Текст книги "Особое задание"

Автор книги: Михаил Прудников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Алексей решил, что версия о застарелой язве двенадцатиперстной кишки подходящий повод для того, чтобы Валентин пришел к Лещевскому. Через Аню он предупредил Лещевского о возможном появлении в госпитале пациента с "трещиной пищевода".

Дней через десять молодой человек в солдатской куртке без погон пришел к Лещевскому в госпиталь.

– Что у вас? – холодно спросил врач.

– Старая болячка. Трещина пищевода.

Лещевский пожал плечами.

– Разденьтесь, – приказал он и, не глядя на пациента, принялся заполнять формуляр.

...В трех километрах от аэродрома на обочине шоссе торчал полосатый столб. С прибитого к нему белого фанерного щита черные буквы предупреждали: "Запретная зона". Рядом стояла охрана. Двое автоматчиков подолгу придирчиво проверяли документы всех проезжавших по дороге. И только удостоверившись в полном сходстве фотографии с оригиналом, поднимали шлагбаум.

И хотя документы Готвальда были в полном порядке, всякий раз, останавливаясь у полосатого столба и чувствуя на себе подозрительные взгляды охранников, Валентин нервничал.

Через два километра у поворота к летному полю дорога подходила к колючей изгороди. Здесь документы проверялись еще раз, и после этого автомобиль пропускали в ворота аэродрома. Последний контрольно-пропускной пункт был уже внутри огороженного этой колючей проволокой пространства у группы небольших щитовых домиков, где располагались различные службы:

диспетчерская, гаражи, столовая для офицеров. Назначение нескольких строений Валентину не было известно.

Глубже в лес, на обширной поляне, темнели окна длинного низкого флигеля, у которого постоянно дежурило несколько легковых машин. Подъезд охранял часовой. Аэродром был расположен в лесу, и от сосен была расчищена одна только взлетная площадка.

По асфальтированным дорожкам сновали офицеры, в большинстве своем старшие. Изредка здесь можно было увидеть и генералов.

"Пожалуй, лучшего места для секретного аэродрома и не выберешь", размышлял Готвальд.

Несколько раз, когда, видимо, прилетали особо высокие чины, Валентину приказывали подать машину прямо к самолету. Тяжелые оливкового цвета Ю-52 выныривали из-за зубчатой кромки леса, бежали по дорожке, затем, приглушенно урча моторами, подруливали к краю поля. Едва пассажиры выходили, самолет тут же отводили под туго натянутые маскировочные тенты.

В машине Готвальда места пассажиров были отгорожены от кабины шофера толстым плексигласом – так что голоса сидевших за его спиной офицеров сливались в монотонное бормотанье. Невозможно было понять, о чем приехавшие разговаривают. С Готвальдом вообще никто не вступал в беседы. Садившиеся в машину офицеры бросали, не глядя на него, одно-два слова:

– В город!

– В отель!

Или просто кивком головы указывали нужное им здание. Иногда Готвальду приказывали ехать в какойнибудь населенный пункт. Тогда его "опель" шел обычно в длинной веренице машин.

Однажды, когда прилетел седой, почтенных лет полковник, Готвальд нес его чемодан и небольшой сверток, завернутый в газету. Готвальд успел рассмотреть, что газета была датирована вчерашним числом и выходила в Берлине. Значит, эти "юнкерсы" прилетают прямо из столицы фашистской Германии! Так вот откуда эти чисто выбритые, лощеные представительные майоры, полковники и генералы!

Валентин отпросился в город у начальника гаража, толстенького лысоватого обер-лейтенанта, сославшись на боль в желудке. Толстяк посоветовал Готвальду обратиться к врачу на аэродроме. Но Готвальд настоял, чтобы ему разрешили посетить госпиталь: он хотел бы показаться врачу, который лечил его раньше. Может быть, понадобится рентген. Толстяк отпустил Готвальда на три часа.

Как-то Валентин вез на аэродром из города молодого надменного майора. Неподалеку от первого контрольно-пропускного пункта мотор "опеля" зачихал, несколько раз конвульсивно дернулся и замер. Кое-как переведя машину на. обочину, Готвальд открыл капот.

Оказалось, что засорился бензопровод. Пока Валентин ковырялся в моторе, мимо со свистом пронеслось несколько автомобилей. Один из них сопровождал эскорт мотоциклистов.

– Скорей же, черт побери! – открыв дверцу, крикнул майор Валентину.

Когда машина была налажена и "опель" на скорости восемьдесят километров мчался к аэродрому, Готвальд заметил, что майор то и дело нетерпеливо посматривает на часы.

"Видно, торопится на какое-то совещание, – догадался Валентин. – Нет, не к самолету мои сегодняшний пассажир спешит".

Шоферам было запрещено останавливаться ближе чем в двадцати пяти метрах от таинственного длинного здания. Майор же так торопился, что пришлось подъехать прямо к парадному входу. Он на ходу сам распахнул дверцу, спрыгнул на землю прежде, чем Валентин успел окончательно притормозить, и скрылся в темном прямоугольнике двери.

Быстрый взгляд, брошенный Валентином на окна, запечатлел ряд затылков по ту сторону стекла, туго обтянутые мундирами спины, серебряные и золотые канты. Действительно – собралось какое-то очень важное совещание. Предположение подтверждали и шеренги роскошных машин, стоявших поодаль от флигеля.

Помня наставления Алексея, Валентин жадно впитывал в себя каждую мелочь, каждую деталь. И пока Лещевский осматривал его, Готвальд торопливым шепотом рассказывал ему о своих наблюдениях.

Рассказывая, Валентин вспомнил, как на днях встретил на шоссе, ведущему к аэродрому, подводу. На телеге, слегка прикрытые соломой, лежали три трупа.

Лиц Готвальд рассмотреть не мог, но, судя по юбке, видневшейся из-под соломы, среди убитых была женщина.

Двое других оказались детьми. Лошадью правил сморщенный старик в поддевке и выгоревшем картузе. Рядом с возницей, опустив ноги в пыльных сапогах, равнодушно покуривал сигарету молодой полицай.

Готвальд притормозил машину. Махнул рукой полицейскому. Вожжи натянулись. Лошадь остановилась.

Прикурив у парня с полицейской повязкой, Готвальд кивнул на трупы и спросил:

– Кто это?

– Да так... – нехотя заговорил парень. – По собственной глупости смерть приняли...

– Ох, толковал же я им, – вмешался в разговор старик. – Не ходите туда, нет, не послушались...

Выяснилось, что убитые – дальние родственники старика – старосты деревни. Вчера, собирая ягоды в лесу, они зашли в запретную зону.

– Кто же это их? – спросил Готвальд.

– Известно кто! Охрана! Которая самолеты стережет... – пробурчал старик.

Он хотел добавить еще что-то, но полицай прикрикнул на него:

– Ладно болтать-то!

Лошадь тронулась. Валентин поспешил к машине.

Перед глазами стояли немытые детские ноги, над которыми вились мухи. Готвальд жадно глотал табачный дым. На душе у него было тяжело. Но все-таки заговорил с полицаем он не зря: узнал еще одну подробность.

Значит, аэродром охраняют еще и посты жандармерии.

Что ж, об этом стоит сообщить в город...

7. МАЙОР ФРАНЦ ДЕММЕЛЬ

В десять часов вечера 12 июня к Алексею пришла Аня. Проводив ее на свою половину, где везде были разбросаны колодки, обрезки кожи, старые подметки, Алексей прибавил огонь в лампе. Обычно Аня, едва переступив порог комнаты, кидалась наводить порядок:

мыла полы, посуду, бралась за стирку. Но сейчас она устало опустилась на лавку и некоторое время молчала.

– Что-нибудь случилось?

– Да, – тихо ответила она.

– Что же?

– Меня отправляют в Германию...

Произошло то, чего Алексей так боялся. Он сел на лавку рядом с девушкой. Не глядя на нее, спросил:

– Откуда ты узнала?

– Меня предупредил Шерстнев. А ему сказала Софья Львовна. Она видела мою фамилию в списках.

У Алексея на скулах заходили желваки.

– А, черт! – Он кинул взгляд на Аню. – Тебя надо переправить в лес.

– Я не хочу в лес. Я хочу быть с тобой.

Она говорила об этом как о чем-то твердо решенном.

– Здесь опасно. За мной могут следить.

– Пусть.

– Но полиция тебя здесь разыщет и все равно отправит в Германию.

Аня подавленно молчала. Алексей сказал как можно ласковее:

– Хватит дурить. Ты ведь сама знаешь, что здесь тебе нельзя оставаться.

Аня вдруг закрыла лицо руками и горько заплакала.

– Я боюсь... боюсь за тебя, – вырывалось у нее сквозь судорожные всхлипывания.

Алексей на мгновение растерялся. Снова она, сама не ведая того, говорит ему о своей любви. Она ждет от него решения, помощи, ответа на свои чувства. Но что он мог ответить ей?

Каждый раз, когда она уходила во тьму, навстречу опасности, ему хотелось броситься к ней, догнать ее, оградить от беды. Но всегда он чувствовал себя бессильным...

– Аня, – начал, запинаясь, Алексей, – ты очень славная... Ты... для меня столько сделала.

Аня нетерпеливо дернула плечом.

– Нет, послушай. Ты мой настоящий друг, а кроме того – ты всегда должна помнить это, – и солдат маленького отряда. Ведь мы все сейчас солдаты. Понимаешь это? Мы должны поступать так, как требует дело. Мы выполняем приказ. И ты должна его выполнить.

Вытри слезы – солдаты не плачут....

Постепенно Аня успокоилась. Через полчаса, стыдясь этого, видимо, неожиданного даже для нее самой взрыва чувств, она согласилась с предложением Алексея. Они уговорились: до прихода связного из леса она поживет у Алексея, не показываясь на улице, а потом переберется к партизанам.

Спохватившись, Аня достала из косы тонкий обрывок папиросной бумаги, хитро заплетенный в волосах.

Алексей прочитал записку, и лицо его приняло то выражение сосредоточенности, которое, как успела заметить Аня, появлялось всякий раз, когда девушка приносила важное сообщение.

* * *

Старинный костел стоял на булыжной хребтине Сенной площади. На стенах костела, сложенных из серого камня, осколки и пули оставили свои отметины. В нише над входом – статуя апостола Петра. Нос святого ключника был отбит осколком, и Алексею показалось, что в слепом, неподвижном взгляде апостола, устремленном к небесам, застыла немая жалоба на людское бессердечие.

"Война не обошла и святых. Даже апостол Петр попал в инвалиды третьей группы", – Алексей усмехнулся и, поднимаясь по каменным ступенькам, прихрамывал заметнее обычного. Нищие, осаждавшие всех входивших в костел, не обратили особого внимания на плохо одетого инвалида.

Алексей беспрепятственно вошел внутрь. Там было темно и прохладно. После яркого солнечного света он долго не мог ничего рассмотреть. В ноздри ему ударил горьковато-кислый запах сырой штукатурки – костел, видимо, недавно побелили.

Гулко разносилось нестройное, разноголосое пение прихожан, бормотанье ксендза. Лицо его как бы растворилось в сумраке – белел только широкий воротник.

Алексей встал у входа, принял позу молящегося и стал украдкой осматривать, скользя взглядом по затылкам и спинам. Перед ним розовела лысина немецкого офицера. Когда офицер склонялся в поклоне, поскрипывала портупея. Рядом с Алексеем вздыхала и вытирала слезы высокая старушка в черном;

Приглядевшись в темноте к сидевшим на скамейках, разведчик увидел слева знакомый четкий профиль. Готвальд, видимо, почувствовал на себе пристальный взгляд Алексея, обернулся. Глаза их встретились.

Валентин еле заметно двинул подбородком: подходи, мол, поближе.

В левом приделе, перед статуей богородицы с младенцем, горело с полдюжины свечей. От одной из них Алексей зажег свою, приклеил ее у основания статуи и, подняв глаза на каменное, бесстрастное лицо богородицы, неловко осенил себя католическим знаменьем.

"Должно быть, я выгляжу со стороны вполне лояльным гражданином, посещая храм, ставлю свечки святой деве", – вновь усмехнулся Алексей.

Между тем хор смолк. Ксендз скрылся за занавесом. Толпа стала редеть. На каменных плитах застыли в земном поклоне несколько старческих фигур.

Готвальд прошел мимо Алексея, не поворачивая головы, шепнул:

– Иди за мной.

У опустевшего клироса он скрылся за какой-то низенькой дверью. Алексей оглянулся – в костеле осталось с полдюжины молящихся – и двинулся по направлению к дверце.

В маленькой комнатке с низким сводчатым потолком Готвальд был один.

– Нечего сказать, нашел подходящее место, – Алексеи пожал Готвальду руку.

– Вполне подходящее. Мой начальник очень набожный, требует, чтобы мы посещали церковь Я назвался католиком и теперь по воскресеньям смогу приходить сюда.

– Ты думаешь, здесь безопасно?

– Вполне. Ксендз мой дальний родственник – мать у меня наполовину полька. К тому же ты пришел, чтобы загнать мне крупную партию табака. Ты спекулянт, человек солидный и, если кто войдет, держи себя соответственно. Правда, глядя на тебя, – смеясь, добавил Валентин, – не скажешь, что дела у тебя идут блестяще.

– Я только начинающий, – в тон ему сказал Алексеи, – подожди, у меня будет котелок на голове, манишка, сигара во рту и... что там еще полагается иметь солидному предпринимателю?

Валентин машинально достал пачку сигарет.

– Ты что, – остановил его Алексей. – Здесь же храм!

– Ах да!

Готвальд хотел было спрятать пачку в карман, но Алексеи попросил:

– Поделись, брат, со мной. Ведь я не на довольствии...

Валентин отдал ему всю пачку.

– Мне нужно сообщить тебе кое-что важное – Он перешел на серьезный топ.

– Догадываюсь, что не зря мы встретились.

– Я познакомился с одним немцем – Вилли Малькаитом. Он обслуживает офицеров связи, прилетающих из Берлина. Оказалось, что он, как и мой отец, из Дрездена. Несколько раз я его подбрасывал в город, тут у него живет какая-то зазноба. За это он снабжает меня сигаретами... Он приставлен к двум оберстам, которые по очереди раз в неделю прилетают в Ретунь. Фамилия одного Фукс, другого – Ланге. Запомни: Фукс и Ланге.

Алексей кивнул головой.

– Так вот... Через своего нового приятеля я узнал, что "юнкерс" с Фуксом или Ланге прилетает, как правило, в час дня. Я подаю машину прямо к самолету и везу к гостинице. Ты ведь знаешь, как у немцев все по строгому расписанию. Распорядок тут такой. В час дня прилетает самолет. Я жду на летном поле и везу в домик для приезжающих. Затем душ – двадцать минут, обед – пятнадцать минут, отдых – час.

– А после? – спросил Алексей, испытывая неожиданный прилив нежности к этому аккуратному, толковому человеку.

– Иногда я еду на Новые Выселки, знаешь? Это километрах в ста отсюда. Там, видимо, какой-то важный штаб. Какой, пока еще не знаю. Но чаще всего офицеры собираются в большом здании на самом аэродроме...

– Кто они, эти Фукс и Ланге?

– Точно не могу сказать. У каждого всегда при себе большой желтый портфель... Скорее всего офицеры связи из крупных штабов.

– Вот оно что!

– Думаю, что именно так. Судя по тому, с какой почтительностью к Фуксу и Ланге относятся даже генералы...

Алексей пристально посмотрел на Готвальда и медленно проговорил:

– Ты принес очень важные сведения, Валентин.

Ты даже сам не подозреваешь, как они важны...

* * *

В знойный июньский полдень к шоссе, ведущему на аэродром, в трех километрах от контрольно-пропускного пункта, вышел немецкий офицер в новом, видимо, только сшитом мундире со знаками отличия майора. Сосновый бор начинался прямо от обочины дороги.

Подтянутый, чисто выбритый и даже благоухающий духами, офицер посмотрел в обе стороны пустынного шоссе, затем нырнул в кусты, нагнулся и, достав из кармана кусок сукна, старательно, до блеска начистил запылившиеся сапоги.

Солнце палило. Дышать было трудно. От сосен тек горьковато-терпкий смолистый запах. В покойную полуденную тишину тревожной нотой вплетался далекий, еле слышный рокот самолетов.

Офицер вытер носовым платком блестевшее от пота лицо и еще раз оглядел шоссе.

Над раскаленным асфальтом дрожало марево.

Ю-52 приземлился в 13.03 и подрулил к краю летного поля. По трапу неторопливо сошел полковник Фукс, седой краснолицый офицер в блестевших на солнце очках. Фукс выкинул руку, приветствуя военных, столпившихся у трапа, и направился к черному "опель-капитану". Валентин почтительно открыл перед ним дверцу.

Фукс кивнул ему как старому знакомому.

Десять минут спустя "опель" остановился у домика для приезжающих.

Готвальд снова услужливо распахнул дверцу машины и на отличном немецком языке пожелал оберсту хорошего отдыха после утомительного полета.

Однако Готвальд не повел машину в гараж. Он поднял калот и принялся возиться в металлических внутренностях автомобиля, дышавших жаром. Руки слегка дрожали, нервы были напряжены; когда рядом послышался шорох шагов, он обернулся слишком резко.

К счастью, проходивший мимо обер-лейтенант не обратил на незадачливого шофера внимания.

Валентин закончил осмотр машины, закурил и пошел в гостиницу. В вестибюле, застланном коврами, было прохладно и тихо. Журчал, приемник в углу:

скрипка плела капризное кружево мелодии...

В коридоре Валентин столкнулся с добродушным румяным Вилли. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Малькайт – любитель пива, карт и девочек. Осторожно ступая, он нес перед собой поднос с кофейником, маленькую чашку, какие-то тарелки, прикрытые накрахмаленной салфеткой.

Упитанные щеки Вилли раздвинулись в улыбке.

– Скучаешь? – подмигнул он Готвальду.

– Что делать? – пожал плечами тот. – Хоть бы переброситься с кем в картишки...

Лицо Вилли приняло озабоченное выражение.

– Сейчас не могу, сам видишь, – он показал глазами на поднос.

– Понимаю, – Валентин сочувственно вздохнул. – Такая жарища, в горле пересохло. Совсем сморило!

Эх, неплохо кофейку выпить, а то заснешь еще в машине.

– Пожалуйста, – Вилли не растерялся.

Поставив поднос на маленький столик, денщик достал из кармана складной металлический стаканчик, снял крышку с кофейника. Из него вырвалось облачко горячего пара. Валентин с наслаждением втянул запах, зажмурил глаза.

– Какой аромат!

– Настоящий мокко, только что помолотый, – пояснил Вилли, наливая кофе в стаканчик и передавая кофейник Валентину.

И вдруг крышка кофейника выскользнула из рук Готвальда и, гремя, покатилась под диван.

Валентин извинился за свою неловкость и продолжал мелкими глоточками отхлебывать кофе.

– Подержи-ка! – Малькайт нагнулся, чтобы поднять крышку. – Эх, черт, далеко закатилась! – И полез под диван.

Готвальд неотрывно глядел на Вилли, а тот все никак не мог дотянуться до упавшей крышки.

Валентин проворно сунул руку в карман. В ладони у него оказались таблетки, которые он торопливо бросил в дышащий паром кофейник.

Отдуваясь, Вилли вылез из-под дивана.

Водворив крышку на место, он заторопился.

– Побегу, – бросил он приятелю и, еще на мгновение задержавшись, спросил: – В субботу подбросишь к девчонкам, а?

– Обязательно! – заверил его Валентин. – А ты не знаешь, когда сегодня потребуется машина твоему начальству?

– Думаю, через час с четвертью. Полковник собирается отдыхать. А что?

– Да что-то капризничает карбюратор. Хочу заехать в гараж.

– Валяй, дружище! Да смотри не опоздай.

Как только Малькайт скрылся за дверью второй справа комнаты, Валентин выскочил на улицу, сел в свой "опель" и рывком взял с места.

* * *

Гостиница для приезжающих находилась метрах в пятистах от контрольно-пропускного пункта. Готвальд до конца утопил педаль газа. "Опель", разрывая в куски свистящий ветер, торопливо глотал серую ленту шоссе. Мелькали красноватые стволы сосен. Охрана хорошо знала Валентина в лицо, тем не менее при выезде за ворота у него тщательно проверили пропуск.

На третьем километре у телеграфного столба с подпоркой Валентин взглянул в зеркальце над ветровым стеклом. Убедившись, что сзади никого нет, он притормозил, круто развернул машину на сто восемьдесят градусов и остановился на обочине. В ту же секунду из кустов орешника вышел немецкий офицер. Он сам распахнул дверцу и сел рядом с Готвальдом. Валентин с трудом узнал Алексея: твердо сжатые губы, суженные, холодно поблескивающие глаза под лакированным козырьком, фуражка со свастикой.

– А где достали форму? Сидит как влитая, – спросил восхищенный Готвальд.

– Корень прислал. У них всякие есть из трофейных. А Афанасий Кузьмич пригнал по фигуре!

Голос Алексея звучал глухо. Валентин кинул взгляд украдкой на кисти рук Алексея – они спокойно лежали на коленях.

– Тише. Не гони машину, – скомандовал разведчик. Голос его звучал с незнакомыми холодно-повелительными интонациями. – Следи за лицом. Оно у тебя слишком напряжено. Постарайся придать ему скучающее, равнодушное выражение. Как обстановка?

Валентин посмотрел на часы.

– Фукс уже лег спать...

– Снотворное?

– В кофе.

Готвальд рассказал Алексею все как было.

– Дверь заперта? – спросил Столяров.

– Обычно не запирают. Будем и теперь надеяться на счастливый случай.

Приближался контрольно-пропускной пункт. Оба молчали.

Алексей был внешне спокоен. На самом деле с той минуты, как он сел в "опель", им овладело нервное возбуждение. Это была хорошо знакомая "реакция на опасность". В такие минуты все чувства его обострялись, мысль работала с удвоенной быстротой, все силы были собраны воедино и приведены в боевую готовность.

Страха не было, и Алексей даже любил эти минуты наивысшего напряжения, чем-то близкого творческому вдохновению.

В нагрудном кармаке лежало удостоверение личности на имя майора Франца Деммеля. Документ был подлинный. Столяров не решился бы довериться подделке, зная, что у такого ответственного объекта дежурят люди с опытным, наметанным взглядом.

Достать документ удалось с помощью Лещевского.

В немецкий госпиталь привезли тяжело раненного офицера майора Деммеля. Осколок застрял в брюшной полости, и извлекал его сам Лещевский, дежуривший в этот вечер.

Столяров уже давно просил Адама Григорьевича достать офицерское удостоверение. И хирург искал возможность выполнить эту просьбу, но документы прибывающих оставались обычно в приемном покое госпиталя.

На этот раз Лещевский был первым, кто подошел к раненому. Во время осмотра хирург осторожно вынул у Деммеля из кармана френча удостоверение и сунул его себе в халат. После этого он приказал санитарам срочно нести офицера в операционную. Когда санитары сняли с немца залитое кровью обмундирование, Лещевский приказал осмотреть – нет ли в карманах документов. Были найдены только фотографии, но удостоверения личности не оказалось. Раненый был зарегистрирован по фамилии, написанной на одном из конвертов.

Документ на имя майора Деммеля врач передал Алексею через Шерстнева.

Столяров осторожно над паром отклеил фотографию майора и приклеил свою. Недостающий сектор круглой фиолетовой печати оттиснул на фотографии сам. Алексей придирчиво изучал свою работу, изъяна отыскать не мог. Но все-таки он беспокоился. А вдруг этот изъян обнаружат те, что стоят у шлагбаума?

Расстояние от первого КП до гостиницы для приезжих показалось Алексею бесконечной дорогой в неизвестность. Долго потом он вспоминал эту дорогу, колючий холодок в пальцах, звон в ушах, руки унтер-офицеров, долго, невыносимо долго вертящие удостоверение майора Франца Деммеля, липкие взгляды, перебегавшие с его лица на фотографию.

Стараясь сохранить равнодушное, холодно-надменное выражение лица, он глядел прямо перед собой на полосатый шлагбаум и краем глаза четко запечатлевал каждое мельчайшее движение охранников. Левая рука его при малейшей опасности готова была ринуться в карман френча за лимонкой, правая – дернуть ручку дверцы. И в то же время где-то в далеких уголках сознания созревала мысль: "Уйти невозможно, почти невозможно... Даже, если удастся швырнуть лимонку и скрыться в лесу. Вокруг охрана, секреты, полицейские пункты. Нет, не уйти!"

Толстый унтер вернул ему книжечку.

Такая же процедура повторилась у ворот в заборе из колючей проволоки.

"Опель" плавно покатил по узкой асфальтированной дороге. По бокам стояла золотисто-охристая колонна сосен, между которой мелькали сборные домики защитного цвета. К ним вели дорожки, аккуратно присыпанные песком.

"Будто санаторий", – подумал Алексей. Правда, сновавшие вокруг люди в комбинезонах и кожаных куртках мало походили на отдыхающих.

У отеля "опель" остановился. Алексей небрежно ответил на приветствие часового и через вестибюль прошел к прохладному коридору. Странно, но почемуто в глаза ему бросился желтый листок липучки на столике. На нем, увязнув тонкими ножками, отчаянно билась оса.

"Должно быть, тот самый столик, где Готвальд подсыпал в кофе снотворное!"

Из-за какой-то двери вынырнул пухлощекий ординарец. Губы его сально блестели. Вытянув руки по швам, он вопросительно смотрел на Столярова. Алексей догадался, что перед ним приятель Готвальда Вилли Малькайт.

Алексей помнил, что Фукс остановился во второй комнате справа.

Ничего не сказав денщику, с непроницаемым лицом, разведчик прошел мимо Вилли.

– Герр полковник сейчас отдыхает, – сказал Малькайт, видя, что незнакомый ему офицер направляется к комнате Фукса.

– Отдыхает? – удивился Алексей. – Но мне приказано явиться.

– Так пойти доложить?

– Нет, благодарю. Я подожду, когда полковник проснется.

Столяров опустился в кресло. Вилли стоял в нерешительности.

– Вы свободны, – распорядился Столяров.

Едва денщик исчез, Алексеи встал и направился к двери, за которой отдыхал полковник Фукс. Оглянулся – коридор был пуст. А что, если полковник не спит?

Что ж, тогда он извинится и скажет, что ошибся дверью.

Полковник спал, тихонько всхрапывая. Рот его был слегка приоткрыт. Из-под одеяла торчала синеватая, в старческих узловатых венах ступня.

Рядом на стуле стоял большой желтый портфель.

Ключ торчал в дверях, но Алексей решил не запираться – так легче будет объяснить свое присутствие здесь.

Алексей вынул из кармана чистый лист бумаги, карандаш, положил все на столик, сел на стул. Да! Если войдет дежурный офицер, Алексей скажет, что пишет записку полковнику.

Ни на секунду не выпуская из поля зрения лицо Фукса, он взял желтый портфель. Заглянув внутрь, Алексей похолодел: в портфеле не было ничего, кроме старых газет и бритвенного несессера.

"Скорей из этой комнаты, пока кто-нибудь не вошел! Но не побриться же и прочитать старые газеты прилетел сюда полковник из Берлина? Может быть, карты и документы спрятаны где-нибудь в сейфе?

Мгновение Алексей стоял посредине комнаты в нерешительности. Затем, неслышно ступая, подошел к кровати, на которой спал Фукс, и осторожно сунул руку под подушку. Пальцы нащупали жесткие края папки.

"Осторожный, черт! Даже спит на своих бумагах".

Рассчитанным движением Алексей вынул из кармана миниатюрный фотоаппарат...

Через несколько минут по коридору медленно, прихрамывая, прошел к выходу выхоленный офицер.

На крыльце стоял Вилли и весело переговаривался с Готвальдом, выглядывающим из машины.

– Я не дождусь полковника, – процедил сквозь зубы Алексей. – К дежурному по аэродрому! – распорядился он, когда Готвальд почтительно распахивал перед ним дверцу "опель-капитана".

* * *

Через два дня после того, как Алексей сфотографировал содержимое портфеля полковника, он сидел вместе с секретарем подпольного обкома на конспиративной квартире. Пленки были уже проявлены, с них сделаны отпечатки. Фотоаппарат возвращен Карновичу.

Алексей держал в руках фотографии. Мелкие машинописные буквы, чуть расплылись (второпях Алексей, видимо, неточно установил диафрагму), но, однако, читались без особого труда. Скользнув глазами по первым строкам, Столяров обнаружил, что документы обозначены грифом "Совершенно секретно". Это были приказы и планы переброски войсковых соединений из-под Могилева, Витебска и Смоленска в район Курска – Воронежа. Алексей понял, что сведения, которые он добыл, чрезвычайно существенны. Понял это и Карнович.

Когда они снова внимательно все перечитали, Карнович похлопал Алексея по плечу.

– Ты знаешь, что это такое? – спросил он Столярова. – Ты понял, что ты сотворил?

– Догадываюсь.

– Ведь переброска войск в таком количестве... Это...

не так просто...

– Документы указывают на то, – твердо сказал Алексей, – что немцы собираются вести решительное наступление на Южном фронте...

– Но, возможно, наше Главное командование уже информировано о направлении удара, – возразил Карнович.

– Не знаю. Во всяком случае, надо как можно скорее передать эти документы в Москву. Они ведь ждут...

8. АГЕНТ А-39

Альберт Обухович, он же Михаил, он же агент А-39, еле поспевал за беглецами. Судя по тому, какой темп задали беглецы, они поверили, что их действительно спасли от расстрела партизаны.

"А ведь неплохо подстроено, – думал Обухович. – Эти остолопы приняли все за чистую монету. Так мчатся, что у меня вот-вот лопнет сердце..."

Ободранные, исцарапанные в кровь, беглецы распластались в зарослях. Жадно, как выброшенные из воды рыбы, хватали ртом воздух.

У Обуховича дрожали руки и ноги, отчаянно, до звона в ушах колотилось сердце. Потом у него началась рвота.

До войны Обухович заведовал промтоварной базой, проворовался и угодил в тюрьму. С приходом немцев он намеревался взять реванш за напрасно потерянные годы, сразу же поступил в полицию. Но торжествовать долго ему не пришлось. Советские люди, которым он мечтал отомстить за арест, снова взяли верх над ним, взорвав артсклад, куда его только что приняли в охрану.

И вот теперь он должен был улыбаться своим врагам, заискивать перед ними, искать их расположения, каждую минуту опасаясь, что его раскусят.

...Дымчатые столбы солнечного света падали почти отвесно, когда все четверо, отдышавшись, спустились в кочковатую низину. Между березами блеснула узенькая речушка. В ее ртутной глади отражались громоздкие кучевые облака.

Спутники Обуховича стали поспешно раздеваться.

Тайный эмиссар Штропа тоже было стянул мокрые от росы сапоги, но, взглянув на грязное, полуистлевшее белье беглецов, остановился. Черт побери, разве мог он думать, что ему придется раздеваться у всех на виду!

Он облачился в старенькую красноармейскую гимнастерку, а исподнее надел немецкое.

Сейчас Обухович с завистью смотрел, как его новые знакомые плескались в воде, ныряли, фыркали, возбужденно переговаривались, обсуждая свое неожиданное освобождение. Обухович разулся, закрутил штаны до колен и, войдя в реку, принялся умываться.

– Эй, браток! Ты что – вроде как воды боишься? – спросил его один из беглецов, которого товарищи называли Федором. Это был коренастый здоровяк, широколицый, с неправдоподобно светлыми глазами.

Обухович раздвинул рот в улыбке, блеснув сталью искусственных зубов.

– Не остыл еще! Как бы не застудиться... Ревматизм у меня.

– Да, а я-то думал, утонуть боишься...

Товарищи Федора засмеялись.

"Издевается, сука... Неужели догадался? – холодея от страха, подумал Обухович. – Надо держать ухо востро!"

После купания собрались на поляне, чтобы посоветоваться, что делать дальше. Федор предлагал идти в лес к тому месту, где можно было встретить кого-нибудь из партизанских связных. Двое других поддержали Федора.

Подпольщик с лицом в кровоподтеках уставился на на Обуховича единственным глазом (другой застилал фиолетовый наплыв) и спросил о его планах.

Хотя Штроп приказал следовать за этими людьми повсюду, Обухович не мог преодолеть своего страха перед лесом. К партизанам ему идти не хотелось. По многочисленным рассказам он хорошо знал, какую строгую проверку проходит каждый новый человек в отряде у партизан, и очень редко кому из агентов удавалось войти к ним в доверие. Как правило, большинство негласных сотрудников полиции, проваливались-партизаны их разоблачали.