Текст книги "Прислушайтесь к городу…"
Автор книги: Михаил Емцев
Соавторы: Анатолий Безуглов,Александр Кулешов,Сергей Устинов,Ирина Стрелкова,Игорь Скорин,Василий Голышкин,Сергей Львов,Михаил Степичев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
«У участкового двести функций», – шутят коллеги. Может быть… Савин видит главное: каждого человека. «Я установил для себя, – рассказывает он, – твердый порядок: ежедневно обходить весь участок, посещать три-четыре квартиры, беседовать с жителями. Доверительно, без спешки. О чем? О порядке в доме, во дворе, поведении отдельных граждан». У жителей крепнет чувство хозяев микрорайона.
Мельниченко всесторонне проанализировал практику работы Савина. Конечно, инспектора у них выполняют ряд функций иного характера. Но подход, стиль – те же. Внимание к человеку, забота о нем, личный пример во всем, ни малейших отклонений от уставных требований службы, законности. На этом учатся и рядовые милиционеры. Сначала в малом, а потом и в большом, главном. И растут, совершенствуются, идут наравне с наставником. Обо всем этом и шла речь на встрече с инспекторами, сотрудниками управления, звучал призыв показать пример савинской работы…
Вечер встречи поколений стал памятным, и к нему солдаты правопорядка готовились особенно тщательно. К молодежи пришли ветераны милиции, грудь которых украшают боевые ордена и медали, врученные за несгибаемое мужество и героизм. Молодые с восхищением слушали их, стараясь сердцем прикоснуться к подвигам ветеранов, сверить свои дела и поступки с их жизнью. Майор Мельниченко с волнением наблюдал за этой знаменательной встречей, чутко слушал волнующие слова двух поколений милиционеров. Когда расходились, он услышал слова: «Такую встречу долго не забудешь».
Обсуждая итоги подобных мероприятий, прошедших в отделениях милиции, работники политчасти и члены парткома пришли к выводу: проводить регулярно встречи «Герои среди нас», нацеливая их на воспитание у молодежи мужества и верности своей Родине, высокой идейности, боевых революционных качеств. В эту работу активно включился совет ветеранов.
Приглашали воспитанников московской милиции, Героев Советского Союза, ветеранов войны и труда.
– Надо с молодыми побеседовать, – соглашались они. – Сами помним, когда начинали службу, то восторженно ловили каждое слово людей долга и отваги, которые, встретившись лицом к лицу с преступниками, побеждали их.
Ленинские комнаты, в которых обычно проходили встречи, заполнялись до отказа. Перед ними был такой же, как они, человек в милицейской форме, веселый, простой, остроумный, а вот поднялся на подвиг, о котором узнала вся страна.
«Подвиг длился всего три минуты, – этими словами начали рассказ офицеры, побывавшие в Академии МВД, где служит Александр Попрядухин. – А готовился он к нему всю жизнь. Преступники были окружены в самолете, который они хотели угнать с аэродрома. Надо было их взять. И взять так, чтобы не пострадали находившиеся в салоне пассажиры.
Скрытно, слившись с землей, подтянулась группа захвата к самолету. Над головой свистели пули, но они не задевали ловких, находчивых бойцов, готовившихся к штурму. Жизнь людей в опасности. Стремление спасти их давало необыкновенную силу и смелость. Александр ближе всех был к входной двери и ждал мгновения, когда она чуть-чуть приоткроется. Долгими казались эти минуты. И когда немного приоткрылась дверь, Александр Попрядухин стрелой ринулся вперед, приняв огонь на себя. Он шел первым. Так требовал долг коммуниста. Пули прошли мимо. Следом за Попрядухиным в дверь вихрем влетели его товарищи, и преступники мгновенно были обезоружены».
Подвиг героя глубоко затронул сердца молодых бойцов, вступивших в ряды стражей порядка и законности.
Как-то по рекомендации коллектива одного из предприятий в управление прибыл высокий широкоплечий парень в армейской форме. На его гимнастерке был орден Красной Звезды.
– Сержант Самылкин, – отчеканил он.
– Рады пополнению, – говорили товарищи, тепло встречая воина, служившего в составе ограниченного контингента наших войск в Афганистане. Майор Мельниченко обстоятельно поговорил с ним, помог решить некоторые бытовые вопросы.
– Готов завтра на дежурство, – сказал на прощанье сержант.
Самылкина назначили командиром подразделения, и оно вскоре стало передовым, а сам командир задержал опасного преступника. Политработники стали приглашать для встреч воинов-героев, несших службу на афганской земле. Стройные, подтянутые, с боевыми орденами и медалями, они вызывают чувство гордости. Все они, придя из армии, теперь служат в милиции, показывая образец выполнения долга солдатами правопорядка.
Живое слово ветеранов о мужественных советских солдатах и офицерах, участниках Великой Отечественной войны, воспоминания о действиях краснознаменной московской милиции в военные годы глубоко волнуют молодежь. Работники политчасти вместе с комитетом комсомола к таким встречам готовят документальные материалы, фотомонтажи, выставки произведений самодеятельных художников. Библиотека, которая весьма популярна в милицейском городке, подбирает интересные книги, проводит читательские конференции. Рядом с героями-милиционерами первых лет революции, Великой Отечественной войны на занятиях в беседах раскрываются подвиги сотрудников милиции сегодняшних дней, такие, как кавалера ордена Красной Звезды милиционера Г. Щукина, С. Никулина, пролившего кровь в солнечный день осени 1984 года. Прав был поэт, написавший о милиции:
Просто будни у них —
грозовые.
В час, когда не слышна
война,
Получают они
ордена
И ранения пулевые…
В трудные дни войны, когда враг подходил к столице, милиция дружно встала против гитлеровских войск. Ее воспитанники шли разведчиками в тыл врага, в партизанские отряды. Навечно зачислен в список личного состава 66-го отделения старшина Герой Советского Союза Иван Кирик. В рукопашной схватке он спас командира роты, прикрыв его своей грудью. Сегодня с волнением несут службу милиционеры возле памятника Пушкину, на посту, носящем имя Героя Советского Союза Дмитрия Шурпенко. В Ленинских комнатах новички подолгу стоят перед картиной, на которой изображен сотрудник МУРа Михаил Немцов, поражающий противотанковой гранатой гитлеровцев. Он сражался до последнего патрона. Когда к партизану бросились разъяренные враги, он взорвал гранату – погиб сам, но и сразил десятки фашистов…
Славные традиции живут и крепнут. Взгляд сотрудников милиции устремлен вперед. Идет борьба за повышение культуры в службе, соблюдение законности, совершенствование оперативности. Ее возглавляют коммунисты и комсомольцы. Работа становится все более предметной, теснее увязывается с задачами дня.
Работники политчасти усилили внимание к уголовному розыску, мобилизовали его сотрудников на повышение эффективности действий, способствующих раскрытию преступлений. Этот вопрос обсуждался на заседании парткома. Говорили остро о том, что всегда надо знать истинную картину, не бояться, что «лишняя цифра» испортит отчетность.
Руководству управления и политчасти немало пришлось поработать по перестройке службы БХСС. С некоторыми работниками пришлось расстаться. Политработники, все коммунисты помогли новым работникам быстрее найти свое место в строю. В целом же обостряется чувство боевитости, нетерпимости к расхитителям социалистической собственности. Не только выявляются жулики, но и ведется работа среди тех, кто вовремя не схватил за руку расхитителей. Пример тут показывают политотдельцы. Так было после операции, проведенной группой офицера-коммуниста Верзилина.
Двое работников плодоовощной базы задумали сбыть тонну лимонов на сторону. Вместо картофеля погрузили лимоны. В воротах их машину с «левой» продукцией без задержки пропустили. На другой день преступная группа была задержана работниками службы БХСС.
– Ну а дальше что? – спросили в политотделе.
– Идет следствие, будут судить.
– Этого мало. Вы не задумывались, сколько людей знали или подозревали об афере? Почему они не сигнализировали? Где их совесть? Пусть коммунисты базы и магазина, наши сотрудники поговорят с этими людьми. Бдительности, ответственности за народное добро надо учить на примерах.
Понурив голову, слушали работники торговли сообщение о случившемся. Кое-кто сказал, что ничего не знал, другие же каялись в своей беспечности, говорили: «Это будет нам уроком…»
Поздно заканчивается рабочий день у политработников. Кажется, днем зря не тратят ни одной минуты, но дело требует еще большего. Часто приходится бывать в общежитиях. Там живет в основном молодежь, и политработникам в свободное время можно поговорить с товарищами, помочь в организации встреч с подшефными коллективами, артистами, писателями, художниками. Да и на месте лучше видишь, какие бытовые вопросы надо неотложно решать. И политработники прихватывают вечерние часы, но им, прошедшим серьезную политическую школу – в свое время работали и у станков, и на главном конвейере автозавода, в органах МВД, в райкомах и горкоме партии, это не в тягость. О какой усталости может идти речь, когда поставленную партией сложную задачу надо решить в кратчайшие сроки! И политсостав, большой отряд коммунистов работают в напряженном темпе.
Многое им дают встречи и беседы в райкомах партии, в политотделе. Рассказывают о своей работе, формировании стиля деятельности, возникающих проблемах. На волнующие вопросы тут же получают ответы, в том числе и на острые, трудные. Идет разговор об усилении связей коммунистов предприятий и милиции, более тесном содружестве с народными дружинниками.
…Обсудив с начальником управления Михаилом Алексеевичем Ерошкиным итоги дня, назревшие задачи на завтра, майор Мельниченко собрался уходить.
– Домой?
– Нет, хочу проехать в метро. Как там наши товарищи на постах?
– Желаю успеха, – пожал руку Михаил Алексеевич.
С добрым настроением поехал майор по городу. В руководстве управления утвердились добрые отношения взаимопонимания, принципиальности. В прошлом политработник, начальник управления хорошо понимает заботы и нужды сотрудников политчасти, внимательно относится к их предложениям, помогает в работе.
Останавливаясь на станциях, Александр Васильевич говорил с постовыми, встретился с замполитом отделения Михаилом Федоровичем Луциком – опытным воспитателем, глубоко знающим службу, интересным пропагандистом. Разговор с ним затянулся, он был взаимно полезным. Завтра Луцик дежурит в общежитии, и сейчас они договорились с ним о неотложных делах.
Было уже поздно. Дома ждут. Жена, наверное, еще не спит, готовится к работе, она пошла по следам мужа, недавно заочно закончила Академию МВД. Не мог, конечно, Мельниченко миновать станцию «Проспект Мира», ведь здесь сегодня несет службу Сергей Никулин.
Как всегда, постовой издали узнал майора, пошел ему навстречу. Дежурство у Никулина шло нормально, рана уже не беспокоила. Провожая, постовой задержался недалеко от эскалатора:
– Товарищ майор, у меня есть вопрос…
– Слушаю.
– Думаю о вступлении в партию. Как вы считаете? Не рано еще?
Мельниченко положил руку на плечо Сергея, глянул в его взволнованные глаза. В них чувствовалась сыновняя верность и надежда.
– Думаю, пора… Первое испытание, вы уже выдержали…
Василий Голышкин
ОДНАЖДЫ И НАВСЕГДА
Страницы жизни капитана милиции, старшего участкового инспектора Ивана ПАРШЕНКОВА
В озере тонул мальчик. Другой мальчик, ехавший по берегу озера на велосипеде, не сразу это понял. Да ему и в голову не могло прийти, что кто-то из его деревенских сверстников, заядлых ныряльщиков и пловцов, может так вот, запросто утонуть в озере. Просто забавляется: то нырнет, то вынырнет, а для вящей убедительности, чтобы напугать его, велосипедиста, пускает в воде-пузыри. Полезешь спасать, а он тебе кукиш под нос: «Обманули дурака на четыре кулака, всем по ириске, дураку очистки». Он крутанул педаль, чтобы катить дальше, но истошный, взахлеб крик заставил его тут же придать педали обратный ход. Велосипед, лишенный движения, взбрыкнул, как конь, и выбросил седока на пожухлую августовскую траву. Седок вскочил и в чем был «ласточкой» с берега сиганул в воду. Подплыл к тонущему, схватил за волосы и выволок на берег. Как он дрожал, спасенный. Как рыскал глазами вокруг, все еще не веря, что жив, жив, жив… Осознав наконец это, он, даже не взглянув на спасителя, вскарабкался на крутой бережок и, качаясь, как тополек на ветру, поплелся в деревню. «С днем рождения», мысленно вдогонку послал ему спаситель, ничуть не обидевшись, что его забыли поблагодарить. Пережить такое… Простительная забывчивость.
Поднял велосипед и уже занес ногу, как вдруг увидел рыжую шляпу, пирожком торчащую в прибрежных кустах. Кто такой? Чья шляпа? Он пригнулся и разглядел мышиное личико молодого человека с усиками. И усики были какие-то мышиные, не усики – ниточки. Удивило личико восковой белизны: чистенькое, безучастное ко всему происходящему, оживлявшееся лишь в тот миг, когда поплавок, который он гипнотизировал мышиными глазками, начинал подавать признаки жизни. Человек был нездешний. Но, здешний, не здешний, не мог же он не видеть или, по крайности, не слышать тонущего. Может, глухой? Спаситель свистнул. Шляпа обернулась. Не глухой. Спаситель вскочил на велосипед и погнал домой, размышляя над тем, что делит людей на храбрецов и трусов? В том, что шляпа трус, он не сомневался. Не спасти тонущего… Но вот почему он такой? Откуда вообще берутся трусы? И что делает одних трусами, а других храбрецами?
С этим вопросом к отцу и обратился, когда тот под вечер пришел домой.
Отец, не старый еще, но усталый до того, что казался старым, был для него мерой всех вещей – ума, честности, трудолюбия, отваги и всех прочих доблестей, какими наделили людей книжки. А книжки мальчик любил без памяти и верил им, как тому же отцу, который, по словам матери, за всю жизнь не сказал слова неправды. Как-то та же мать прочитала ему про репку. Выслушав чтение, мальчик впервые внес в книжку свой корректив:
– Это не про деда книжка. Это про моего папу.
– Как так? – удивилась мать.
– Про папу, – стоял на своем мальчик, – только он не репу вытаскивает, а колхоз.
Мать рассмеялась и согласилась с сыном. Время шло послевоенное, трудное, и отцу, председателю артели, из последних сил приходилось вытаскивать колхоз.
На вопрос сына, что делает одних трусами, а других храбрецами, отец ответил так:
– Сознательность. Она всему эталон. Сознает человек свой долг, он собой пожертвует, а другого спасет. Не сознает – в кусты спрячется, как твоя Шляпа. Ты-то не из таковских? – отец улыбнулся.
Мальчик все равно вспыхнул. А ведь мог и не вспыхивать. Мог просто рассказать отцу о том, как спас утопающего. Но не счел это возможным. Хвастовство в семье не поощрялось. Но и утаить шила в мешке никому еще не удалось.
Утром Родионовка узнала: председательский Ванька утопающего спас. Выдал сам утопающий. Сыну Ивану спасибо за спасенного. Отцу – Николаю Захаровичу Паршенкову – спасибо за сына.
Как-то под вечер в зимнюю пору заржала под окном лошадь.
– Отец! – в семь голосов возвестила семья.
Мать глянула на ходики:
– Рано отцу быть. Должно, из Тамбова кто.
Дверь распахнулась, и в хату нетвердой походкой, скрывая лицо руками, вошел отец. В глазах у детей тревога. Мать изменилась в лице: напоили! Отец сел за стол, отвел руки, и семья ахнула. Все лицо в кровоподтеках.
– Разбился? – взвыла мать.
– Потом, – отмахнулся отец, – промой и перевяжи.
…На него напали внезапно, с двух сторон, из-за сугробов, когда он не спеша погонял конягу. Напали молча и били молча, пряча лица в воротниках овчинных полушубков. Но он, и не видя лиц, знал, кто это: дезертиры и дармоеды, которых он ненавидел наравне с фашистами, битыми им на войне. Он отбивался, как мог. Но не сам себя спас. Его выручил верный коняга. Вдруг понес, напуганный шумом свалки, и разбросал нападавших по снежному полю.
Два сына, два богатыря, и богатыренок младший, выслушав отца, молча встали и шагнули к двери.
– Куда это? – спросил отец. Братья, насупившись, молчали. – Понимаю, – кивнул отец, – за меня мстить. Отбой, мстители! С ними милиция разберется. Тут дело политическое, государственное. Зло живуче. Подобру-поздорову оно не уйдет из жизни. И без милиции нам с вами с ним не сладить.
Так впервые, по-серьезному вошла в жизнь Вани Паршенкова, богатыренка, милиция, которой, если не лукавить, сам Ваня безотчетно боялся. Потом, став милиционером и прослужив в органах правопорядка немалое число лет, он не раз с улыбкой вспомнит об этой своей боязни. Бояться милиции… Да если и есть на свете сила, которой меньше всего следует бояться, то это именно милиция.
Детство ранимо. И всякая боль, пережитая в детстве, зарубка на всю жизнь. Первой такой страшной зарубкой была смерть матери. Умерла главная труженица семьи, и на долю младшего пала большая доля домашних забот. Старшие – братья и сестры – один за другим выходили в люди и покидали родной очаг.
Дом – колхоз – школа. Это на годы стало треугольником его жизни, в котором он и крутился как белка в колесе, всюду успевая и ведя за собой других. Он никогда не добивался лидерства. И не кулаки, а добродушие было его избирателем в вожаки деревенской детворы. Куда он, туда и они. Но в колхозный сад – никогда. Курить? Он как-то попробовал да и попался на глаза крутому на расправу отцу…
– Курнем, – не раз потом предлагали ребята.
Он мрачно отшучивался:
– Не… Ремнем пахнет.
И больше никогда не курил, запомнив отцово:
– Еще курнешь, снова получишь.
Потом, учась в школе милиции, он услышит с кафедры:
– Неотвратимость наказания – важней самого наказания.
Первым сформулировал это отец.
У детства ноги долги. Не успеешь сказать школе «здравствуй», как вскоре говоришь «прощай».
Десятый класс. Выпускной. И большая, большая жизнь впереди, которая, как золотая рыбка, может удовлетворить любое твое желание, скажи только, кем ты хочешь стать, и желание твое непременно исполнится. Кем же хочет быть он, Ваня Паршенков? А хочет он быть военным. Почему? А потому, что во все годы учения не по принуждению, а по характеру с готовностью подчинялся установленному порядку. «Ваня – дисциплина, – шутили одноклассники. И всерьез добавляли: – Таких армия любит».
С тех пор и засело в голове: «Армия…»
С отцом поделился:
– Отслужу срочную, в армии останусь.
– Там видно будет, – остудил сына отец, – подумай лучше, кем в армию пойдешь?
– Самим собой, – сказал Ваня. – Кем же еще?
– Так, ясно, – игнорируя вопрос, сказал отец, – нахлебником значит?
– Я? – Ваня изумлен.
– А кем же еще? – кидал вопросы отец. – Что ты принесешь в армию? Какую такую специальность? Не шофер, не радист, не парашютист. На вот меня, армия, бери и учи. Армия, ясно, научит. А ты ей до призыва помоги.
– Всему не научишься, – приуныл Ваня.
– Всего и не надо, – сказал отец. – Шофером пойдешь. Колхоз обучит.
И Ваня Паршенков как сел за баранку в первый день армейской службы, так и не выпускал ее до самого увольнения в запас.
Армии никто никогда не хулит. Школа жизни. Кто прошел эту школу, тот человек! Армия и Ивану Паршенкову помогла утвердиться в этом высоком на земле звании – человек.
И вот он на гражданке. Кем быть? Вопроса нет, шофером. Где жить? Сестра зовет под Москву. Туда и поехал, не подозревая, как некоторые события его прошлой жизни отзовутся на его дальнейшей судьбе. А было вот что. В интернате, где он жил, когда учился в старших классах школы, стали пропадать из ларька без продавца деньги. То рубль пропадет, то два, а то целая трешка исчезнет. Иван Паршенков – староста. С него и спрос: сними пятно со всех, укажи на похитителя! А как укажешь?
Ночь. Все спят. Одна койка пуста. Паршенкова. Тишина. И вдох-выдох, вдох-выдох… Вдруг койка скрипнула. Кто-то встал, и белый, как привидение, в коридор вышел. Нужда подняла. Потом еще и еще выходили…
Утром встают и – новость: ларек без продавца лишился части дневной выручки. Все возмущены. Один староста спокоен. Он недаром провел ночь в красном уголке. На него, невозмутимого, и насели ребята. У них у всех чесались кулаки.
– Что будем делать?
– А ничего. Краж больше не будет. А то, что украдено, будет возвращено.
Он мог бы и прилюдно обвинить того, кого видел ночью. Но не сделал этого. Поступил педагогичней. Анонимно предупредил похитителя и заставил того вернуть украденное. «Ну, педагог, ну, сыщик, – узнав о ЧП, ликовал директор школы. – Вам, Паршенков, в милиции бы служить».
Слова, как оказалось потом, были пророческими, но он не придал им значения ни тогда, когда услышал их, ни потом, у сестры.
Милиция сама напомнила ему о себе. Вдруг вызов. Теряясь в догадках, с чего бы это, отправился в отделение. Принял сам начальник. По виду – строг. А улыбнется – сама доброта. Представившись – «Кладов», – поинтересовался, куда и когда собирается поступать. Ах вон оно что! Опасается, как бы на участке не завелся тунеядец. Сказал:
– Шофером.
– По армейской специальности, стало быть, – кивнул начальник, удивив Паршенкова знанием его биографии. – Знай крути баранку – и никаких тебе забот. Мечта!
– Каждому свое, – рискнул вставить Паршенков. – Вам жуликов ловить, нам баранку крутить.
Начальник вдруг обиделся:
– А почему это мне – мое, а вам, Иван Николаевич, – ваше? Почему это я должен жуликов ловить, а вы баранку крутить, а? Кто нас на тех и других разделил?
«Сознательность» – из далекого далека, из самого детства долетел голос отца, и Паршенков как эхо повторил:
– Сознательность!
– Верно, – сказал начальник. И, вздохнув, добавил: – Потому-то вы и не пойдете к нам, товарищ сержант, как недостаточно сознательный гражданин.
– Я? К вам? – удивился Паршенков. – А мне этого никто и не предлагает.
– Как это никто? – начальник оставил кресло и подошел к окну. – Я предлагаю. Должность и… – он улыбнулся, – и рабочее место. Вон оно, под окном.
Паршенков подошел, глянул: что за место? Под окном васильком синел милицейский «газик».
– Ну как, нравится? – подал голос начальник. – Шофер-милиционер. Звучит? Сам себе начальник. Сел и катай сколько хочешь. Ну а набежишь на кого из тех, что с законом не в ладах, нас по рации вызовешь, если сам не справишься.
Паршенков вдруг обиделся:
– Как это не справлюсь? Очень даже справлюсь.
– Ну вот и договорились. Занимайте рабочее место, товарищ сержант, и за дело. Иного решения я от вас и не ожидал.
Паршенков смотрел изумленно. Меньше всего он сам ожидал этого решения.
Так однажды, несколько неожиданно, но, как оказалось, навсегда, вошел в жизнь подмосковной милиции один из ее лучших инспекторов старший участковый инспектор капитан милиции коммунист Иван Николаевич Паршенков.
И побежали милицейские будни.
Станция Зеленоградская. Лес направо, лес налево. Курортная сторона, обитель традиционного отдыха москвичей. Лука горизонта в проеме леса, мечущая электрички, как стрелы. И гомон птиц. И говор людей. И диссонансом грязная брань выпивох, атакующих пивную палатку. И вдруг как сигнал тревоги среди выпивох: «Паршенков!»
Милицейский «газик» катит. А в нем Паршенков, шофер-милиционер. Кому рукой махнет. Кому улыбнется. И тот ему улыбкой ответит. На кого нахмурится – со вчерашнего дня в загуле, – и тот спешит скрыться с глаз долой. Возле пивнушки тишина. «Газик» проезжает мимо. Паршенков больше не улыбается. Он в задумчивости. Почему это, где милиционер, там и порядок. Нет его – и мамаево побоище в масштабах забегаловки? Неужели люди сами среди себя не могут навести порядок? Могут. Но не все еще сознают, что могут. Там, где сознают, ему, Паршенкову, делать нечего.
Выпивохи, облепившие «деревяшку», хоть и притихли, но смотрят на Паршенкова косо. И откуда он только, взялся, этот шофер-милиционер? Не успеешь, осушив на троих емкость, приступить к выяснению отношений с «коллегами», он тут как тут: «Имя, фамилия, должность?..» Нюх у него, что ли, на происшествия?
«Нюх, именуемый бдительностью», – проезжая мимо пивнушки, мысленно дискуссирует Паршенков с бражниками.
Вот так и «катал» он год за годом по поселку, наводя порядок и нагоняя страх на тех, кто этот порядок нарушал.
Было – давно, но было – план выручки подгонял, – иные питейные заведения открывались в поселке ни свет ни заря. И на них, как бабочки на огоньки, слетались выпивохи со всего Подмосковья. Ни свет ни заря вставал и Паршенков.
– Ты куда? – традиционно спросонок спрашивала жена.
– «Бабочек» ловить, – отвечал Паршенков, и жена спешила на кухню: не отпускать же мужа голодным. Потом, отпустив, думала о мужниной службе. Ну и служба! До всего ей дело. Теперь вот за залетных бабочек каких-то взялся. Наверное, вредящих природе. В порядке субботника, что ли, помощь сельскому хозяйству? На судьбу, то и дело отрывавшую от нее мужа, она не сетовала. Знала, за кого шла. Да и Ваня, посватавшись, предупредил:
– За милиционера идешь, помни.
А она ему:
– Сперва за человека, потом за милиционера.
За столом, уставленным кружками, как кеглями, испитой человек. И Паршенков возле него. Невысок, но плотен и крепок. Не грозит, а бояться заставляет. Такому не ответь…
– С дежурства или, наоборот, на дежурство?
– Наоборот, – хрипит испитой.
– Куда, если не секрет? – интересуется инспектор.
– Секрет. Объект оборонного значения. А я вас чем, собственно, заинтересовал?
– Сходством. Очень вы с одним человеком сходны. Ищем мы его, а найти не можем. Вот я и хочу удостовериться, что вы – это не он.
– Не я, не я… То есть он – это не я.
– Паспорт?
Испитой разводит руками и, понимая, что сопротивляться глупо, покорно следует в отделение милиции. Там звонят куда надо и поздравляют Паршенкова с задержанием чемпиона по нарушению паспортного режима. Оформляют задержание, и Паршенков продолжает обход участка.
Ночь. Но светло как днем. От луны и уличных фонарей. Самое сонное время. Но Паршенкову не спится. Не от бессонницы, нет, от злости на магазинных воров. То галантерею «возьмут», то гастроном обчистят… Да что же это за магазины такие, которые так легко «взять»? Вот на пути один. Подошел, посветил фонариком и чуть не рассмеялся. На двери, как на щеке, крошечная родинка замочка. Мизинцем сковырнуть можно. Может, с умыслом повешен? В расчете на жулика. Заберется жулик в магазин, «отоварится» на грош, а на него потом хоть миллион вешай. Что же делать? Оставить все как есть до утра? Не в обычае Паршенкова. Он звонит в отделение и просит прислать дружинников из оперативного отряда. Заодно вызывает и магазинное начальство. И когда все собираются, показывает фокус – «укрощает собачку», которая лишь на словах «не лает, не кусает, а в дом не пускает». Впустила запросто, едва он за дужку взялся. А может, та дужка ни на чем и не держалась?
Составляет протокол, укрепляет запор и продолжает обход участка. Утром Паршенков даст ход делу, которое про себя сформулировал так: «Об усилении охраны магазинов в профилактических целях». В профилактических! Чтобы не дать ворам ходу.
– Товарищ Паршенков…
– Слушаю, товарищ начальник!
– Сдать дела… – Сердце у Паршенкова падает: отстраняют! – И в Москву, на сборы. На три месяца.
Тот же кабинет три месяца спустя.
– Товарищ начальник! Сержант Паршенков со сборов прибыл и готов приступить к исполнению своих служебных обязанностей.
– Вы знаете каких?
– Шофера-милиционера, товарищ начальник.
– Увы, товарищ Паршенков, пока вы учились, это место уже заняли.
– А со мной что? А я как же?
Глаза у начальника смеются.
– Вам, товарищ Паршенков, придется смириться с другой должностью.
– С какой же? – теряясь в догадках, хмурится Паршенков.
– С должностью участкового инспектора. Поздравляю!
И сразу лавиной дела: Паршенков туда, Паршенков сюда. Там – кража, здесь – драка. Расследуй, наказывай, спасай. Спасай? Да милицейское ли это дело? Милицейское – наказывать. Нет, не только. И спасать тоже. Вот только как? Педагогу легче. Он во всеоружии знаний. А милиционер? Ну, скажите, какой из него, Паршенкова, Песталоцци? Самый настоящий, если, конечно, его жизненная и философская позиция не ограничивается старорежимным «держать и не пущать». Педагог ли он, Паршенков? Армия убедила – педагог. А милиция? Милиция еще не сказала своего слова. Случая не было. Но случай вскоре представился.
Зачастила к нему некая Ермолаева, местная жительница. И что ни визит, то новая жалоба на сына: озорует, нигде не работает. Зачастил и он к Ермолаевым. И вроде бы небезуспешно. Вроде бы пронимать стали его задушевные беседы сына Виктора: день держится, неделю, месяц, а там опять в загул. И все псу под хвост – покой, работа, здоровье. Задумался Паршенков. Что с парнем делать? Свести в пивнушку, показать, куда парень катится? Он и сам небось нагляделся на тех, кто потерял человеческий облик. И все же катится. Ужасается небось того, что ждет его, а удержаться не может. А почему? Потому, что веру в себя потерял. Вот бы веру ему эту вернуть.
И Паршенков решился. Нанес Виктору очередной визит и, застав парня трезвым, пригласил в… гости.
Виктор хмыкнул: в гости! В отделение, должно, волочет. Ну и пусть. С чем возьмет, с тем и отпустит. Его, Виктора, уже не перекуешь.
Пришли на стройку. Стали в сторонке. Виктор помозолил глазами леса и отвел взгляд.
– Чего пришли? Если на работу устраивать, так я от этой воздержусь. Имею право выбора. По Конституции.
– А тебя сюда и не возьмут, – сказал Паршенков. – По пути зашли. Одного человека повидать надо.
Тут дети набежали. И в три голоса:
– Па-па!..
Из дверного проема здания, еще не успевшего нахлобучить шапку-крышу, человек вышел: высок, тонколиц, синеглаз. Заулыбался детям и как-то еще красивей стал. Повесил всех троих на шею и закружил каруселью. Опустил и спросил:
– Вы чего?
– Мамка сказала, пораньше приходи, у нее день рождения.
– Помню, помню, – и высокий, наклонившись, показал что-то детям.
– Часы!
– Тс! Мамке ни слова. Сюрприз.
И дети убежали.
Синеглазый оглянулся и заметил Паршенкова. Улыбнулся:
– За мной по старой памяти?
– По новой, по доброй, – улыбнулся в ответ Паршенков, – к детдомовцам хочу пригласить. О своей профессии рассказать.
– Сегодня не могу, а днями – пожалуйста.
Сверху закричали:
– Раство-ор! – И он убежал.
– Знаешь, кто это? – спросил Паршенков у Виктора, когда они покинули стройку. – Ответа не жду. Все равно не угадаешь. Сам скажу. Но по секрету. Горчайший в прошлом пьяница. А вот взял себя в руки и человеком стал. Человек, Виктор, все может. Только об этом не все знают. А из тех, кто знает, не все в это верят. Да, вот так-то. А у меня в памяти все еще слезы его матери держатся. Как она убивалась, бывало, бедная.
И хотя о слезах Витиной матери Паршенков не сказал ни слова, Витя его хорошо понял.
А вот и венец дела. По поселку идет молодая пара. Вдруг он покидает ее и перебегает на другую сторону улицы.
– Здравствуйте, товарищ инспектор. Как поживаете?
