Текст книги "Особое задание"

Автор книги: Михаил Прудников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Он предложил своим новым знакомым вернуться в город, к "надежным людям" – двум военнопленным, которые работают у немцев.

– Один – электриком, а другой – плотником, и квартиры их вне подозрений! – уверял Обухович своих спутников. – У них кое-что из оружия припрятано, – говорил он все убежденнее, – переночуем, отдохнем, прихватим с собой хозяев – и в лес.

На самом деле никаких "надежных людей" у него в городе не было. Да и весь этот план с конспиративными квартирами родился у него только что. Целью его было заставить этих людей навести его на след городского подполья: его участников Обухович боялся меньше, чем партизан.

Однако Федор, который, видимо, пользовался среди своих товарищей авторитетом, возразил, что лезть еще раз в пасть гестапо они не желают, а будут искать партизан в лесу.

В конце концов договорились, что Михаил, как назвал себя Обухович, вернется в город к своим знакомым. Федор же с товарищами пойдет к партизанам, дня через три пришлет к лесной сторожке, неподалеку от села Выпь, верного человека, который и проведет Михаила и его друзей электромонтера и плотника – в лесной отряд.

Прощаясь, Обухович на всякий случай дал Федору адрес квартиры, где жил его знакомый – негласный сотрудник полиции.

На следующий день Обухович был в городе. Штроп, выслушав доклад агента, одобрил его план действий.

На квартиру к негласному сотруднику полиции подселили еще одного, и Обухович отправился на условленное место – к лесной сторожке у села Выпь.

9. ШТРОП ИДЕТ ПО СЛЕДУ...

Негативы переснятых приказов уже находились на пути в партизанский лагерь, откуда их должны были отправить с первым самолетом в Центр, а между тем на аэродроме полковник Фукс забеспокоился...

После визита Алексея Вилли с большим трудом поднял своего начальника. Фукс, не понимая, что с ним происходит, никак не мог оторвать голову от подушки и, поднявшись, долго ходил по комнате, словно с похмелья.

Когда наконец полковник пришел в себя, Вилли доложил шефу, что его ждал какой-то майор, но так и ушел, не дождавшись.

– Какой майор? – проворчал Фукс.

– Вы его вызывали. Так он сказал, господин полковник... – Вилли был растерян.

– Я никого не вызывал, – снова буркнул Фукс.

Вилли страшно испугался. А полковник все настойчивее требовал, чтобы Вилли объяснил, кто же все-таки приходил и почему денщик не удосужился даже спросить фамилию майора. Какое-то смутное беспокойство охватило Фукса. Он отбросил подушку, папка лежала на месте, документы были все целы. Но полковнику показалось, что шнурки на ней завязаны несколько иначе, чем это привык делать он.

Фукс накинулся на Вилли с бранью, а тот, совершенно ошалев от страха и понимая, что в чем-то провинился, лепетал бессвязные слова оправдания.

Фукс не мог отделаться от тревожного чувства.

Что это за странный визит? И почему так невыносимо болит голова? Уж не заболел ли он?

А Вилли все лепетал, что он не мог расспрашивать господина майора, он простой солдат, только выполняет приказ. Перед денщиком маячила угроза штрафной роты, а может быть, и чего-то похуже...

Фукс, уходя на совещание, пригрозил Вилли, что все равно дознается, что за странный посетитель был у него, но в то же время приказал денщику пока молчать и никому о происшествии не рассказывать.

В тот же день Фукс проводил совещание командиров частей, дислоцировавшихся в районе города н предназначенных в ближайшее время для отправки на юго-восток. Полковник рассчитывал, что загадочный майор еще явится к нему и все объяснит. Но тот все не приходил.

Своими опасениями Фукс решил поделиться со Штропом, которого хорошо знал еще до войны. И полковник отправился в гестапо.

Они встретились как старые друзья. Штроп предложил полковнику рюмочку коньяку, но тот наотрез отказался.

– Вы понимаете, – говорил Фукс. – У меня до сих пор смертельно болит голова. Такое чувство, что кто-то был в моей комнате в то время, когда я спал. И это не бред.

Штроп попросил рассказать все подробности.

В тот же день по распоряжению Штропа в гестапо допросили денщика Фукса – Вилли Малькайта. Перепуганный насмерть, он довольно путано обрисовал внешность майора, но показал, что незнакомца привез шофер Готвальд.

Вызвали Готвальда. Тот подтвердил, что действительно привозил на аэродром неизвестного ему до сих пор офицера. Однако, кто этот офицер, он, Готвальд, до сих пор не знает.

– Где вы его встретили? – спросил гестаповец, допрашивавший Валентина.

– А на шоссе. У него сломалась машина. Он задержал меня и приказал как можно скорее доставить его на аэродром.

Дальше Валентин пояснил, что неизвестный офицер, пробыв пять-десять минут в гостинице, вышел на улицу.

Он потребовал, чтобы Готвальд, который со своей машиной, как всегда, ожидал Фукса, доставил его к дежурному офицеру, но по дороге передумал и приказал доставить его опять на шоссе к неисправной машине.

Готвальд, хотя и боялся опоздать к тому времени, когда понадобится Фуксу, вынужден был исполнить приказ старшего офицера. Видимо, машина господина майора уже была исправна, во всяком случае, Готвальд успел заметить, как неизвестный офицер сел в машину и уехал в направлении города.

Сам же Готвальд поспешно вернулся к гостинице.

Шофер держался в гестапо спокойно, на вопросы отвечал уверенно. Его показания совпадали с тем, что говорил денщик.

Первым желанием Штропа, когда он узнал о результатах допроса шофера, было тут же, немедленно арестовать Готвальда. Но, поразмыслив, он решил, что эта мера преждевременна. Гораздо важнее установить за ним слежку.

Дня через два после разговора с полковником шпик, приставленный к Готвальду, донес, что последний заходил в кабинет хирурга военного госпиталя – Лещевского и пробыл там четверть часа. Подслушать их разговор не удалось, однако, как установил агент, последние два месяца шофер посещал врача примерно раз в десять дней.

Агент смотрел карточки больных, обнаружил, что у Готвальда зарегистрирована застарелая язва желудка, которая последнее время его беспокоит.

Все посещения больным госпиталя были тщательно записаны, так же как и лекарства, которые ему прописывались. Но что-то Штропу показалось подозрительным.

Тонкие ноздри его нервно затрепетали. Он поспешно достал сигарету и жадно закурил.

– Продолжайте наблюдение, – распорядился он, – и обо всем сразу же докладывайте мне.

В тот же день санитарная часть аэродрома вывесила объявление, в котором обязывала – обслуживающий персонал в течение двух дней пройти медицинскую проверку. По приказу Штропа один из опытных немецких госпитальных врачей выехал на аэродром. Врач, поблескивая стеклами маленьких старомодных очков в золотой оправе, участливо расспрашивал Готвальда о его здоровье.

– Так, так... язва желудка, говорите? Ай-аи-ай.

Нехорошо. Такой еще молодой человек, такое сильное тело. Настоящий ландскнехт!

Порекомендовав шоферу не поднимать тяжестей, не курить и не есть ничего острого, врач закончил осмотр и, едва Готвальд вышел за дверь, позвонил Штропу.

– Абсолютно здоров, господин полковник. Да, да, уверен. У меня нет ни малейших подозрений. Здоров как бык.

Готвальд понял: пришла беда. Правда, его отпустили после допроса, но он знал, что не отвел от себя подозрений. Ведь он действительно был абсолютно здоров, а врач, осматривавший его, был старый и опытный.

Дома он изо всех сил пытался скрыть свое состояние, но это ему не удалось. Жена донимала его расспросами. Валентин уверял ее, что он просто устал.

– Разве я не вижу! – воскликнула Евгения. – Последнее время ты стал совсем другим, что-то скрываешь. Нет, нет, не спорь – я все вижу. Это началось, как только мы переехали сюда, в эту проклятую дыру.

Валентин едва слушал жену. Мысли его были заняты одним: надо бежать. Но нужно сначала предупредить своих и переправить к партизанам семью. Он знал, что в его распоряжении считанные часы, и, с трудом дождавшись вечера, отправился к Лещевскому на квартиру. Другого выхода он не видел. В этом и была его ошибка.

Он, отправляясь к Лещевскому, не заметил, что – за ним увязался "хвост".

Выслушав Валентина, Адам Григорьевич забеспокоился: надо предупредить Алексея. На следующий день он забеспокоился еще больше: из регистрационного ящика исчезла карточка Готвальда. Сначала он подумал, что положил карточку в ящик своего стола, но ее не оказалось и там. Ах, как сейчас не хватало рядом Алексея, его мудрого совета и поддержки!

До недавнего времени связной у них была Аня, и теперь, когда ее переправили в лес, к партизанам, Алексей предложил другой способ общения.

– Будете ставить меня в курс дел обо всем письменно, – сказал Алексей. – Знаете, где находится Крестьянская улица?

Лещевский утвердительно кивнул головой.

– Еще бы! Я ведь здешний старожил!

– Так что, – продолжал Алексей, – там на правой стороне улицы, в последнем телеграфном столбе, устроен у самой земли тайник. В небольшую эту щелочку вы вложите записку. Чтобы ее не заметили, бумагу на сгибе замажьте простым карандашом. Письмецо старайтесь класть в сумерках, сперва убедитесь, что вокруг никого нет.

Этим способом связи Лещевский и решил воспользоваться. Вечером, возвращаясь из госпиталя, приказал шоферу остановиться неподалеку от Крестьянской улицы и сказал, что хочет пройти пешком. Шофер уехал, а Лещевский медленно, размеренно шагал, поравнявшись с последним столбом на правой стороне улицы, сунул записку в щель.

При этом он сделал вид, что, закуривая, уронил спички.

...На следующий день озадаченный Адам Григорьевич нашел карточку Готвальда на месте, в регистрационном ящике. Вертя ее в руках, Лещевский понял, что совершил недопустимую оплошность, не уйдя из города немедленно, как только узнал о допросе Готвальда.

Лещевский не знал, что карточка появилась на месте после того, как Штроп отчитал врача, исследовавшего Готвальда, за то, что тот не догадался поставить ее на место немедленно.

С этой минуты Лещевский потерял спокойствие. Он понял, что гестапо напало на след, каждый шаг его отмечен шпиками, и особенно его волновало: вдруг ктонибудь из агентов видел, как он всовывал записку в тайник. Лещевский боялся, что он навел ищеек на след Алексея.

Прощаясь на шоссе с Готвальдом после посещения комнаты Фукса, Алексей сказал шоферу:

– Сегодня же уходи. Это приказ Корня.

– Но, может, все обойдется. Я ведь здесь на хорошем счету. Смогу еще быть полезным для общего дела.

– Нет. Уходи.

– А как же семья?

– Временно остановишься в Криницах. Знаешь, где это?

Готвальд утвердительно кивнул.

– Так вот, разыщешь там Захара Кивига. Человек он проверенный. Село глухое. Немцы и полиция заглядывают туда редко. Кивиг живет во втором дворе с краю дороги. Он предупрежден людьми Корня.

Готвальд обещал, что сегодня же уедет, а сейчас, чтобы не вызвать слишком ранней тревоги, отвезет Фукса на совещание.

Получив записку от хирурга, Алексей понял, что Валентин не только не выполнил приказа, но своим визитом навел сыщика на след Лещевского.

Алексей с трудом заставил себя остаться спокойным.

Он еще не терял надежды, что Готвальду и Лещевскому удастся скрытья. Но, едва переступив порог мастерской Афанасия Кузьмича, где его ждал Шерстнев, понял, что Тимофей принес дурные новости.

– Обоих? – нетерпеливо спросил Алексей.

– Нет, только Лещевского.

– А Готвальд?

– Бежал.

– Сведения точные?

– Да. Лещевского видел сам... в тюрьме. А о Готвальде сообщили наши.

Алексей помрачнел. На скулах его заходили желваки.

– Кого знал врач? – спросил Шерстнев.

– Кроме меня, никого. Еще Аню, но она в лесу.

– Тебе надо бежать.

– Нет, подожди!

– Он может выдать. Надо скрыться, пока не поздно.

– Выдать? Лещевский? Ты его плохо знаешь!

– Зато я хорошо знаю тех, в гестапо, – взорвался Шерстнев. – У них заговорят даже булыжники. Уходи, и как можно скорей!

Алексей подошел к Тимофею вплотную.

– Спокойно. Не поднимай панику. Лещевского не так-то просто сломить. Ничего. – Алексей прошелся по комнате, покусывая губы. – Нет, мы не можем, не имеем права уходить сейчас, когда группа только начала работу. Сейчас, когда гитлеровцы рвутся к Сталинграду, когда они без конца трезвонят о скорой победе, мы должны показать населению, что, пока жив хоть один советский человек, врагам не спать спокойно на нашей земле. А ты напрасно так волнуешься. Лещевскому о деле не так уж много известно. Он нам помогал – вызволил меня из госпиталя, кое-что сообщал. Но о нашей работе; он ничего не знает, не знает и людей. А кроме того, поверь мне: он не выдаст. Это не человек – кремень.

И вдруг Алексей схватил Шерстнева за руку.

– Послушай. Ты помнишь этого парня – парикмахера у рынка?

– Провокатора? Который предал наших?

– Ну да. Я много думал, почему он не донес на меня. Ведь ему стоило только переставить цветок на окне – и меня бы схватили.

Тимофей пожал плечами.

– Не знаю. Да и при чем здесь этот тип?

– А вот при чем. Его надо использовать. Я согласен. Мы уйдем из города, но так, что фашисты нас будут помнить долго.

Тимофей с интересом смотрел на Алексея.

– Ты должен помочь мне.

– Как?

– Пойдешь в парикмахерскую...

Проходил месяц за месяцем, а к Борису Крюкову никто из подпольщиков не приходил. Несколько раз его вызывали в полицию, где били так сильно, что на следующий день он не мог работать.

Штроп пригрозил ему:

– Если узнаем, что укрываешь кого-нибудь, смотри...

На Крюкова уже никакие угрозы не действовали.

Он решил, что, как только представится возможность, убежит куда глаза глядят. Правда, бежать было трудно. Он не раз замечал, что за ним следят. Да и куда бежать? Партизаны и подпольщики его не пощадят...

Ведь он убийца, предатель. Перейти через линию фронта! Это совершенно невозможно.

А где-то в глубине души отчетливее звучал голос, обвинявший его. И этот голос был громче угрожающего крика Штропа. Почему он не выдал тогда этого хромого парня? По велению все того же голоса совести.

Борис решил твердо, что второй раз он не смалодушничает. Что бы ни случилось, второй виселицы на площади по его слабости не будет.

Между тем Штроп, так и не дождавшись сообщений от агента, снял наблюдение за парикмахерской. По-видимому, подпольщики что-то знали или догадывались о предательстве Крюкова и обходили парикмахерскую стороной.

Как-то утром, когда Борис только что открыл дверь, дожидаясь клиентов, к нему пожаловал чернобородый полицай. Он уселся в кресло напротив зеркала и попросил подровнять ему бороду. Клиент внимательно следил за каждым движением Бориса. Наконец спросил:

– Не знаете, где купить хорошую бритву?

Взгляды их в зеркале встретились. Как долго Борис ждал условную фразу! Как давно хотелось ему встретить кого-нибудь из своих! Он медленно проговорил:

– Бритву достать можно, только хозяин запрашивает высокую цену.

Бородач сузил смоляные глаза.

– Мы все знаем. Это ты выдал тех, двоих... Ну, чего же ты, иди, ставь цветы.

Борис молчал.

– Ну! Боишься?

– Подожди, я все объясню.

– Не надо. Слушай меня внимательно. Ты можешь искупить свою вину.

– Что? Что я должен сделать?

– Сегодня же пойдешь в полицию. Скажешь, что у тебя был человек от подпольщиков...

– В полицию? Зачем? Я не пойду.

– Не перебивай. Пойдешь. И скажешь: на тридцатое число тебя пригласили для встречи с представителем подпольного обкома. Место встречи – поселок Краснополье, в доме Пелагеи Ивановны.

Ничего не понимая, Крюков пытался возразить, но гость снова резко перебил:

– Это приказ. А приказ, как тебе известно, не обсуждается. Это тебе задание. Выполнишь – уйдешь в лес, к нашим. Подведешь – достанем из-под земли.

Когда Шерстнев ушел, Крюков вытер полотенцем взмокший лоб.

Что-то было в этом полицейском такое, что заставило Крюкова поверить: это не провокация, действительно ему дано задание. Подпольщики вспомнили о нем и протянули руку спасения. И теперь все зависит от его мужества. Но как пойдешь в полицию? А все-таки вдруг этого черномазого полицая подослало гестапо?

10.У ПАРТИЗАН

– Ну а где же твои приятели? – спросил Федор, протягивая Обуховичу руку.

– Опасаются, – ответил тот, озабоченно сдвигая брови. – Ты, говорят, ступай сначала сам, разведай, что и как, а уж мы потом...

– Мгм, – промычал Федор. – Осторожные люди.

Ну и что ж, это хорошо. Нам такие нужны...

Разговор Обухбвича с Федором происходил на поляне, возле сторожки лесника. Партизан пришел не один:

с ним были еще двое бородатых людей, обвешанных гранатами, с немецкими автоматами на груди.

– Ты передай своим друзьям, – сказал один из спутников Федора, невысокого роста человек с короткой, окладистой бородой, – передай им, что если хотят бить врага, то пусть идут к нам без опаски. У нас всем дело найдется.

"Должно быть, этот из начальства", – подумал Обухович.

Он обещал в следующий раз обязательно привести двоих знакомых, старательно нажимая на то, что у "военнопленных кое-что при себе имеется, не с пустыми руками придут"...

Уговорились встретиться на том-же месте через два дня.

...Штроп узнал от Обуховича о его разговоре с партизанами и распорядился, чтобы все сведения, добытые у партизан, тот передавал старушке, жившей в деревне Большая Выгода километрах в пятнадцати от Витебского шоссе на пути к месту расположения отряда народных мстителей. К этой старушке раз в пять дней должен был приходить агент полиции. Эта старушка лечила своих земляков травами, и поэтому посещение ее избы не могло вызвать особого внимания.

В назначенный для встречи с партизанами день Обухович долго молился. Долго стоял на коленях, выпрашивая у божьей матери защиту для раба божьего Альберта.

Связной встретил Обуховича и еще двух агентов полиции, назвавших себя военнопленными, и провел в партизанский лагерь. Новичков долго и придирчиво расспрашивали и, видимо, ничего не заподозрив дурного, оставили в отряде. "Плотнику" поручили чинить телеги, Обуховичу и "электротехнику" – рыть землянки.

Обухович внимательно присматривался к тому, что делают партизаны, и старался все запоминать. Иногда провокатор примечал, что какие-то люди исчезали из лагеря и снова возвращались. "На задания ходили", догадывался Обухович.

Новых партизан никуда не посылали: проверяли.

Обухович ночами спал плохо. Все боялся, что дознаются о его предательстве и поставят к сосне... Молитвы его перед богоматерью стали жарче прежнего.

Вскоре он убедился, что дела его не так уж плохи.

Как-то вечером к нему подсел Федор, расспросил, как ему живется, привык ли в лесу, и, хитровато морща свои светлые глаза, сказал:

– А ты мужик вроде ничего... старательный. Признаться, сразу ты мне не очень понравился. А теперь я вижу – все в порядке.

У Обуховича против его воли вырвался деревянный смешок...

С тех пор Федор стал относиться к Обуховичу теплее, как-то показал фотографию жены и двух испуганно глядящих с глянцевитой бумаги девочек лет по семидевяти.

Обухович решил отплатить откровенностью за откровенность.

– А у меня жену и сына того... гитлеровцы расстреляли, – вздохнул он, отворачиваясь. – Жена-то еврейка была... Ну а меня в тюрьму посадили – за укрытие – Федор прикусил нижнюю губу, сузил глаза.

– Ничего, ничего, брат, теперь ты расквитаешься за них. – Он вдруг схватил Обуховича за плечо. – Послушай, ты поселок Краснополье знаешь? Ну, под городом?

– Приходилось бывать...

– Так вот... Я решил взять тебя в свою группу... – Федор перешел на шепот: – Дней через пять пойдем на задание. Устроим засаду в поселке. Там собираются схватить одного нашего человека...

Обухович почувствовал, как по спине у него поползли мурашки.

– Только... ты никому ни звука, – предупредил его Федор. – Понял?

– Да нешто я...

– Смотри! Чтоб ни одна живая душа! – угрожающе поднял палец Федор.

Всю ночь Обухович ломал голову: как пробраться в село Большая Выгода и предупредить гестапо. Тайком смыться? Могут поймать, да и операцию отложат.

К тому же и Штроп за бегство из отряда не погладит по головке: ведь столько трудов стоило внедриться...

Нет, этот вариант не пройдет. Нужно найти какой-то повод.

Провокатор снова не спал всю ночь, все искал, под каким бы предлогом выпросить разрешения на отлучку.

И наконец придумал. Наутро он явился к комиссару отряда, тому самому невысокому человеку с окладистой бородой, которого он впервые встретил на месте партизанской явки. Шпион Штропа предложил послать несколько партизан, чтобы помочь местным жителям убрать урожай.

– Время теперь горячее, пшеница поспела, – с жаром доказывал он комиссару, – а в селе одни бабы, мужские руки сгодились бы...

Комиссар сгреб в ладонь свою бороду и задумался.

Конечно, уборка урожая – дело существенное, у партизан есть задачи поважнее. Готовится ответственная операция.

Однако он не отказал наотрез:

– Хорошо. Посоветуюсь с командиром.

Однако командир отряда, Петр Кузьмич Скобцев, узнав о предложении Обуховича, почему-то насторожился.

– Здесь что-то не так просто. Вам не кажется, Матвей Иванович, человек без году неделя в отряде, еще ничем себя не проявил, а приходит с такими идеями?

– Ну что же здесь подозрительного, – возразил комиссар, – возможно, хозяйственный мужик. Душа болит за урожай. Не вижу в этом ничего странного...

В первые дни войны Скобцев, или Кузьмич, как его звали в отряде, был штабным офицером. Когда часть попала в окружение и потеряла в боях почти весь командный состав, Кузьмич возглавил горстку оставшихся людей и увел их в глухие леса. Постепенно отряд стал пополняться бежавшими из окрестных городов и деревень жителями и сильно вырос. Теперь на счету партизан Скобцева уже числилось немало взорванных поездов, разгромленных полицейских пунктов, наказанных предателей. Но был штабист по старой привычке осторожен, хорошо наладил разведку, и это помогло ему, как говорили тогда, вести войну "малой кровью".

Осторожность помогла Скобцеву и теперь. В тот же день он действительно назначил на уборку урожая двадцать человек, но Михаила Терентьева (под таким именем знали Обуховича в отряде) в списке не оказалось.

– Как же так! – возмущался Обухович в землянке командира. – Я подал это предложение, а меня отшили! Несправедливо, товарищ командир! У меня, может, руки стосковались по работе.

Скобцев не стал спорить. Тут же приказал включить Терентьева в список.

Группа партизан отправилась на работу в ближайшие села – Мокрое и Малый Пилец. Большая Выгода отстояла от Мокрого километрах в трех, и Обухович решил, что найти повод сбегать к старухе и передать ей сведения будет нетрудно. Помогали косить пшеницу в первую очередь старикам, у которых дети служили в Красной Армии или ушли в партизаны.

Обухович старался за двоих.

– Эх, – повторял он, – руки стосковались по работе...

Ему приходилось нелегко – бывший завскладом к крестьянской работе не привык. Он очень боялся обнаружить свою неловкость, да и уставал.

Вечером, когда партизаны собрались в избах, где хозяева угощали их молоком и молодой картошкой, Обухович, охнув, вылез из-за стола.

– Что с тобой? – спросили его.

– Да вот живот что-то скрутило.

С полчаса он пролежал на сеновале, затем разыскал старшего группы и попросил у него разрешения пойти поискать в селе помощи.

– Что-то хужеет. Может, бабка травки даст или отпоит чем. Тут, говорят, есть одна в округе.

Вернулся Обухович поздно, когда все остальные уже спали на сеновале. Он неслышно прокрался в сарай и повалился на пахучее сено. Отовсюду доносился храп. Сквозь щели сарая видно было, как мерк над лесом долгий летний закат. Михаил уснул, довольный, что удачно разыграл это представление с болезнью и посещением знахарки.

Наутро Обуховича отвел в сторону старший группы, веснушчатый, курносый парень в красноармейской пилотке, и спросил:

– Как живот?

– Да вроде бы прошел,– ответил Обухович.

– Лекарство нашел?

– Да, получил от старухи зелье. Пользительное, видать.

– Ну хорошо, больше не болей, а то нам недосуг.

Разговор этот насторожил Обуховича.

"Неужели догадались, сволочи? – подумал он, чувствуя, как его окатывает холодная волна страха. – Да не может того быть, ведь я же оглядывался никого следом не было".

Больше Обуховича ни о чем не расспрашивали, и он успокоился. Но напрасно. Он и не подозревал, что в ту самую ночь, когда он побывал у старухи, за ним неотступно следовали трое. Они примечали каждый его шаг и запомнили избу, в которую он заходил. У избы менялись дежурные, и, когда на другой день там появился агент гестапо, партизанам все стало ясно.

Когда агент шел от знахарки, его перехватили, и он под страхом смерти выдал старуху и Обуховича.

Предатель был немедленно изолирован и переправлен в далекий партизанский край для выяснения обстоятельств. Обуховича много раз допрашивали, он не стал запираться. Теперь он томился, ожидая решения своей участи.

И. ЗАСАДА

Алексей понимал, что оставаться в поселке Краснополье ему больше нельзя. Штроп шел по его следу.

О Готвальде ничего не было слышно. Удалось ли ему спрятаться? Во всяком случае, как сообщил Корень Алексею, партизаны ночью побывали дома у Готвальда и никого там не нашли. Изба пустовала. Может быть, Готвальду удалось спастись? А вдруг его арестовали?

Куда делись жена и сын шофера? Может быть, их схватили... А как будет вести себя Лещевский? Вынесет ли он пытки и не заставят ли молодчики из гестапо его заговорить? Надо было что-то предпринимать...

Алексей решил уйти в лес. Но уйти, оставив по себе память. Вместе с Корнем и Шерстневым он решил через Крюкова сообщить в гестапо, что в поселке Краснополье скрывается секретарь подпольного обкома.

Для поимки такого важного лица наверняка пригонят большой отряд, да еще под командой гестаповских офицеров. А тем временем партизаны устроят засаду.

Скобцев охотно согласился на эту операцию и обещал прислать не меньше тридцати, а может быть, и пятьдесят человек.

Вечером к Алексею пришел партизан, они уточнили детали совместных действий и нашли место, подходящее для засады.

Потекли часы напряженного ожидания. Снова наступил вечер. Алексей был один в своей каморке.

За дверью громыхала ведрами хозяйка. В окно было видно, как улицу пересекли длинные вечерние тени от домов. В окнах напротив отражался золотистый закат. Над тесовой крышей в небе застыло малиновое облако.

Поселок утих, будто жители чувствовали приближение грозовых событий и попрятались по домам.

Разведчик прекрасно понимал, что ему угрожала очень серьезная опасность. Стоило фашистам появиться на полчаса раньше срока, назначенного Крюковым, – Алексей окажется в ловушке, которую подготовил себе собственными руками. А если запоздают партизаны – он погубит не только себя, но и других,

"Ну что ж, – рассуждал он, – войны без риска не бывает. Как, впрочем, и без крови".

Вот уже много времени он вел тайную войну. Вел в госпитале, вел, выйдя из него... Он понимал, что враг и силен и коварен, и все-таки Алексей верил в свои силы, в свое умение разгадывать вражеские хитрости, предупреждать опасность.

Ему вспомнилось, как когда-то он изучал опыт разведчиков, действовавших в интересах буржуазных правительств. Многим агентам нельзя было отказать ни в уме, ни в изобретательности, ни в ловкости. Порой это были удивительно мужественные люди. Но как бы ни был разнообразен их "почерк" и "стиль", как бы ни обновляли они приемы своей работы, приемы эти всегда строились на низменных чувствах человека: корыстолюбии, обмане, страхе, шантаже, стремлении к власти.

Ему же не приходилось прибегать ни к подкупам, ни к обманам, ни к шантажу. Он апеллировал к самым высоким чувствам людей – любви их к Родине. И люди откликались, шли за ним, хотя знали, что рискуют жизнью, что в гестаповских камерах в случае провала их ждет нечто более страшное, чем смерть.

Алексей не мог без улыбки сочувствия вспомнить Софью Львовну. Эта, казалось, робкая и беспомощная интеллигентка могла бы преподать урок смелости иному мужчине. Все последние три месяца она спокойно смотрела прямо в лицо опасности.

Где она теперь? Ей было передано распоряжение уходить из города. Она должна была добраться до бывшего совхоза "Коминтерн", где ее ждал человек из партизанского отряда. Удалось ли этой мужественной женщине уйти?

А Шерстнев – он ходит в одежде полицая. Разве не рискует этот русский человек своею жизнью ежеминутно? Шерстневу угрожает смерть в застенке гестапо, его презирают свои, брезгливо сторонясь при встрече, боясь даже прикосновения к его полицейскому мундиру.

И даже Борис Крюков, такой слабый сначала, преодолел страх и выполняет ответственное дело честно и преданно.

Скобцев был очень пунктуален. Его люди в точно указанное время, выйдя из лесу, затаились в овраге, неподалеку от дома на окраине поселка Краснополье, где жил Алексей.

Овраг затопил густой туман: будто дымовая завеса, он скрывал партизан. Повезло с погодой. Бойцы лежали молча в зарослях орешника, а когда совсем стемнело, пригибаясь, бесшумно пробрались задворками к третьей с краю поселка избе, где жил Столяров.

В начале двенадцатого в дверь легонько постучали.

Алексей вышел открыть сам – на пороге стояли трое вооруженных людей.

– Федор, – назвался рослый человек с худым загорелым лицом.

Алексей крепко стиснул ему руку.

– Один? – спросил Федор, быстро проходя на половину Алексея и оглядывая избу.

– Нет, еще хозяйка.

– Где она?

– В город поплелась, к знакомой...

– Хорошо, – кивнул головой Федор. – Эй, Петро! – позвал он стоявшего у дверей партизана с ручным пулеметом. – Живо на чердак!

Когда пулеметчик исчез в темноте сеней, Алексей спросил Федора:

– Как остальные?

– В порядке, – отозвался Федор, – на местах.

У ворот, за забором... Слушай, дай-ка водички.

Алексей принес ему из кухни кружку воды, Федор жадно выпил и, вытерев рукавом ватника губы, поинтересовался:

– У тебя какое оружие?

– Парабеллум, три гранаты.

– Слабовато... А зачем ты-то остался? Без тебя справимся. Может, пойдешь сейчас в лес?

Алексей возмутился:

– Вас подставлю под пули, а сам спрячусь? Нет, нет, не пойдет!

Федор кивнул человеку в потертом офицерском кителе, тот исчез куда-то на минуту и принес Алексею автомат.

– Ну а теперь по местам! – приказал Федор и сам, став на одно колено, пристроился у окна. Алексей затаился у другого окна, там же, приоткрыв его.

В избе установилась сумеречная, осторожная тишина. Верещание сверчка казалось неестественно звонким.

Алексей покосился на Федора. В темноте, едва различимый, белел горбоносый профиль партизана.

Алексей тихонько спросил:

– Который час?

Федор бросил взгляд на трофейные ручные часы со светящимся циферблатом. Минутная стрелка накрыла цифру шесть.

– Полчаса двенадцатого! – тихо сказал Федор.

Встревоженной стайкой метались мысли Алексея:

"А что, если полиция разгадала его уловку? А что, если она двинет сюда большие силы и он зазря погубит этих ребят? Или фашисты вообще не появятся? Нет, этого не может быть, – возражал Алексей себе. – Разве они упустят такой случай?"