отсюда живым не выйти». А унылый ответил: «Все, что мне, несчастному, удалось стащить, стоит не больше девяти, а то и вовсе восьми гульденов, а предстоит мне за это умереть, и, считаю, совершенно зазря. А ты, слыхал я, спер больше сотни талеров – как же не страшишься ты неминуемой смерти, почему веселишься?» – «Потому и веселюсь, – ответил крупный вор мелкому, – да и тебе лучше было бы последовать моему примеру. Я спер больше сотни талеров, а ровно половину отдал здешнему старосте. Он уж позаботится, чтобы меня освободили».

Суд над воришкой будет скор.

На волю выйдет крупный вор.

Однако все же на волю выйдет не каждый, потому не стоит воровским ремеслом пробавляться.

18

Про то, кто такие архиразбойники

Одну за другой мы поведали вам несколько историй про воров и душегубов, но, наряду с оными, есть на земле и племя разбойников, Господу Богу нашему наименее угодное и наиболее отвратительное – и промолчать о таковом было бы крайне несообразно нашему замыслу.

Вышеназванных разбойников не сыщешь нынче в глухой чаще, в горах или на большой дороге. Настоящие разбойники обитают теперь в городах и деревнях, главным образом – в веселых и недурно оборудованных заведениях. Можно повстречать их и в общественных местах – например, на ярмарке или на городской площади. Настоящие разбойники не носят нынче панцирей и кольчуг, не пугают встречных мечами и копьями и не озираются алчным оком по сторонам: они ведут себя добропорядочно, сдержанно и достойно: большинство из них разодето в дорогие кафтаны, в меховые шубы и шапки. А также в злато, в серебро, в бархат и в шелка. Теперь им уже не дают, как в былые времена, худых прозвищ, а обращаются к ним с упоминанием звания и титула, ими благоприобретенных. Это ли не лишнее доказательство тому, что гнев Божий больше никого не страшит!

Для того чтобы показать, насколько не подобает таким чиновным разбойникам, канцелярским ворам и прочим кровососам какое бы то ни было человеческое имя, я позволю себе сравнить их с бросающимся на беззащитную жертву волком и доказать, что они куда злее и беспощаднее.

Серого волка, которому сама природа дозволяет изредка, то ли в зимнюю пору, то ли по причине чудовищного голода, задрать иную овечку, телку или же гуся, взимая тем самым как бы положенную ему десятину и никогда не держась за остатки добычи, – так вот, этого-то серого волка люди ненавидят с такой силой, что брезгуют даже упоминать его имя. Более того, когда они застают волка за каким-нибудь совершенно невинным занятием (скажем, когда он лакомится вонючей падалью), вся деревня мгновенно пустеет: мужики, кто с ружьем, кто с копьем, кто с дубьем, а следом за ними и собаки с победосносным криком и лаем обрушиваются на несчастного и торопятся умертвить его.

А что касается вышеупомянутых жирных и смрадных служителей Золотого тельца, поступающих, в отличие от волка, вовсе не в согласии с законами природы, не говоря уж о законе Божьем, повелевающем возлюбить ближнего, как самого себя, – что касается их, то они строят козни и обирают людей, отнимая у них не только наличные деньги вплоть до последнего гроша, но высасывают, выжимают и выдавливают у обыкновенных смертных все соки и мозг – так что у тех, несчастных, не остается ни сорочки в комоде, ни колоска в поле, ни кочана капусты в огороде, которыми эти ненасытные объедалы, опивалы и обиралы погнушались бы. Да и нет у них, в отличие от того же волка, наготове оправдания подобному поведению, если не считать сатанинской и неутолимой алчности, и отбирают они у людей последнее, когда своего добра им уже давно девать некуда.

Продолжим наше сравнение. Старая пословица гласит: волк волчатиной и в лютую стужу побрезгует. А взглянув на этих архиразбойников, убеждаешься, что и в этом отношении они нарушают все законы божеские и природные: отец ополчается на сына, сын – на отца, брат – на сестру, родичи и свойственники – друг на друга, не говоря уж о такой малости, как дружеская верность, нарушаемая ими ежечасно, – короче, никто из членов этого ордена не может чувствовать себя в компании с собратьями хотя бы в относительной безопасности.

Мы охотно допускаем и прекрасно понимаем, что волк, выходя из лесу и озираясь в поисках добычи, желает найти ее в целости и сохранности: так, чтобы на лугах паслось множество коров, быков и овец, деревенские дворы кишели бы гусями, курами и утками и т. д., и он не стремится взять больше, нежели сумеет унести. А кто осмелится опровергнуть мнение, согласно которому архиразбойники канцелярской, мытарской и соглядатайской масти только того и жаждут, только о том и думают и днем и ночью, чтобы никому другому, кроме них самих, ни крошки не перепало бы; чтобы зерно наше, вино и прочие припасы сгнили или прокисли, чтобы поля наши были побиты градом, – и чтобы лишь они сами кутили и пировали? И не только на нас, обыкновенных смертных, обрушивается их бесчеловечный и кровоалчный гнев, но и друг с дружкою обходятся они с не меньшею беспощадностью, стремясь, чтобы равные оказались бы им не равными и, следовательно, вынуждены были обратиться к ним же за подаянием, в котором им, разумеется, с превеликой охотой будет отказано. Волк – он хоть и жрет, но лишь затем, чтобы набить себе брюхо. А когда нажрется до отвала, лежит в логове, дремлет и оставляет на это время прочих зверей в покое. И его вовсе не сердит то обстоятельство, что луга щедро кормят травою его завтрашнюю добычу. А нашим доморощенным неутомимым волкам, сиречь оборотням, и ночью неймется, они разбойничают круглыми сутками и отнюдь не довольствуются тем, что могут осилить и сожрать по воле Господней, ибо завидущие глаза охватывают взором куда больше, чем может вместить пусть и исполинское брюхо.

Любому из нас, а прежде всего – пастухам и скотоводам, ведомо, что волк, слывущий убийцей и хищником, расправляется со своей жертвой единственно собственными силами – с помощью клыков и когтей, – и мужик, вооруженный орясиной, да пара овчарок могут дать ему неплохой отпор. А надо ли напоминать вам обо всех подлых приемах, предательских ухватках, казначейских хитростях и судейских уловках, на которые так щедры и изобретательны архиразбойники? Научившись кое-как оказывать сопротивление козням вседневным и обыкновенным, мы постоянно становимся жертвою гнусностей, ими только что изобретенных. Волк никогда не покушается на жизнь волка или любого другого хищника, вышедшего на тропу разбоя. А погляди-ка на этих гордящихся своею якобы честью разбойников! Врата их совести пошире, чем ворота лошадиного загона, и нет такой мерзости, которая не нашла бы дорогу им прямо в душу. Вот ловят они и казнят, например, какого-нибудь жалкого воришку или мелкого разбойничка, за всю свою жизнь укравшего или присвоившего меньше, чем любой из них – за год, да с каким удовольствием они это делают! А доводилось ли вам когда-нибудь слышать про то, что волк прикапливает остатки добычи и отдает их другому волку или еще кому-нибудь из зверей в долг – с тем, чтобы те вернули одолженное в двойном размере? А современные ученики разбойничьего искусства, раздобыв по милости Божьей гульден, или пять, или десять, или сколько угодно еще, не находят себе покоя, пока не всучат добытое под чудовищный процент нуждающимся, пока не пустят их в рост и в дело, дабы возвратить вдвойне. Оглядись по сторонам, и увидишь, что несть им числа.

И наконец даже от волка, людям в немалой степени досаждающего, бывает и определенный прок: из когтей и клыков кое-что идет на медицинское снадобье, из шкуры шьются шубы и шапки. А жир хитрых городских лис никому не в радость, кроме разве что сатаны, уверенно забирающего себе их души – потому что с покаянием они, по алчности своей, всегда запаздывают, – да еще наследников. В особенности тем, кого они при жизни больше всего терзали и мучили, не достается по их кончине ни гроша, ни полушки.

И все это, сколь бы постыдно оно само по себе ни было, еще далеко не столь постыдно, как повсеместный обычай воспевать с поистине детским простодушием подвиги архиразбойников, всячески их извиняя и приукрашивая. Рассказывают о них, будто в притязаниях своих они скромны, пекутся о малых сих, в особенности о стариках, и служат добрым примером молодому поколению. На самом же деле они готовы по камешку и по щепке разнести и сожрать дом вдовицы, не побрезговав и сиротской плотью, и в этом отношении – да и не только в этом – в тысячу раз злее и подлее, нежели евреи, которым закон их Бога как-никак дозволяет заниматься ростовщичеством и обирать всех, кто не придерживается их веры. А архиразбойники-то все до единого христиане! Поэтому остается только воззвать к господу нашему Иисусу Христу, моля его даровать им да и нам тоже свою милость – при том, конечно, условии, что и они и мы найдем в себе силы ступить на тропу праведной жизни. Аминь.

У всех пороков есть свой срок.

А срок прошел – исчез порок.

Одна лишь алчность – вот уж точно —

И бесконечна и бессрочна.

Вот деньги в рост идут, а честь?

Да нет ее, коль деньги есть.

19

Страшная месть греховоднику

Один мужик, большой болтун да и попросту болван, только и делал, что похвалялся красотой и благонравием своей молодой жены. Добавлял он также, что любит ее с такой силою, что даже мысль о том, будто кто-то другой посмеет к ней притронуться, представляется ему совершенно невыносимою. И вот однажды шел он с супругою по лесу и повстречался с каким-то всадником – то ли рыцарем, то ли разбойником. Тому немедленно захотелось овладеть красавицей, пусть и силой. И как захотел, так и сделал. А перед тем расстелил на земле свой плащ, поставил на него коня и велел мужику: «Держи его под уздцы, да смотри, чтобы он не сошел с плаща ни на пядь, не то я тебе башку оторву». Когда разбойник, добившись своего, умчался прочь, молодая принялась бранить своего благоверного за трусость и малодушие и упрекать его в том, что у него недостало мужества оказать насильнику сопротивление. «Да что ты говоришь! – обиделся мужик. – Ты на меня сущую напраслину возводишь! Разве ты не слыхала, как он приказал мне не отпускать коня с плаща ни на пядь? Так вот, я ослушался этого приказа добрую сотню раз, я коня еще и подталкивал, – и, сопротивляясь таким образом, плащ ему порядочно испоганил».

20

Про то, как кривой женился

Один одноглазый приглядел себе красивую невесту. И почему-то решил, что раз уж она хороша собой, то непременно должна быть и благонравна и, уж понятно, целомудренна. Однако же все оказалось прямо наоборот. Да была она к тому же на редкость сварлива, – и, услышав от нее в одной ссоре немало бранных и обидных слов, кривой осерчал, обругал ее в свой черед и вдобавок попрекнул тем, что не сберегла она до свадьбы своего девичьего достояния. «Да как ты смеешь попрекать меня этим! – воскликнула она. – Мало ли чего у меня недостает! У тебя вот недостает глаза – а я ничего об этом не говорю!» – «Да как ты можешь сравнивать, – совсем рассердившись, ответил муж. – Этого мне стыдиться нечего, потому что глаз я потерял в жаркой сече со злыми врагами и чести своей поэтому не уронил». – «Так и я, выходит, не уронила, – отвечала ему жена, – потому что невинность потеряла в жаркой сече с возлюбленными друзьями».

Что в злате главное? – Звенит! —

А в нареченной? – Внешний вид! —

Монеты проверяй на вес ты

И выбирай с умом невесту.

21

Почему папа римский, вступая на папский престол, меняет данное ему при крещении имя

Изо всех мошеннических и жульнических проделок, словно нарочно изобретенных для того, чтобы дьяволу было сподручней золотить миру его воловьи рога, вытекают, со всей неизбежностью, и последующие мошенничества – так, словно одна обезьяна, уцепившись за хвост другой, взбирается вверх на дерево. Когда во храм Божий наместником Христовым на земле был призван папа Сергий (и уже не первый на папском престоле носивший это имя), – а произошло это печальное недоразумение в лето Господне восемьсот сорок шестое, – Сергием он оказался единственно потому, что решил взять себе новое имя из-за крайнего неблагозвучия того, что было дано ему при крещении, равно как и несоответствия прежнего имени его новому святейшему сану. Нарекли же его, искупав в купели, именем Osроrci, что означает Поросенок, и с той поры, а может быть – и в силу такого примера, возник у римских пап (за крайне немногими исключениями) обычай, взойдя на папский престол, брать себе новое имя. Но, пожалуй, главная причина перемены имени состоит в том, что крещение налагает на окрещенного определенные обязательства по отношению к Господу нашему Иисусу Христу, – а христианское имя об этих обязательствах постоянно напоминает. Тогда как папы, взойдя на престол, желают от него отречься и над ним возвыситься – и вынуждены поэтому отныне зваться как-то иначе.

Тому, кто изменяет имя,

Пусть будет стыдно пред родными,

Они свершают тяжкий грех,

Ни в чем не ведая помех,

И все такие злодеяния

Заслуживают наказания.

22

Про папу по имени Агнесса

Женщина по имени Агнесса, ^[39]переодевшись в мужское платье и переняв мужские повадки, бежала во дни своей юности из Англии и вдвоем с любовником отправилась в Афины, чтобы изучить там греческий язык и греческую премудрость. После того как ей удалось, наряду с другими науками, превосходно изучить и христианское богословие, она, по-прежнему вдвоем с сожителем, поехала в Рим – и прослыла там, благодаря своей учености и остроумию, высокообразованным и боговдохновенным мужем (ибо все женские качества она сумела подавить в себе окончательно, по крайней мере – внешне). А после блаженной кончины папы Льва Четвертого, воспоследовавшей в лето от нашего окончательного спасения восемьсот пятьдесят восьмое, она была единогласно избрана новым папой. И лишь когда она просидела на папском престоле целых два года, начали понемногу просачиваться слухи о чудовищном мошенничестве, ибо папа римский не только понес от вышеупомянутого любовника, но и, с великими воплями, разрешился от бремени в разгар крестного хода, как раз между Священным холмом и церковью святого Клементия. Родами папа и умер – и был вместе со своим выблядком похоронен.

Мог ли Господь Бог преподать папистам урок более очевидный своего презрения к ним, мог ли заклеймить их стыдом и позором сильнее, нежели допустив избрание в папы римские особы женского пола? Но католикам хоть плюй в глаза, им все божья роса; для глухих две обедни не служат лишь потому, что и двух им мало; короче говоря: живости ума у них не больше, чем живости тела у египетской мумии.

Но чтобы не торчало, как бельмо в глазу, напоминание от тогдашнем позоре, папы римские, эти якобы пастыри рода человеческого, и по сей день, в ходе шествий и процессий, старательно и стыдливо избегают некоторых улочек. А чтобы не допустить повторения эдакой срамотищи, изобрели еще и такой обряд: новоизбранный папа – по свидетельству очень и очень многих – должен опуститься в соборе святого Петра на особый стул с дыркою посредине и дать тамошнему дьякону, потрогав, убедиться в наличии у него мужского естества.

Где филин есть, там и сова.

Что ж до различья естества,

То так устроил сатана,

Что разница не всем видна.

23

Про то, как епископа Майнцского съели мыши ^[40]

В окрестностях Бингена на Рейне до сих пор еще можно увидеть высокую башню, именуемую Мышиной. Названием же своим она, как рассказывают, обязана такой истории: во времена великого императора Оттона, ^[41]а именно в лето Господне шестьсот четырнадцатое, сидел в Майнце епископом человек по имени Гатто. ^[42]И случилась при нем великая засуха, и начался голод, и бедные люди принялись просить подаяния. И собрал Гатто большую толпу народа в своем амбаре – и сжег их там заживо. И объяснил свое злодеяние так: «Бедные люди все равно что мыши. Жрут хлеб, а проку от них никакого». Господь Бог наш, однако же, не оставил негодного епископа безнаказанным и повелел мышам в несметных количествах врываться к нему в дом, не давать ему ни минуты покоя и угрожать ему тем, что они собираются съесть его живьем. В великом страхе бежал Гатто в вышеназванную башню, желая схорониться там от напасти, но не ушел от Божьего гнева: мыши, переплыв Рейн, ворвались к нему в башню, загрызли его и съели.

Чем ты всесильней и всевластней,

Тем и вина твоя ужасней.

Злодея Гатто смерть нашла

В отместку за его дела.

24

Про то, что за тварь такая монах и откуда она взялась

Поскольку сатана во всем подражает Господу нашему, а верней сказать, передразнивает Его, подменяя доброе злым, решил и он, в свой черед, создать человека. Взял поэтому кучу грязи, наляпал ее на камень, да только не узнал или же позабыл заветное слово, при помощи которого Бог сотворил человека, и вместо «Встань» сказал «Дрянь», – и вследствие этого появилась на свет страннейшая личность, большерукая и большеногая, с широкой спиной и отвислым брюхом, с жирными плечами и с бычьей шеей. А шею эту венчала на шутовской лад пробритая голова с ненасытным губастым ртом, надутыми лиловыми щеками и вытаращенными глазами. Увидев это омерзительное чудище, горе творец впал в великий гнев и воскликнул: «Да пропади ты пропадом, дрянь ты эдакая, бесплодная моя работенка!» И все же черт попытался было пристроить уродца к какому-нибудь путному занятию, а то и ремеслу, – но и здесь все его усилия пошли прахом: ублюдок оказался решительно ни на что не годен. Раз не годен, то и кормить его незачем, решил сатана. Взял он кусок грубой серой ткани, проделал посредине дыру и нахлобучил этот наряд на шею своему исчадию. Подпоясал его затем веревкой, водрузил на плечи нищую суму двойного по сравнению с обыкновенным размера да и прогнал прочь, велев самому заботиться о собственном пропитании. Когда ублюдок пришел за подаянием в соседнюю деревню, и стар и мал бросились от него врассыпную куда глаза глядят, потому что сия нелепая фигура их не только изумляла и потешала, но и изрядно пугала. И хотя с тех пор люди к нему помаленьку попривыкли, никто из них так и не смог выяснить его имени. Да такого у него на самом деле и не было – вплоть до самого недавнего времени. А вот в наши дни припожаловал он в одну деревню в обеденный час, да как раз когда с пастбища гнали стадо, – и деревенский бык грозно замычал на него, причем с такой злостью, что и бычья глотка на этом надорвалась и издала в конце концов жалкий хрип. На слух это было так: «Мму… ммо… монх… мму… ммо… монх…» И детишки тут же подхватили: «Монах! Монах! Наш бык его знает! Это монах! Бык назвал его монахом!» И с тех пор люди кличут его монахом.

К этой истории предки наши присовокупили и стишок, из которого видно да и слышно тоже, сильно ли пришлась им по вкусу монашеская братия и бессовестная, бесстыдная жизнь, которую она ведет.

Не зря же папство связано с монашеством столь тесными узами, ведь и само оно обращено противу Господа нашего и его Слова. Значит, и монахи были и остаются исчадиями Сатаны.

Что такое монах?

Вот ответ:

Человеку он вечно во вред.

Мастер строить гнусные ковы.

Охотник отпирать чужие засовы.

Покровитель блуда.

Осквернитель чуда.

Грешник Христов.

Угодник для жен и вдов.

Святотатец, вор, подлец

И бессовестнейший лжец.

25

Еще о монахах

Нескольким молодым монахам, только что посвященным в послушники, задали однажды вопрос, не доводилось ли им еще затаскивать хорошеньких девиц к себе в кельи. «Да как же можно! – всерьез ответили добропорядочные юноши. – Эдакое нам разрешат не раньше, чем мы станем священниками и аббатами». Вот каковы нравы у них в монастыре и вот с каким бесстыдством они обнаружились! Будь эти юноши праведными монахами, им надлежало бы и вести себя, и помышлять куда благопристойней. Да только не зря же сказано:

Монашек чист, пока он в хоре

Стоит, воздевши очи горе,

Или над Библией сидит.

А в бане – от него разит

Козлом и всяким прочим гадом,

Так что никто не сядет рядом.

26

Расторопность некоего лекаря

В Урбино проживал один лекарь, в равной мере и с одинаковым усердием занимавшийся и лечением ран (резаных, колотых и стреляных), и очищением кошельков своих пациентов. И звали его мастером Серафином. И пришел к нему мужик, которому выбили глаз, и спросил, как этому горю помочь. И хотя мастер сразу же заметил и понял, что несчастному ничем уже не поможешь и не след тратить на это дело силы и знания, он тем не менее принялся утешать больного, стремясь оставить его не только без глаза, но и без денег. Серафин обещал мужику вылечить его за пять или шесть дней, потребовав за то изрядную сумму, причем половину ее – в задаток, остальное же – по частям ежедневно, в течение всего лечения. Когда мужик отдал лекарю все свое добро, а обещанное облегчение все не наступало и наступить вроде бы не собиралось, он наконец возроптал и заявил врачевателю, что ему ничуть не становится лучше и, более того, ему сейчас уже кажется, что никакого глаза у него никогда и не было. Поняв, что дальше обводить мужика вокруг пальца не удастся, мастер Серафин промолвил: «Терпение, братец, терпение. Ты потерял глаз – и тут уж, как говорится, любая медицина бессильна. Но мы с Божьей помощью боремся за то, чтобы ты не потерял и второго». Подобное увещание сильно огорчило несчастного, он принялся плакать и стенать, а затем заговорил следующим образом: «Мастер, вы хитростью и со злым умыслом выманили у меня все мои деньги, и я пойду искать на вас управу к нашему герцогу». Эта угроза рассердила Серафина да и встревожила тоже, и, чтобы выбраться из неприятности, он сказал: «А что ж ты думаешь, мне следовало даром терпеть тебя в моем доме? И тратить на тебя время? И выносить твой мерзкий вид, и перевязывать твои смрадные раны? Или ты думаешь, что я зря спас твой второй глаз? Или ты полагаешь – а, видать по всему, это так, иначе ты не бранил бы меня, – что Господу Богу нашему понравилось бы, если бы у тебя остались в целости и сохранности оба глаза, словно у какого-нибудь князя, или барона, или честного бюргера? Тогда ты сильно ошибаешься, поэтому проваливай-ка отсюда, да поживей!» Ярость лекаря настолько напугала бедного мужика, что он почел за благо ретироваться подобру-поздорову и так и не обратился к герцогу с жалобой на врачевателя.

Роптать – вот доля бедняка,

Но слез цена невысока.

Одним мошенникам почет.

Одним мошенникам доход.

А врач – мошенник, да такой,

Что ходит с полною мошной

И ждет, чтоб отощал больной.

27

О плотнике и ножовщике

Плотник Йост Хан был человеком на редкость раздражительным. И вот работал он однажды со своими подмастерьями на одного заказчика в Касселе, и притащили они в переулок здоровенную балку, пядей сорока, а то и пятидесяти, закрепили ее на месте и приготовились с утра над ней работать. А всю ночь лил дождь, и с утра на улице была страшная грязища. И ножовщик Йост Фрайберг, здоровенный и тучный детина, которому случилось с утра пройти по переулку, взгромоздился на балку грязными сапожищами и протопал по ней из конца в конец, порядочно ее при этом перепачкав. Йост Хан, конечно же, сразу пришел в бешенство, с топором в руке подступился к ножовщику и заявил ему: «Знаешь что, дружище Йост! Не будь мы с тобой в таких добрых отношениях, я бы этого тебе ни в жизнь не спустил! Мало, что ли, тебе было места и рядом с балкой». – «Ну-ну, – ответил ножовщик, – стоит ли нам с тобой из-за таких пустяков ссориться? А ежели я сгоряча поступил неправильно, так это дело поправимое». И с этими словами опять поднялся на балку, прошагал по ней из конца в конец в обратном направлении, сошел наземь и вернулся к тому месту, где поджидал его плотник, уже по мостовой.

И нечего было Йосту Хану возразить ему на это. Его вокруг пальца обвели, но сделали все в точности как он велел.

Когда задуманное зло

Добро в итоге принесло,

То всем, считайте, повезло.

28

О начале чумы

Поучительная история

В одном из отдаленнейших и ничтожнейших городов в местности Дельфинат ^[43]обитала некогда замечательно красивая юная девица, внешность которой будила во многих нечистые помыслы, да только никому она не уступала и уступать не собиралась – то ли страшась неминуемого бесчестья, то ли тяжелой отцовской руки. А между тем случилось так, что наслал Господь на те края страшную болезнь, не пощадив ни местечка, где жила красавица, ни ее самое. И отправилась она к старой сводне (а кормящихся этим ремеслом в Дельфинате немало) и сказала ей примерно следующее: «Дорогая моя тетушка! не могу не пожаловаться вам на то, что и я заболела этой опасной болезнью. В особенности же мне становится жалко и стыдно, как только вспомню, скольким красивым и благовоспитанным молодым людям, влюблявшимся в меня и выказывавшим мне знаки всяческого почтения, я, по неразумию своему, отказала, меж тем как нынче придется мне в юном и цветущем возрасте умереть, с ними не повидавшись и не дав им своего согласия».

Старуха сразу же смекнула, как эти жалобы понимать и чего именно хочет юная красавица; ответ же ее был таков: пусть только несчастная назовет ей имя или же имена ею отвергнутых, а о том, как их разыскать, она уж позаботится; и после того, как имя было названо, спустя совсем недолгое время, предстал перед больною девицей красивый и статный молодой купец. И хотя старуха не скрыла от него ни причины свиданья, ни болезни девицы, красота и обаяние больной покорили его настолько, что предался он долгожданным любовным утехам со всем пылом и без малейшего страха перед опасностью заразиться. После того как молодой купец удалился, любовный пламень, сжигавший несчастное создание, еще не погас – и девица призвала к себе еще одного воздыхателя, а затем, после его ухода, и третьего; причем все трое обнимали и ласкали ее прелестное молодое тело не только с рвением, но и с превеликим тщанием, не упуская буквально ни местечка, как это сыздавна принято при подобных свиданиях и считается во время оных допустимым и человечным; и, рассказывают (да так оно скорее всего и было), что, оставшись после вышеописанного времяпрепровождения наедине сама с собой, девица начала сильно потеть, чумные бубоны, знаменовавшие ее болезнь, полопались один за другим и исчезли – и она окончательно выздоровела. Что же касается ее возлюбленных, то все трое пали жертвой чумы в течение нескольких дней.

Блудницы дольше всех живут.

Мы с вами наблюдали тут,

Как от болезни лечит блуд.

И все же мы сей курс леченья

Вменим красотке в прегрешенье,

Которая, тройным грехом

Простясь не с жизнью, а с дружком,

Греха не видит вовсе в том.

29

Про то, как дитя выдало матушку

Некоторое время назад проживал в Пикардии, в одном хорошо известном городе, чрезвычайно богатый купец, ведший торговлю по всей Франции, в том числе, разумеется, и в Париже. И вот однажды, собираясь, по купеческому обыкновению своему, в дальнюю дорогу, обратился он к своей юной красотке жене с тщательными наставлениями о том, как ей надлежит в его отсутствие управляться с делами, а главное, как себя вести. Прежде всего заповедал он ей избегать шумного общества и не пускаться ни с кем ни в какие пересуды, чтобы в свою очередь не стать предметом таковых, как это зачастую бывает с молодыми особами. Одним словом, велел ей не бесчестить доброго имени. И был у него сынок лет четырех, но куда бойчей и шустрей, чем прочие мальчики в таком возрасте. Отец любил сына и сейчас, перед отъездом, оставшись с ним наедине и взяв малыша на руки, с нежностью произнес: «Ну, сыночек, а что привезти тебе из Парижа?» – «Ах, папочка, да уж привези непременно что-нибудь получше!» – «Так и сделаю, – пообещал купец, – но и ты, милый, сделай то, что я тебе велю. Пока меня не будет, смотри хорошенько по сторонам да запоминай, кто к твоей матери ходит и о чем они разговаривают. А когда я вернусь, ты мне все это потихоньку доложишь, а матери мы и говорить-то ничего об этом не будем». После чего простился с молодой женой, как это принято промежду супругами, и поехал своей дорогой. А женушка, оставшись одна, тут же послала за попиком, давним своим любовником, и принялся он ее, как умел, утешать, присутствием несмышленыша нисколько не тяготясь. Но неверная жена преотлично понимала, что муж оставил в доме доглядчика, и даже догадывалась, кого именно. Поэтому она сказала сыну следующее: «Знаешь, сыночек, когда папочка вернется и спросит у тебя, кто в его отсутствие спал в моей постели, ответь ему, пожалуйста, что никого там не было! Только Господь Бог и родной сыночек, а больше никого. Понял? И за это я подарю тебе кое-что хорошее да и кое-чего вкусненького добавлю. Ну а если не послушаешься, тогда я тебя как следует выпорю». И малыш пообещал ей поступить как велено.

Едва только купец, воротясь, переступил порог собственного дома, сын бросился к нему и, по ребячьему правилу, первым делом спросил, что ему привезли. «Да уж кое-что хорошее, – ответил отец. – Но скажи мне сначала, кто приходил к нам в дом, пока меня не было, и кто оставался спать с твоей мамочкой». – «Никто! – ответил мальчик. – Только Господь Бог и я!» Подобная весть привела купца в отменное расположение духа. Он обнял и от души приласкал молодую супругу, поскольку, как он решил, она придерживалась его наставлений строго и целомудренно.

Ну а что было дальше? Купец пригласил попика к себе домой на завтрак, привел его, усадил за стол и велел сыну поздороваться со священником за руку. Что тот и проделал, при этом ласково улыбаясь. «А знаешь ли ты, кто это? – спросил купец. – Ты знаешь этого господина?» – «А как же! – откликнулся сын. – Это же наш Господь Бог. Это он спал с мамочкой, пока ты был в отъезде!»

Неверная жена, понятно, сильно перепугалась, но решила не подавать виду, что поймана с поличным, и с притворным смехом воскликнула: «Ай, да не слушайте вы этого дурачка! Как-то ночью ему приснился наш священник в образе Господа Бога, и он тотчас же рассказал мне об этом. А сейчас увидел священника и решил, что это и есть Господь Бог». Такой ответ до некоторой степени утешил и успокоил купца, хотя досады и подозрений до конца не развеял.