Текст книги "Прислушайтесь к городу…"
Автор книги: Михаил Емцев
Соавторы: Анатолий Безуглов,Александр Кулешов,Сергей Устинов,Ирина Стрелкова,Игорь Скорин,Василий Голышкин,Сергей Львов,Михаил Степичев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Петр Федорович подъехал к горящему складу с кислородными баллонами в миг наибольшей растерянности команды. Огонь пришел сюда неожиданно, застав дежуривших здесь сторожей врасплох. Казалось, были приняты все меры предосторожности: несколько тысяч мешков с битумом укрыты асбестовыми одеялами, склад огорожен листами с шифером, все горючее в бочках вывезли с территории, не оставив там ни клочка промасленной тряпки или бумажки. Чисто было и тихо в этом месте и до главного очага пожара не менее полукилометра. Расстояние считалось безопасным, а защита надежной.
И все же не уберегли хозяева добро от огня. Через крышку канализационного колодца рванулось пламя. Как туда проник пожар? Возможно, где-то лопнули газовые трубы и освободившийся газ пошел гулять по путаной системе подземных ходов, скапливаясь в ловушках, заползая в брошенные ответвления и позабытые тупики. Кто знает? А может, все было по-другому. Так или иначе, мощный газовый выброс случился на территории склада. Запылал сарай с баллонами кислорода, загорелся битум под асбестом, пламя подобралось к баллонам пропана, хранившимся под жестяным навесом. Баллоны рвались по одному и группами – в небо летели куски железа, доски, щебень.
– Во дает! – восхитился молодой пожарный, стоявший рядом с Замятиным. Тот мельком глянул на круглое лицо парня. «Дурачок, чему радуется». Но ничего не сказал: припомнил, что и сам по молодости радовался своим первым пожарам. Огонь возбуждает неразумную молодую силу.
Петр Федорович сразу отметил оплошку работавшей здесь местной команды. Пожарные безуспешно гасили главный очаг, очень мощный и неустойчивый, вместо того, чтобы разбить двор склада на участки, изолировав пламя водными коридорами, пропитанными влагой и пеной, полосками почвы, а потом уже добивать и теснить разгулявшийся огонь.
Склад с баллонами трещал и взрывался, как новогодние бенгальские свечи, – высоко над землей искры рассыпались сухими радужными фонтанами. Робея, молодые пожарные отступали, и слабеющие струи воды из стволов уже не достигали центра огня, касались лишь окраин очага, не причиняя бушующему пламени заметного ущерба.
Петр Федорович тотчас смекнул тактику работы.
– Беритесь! – скомандовал он трем молодым пожарным, показывая на тяжелый лафетный ствол. Молодежь, топорщась костюмами, приникла к этому устройству, недоуменно поглядывая на Замятина.
– Перебросьте лафетик к левой стене склада и бейте прямой наводкой по крыше.
Расчет Замятина был точным. Удивляло, что до него не додумались раньше. Впрочем, пожар развивается во времени, растет, а потому меняется и способ борьбы с ним. То, что увидел Замятин сейчас, в прошлом могло и не существовать – не было такой ситуации.
Мысль была простой и очевидной. У горящего склада только одна стена каменная, толстая, сложенная в два белых, осыпанных цементной пудрой ряда кирпича. Она была естественным и надежным прикрытием от осколков и вылетающих из склада баллонов. Даже мощный взрыв вряд ли смог бы ее порушить. Под стеной образовалась мертвая зона, куда не достигало тепло пожара, где не падали горящие обломки.
Однако молодые пожарные робели и смущались и не торопились выполнить приказ Замятина. От приглянувшейся ему стены их отделяла опасная зона, охваченная огнем. Пробираться пришлось бы буквально сквозь пламя. Кроме того, на эту полосу то и дело шлепались горящие обломки склада.
Замятин понял колебания пожарных: тяжелый лафетный ствол за секунды не перетащишь через коридор огня и в огнезащите изжаришься. Быстрым глазом засек проезжавший мимо самосвал.
– Эй! Эй! – закричал, махнув рукой, бросился к машине. Ребята тут же представили замысел начальства: лафетный ствол в кузов – и через огненную преграду под спасительную защитную стенку. Правда, рукав попадал в зону огня, но, наполненный холодной водой, он мог долго противостоять действию тепла. Водитель поколебался.
– Туда? – на предложение Замятина он ткнул пальцем в волнующуюся огнем и дымом завесу. Глаза парня потемнели, рот приоткрылся, но длилось его колебание незаметные секунды.
– А, давай!
Свистнули шины по шершавой бетонной коже, поддал газу молодой водитель, и самосвал, влача за собой обернутую резиной водную струю, пронесся под стенку склада. По крыше кабины что-то стучало, поле зрения заволокло дымом, однако правильный маневр помог, и пожарные выехали на выбранное место. Ориентир определен точно – позиция для наступления на огонь оказалась удобной.
Дальше все поступки и действия были, как говорится, делом техники, каждый знал свое место и нужные движения.
И с этого момента наступление на огонь пошло как-то слаженно и удачно. Точно пружина приятных событий принялась выталкивать одно за другим мелкие и крупные удачи.
Пожар на пристани отступил и сдался.
А на море вновь переменился ветер. И Костюк с Джафаровым на катерах преградили путь горящей нефтяной пленке. Им помогли многократная пена и погода – завод был спасен.
…Лежа на вагонной койке, Замятин прислушивался к голосам молодых своих помощников. Коновалов спорил с Костюком о трудностях их пожарного дела. Костюк, как всегда подтянутый, сидел выпрямившись, с негнувшейся спиной, и больше помалкивал, отбиваясь репликами от словоохотливого собеседника. Коновалов, напротив, поводя могучими плечами, был, по мнению Замятина, необычно речист.
– Что ни делают, сколько ни пишут, – говорил Коновалов, – все равно средний человек к нам, пожарным, плохо относится. У многих от завихрения мозгов все путается в голове – пожарных в пожаре обвинять начинают. Эта бабка, чей дом возле пристани загорелся, кричать стала: понаехали, говорит, сюда со всех концов света, огонь по городу разнесли. Понял, как люди думают?
– Темная личность, обывательница, – небрежно бросил Костюк.
– Ты говоришь! Помню, гасили химическую лабораторию, так начальник их, какой-то профессор, докладную написал, что по вине пожарных сгорели какие-то там приборы. Они, мол, – это мы, в смысле, – выпустили огонь из вытяжного шкафа по всей лаборатории. Вот тебе и темная личность – профессор!
– Обыватель!
– Не в том дело, просто к нашей профессии относятся по-старому. Пожарниками считают, обозниками. Все по-прежнему с усмешечкой: эх вы, пожарники, опять опоздали, снова прозевали!
– Да это просто дураки, а люди, которые интересуются, знают, что такое пожарный в наше время.
– То-то и обидно, – продолжал свое Коновалов, – мы вон какие пожары гасим. Это же бой целый такой огонь унять. И море тут, и суша, все на свете. А относятся к нам как к старорежимным обозникам. Тем легко было – изба сгорела, приехали с бочкой, полили огарки, все дела!
Слушал, слушал Замятин эти разговоры, не выдержал. Соскочил с верхней полки, к столику подсел. Помощники его смутились – думали, давно спит их начальник.
– Правильно говоришь, Анатолий, да неточно.
Почувствовал Петр Федорович, что нужно совсем особое слово сказать. Значительное и укоряющее. Чтоб правда была в том слове. Помощники его, Костюк и Коновалов, смотрели на Замятина во все глаза. И уважали его, любили, каждый по-своему, понятно.
– Вот ты говоришь, раньше обозникам было легко, – задумчиво сказал Петр Федорович, – а знаешь, как горел Большой театр в 1853 году? Шесть человек погибло, один остался навсегда нервным хроником, как писали газеты. Через две минуты после начала пожара занялась вся сцена. Сцены вообще горят хорошо – это заготовка для костра, там кулисы, декорации, тряпки. Дерево, фанера, масло. Пожар продолжался целый день, театр внутри выгорел весь, остались только стены. А началось с кладовой машиниста, там у него свечечка, или свечной фонарь, была, видимо, крепко спал машинист, когда веревки, тряпки занялись. Или ушел куда-то по делам.
– А люди? Зрители?! – воскликнул Коновалов.
– Вот интересно, – улыбнулся Замятин, – у всех сразу одинаковая мысль – о людях, о зрителях. Но театры горят и пустыми. Пожар в Большом начался в девять утра, когда там никого не было. Но о другом речь: как гасили пожар? Утро было туманным, морозным, дымка густая в воздухе, поэтому с каланчи не скоро разглядели пожар. А местная команда, что в театре, и вовсе облапошилась. Пожарами тогда почему-то занимались инвалидные команды, может, оттуда пошло небрежение к людям нашего труда? Инвалид в роли пожарного вряд ли вызывал особенное уважение? А? Пока этот инвалид бегал «скликать» товарищей, огонь уже вовсю работал. И пожарный обоз запоздал, люди погибли, а погасить не смогли. Так и выгорел театр дотла. А ты говоришь – легко. Очень нелегко – огонь тот же, а техника слабее. Например, в прошлом веке в Петербурге церковь Иоанна Предтечи на Выборгской стороне сгорела за час, там погибло все – иконы, утварь, убранство. За один час сгорел в Кишиневе цирк нашего знаменитого Дурова, все животные погибли, только люди спаслись. Как тогда писали, владелец стотысячного состояния Анатолий Дуров проснулся нищим: цирк не был застрахован. А почему? Техника ни к черту: лошадки, бочки, паровые трубы, ерунда сплошная. Хотя тоже… помогала.
Петр Федорович замолчал, припоминая исторические примеры…
Здесь, конечно, наш старый пожарный должен развернуться. Путь у них долгий, а значит, и беседа не короткая. Замятин просвещает своих учеников, пользуясь информацией из книги Петра Степановича Савельева «Пожары-катастрофы». Эта замечательная книга по истории крупнейших пожаров прочиталась им (и мною) как увлекательный роман. Вот Замятин и сыплет почерпнутыми из нее сведениями. «Хроника горестных лет» повествует, что древняя Москва горела не однажды. Всего за четыре с половиной века своего начального существования Москва тринадцать раз выгорала дотла и раз сто огнем выжигалась бо́льшая часть города. В те годы этот город напоминал беспрестанно дымящий факел. В огне гибли здания, люди, невосстановимые культурные ценности. Так, в жестоком пожаре 1571 года сгорела знаменитая библиотека (либерия) Ивана Грозного.
Спасаясь из горящей Москвы, едва не погиб Наполеон со свитой из маршалов, королей и адъютантов. По эффекту воздействия на неприятеля пожар Москвы 1812 года сравнивают с битвой под Бородином.
Пожар Зимнего дворца в 1838 году, тушением которого там неудачно руководил сам император, едва не привел к гибели всех шедевров Эрмитажа. Горели театры и цирки, торговые ряды и церкви, жилые дома и целые города – стихия огня из столетия в столетие не покидала человека. Как и Прометею, похитившему огонь, людям приходится платить за этот божественный дар страданием.
Оборона Ленинграда вписала в историю пожарного дела страницы высочайшего героизма. Под градом вражеских бомб пожарные, ослабевшие от голода и холода, выполняли свой воинский долг. К 1 января 1942 года от истощения умерло триста пожарных. При тушении один человек уже не в состоянии был удержать ствол с пожарным рукавом, ему помогали три-четыре человека. Воды в гидрантах не было – пожар гасили снегом. Перенапряжение на работе, голод зачастую приводили к тому, что пожарные умирали на посту, стоя…
Словом, наш почетный пожарный в короткой вагонной беседе постарается просветить умы своих подопечных множеством ярких эпизодов из героической истории пожарного дела, из своей многолетней работы, чтобы чувствовали ребята за своей спиной не пустоту незнания, а вековые традиции мужества. Ведь, общаясь с Сергеем Петровичем, я тоже ощутил, а точнее, как бы увидел внутренним взором долгую вереницу безвестных героев, принадлежащих истории.
Майор Криулько представляет сегодняшний день этой истории, он наш современник и в совершенстве владеет нынешней техникой тушения пожаров, но одновременно он один из них, из тех, кто сегодня своей работой, делом своим продолжает и укрепляет лучшие традиции прошлого. Поэтому штрихи к его портрету должны были найти свое место в очертаниях характеров моих героев.
…Капитан Костюк спал тревожно и проснулся при первом звонке будильника. Привычным движением нажал кнопку, треск прекратился. Сел на постели, ощупал босыми ногами холодный пол, сладко зевнул. Огляделся. Жена крепко спала, прижавшись щекой к подушке. Иришка посапывала в своей кроватке. В спальне было душновато. Знакомые вещи источали успокаивающие теплые волны.
Но Костюку было не по себе. Недоумение жило в его сильном тренированном теле. Беспокойство, непривычное и неприятное для него.
И пока проделывал обычный утренний ритуал – зарядку на балконе, крепкую, быструю, до испарины на лбу, затем прохладный душ, бритье, завтрак, – мысли его вертелись возле событий последних дней. Нельзя сказать, что именно сегодня он стал задумываться об этом, но сегодня тревога переборола привычку и профессиональное спокойствие.
Этот женский голос. Высокий, сильный, торжествующий. Таким голосом не вызывают пожарную команду, таким голосом не зовут на помощь.
Сомнительное везение заключалось в том, что оба раза вызов, сделанный этим голосом, пришелся на дежурство Костюка. Капитан посоветовался с Замятиным. Петр Федорович рассудительно сказал:
– Ты не очень доверяй телефонной трубке. Бывают совпадения по тембру.
На том Костюк и успокоился бы, не случись на прошлом дежурстве вновь вызова тем же голосом:
– Горит! – и адрес.
Пожаришко был несложный – горели абажуры в трех комнатках. Правда, двери пришлось сломать – хозяев не было дома. Их домработница, молодая девушка, пришла в разгар пожара и стояла у парадного с хозяйственной сумкой, широко открытыми глазами наблюдала за суетой пожарных. Она порывалась войти, но ее не пустили.
– Я же только за хлебом отошла, – говорила она, цепляясь бледной рукой за рукав пожарного.
Пожар погасили мгновенно, Костюк стоял и почти не участвовал: вышколенный караул работал четко, как хорошо отлаженный механизм.
Капитан отошел в сторонку покурить. Четыре пожарные машины заполонили небольшой двор-колодец, образованный серыми домами. В глубине этого колодца стоял двухэтажный особнячок. В нем-то и случился пожар. К Костюку подошел эксперт и тоже закурил.
– Сейчас ничего сказать нельзя, – сказал представитель Госпожнадзора, – еще кое-какие анализы следует проделать, но…
Эксперт сплюнул на залитый лужами асфальт, посмотрел на толпу зрителей, охающих старушек, любопытных мальчишек и сумрачных взрослых, процедил:
– Черт его знает! Три замыкания сразу, сомнительно что-то!
Сомнения эксперта мало тронули тогда Костюка. Капитан помнил твердо: его дело гасить пожары, а не разбираться в причинах.
Когда уезжали, домработница подошла к нему.
– Ловко вы это… гасите, – сказала она, облизнув губы, – раз-раз, и нету огонька. Ловко.
Костюк ждал, что она еще скажет. Обычно благодарили. Но девушка ничего не сказала. Посмотрела на него и отошла. Лицо у нее было бледное, незаметное, и глаза ее, как широко они ни раскрывались в восторженном наблюдении за огнем, все равно отливали чем-то линялым, обесцвеченным. Костюк проводил взглядом ее сутулую, покрытую немодным драпом спину. Лопатки торчали, и платок шерстяной, старушечий на голове. Посмотрел и прыгнул на подножку рявкнувшей машины. Из-под рубцов автопокрышек брызнули комья мокрого, грязного снега…
Все было б ничего, когда б не предчувствия. Дело в том, что бодрый, спортивный, подтянутый комсомолец Костюк был суеверен. Не нужно смеяться – это случается и с хорошими, правильными людьми. Да и сам он стыдился в душе своей слабости, и конечно же не встречные черные кошки на дорогах портили ему настроение.
Но иногда в его вымытом тренированном организме, где не было ни грамма лишнего жира, лишь взамен их мышцы и сухожилия, просыпалась тревога. Она-то и казалась капитану дурным предчувствием.
В такие дни он больше всего боялся сделать ошибку.
– Когда я не в форме, – говорил он Петру Федоровичу, – мне лучше не выступать.
Выступлениями считал выезды на пожары.
И сегодня он был не в форме, но по-особому.
Предчувствие мучило его, а легкий озноб и вовсе портил дело. Ожидая автобус, капитан сразу озяб и стоял, сердито застыв на колючем морозном ветру. Его легкая шинель не защищала тело от ветра, она лишь препятствовала потере собственного тепла.
«Заболеваю?» – подумал он и пожалел, что делал, зарядку на балконе, там было особенно холодно. В автобус протиснулся с трудом – утренние часы пик. Полная тетенька напирала на него сзади всеми выпуклостями и пренеприятно ударяла по ногам грузной авоськой. Потом Костюку наступили на ногу, потеряли его деньги на билет..
Одним словом, с капитаном случились все те мелкие неприятности, что так портят многим жизнь. Другой раз и внимания не обратил бы. Теперь же начинавшаяся в нем болезнь все обострила и перевела на уровень обиды.
«Несправедливо, – размышлял капитан, нервничая по поводу тесноты в автобусе. – Мы здесь все равные, а разные. И работа у нас разная: кто весь день бумажки станет переписывать и пописывать, а кому-то придется по пожарам мыкаться, жизнью и здоровьем рисковать. Конечно, долг есть долг, но все-таки. Врачи, например, пожарные, милиция – все это особые специальности, отличные от иных…»
Такие или приблизительно такие мысли мелькали у капитана Костюка, пока он, зажатый соседями по автобусу, добирался до места работы.
Через три минуты после начала дежурства первая тревога.
Выезд, можно сказать, пустой: хозяйка забыла выключить газ под кастрюлькой с кашей. Очень на работу торопилась: кашу съели с мужем, а остатки бросили на огне. Догреваться. Ну и догрелась. Хорошо еще, на лестничной площадке оказался сосед. Старичок пенсионер. Из тех, кому больше всех надо. Но, однако, и от таких польза бывает, при нужде, разумеется. Вышел этот сосед утром на лестничную площадку. Не спеша вышел, с достоинством. И зорким своим старческим взглядом, что равнодушно видит всякие жизненные детали, непорядок сразу отметил.
– Запах, – рассказывал Костюку потом этот старичок. – Показался подозрительным запах. У нас на лестничной площадке обычно больше отбросами разит, мусоропровод рядом, а здесь пахло дымом. Неладно, думаю. А потом и дымок появился, из-под ихней двери. Я тут же звонить им, никто не отвечает, значит, на работе все, ну и вообще семья недружная. Ругаются, можно сказать, даже дерутся. В суматохе всегда, в крике, без удовольствия живут…
Костюк отошел от объясняющего старика, проверил еще раз кухню, где начинался пожар. Не пришлось бы возвращаться – такое тоже бывает. Вроде погасили, а огонь притаился в незамеченной искре и потом полыхнет заново, да с какой силой! Но сейчас все было в порядке: газовые краны перекрыты, водопроводные тоже. В раковине угрюмо чернела виновница происшествия – маленькая алюминиевая кастрюля с почерневшим днищем.
Не успели вернуться в часть – новый вызов. Затем третий. И оба ложные. Кто-то хулиганил. Такой пустой работы – треть в день. Капитан уже привык, но сегодня это раздражало: нездоровье все сильнее давало себя знать. «Больничный лист взять, что ли?» – подумывал он, сидя в кабинете караула.
Тайм-аут. В части тишина. Здесь ее уважают, слишком много шума доводится слышать на пожарах. Дежурные в красном уголке. Капитан за пультом. Нервно повел плечами.
– Гришин!
В комнату вбежал молоденький пожарный. Гимнастерка на нем топорщилась. Салажонок еще.
– Принеси-ка мне аспирин из нашей аптечки.
Принял аспирин. Покачал мутнеющей от боли головой, когда позвонила Галя. Жена была бодренькой и веселой. «Выспалась, значит, Иришка позволила».
Только начался разговор, снова вызов.
Уже в машине, через сорок секунд после сигнала, Костюк просматривал карточку места, куда неслась команда. Плохое место, нехорошее. Район новых застроек. Новые дома еще только закладываются, а старые уже пусты. Жители повыезжали кто куда, на новые квартиры, в другие районы. Стоят бревенчатые домишки, опустелые или почти опустелые деревянные бараки, ждут своего часа. В таких местах легко заводится огонь. Причин на то множество – и лихие мальчишеские набеги, и неряшливость взрослых, и бог весть что. Костюк не любил эти места, пожары там рождались часто, гасить было трудно, с водой плохо.
Когда машина развернулась на пожаре, капитан поморщился. Голова болела уже напрямую, без всяких остановок, в висках стучало, першило в горле. «Простудился, больничный бы…» Но эти легкие его мысли вскоре растворились в потоке событий и действий.
Горел двухэтажный старый дом. Он был пуст, окна глядели темными, без стекол проемами. Одна стена обвалилась, сквозь обвал просматривались пренеприятнейшие части «интерьера»: клочья обоев, висевшие тропическими водорослями, старые матрацы, сломанные стулья, ящики, кусок большого зеркала, в котором прыгало солнечное отражение огня.
Мельком, но точно отмечали детали слух и взгляд капитана. И если б не докучавшая головная боль, работал бы он, как всегда, уверенно и непреклонно.
Дом буквально весь охвачен пламенем, значит, опоздали с вызовом. И объяснение тому звучит здесь же в толпе: «Пока бегали к автомату… Да не работает аппарат, пришлось бежать на остановку автобуса…»
Все было понятно, дом выселен, телефон отключен, пожар заметили не сразу, телефон-автомат не в порядке, потеряно самое дорогое время: начало развития огня.
Ну что ж, работа…
Каким бывает разным огонь. Покойный, сдержанный огонь газовых, горелок, милое пламя костра, гудящее движение тепла в дачной печурке, не то все это, не то…
Вот он, веселый, опасный зверь. Рвется вверх, и вправо, и влево, играет горячими мышцами, дымит, дымит. А что грязный дым в серое зимнее небо врезается, взрезает его, пачкает сажей снег, лица, одежду, так ведь без дыма огня не бывает. Пусть. Зато красив зверь, ох какой странной, притягательной красотой красив.
Не пришли бы эти мысли капитану, когда б не недужье. Озноб и иглы в висках. Но и сквозь заложенные уши ударило:
– Женщина там, женщина, старушка, Петровна осталась, одна, больна, стара…
Вот и твой выход, капитан Костюк, номер твой вытянут. Такое дело нельзя поручить никому. Каску на голову, щиток на лицо, в огнеупорную ткань завернуто тело, и баллон с кислородом за спиной не забыт. И вся болезнь как рукой снята.
Собственно, риска большого нет уже. Крыша рухнула внутрь, но не провалилась, сдерживаемая перегородками. Клубы дыма возникли густые, тяжелые, поползли в стороны. Огонь, как в костре от резкого перемешивания, ослабел, сила его ушла в-дым и гарь.
Костюк с двумя пожарными прошел то место, перед домом, где снег уже растаял и нежно, по-весеннему парила черная земля. Окно изъедено огнем, бесформенная черная дыра с зазубринами. Пролез в нее, сзади пыхтели и отдувались помощники. В коридоре ничего не видно, только потолок расколот огненными трещинами. Свет фонаря с трудом пробивал дымовую завесу. Махнул своим – валяйте, мол, направо и налево. Ребята бросились по комнатам вышибать заклинившие двери, переворачивать мебель.
Выгорело все основательно. Костюк, имевший уже немалый опыт, подивился увиденному. Конечно, каждый пожар своеобычен, ни один не похож на другой. Только печальный итог одинаков – огарки и пепел. А погашенный в момент своей наибольшей силы огонь оставляет ни с чем не сравнимую оригинальную картину. Лица огня. Как человеческие физиономии сходны и различны, так и пожары неповторимы, индивидуальны. В этом тоже по неизвестным причинам возник плотный огненный поток, прошел по длинному коридору, квартирам, выжег и опалил стены, пол, потолок, нехитрый домашний скарб жильцов. Точно выстругал изнутри он помещение, покрыв поверхности черным налетом.
Капитан переходил из комнаты в комнату, и везде он видел устлавшую квартиру черную бархатистую ткань. Лишь местами попадались куски необгоревших обоев, белевших трогательно-беспомощно. Никого не обнаружили пожарные в этом длинном бараке…
Костюк возвращался в часть на своей машине совсем больной. Хоть голова и прошла, однако его знобило, и в тело вселилась чужая мелкая дрожь.
И все же он остался, больной, ослабевший, но внешне такой же, как всегда, – подтянутый, серьезный, спокойный.
И последовал вызов – знакомым высоким женским голосом, и снова затрещал звонок тревоги, и побежали ребята по коридору, на ходу одеваясь, что-то подтягивая, прихватывая с собой снаряжение. Без спешки, но сильно поторапливались. И полетели машины, и ревели сирены, и снова был пожар. И снова пожар был трудным.
На чердаке семиэтажного дома, у самого края, рвался огонь.
И снова-таки опоздали с вызовом, потому что никому дела не было до чердака, потому чердак – явление общественное, почти что безнадзорное. Он находился под началом слишком многих людей – лифтеров, уборщиц, работников жэка, чтобы кто-то всерьез о нем заботился. Пока не текли потолки последнего этажа и работали лифты, никто туда не заглядывал.
– Мальчишки там, мальчишки бывали, – донеслось до слуха Костюка. В окружающей толпе каждый обычно очень хорошо знает причину пожара. Только причины эти почему-то у всех бывают разные.
– Какие мальчишки? Они сейчас все в школе, время-то дневное.
– Чужой там побывал кто-то. Нарочно.
– Не смешите! Кому надо?
– Потеснитесь, граждане, потеснитесь. Не напирайте, запретная зона, несчастный случай возможен – реснички обгорят.
Костюк стоял и, морщась от недомогания, наблюдал, как работает команда. Все было правильно, десять раз заучено и отрепетировано. Наступление на огонь пошло по двум направлениям, по ступеням внутри дома (не работал лифт) пожарные потянули пару рукавов, и во дворе перед фасадом, здания выкинули лестницу. Она пружинила и раскачивалась, приближаясь концом к верхнему этажу.
По этой лестнице поднимался Шараев, знакомый молодой пожарный, но Костюк предпочел бы видеть там другого парня. Резковато, чуть судорожно работал Шараев после происшествия в старых домах.
Наконец, кое-как закрепив колеблющуюся консоль лестницы, оказался на крыше. Дальше – дело техники, за Шараевым двинулись пожарные со стволами, рукава натянулись и провисли.
Костюк пошел внутрь здания поглядеть, как идет работа. Его слух поразил собачий лай в квартире на последнем этаже.
– Что же вы? – спросил он у молодого ствольщика. – Слышишь, лает?
– Не до псов, товарищ капитан! На чердаке хватает работы. Да и непонятно, отчего лает. Может, от шума.
Костюк все же велел вскрыть дверь, так как хозяев не было дома. Квартира полна дыму, огня нет. Видимо, через щели и вентиляцию сочился дым. Навстречу выбежала маленькая болонка, залилась пронзительно, визгливо.
Костюк взял дрожащий от ужаса комочек на руки, понес вниз. Пожар уже добивали. На лестничных площадках толпились люди, головы вверх, улыбки и страх. Странная смесь чувств на их лицах. У подъезда капитан опустил собачонку на мокрый асфальт.
И вдруг увидел знакомое лицо. Почти в двух шагах от него стояла та девушка или женщина, кто ж ее знает. Бледное невыразительное лицо, в руках сумка, и обесцвеченные глазки напряженно вглядываются вверх, под крышу. Лицо это поразило его. Рядом с другими, красными, разными, взволнованными, лицами оно гляделось неживым. Не мертвым, а неживым. Остановившийся взгляд странно, пугающе не соответствовал моменту. Все вокруг волновались, а лицо это не волновалось. Просто любопытствовало, внимало происшествию. Именно это поразило Костюка.
А может, болен он был тогда. В другой бы раз и не заметил, а сейчас взгляд обострился особенной, узкой остротой.
Так или иначе, но запомнил капитан эту девушку-женщину с примятой пластмассовой сумкой в руках. Тем более что два раза попалась на пожаре. Правда, в одном и том же районе, но места были довольно отдаленные друг от друга, а потому и встречи эти показались Костюку странными.
Пожар погасили, чердак спасли, собачонку Костюк вручил соседям, и команда двинулась в часть. Домой, считали пожарные.
Сирены не ревели, автомашины неслись быстро, но без обычного торопливого эффекта. Костюк, как приехал, домой позвонил. Жена сразу же принялась уговаривать бюллетень взять.
– Ты не железный, – убеждала, – прошлый раз переходил на ногах, до пневмонии доходился.
– Скажешь еще, – отмахнулся Костюк, положил трубку и пошел к Замятину.
– Я знаю, что есть любители пожаров, завсегдатаи, что толкутся возле огня, ругают нас, пожарных, и все такое. Но тут другое.
Костюк помолчал, Петр Федорович перекладывал бумаги.
– Важное совпадение: одна и та же фигура в один день в двух довольно-таки удаленных местах. На Кольцевой и Огородной – масштабы! Хотя район один, но все же. И вызовы, тот же женский голос. Высокий, с повизгиванием.
Замятин потер лоб.
– Знаешь, – сказал он, подобрав стопку бумаг, – получишь еще один такой, выедем вместе. Я разберусь.
Но в тот день не было больше вызовов, сделанных жизнерадостным женским голосом. А к концу дежурства, к утру, Костюк и вовсе расхворался и поехал домой больной, отрешенный от окружающей жизни равнодушным сознанием. Болезнь замкнула его внимание на себя. Внешний мир оказался забытым и ненужным, и лишь самые сильные впечатления тревожили ум пожарного.
– Знаешь, почему у пожарных семьи крепкие? – сказал он жене, готовясь сладко болеть на чистых простынях в условиях домашнего уюта.
Жена не ответила, лишь косо глянула, подтыкая подушку.
– Потому, что мы домой, точно с фронта, возвращаемся.
– Это вы… – Костюк не понял, что хотела ответить ему Галя, да и не вслушивался особо, отдавшись течению болезни. Он погрузился в нее, как окунаются в прохладную реку летом – сразу и глубоко…
Болезнь взяла свое: заснул капитан Костюк и проснулся поздно вечером, расслабленный, подобревший.
В комнате, в отдалении, на стуле сидел Петр Федорович. Он был в форме, чинный и немножко, по-смешному, торжественный. Сидел прямо, глядел добрыми, расплывающимися от усталости глазами. На коленях у него пристроилась сетка с мандаринами.
– Петр Федорович! – удивился Костюк. – Вы?! Давно?
Он рванулся из постели, но слабость в его теле обернулась тяжестью – не пустила.
– Лежи, лежи, только вошел, – уютно поворчал Замятин. – Температура высокая? Простудился или как?
– Да была какая-то. Неважно. Похоже, грипп. Что у нас там нового?
– Да ничего нового, – отвечал Петр Федорович. – Ничего. За день какие новости?
Так всегда отвечал, потому что только космические катастрофы или микроскопические житейские мелочи привлекали тренированное внимание старого пожарного. Средние человеческие беды – жизнь, смерть, увечье, обнищание – лежали в границах привычных, ежедневных явлений, а потому оставались эмоционально не обозначенными.
Правда, кое-что все же обнаружилось.
– Да, – Петр Федорович улыбнулся. – Кстати, твою эту пироманку поймали.
– Кого? – удивился Костюк.
– Ну ту, что вызывала тебя по телефону. По приметам та же самая с сумочкой, что ты рассказывал. Поджигательница.
– Что такое пироманка? – спросила Галя.
Петр Федорович уселся покрепче, поосновательней, стал рассказывать. Оказывается, странные люди есть на свете. Больные они, что ли? Эти люди любят поджигать. Просто так, для своего удовольствия. Подожгут и смотрят, как горит. А потом – пожарных вызывают и наблюдают, как пожар гасят. Странные больные люди.
