Текст книги "Прислушайтесь к городу…"
Автор книги: Михаил Емцев
Соавторы: Анатолий Безуглов,Александр Кулешов,Сергей Устинов,Ирина Стрелкова,Игорь Скорин,Василий Голышкин,Сергей Львов,Михаил Степичев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
– Как все. Всем хорошо, мне еще лучше. Кому-нибудь из всех нехорошо, мне того хуже. Как жена? Как ребенок?
– Все хорошо, товарищ инспектор. До свидания.
– До свидания.
И он возвращается к ней.
– Что ты ему все надоедаешь? – спрашивает она. – Постеснялся бы…
– Для его же спокойствия, – отвечает он. – Не покажусь неделю-другую, переживать будет.
«Он» – это Виктор Ермолаев.
«Она» – его жена.
«Товарищ инспектор» – Паршенков.
И еще об одном его милицейско-педагогическом эксперименте. В доме отдыха имени 15-летия ВЛКСМ, подопечном Паршенкову, были похищены лыжи. Зима на носу, а лыж нет, исчезли. Хранились до поры в кладовушке под замком и пломбой, и нате вам: замок и пломба целехоньки, а лыж нет. Карлсон унес, что ли? Вору, даже тощему, в кладовушку не попасть. Оконце, что леток в улье, крошечное. Но именно этот «леток» и смутил Паршенкова, когда тот прибыл на место происшествия. Проникнуть в него мог только малыш. Но вот по своей или чужой воле? С этим надо было разобраться. Осмотрел кладовушку изнутри, обошел с улицы и узрел множество крошечных следочков. Дети! Но нет ли следа покрупней? Если есть, беда. Значит, детей взрослый водит, взрослый вор-растлитель. А это страшней всего. Тут уж разбейся Паршенков, а вора излови, пока он «смену» не воспитал. Рыскал, рыскал, но на крупный след так и не напал. От сердца отлегло – дети! Однако хоть и дети, но все равно похитители. И, как похитители, они должны быть задержаны и наказаны, а похищенное – возвращено дому отдыха.
Следы, помаячив на заиндевевшей лужайке, вышли на улицу и оставили Паршенкова с носом: растворились среди многих других следов. Но Паршенков не впал в уныние. Походил взад-вперед по улице близ дома отдыха и поймал «ниточку». «Бабушка в окошке», проводившая свой бесконечный досуг в наблюдении за жизнью улицы и опрошенная Паршенковым, сказала:
– Крутились тут малолетки. Все как есть одинаковые.
«Одинаковые»! Это же детдомовцы, сразу догадался Паршенков, о д и н а к о в о о д е т ы е.
Детдом встретил его праздничной суматохой: готовился по первопутку, как только ляжет снег, к лыжной вылазке.
Добряк Карасев, директор, вечно озабоченный хлопотун, встретил Паршенкова настороженно:
– На огонек, Иван Николаевич, или мои набедокурили?
Паршенков от прямого ответа уклонился:
– Поговорить надо, Николай Васильевич, сбор общий!
И вот он стоит на виду у всех, улыбается, но мундир настораживает, и в зале, где собрались ребята, царит тревожная тишина.
– Как бы вы поступили с теми, кто хотел бы испортить вам праздник? – спрашивает Паршенков.
Дотошные из зала требуют уточнения:
– Какой праздник?
– Ну, скажем, лыжную вылазку?
– По шее… Мы бы их…
Паршенков поднимает руку:
– Обещаю, что тем, кого я сейчас приглашу на сцену, это не грозит. А теперь прошу подняться ко мне ребят, похитивших лыжи в доме отдыха. Жду!
Проходит минута, другая, третья. В зале ни шороха, ни шепота. Вдруг кресло скрипнуло, другое, третье, и трое воспитанников, поднявшись на сцену, предстают перед глазами своих ошарашенных товарищей. Повинные головы опущены на грудь. В зале свист, улюлюканье, крики: «Позор!..», «Из дома – вон!..», «В колонию!».
И тут происходит странное. Человек в милицейской форме, призванный карать, вдруг вступается за тех, кто совершил преступление.
– Нет, нет и нет! – восстает он против всех. – Ни из дома вон, ни в колонию. Они ведь по недомыслию… Верно, ребята, по недомыслию? – обращается он к похитителям.
– По недомыслию, – нестройно отвечают они.
– И больше никогда не будут.
– Не будут, – отвечает трио.
– И лыжи вернут.
– Вернут, – вторит троица.
– А вы, – обращается Паршенков к залу, – вернете им свое доверие и поручитесь за них перед милицией.
В зале долго, долго длится тишина. И, как всплески волн, отдельные голоса:
– Ладно!.. Вернем!.. Поручимся! – и все хором: – По-ру-чим-ся.
А служба между тем шла и шла, не оставляя порой Паршенкову времени для педагогических экспериментов. Очередная зима вместе с эпидемией гриппа прошлась по поселку напастью дачных краж. Одна из них привела на Трудовую улицу, в дом под седьмым номером. Здесь, по словам хозяина-москвича, был похищен дорогой магнитофон.
Осмотр дачи удивил: на крылечке и возле него лежали свежеиспеченные следочки сапог, лыжных ботинок и подшитых валенок. «Будто нарочно положены, – подумал Паршенков, – словно пройтись за собой приглашают. Ну что ж, пройдемся».
И он вместе с шофером «газика», на котором приехал, Дмитрием Булавиным, воспользовался «приглашением». Следы вывели на просеку и разошлись в разные стороны, одни вправо взяли, другие влево, а валенки через лес в поле поперли.
«За тремя зайцами погонишься», – подумал Паршенков и… И ни за кем не погнался. А зачем ему было гнаться? Следы, он это сразу понял, вели якобы в поле и в лес. Ну а что там, если подумать, в поле или в лесу жуликам с магнитофоном делать? Зайцев развлекать? Чепуха. Следы никуда не вели. То есть вели, хоть и незримо, в обратную сторону, к жилью, к людям. Ну и глупцы. Задумали его, сыщика Паршенкова, обдурить. Давай, мол, преследуй нас, Паршенков, в поле или в лесу, а мы тем временем на станцию подадимся.
Там, на станции, самом людном месте поселка, он и напал вновь на следы подшитых валенок. И следы привели его под окно одного дома, гремевшего музыкой. Паршенков, таясь, заглянул в окно. И мигом отстранился, схватив все: орущий магнитофон (тот магнитофон, судя по описанию потерпевшего) и лежащих вперемешку с бутылками юных великанов. Взять их, конечно, можно, «руки вверх» и в машину. Но лучше не так, лучше иначе, хитростью. Он постучал в дверь и вошел. Трое, привстав, оглянулись. Тревога сквознячком пробежала по лицам.
– Кто хозяин?
– Я, – поднялся один. – Стельмах. А что?
Паршенков смотрел скорбно:
– Нарушаете, товарищ Стельмах. Людей своей музыкой беспокоите. Люди на вас и на них вот, – кивнул он на лежащих, – товарищу начальнику жалуются. Прошу вас со мной, всех троих, к товарищу начальнику.
– По улице? Пешком? Как арестанты? Нет, нет и нет, – запротестовали меломаны.
Паршенков смотрел весело:
– Зачем пешком? У меня «Жигули» – товарищ начальник прислал.
И машина повезла их в милицию. Вскоре туда же был доставлен и магнитофон.
И вот встреча: Паршенков, трио меломанов и магнитофон.
– Ваш? – спросил Паршенков.
Двое тут же отреклись от музыкального ящика, кивнув на третьего:
– Его вот.
Третий дерзко подтвердил:
– Мой. А что, у милиции на этот счет другое мнение?
Паршенков шутку игнорировал.
– И у милиции, и еще кое у кого, – сказал он и крикнул в коридор: – Прошу!
В комнату вошел пожилой человек. Усы у него сердито топорщились.
– Мой магнитофон, – ахнул он. – Где же он был?
– Об этом вам молодые люди скажут. – Но молодые молчат как убитые, и Паршенков разводит руками: – Что ж, придется до суда подождать. Может, тогда разговорятся.
Это случилось той же зимой. Паршенкова окликнули прямо на улице:
– Гражданин начальник!
Инспектор оглянулся: москвич, дачник, давний знакомый.
– Здравствуйте, Николай Николаевич. Вы что, недавно из заключения?
Окликнувший опешил, снял очки, протер их и снова надел.
– Не пойму, шутите вы или всерьез?
– Шучу, шучу, но почему «гражданин», а не «товарищ»?
– Простите, это я от волнения.
– Слушаю вас…
– Да, да… Ну-с, так вот, приезжаю я сегодня на дачу, а там… Извините, инспектор, я случайно не похож на сумасшедшего? Нет? Тогда продолжаю. А там, на даче то есть, какой-то сумасшедший матрацы порет. Порет и, представьте, зубами скрипит. Я увидел и к вам. А вы навстречу. Что будем делать, инспектор, а?
– Задерживать, естественно. Пошли, – сказал Паршенков и направился к даче москвича. Но тот и не подумал тронуться с места. – Что же вы? Я ведь жду.
– Товарищ инспектор, если не секрет, оружие при вас?
Ах вой оно что…
– При мне, при мне, – соврал Паршенков, – пошли.
Вот и дача москвича. Но хозяин первым не входит. Трусость? Ну что вы, вежливость.
Увы, дача безлюдна. Сумасшедшего и след простыл. Зато матрацев груды. И все распороты. Что за матрацефоб?
Паршенков достает блокнот и со слов дачевладельца набрасывает устный портрет потрошителя матрацев. Гнилозубый… Нос на двоих рос, одному достался… В джинсах с отворотами…
– До свидания. Будем искать.
По дороге в отделение заглянул на другие дачи: и там такая же картина – распотрошенные матрацы.
Доложил по начальству. И услышал то, что ожидал услышать: «задержать» и «действуйте».
На всякий случай, помня, что один ум хорошо, а два лучше, поинтересовался, как действовать.
– По принципу: на ловца и зверь бежит, – последовал ответ.
Прикинул – местный потрошить матрацы не будет. Значит, заезжий. А заезжему одна дорога домой, через станцию. На ней и устроили засаду. Всем подразделением. Но потрошитель… Надо же! Набежал именно на Паршенкова. Зубы… Нос… Джинсы… Он! На сумасшедшего не похож. По виду скорее глупый, чем умалишенный.
– Пройдемте! – И ни слова возражения в ответ на приглашение.
И вот допрос:
– Фамилия?
– Воробьев.
– Место жительства?
– Деревня Нагорная.
– Матрацы порол?
– Порол.
– Зачем?
– Деньги искал.
– Вот те раз. Да почему в матрацах?
– Начальники, а не знаете, что дачники деньги завсегда в матрацах держат.
Паршенкову и смешно и грустно. Жаль парня. Но вор всегда вор, хоть и слабоумный. Пусть с ним прокуратура разбирается – лечить или судить. А он свое дело сделал. Задержал преступника и, может быть, в эмбрионе вора прихлопнул, не дал ему развиться.
Росли годы службы. Рос и Паршенков от награды к награде, от звания к званию. Менялись и места службы. Последнее – Абрамцево, сразу прибавившее забот и хлопот.
Абрамцево у всех на виду, а с ним и он, Паршенков, старший участковый инспектор Загорского отделения внутренних дел, капитан милиции, депутат и член исполкома сельского Совета. А раз на виду, то не маячь попусту, а свети, как маяк, идеальным порядком.
И Паршенков светит. Порядок у него всегда на высоте. И тому есть пристрастные свидетели: «Житья от этого Паршенкова не стало. Хоть ноги из Абрамцева уноси». Чей отзыв, угадать нетрудно. И он по душе Паршенкову: признание врага, проигравшего бой, лучшая награда победителю.
На этой мажорной ноте я и собирался закончить свое повествование о капитане милиции Паршенкове, но вмешался случай – страшный роковой случай – и окрасил окончание в минорные тона.
Был день. Ясный, насквозь прошитый лучами и обдуваемый со всех сторон свежим лесным ветерком. Паршенков дозором обходил владенья свои. И чего греха таить, радуясь солнцу, ветру, цветам, кивающим ему из палисадников, меньше всего хотел встретиться с кем-нибудь из тех, кто, увы, не украшает жизнь, а, наоборот, грязнит ее.
Вдруг где-то кто-то матерно выругался. Он по голосу узнал кто – Василий Соловьев, питух, буян, дармоед. И лечили его, и срок давали, а он по отбытии опять за пьянство-буянство. Нет, пришла, видно, пора подольше за решеткой подержать.
Подошел. Раскрыл планшет. Достал бумагу. И со словами: «Вызов в милицию. Распишитесь в получении» – протянул Соловьеву.
– Я те распишусь, я те… – огрызнулся Соловьев и странно, как-то боком, стал обходить инспектора.
«Эк его хмель водит», – подумал Паршенков, усмехнулся и в ту же секунду чуть не взвыл от боли, пронзившей правый бок. «Нож», – догадался, обернулся и увидел убегающего бандита. Догнать? Скрутить? Боль не пустила, и он сделал единственное, что еще мог сделать, спасая свою жизнь. Остановил попутку и велел отвезти себя в больницу.
Хирурги не скоро поставили его на ноги. Но в строй вернули. Бальзамом на рану был приговор, сурово покаравший бандита.
И Абрамцево облегченно вздохнуло: «Берегитесь лиходеи, питухи и паразиты, старший инспектор Паршенков снова на посту».
Александр Кулешов
«ПРИСЛУШАЙТЕСЬ К ГОРОДУ!»
Города подобны людям. Они рождаются и умирают. У них бывают счастливые или несчастные судьбы. Бывают взлеты и падения, праздники и траур. Минуты славы или позора.
Города просыпаются утром, работают днем, спят по ночам. У них есть здоровые и больные клетки. Есть мозг, кровеносная система, мышцы и нервы, хотя и называется это иначе, чем у человека.
Городам нужно отдыхать, питаться, согреваться, лечиться, обновлять свой организм, избавляться от шлаков.
Города как люди.
И так же, как у человека по температуре, пульсу, давлению можно определить его самочувствие, наличие и степень недуга, так и у городов есть места, где можно узнать о каких-нибудь городских болячках, ушибах, синяках. И принять меры, лечить.
Дежурная часть Главного управления внутренних дел Мосгорисполкома помещается на Петровке, 38, точнее, в Среднем Каретном переулке, в не очень большом двухэтажном здании. Здесь круглые сутки пребывает дежурный по городу Москве. Звание не совсем уставное, зато точно отражающее деятельность этого человека, вернее людей, неустанно несущих службу на этом посту.
…Десятки тысяч москвичей переезжают каждый год на новые квартиры, справляют свадьбы, нарекают именами родившихся детей.
Но об этом не сообщают.
Сюда звонят с бедой. Беды этой все меньше с каждым годом, но она есть. Если сравнить ее с радостями, она покажется совсем маленькой, а в многомиллионном колоссальном городе ее и не заметишь, затеряется она, беда.
Но здесь, куда звонят только о ней, она заполняет комнату.
Бациллы чумы незаметны, сколько их на весь мир? Но когда они собраны в одной колбе…
Печальная работа идет в этой комнате.
Печальная и славная.
Славная потому, что не только собирают здесь сообщения о горестях и несчастьях, но и борются с ними, исправляют. Возвращают людям покой и радость. И к людям возвращаются смех, тишина, безопасность, и они вскоре забывают о прошедших тревогах. Те тревоги, горести, все грязное, все жестокое оседает в этой комнате, в сердцах и памяти этих спокойных энергичных людей.
Но сердца их не становятся от этого черствее и замкнутее, наоборот, они становятся добрее хорошей, а не «добренькой» добротой и шире открываются людям.
Так вот эта комната. Впрочем, здесь три больших помещения – почти залы. Опишу их. Ну, во-первых, оперативный зал. Вишневый палас на полу. Вишнево-серые стены, их покрытие гасит звук. Здесь всегда тихо, и говорят здесь негромко. Право же, я не видал другого такого места, где бы покой и тишина пребывали в столь разительном контрасте с тем драматическим, чем тут заняты люди. На стене огромная карта Москвы, на которой зажигаются белые, зеленые, красные лампочки, обозначая милицейские объекты. Телевизионные экраны позволяют видеть многие «главные» площади и улицы столицы. Нажал кнопку, и перед тобой площадь Свердлова, нажал другую – площадь Маяковского… Бегут, торопятся прохожие и снова рвут вперед. Суета, движение, напряженная жизнь больших магистралей. И мало кто из торопящихся по своим неотложным делам пешеходов ведает, что за безопасностью их и их покоем неизменно следит из этой далекой комнаты внимательный, заботливый взгляд.
И все же главное здесь – пульты. Эдакие распахнутые к оператору кремового цвета столы с таким количеством кнопок, клавиш, глазков, лампочек, что кажется – годами надо изучать эту аппаратуру, чтоб разобраться в ней. Но капитан Медведев, и лейтенант Косцов, и лейтенант Яковлев, и сержант Соколова – помощники дежурного – разбираются легко, словно родились за пультом.
Когда видишь работу высококвалифицированных профессионалов, испытываешь наслаждение. Ведь любоваться можно не только картинами или скульптурами. Наблюдать, как действует слесарь-виртуоз, комбайнер-супермастер, – великое удовольствие. И когда я вижу, как спокойно, умело, со знанием дела манипулируют своим хозяйством эти офицеры милиции, как в коротком телефонном разговоре мгновенно разрешают сложные ситуации с таким выражением на лице, словно выясняют у жены, что будет на обед, меня это восхищает. Потому что за той кажущейся легкостью, раскованностью, мимоходностью кроется подлинное мастерство в работе. Я бы даже сказал, что такая вот видимая легкость в любом деле как раз и есть признак высокого умения. Капитаны, лейтенанты…
И я вспоминаю, как ровно двадцать лет назад пришел в это здание и провел здесь сутки. А потом написал повесть «Дежурный по городу слушает». Тогда помощниками были подполковники. А теперь вот лейтенанты. Тогда и пульты и карта – все было поскромнее.
Как же выросла техника, как шагнула вперед наука у нашей милиции! А главное, как выросли ее люди! Впрочем, об этом мы еще поговорим.
А пока вернемся в зал. Уже в другой – зал связи. Здесь тоже карта, еще больше, чем первая. На ней тоже россыпь маленьких разноцветных огоньков. Из этого зала осуществляется связь с десятками патрульных машин, днем и ночью разъезжающих по городу по строго продуманным маршрутам. На карте обозначены все московские отделения милиции и средства, которыми каждое из них располагает. Могу вас заверить – сила внушительная.
В этом зале есть и телетайпы, и телефоны, и радиостанции, и предназначенные для разных целей компьютеры.
И наконец, третий зал – 02. Тут у телефонных пультов сидят те самые девушки, что откликаются на призыв о помощи, что поднимают трубку и негромко, сразу деловито говорят: «Милиция, Федоренко!», «Милиция, Ананьева!», «Милиция, Рассказова!», «Милиция, Чернова!», «Милиция, Швидкина!», «Милиция, Окорокова!», «Милиция…». Девушек много. Они работают в несколько смен по двенадцать часов, с десяти до двадцати двух.
А потом возвращаются домой, к своим детям, мужьям и занимаются в дни отдыха своим обычным делом: готовят, стирают, ходят в магазины. А кроме этого, бывают в театрах, в кино, приглашают гостей и танцуют, потому что почти все они молоды. И радуются, когда сын приносит из школы пятерку, и задают ему трепку, когда приносит двойку. Горячо любят своих мужей и наверняка частенько ссорятся с ними по пустякам. Не очень, так, для порядка. Словом, живут, работают, как миллионы других молодых женщин в нашей стране. Живут – да, а вот работают… Как все ли?
За то время, что служат они здесь в 02, а почти все они офицеры милиции, эти жизнерадостные, женственные, очаровательные офицеры сталкиваются с таким количеством человеческих трагедий, о которых их сверстники не узнают и за всю жизнь.
Я провел две смены в том зале. В свободные минуты беседовал с этими простыми веселыми девчатами. Они отзывчивы на шутки, улыбчивы. В свободное время. Такое здесь бывает. А потом наступает время пик – вечернее время. И они преображаются. Они сосредоточенны и деловиты. Как нелегко оставаться спокойной, хладнокровной, деловой, когда из трубки в голос кричит беда, когда за криком отчаяния, за путаным объяснением, что бормочет рыдающий голос, за порой оскорбительной пьяной болтовней надо расслышать ее, понять, оценить и принять меры. Все мгновенно, все безошибочно, порой сразу по двум-трем вызовам.
Я сижу в этом зале у одного из пультов, и у меня пухнет голова. А Надя Федоренко (двадцать шесть лет, учится на четвертом курсе школы милиции, есть муж-офицер, есть сынишка) ровным голосом без конца повторяет: «Милиция, Федоренко! Что у вас случилось? Не волнуйтесь, расскажите спокойно».
По сю пору звучит у меня в ушах: «Что случилось? Не волнуйтесь». И сколько в этих простых словах сочувствия, утешения, как стихают па другом конце провода рыдания, и люди с надеждой, с уверенностью, что им помогут, начинают говорить. Они не ошиблись, им помогут.
Есть сухие цифры, говорящие о работе девушек 02. На каждую приходится по полторы тысячи вызовов за смену, почти по два вызова в минуту! Конечно, вызов вызову рознь, но об этом я подробнее тоже расскажу позже.
А сейчас вернусь в кабинет начальника дежурной части Николая Родионовича Поликахина, где он и его заместитель капитан Николай Максимович Козлов просвещают меня. Оба с высшим образованием, с немалым опытом работы, в том числе и в дежурной части. У них смены не бывает. Они с восьми и до двадцати часов шесть дней на работе. Вот о ней-то, об этой работе, они и рассказывают.
И возникает прямо-таки ошеломляющая картина.
Гигантский город требует неусыпного ежесекундного внимания. И как раз в той его части, которая, как бы это выразиться, не светит огнями. Рискуя повториться, скажу, что мрачного и трагичного в жизни Москвы неизмеримо, ну просто неизмеримо меньше, чем веселого и радостного. Нет, я не хочу сказать, что кругом у нас лишь цветы и улыбки. Есть и недоделки, и ошибки, и хлопоты, и заботы, и даже неприятности. Это жизнь, нормальная жизнь. Так было и будет всегда. А вот убийств, грабежей, насилий, да просто краж, хулиганства быть не должно. Пусть в жизни города их доля совсем мала, но ее не должно быть совсем!
Сейчас правонарушения в Москве «качественно», если так можно выразиться, говоря о столь негативном явлении, изменились. Меньше совершается тяжких преступлений, но не меньше, к сожалению, хулиганских поступков, бытовых ссор, мелких краж.
Все это так или иначе эхом отражается в комнатах дежурной части. И пусть с подавляющим числом неприглядных дел справляются районные управления, отделения, патрули, но, как и двадцать лет назад, на первом этаже в напряженном ожидании дежурная группа – сотрудники уголовного розыска, следователи милиции и прокуратуры, эксперт НТО, кинолог с собакой, судмедэксперт.
Очередная смена заступает в девять тридцать утра. Происходит развод («Пошли разводиться!» – говорят шутницы из 02). На разводе дежурную часть ориентируют, знакомят со сводками, с телефонограммами. Обо всем, что произошло за сутки, докладывают начальнику дежурной части, руководству Главного управления, обязательно сообщают в городской комитет партии, исполком Моссовета.
Очередной дежурный принимает смену. Это подполковник Владимир Петрович Рыбаков. Энергичный, подтянутый, свежий, он уже пришел в себя после предыдущего дежурства. Специалисты рассказали мне, что дежурная смена после суток напряженной работы, несмотря на отдых, к новому дежурству только-только восстанавливается. Настолько колоссальна ответственность.
Конечно, было бы преувеличением сказать, что, придя на службу, подполковник Рыбаков сразу становится ответственным за покой многомиллионного города. И тем не менее он в течение суток держит руку на пульсе той области жизни столицы, которая больше всего внушает тревог.
Наставляя своих подчиненных, он даже термин употребляет почти медицинский: «Прислушайтесь к городу!» Прислушайтесь! Как врач – к сердцу пациента. Как водитель – к звуку мотора. Как мастер – к ритму станка.
Вот эти пятнадцать тысяч звонков, что раздаются за смену в службу 02, сотни докладов от патрульных машин, от дежурных в управлениях и отделениях – все это биение пульса, за которым надо неотступно следить.
Сухие строчки, что заполняют графы журналов дежурств, бесшумные и безостановочные катушки магнитофонов, фиксирующих звонки, – это информация, это сигналы о недугах. А вот ставить диагноз, прописывать лечение положено ему, подполковнику Рыбакову, дежурному по городу. И за все отвечать. Конечно, у него надежные, опытные помощники, они во многих случаях сами принимают решения и сами не боятся ответственности.
Но в конечном счете за все отвечает он.
Чтобы вершить этот труд, мало быть мастером своего дела, надо это дело любить. И недаром на стене дежурной части у всех перед глазами начертаны слова Алексея Максимовича Горького:
«Нужно любить то, что делаешь, и тогда труд – даже самый грубый – возвышается до творчества».
Почему именно эти слова выбрали те, кто начертал их в столь, казалось бы, неподходящем для них месте? Да потому, что слова те, коли задуматься, точно отражают работу дежурного. Труд у него не то что грубый, а тяжкий. Не сомневаюсь, что многие дежурные предпочли бы работать каменотесами, чем тем, кем работают. Физически тяжелей, но морально куда как легче.
Однако кто-то должен работать здесь. Вот и работают. Кто они, откуда взялись? Дежурными ведь они не родились.
Поликахин, например, и Козлов, как уже говорилось, юристы с высшим образованием, Медведев тоже юрист, он работал в 02, Яковлев пришел из БХСС…
Ну а Рыбаков? Какой путь привел его в это здание в Среднем Каретном переулке? Он вот уже больше двадцати лет живет в столице. Ему сорок пять лет.
Обычная биография тех, кто родился в предвоенные годы. Отец воевал, мать ткачиха, бабушка тоже. Ребенком жил в Волоколамске, и доносят порой воспоминания детства гул ткацких станков, шум плотины. И иное – отголоски тяжелых военных лет.
Действительную отслужил в артиллерии. А с 1961 года начал службу в милиции. И вот тут уж прошел все ступени.
Начал с милиционера. Есть в органах внутренних дел такая должность. Но милиционер – это и звание. Как в армии.
Итак, Рыбаков – милиционер тридцать первого отделения милиции, что в Первомайском районе. Семеновская площадь – вот его епархия. И здесь он был за все в ответе.
Спекулянтки цветами, грибами, семечками и черт те чем еще… Нечего им болтаться тут. Чтобы их не было – его работа. И чтоб пьянчуги «на троих» не торчали у магазина, а в магазине не валяли дурака. И чтоб улицу люди переходили где положено. И еще надо следить за номерами машин: нет ли объявленных в розыск, да и за людьми кое-какими: не разыскиваемый ли преступник? И за пьяными, такими, что уж на ногах не держатся. И за ребятишками (а точнее, за их зазевавшимися родителями), чтоб не вылетали на середину площади под колеса машин. Надо еще объяснять гражданам, как проехать в больницу, в роддом, как пройти на ту улицу, в этот переулок, где стоянка такси, а где метро…
Иногда у Рыбакова нет-нет, а прорвется ностальгия по тем далеким временам.
…Вот в трамвае едет он на свое первое милицейское дежурство. Минус двадцать градусов на дворе, а он вспотел от волнения. Первое дежурство!
И первый конфуз. Подошел прохожий, спросил, как пройти на такую-то улицу. «Не знаю», – честно признался Рыбаков, полез за справочником. А прохожий взглянул на табличку на доме – оказывается, они на этой улице стоят.
Извлек урок. Засел за планы города, за справочники. И вскоре весь свой район, стоило глаза зажмурить, видел, словно с вертолета. Изучал все маршруты, все переулки, проходные дворы и подъезды, все пути и дороги своего «хозяйства».
И людей тоже. Он, знал теперь, что в полночь, в час ночи спешат запоздалые: юноши, провожавшие подруг, те, кто засиделся в гостях, и те, кто в ресторане или кафе. Они не подходили. А вот в пять утра появлялись такие, что иной раз спрашивали: «А где я?» – и двигались по улице не самыми прямыми маршрутами.
В восемь спешил рабочий люд, чуть позже студенты и люд служивый. Те, кто возникал в десять часов, спрашивали адреса учреждений, а кто в семь-восемь вечера – жилых домов.
Рыбаков любил ночные дежурства. И учиться ему было легче, и вообще как-то больше нравилось. Молодой, здоровый – ночные бденья стекали с него, как вода, не оставляя следа. Кто думает о здоровье в двадцать – двадцать пять?
Вспоминает Рыбаков те времена, иной раз улыбнувшись, иной раз взгрустнув…
Это много позже он будет отвечать за весь город, а тогда, двадцать лет назад, он отвечал за одну площадь. Что ж, немало с тех пор изменилось, одно осталось неизменным – чувство ответственности.
Потом стал уполномоченным уголовного розыска.
Рыбакову повезло. У него оказался опытный и умный наставник Алексей Семенович Нефедов. Великое дело – уметь передать свои знания и опыт. Эту науку сейчас постиг и Рыбаков, и не один из тех, кто послужил под его началом, кто, быть может, сам сядет когда-нибудь за пульт дежурного по городу, скажет ему позже спасибо.
Так или иначе, ни одно дело, которое вел следователь Рыбаков, – а сколько их было! – не было возвращено ему на доследование. Кто понимает, может оценить этот «показатель».
Он немало порассказал мне о том периоде своей жизни, о котором нередко вспоминает. У каждого следователя, без сомнения, есть что вспомнить!
Эти рассказы привлекли мое внимание потому, что, как мне показалось, уже тогда в характере Рыбакова существовала черта, немало помогающая ему ныне, на его посту дежурного по городу, – стремление ни одной мелочи не оставлять без внимания, все сопоставлять и соотносить. И решать, нарушен ли порядок, совершено ли преступление. Важен принцип. Потому что часто от мелочи протягивается нить к очень и очень важному.
…Закончив в 1967 году институт, Рыбаков перешел в Главное управление. К тому времени он был лейтенантом, членом КПСС.
Рыбаков и здесь освоил немало милицейских профессий, работал и в дежурной части, и в штабе…
Это, так сказать, штатно. А вот что было нештатно, но весьма показательно, так это еще один пост, который никакой профессиональный опыт или образование права занимать не дает. Тут нужно иное: высочайшая принципиальность, чувство справедливости, прямота характера. Рыбаков вот уже не первый год председатель суда офицерской чести.
«Он на редкость справедливый, объективный, чуткий, отзывчивый человек, – говорили мне про Рыбакова начальники, – умеет общаться с людьми и, несмотря на прямоту, а то и резкость, найти подход к любому».
Авторитет Рыбакова, как я мог убедиться из бесед с его начальством, коллегами и подчиненными, очень высокий.
А какие его качества дают ему право быть дежурным по городу? Это ведь должность, как уже говорилось, ответственная.
«Рыбаков, – свидетельствовали те же начальники, – имеет огромный, причем разносторонний опыт. Он так же хорошо знает службу рядового милиционера, как и различных специалистов милицейской службы. Никогда не теряется в самых сложных вопросах, быстро ориентируется и мгновенно принимает решение и, главное, правильное. Уж в энергии и оперативности ему не откажешь».
К дежурному по городу поступает, как уже говорилось, множество разных тревожных сигналов, из которых, к счастью, немало ложных. Помню, как двадцать лет назад, когда я провел сутки с дежурным, раздался звонок и взволнованный голос сообщил, что нашел на свалке отрезанную и обугленную голову. Выехала группа и выяснила, что жуткая находка не что иное, как старый подгоревший глиняный горшок.
Однако, увы, не всегда все кончается невинно.
Не раз бывало, когда Рыбаков из, казалось бы, незначительного сообщения делал выводы, приводившие к раскрытию преступления. У него удивительная способность не только держать в голове одновременно огромный объем самой различной информации, накапливающейся за дежурство, но и уметь оперировать ею, сопоставлять, сравнивать, прослеживать в уме. Эдакий электронный мозг, только человеческий.
При этом для меня выяснилась одна любопытная в работе дежурной части деталь, о которой я как-то не подумал раньше. Ведь дежурные проводят колоссальную работу по расследованию преступления и задержанию преступника. Потом приходят следователи милиции и прокуратуры, идет следствие, порой длительное, потом суд. Преступника ждет приговор. Какой? Вот об этом в дежурной части никто не знает. (Если, конечно, сами не будут это выяснять.) Понимаю, конечно, что по мелочам этого делать не стоит, но, когда речь идет о тяжких преступлениях, которые еще случаются, надо бы сообщать, чем все кончилось, начальнику дежурной части, чтобы он довел это до сведения те, благодаря чьей инициативе, сообразительности, быстроте реакции преступник был задержан, чтобы они знали, что их усилия не пропали даром, получили бы удовлетворение – справедливость восторжествовала благодаря и их труду.
