Текст книги "Особое задание"
Автор книги: Михаил Прудников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Перспектива захватить Корня показалась тщеславному Венцелю очень заманчивой. Если он сам захватит этого легендарного большевика, то Штроп, да и начальники повыше лопнут от зависти. А Венцеля 'переведут в Минск или даже в Берлин!
– Как мы узнаем, кто из троих Корень?
– Очень просто, – ответил спокойно неизвестный.– Надо подойти к воротам последней на правой стороне избы. Спросить: "Товар из Витебска прибыл?" Я отвечу: "Прибыл". – "Хозяин здесь?" – "Да, – отвечу я. – Вот он, познакомьтесь", – и укажу на Корня.
В это время мы набросимся на него сзади, а ваши люди окажут нам помощь... Вот и все. Тут только не оплошать и действовать быстро.
– Ну что ж. – Венцель, окрыленный будущими успехами; кивнул незнакомцу.
Тот задержался в дверях.
– Ваши полицейские бывают нерасторопны, – сказал он. – Уже дважды они упустили счастливый случай. Надо послать кого-то ловкого и смелого...
Когда через пять минут Венцель вернулся в ресторан, вид у него был чрезвычайно деловой.
За столом шел оживленный спор. Но Венцель плохо слушал своих приятелей. Он решил, что после ужина обязательно посоветуется со Штропом, который изредка вопросительно посматривал на него. Да, конечно, риск и соблазн были велики в равной мере, но упускать случай взять целехоньким и невредимым руководителя большевистского подполья не хотелось. Поймать Корня – значило нанести удар в самое сердце тайной организации русских. И кто знает, может быть, удастся вытрясти из него адреса и явки, тогда организация будет целиком разгромлена. Нет, нельзя отказываться от такой блестящей возможности. Кого из помощников послать на операцию? Эти ленивые дураки скорее всего проворонят Корня, а если и поймают, то все лавры достанутся не ему всецело, а тому офицеру, которого он пошлет. Тогда прощай награды и счастливая, спокойная жизнь в Берлине.
Надо ли советоваться со Штропом? Нет. Старик еще ввяжется сам и вырвет у Венцеля этот лакомый кусочек.
Решено – он, Венцель, не говоря никому ни слова, возьмет двух самых здоровенных охранников и поедет сам.
Алексей рассчитал верно – недаром он так скрупулезно собирал сведения о Венцеле. И через Софью Львовну, и через Шерстнева. Да и сам еще на допросах он понял, что Венцель самонадеян и тщеславен. Поэтому Алексей и решил сыграть на давнишних и безуспешных попытках полиции обезглавить местное подполье.
А личные качества Венцеля помогли составить именно этот, а не другой план. Алексей был уверен, что Венцель побоится отдать этот выгодный шанс в руки помощников и явится сам.
Вырабатывать этот план они начали еще в тот вечер, когда в партизанский лагерь прилетел Геннадий Колос. Прежде чем думать о взрыве гестаповской школы, все трое-Столяров, Колос и Готвальд – сошлись на том, что нужно добыть хорошо осведомленного "языка", который обогатил бы их сведениями о вражеском осином гнезде. Таким "языком" мог быть только работник гестапо. Вот тогда-то у Алексея и родилась мысль заманить в ловушку самого Венцеля или когонибудь из его ближайших сотрудников, которые, конечно, обо всем были хорошо осведомлены.
Роль Гельмута Алексей взял на себя. А к Венцелю вызвался пойти Колос. Операция готовилась в строжайшей тайне. Никого, кроме командира и комиссара, в нее не посвящали. Скобцев посылал своих людей и к железной дороге, и к оговоренному месту, этим самым подтверждая донесения Алексея-Гельмута в гестапо.
Начальство Альберта Обуховича ничего не знало о разоблачении своего агента. Колос и Столяров попросили Скобцева отложить и исполнение приговора над Обуховичем.
– Этот агент нам еще пригодится, – сказал Алексей.
И он действительно пригодился.
На допросе Обухович рассказал о системе связи со своими шефами. Она включала несколько тайников для передачи сведений в полицию. Через эти тайники Столяров и Колос отправляли донесения, которые полностью подтверждали сообщения Гельмута. Все сведения писал Обухович под диктовку Алексея, и в полиции эти сообщения считались бесспорными.
Доверяла ли полиция Гельмуту? Этого Столяров еще не знал. Пока все шло по плану. Однако требовалась крайняя осторожность. Достаточно было Венцелю подготовить на хуторе засаду, и Алексей со своими людьми мог сам угодить в ловушку. Поэтому ночью, накануне встречи с Венцелем, командир отряда выслал на хутор разведчиков. В случае появления большой группы фашистов они должны были предупредить партизан. Но когда в половине пятого Алексей, Колос и Готвальд подошли к Обливному, у опушки их встретил один из разведчиков и доложил, что на хуторе все спокойно.
– Где подводы? – опросил Алексей.
– Укрыты в овраге, – ответили ему. – Там же и ребята. Кузьмич предусмотрительно прислал двадцать человек.
Без десяти пять Столяров со своими товарищами вошли во двор крайней хаты. Окна были забиты досками. Алексей захлопнул скрипевшие на ветру ворота.
В щели забора дорога хорошо просматривалась в оба конца.
Тусклый октябрьский день клонился к вечеру. Ветер гнул у заборов заросли полынника, срывал с тополей последние листья. У колодца появилась женщина в ватнике, набрала воды и исчезла в избе напротив.
И снова улица опустела. Хутор был невелик: всего восемь дворов, половина из которых осталась без хозяев.
Старенькая, запыленная полуторка советского производства появилась на улице неожиданно. Шофер затормозил напротив крайней избы. Из кабины вышел Венцель. На нем было потертое латаное пальто и кирзовые сапоги. На голове – помятая кепка.
Венцель шел к воротам неторопливо, засунув руки глубоко в карманы. Алексей видел, что начальник полиции весь напряжен, а его глаза беспокойно шарят по сторонам, стараясь заметить скрытую опасность.
Столяров лихорадочно оценивал ситуацию. В кабине полуторки остался только шофер, по виду русский военнопленный, но скорее всего тоже переодетый гестаповец. Неужели этот тип все-таки решился приехать?
Как же он все-таки пошел на это?
Едва Колос распахнул ворота и вышел навстречу Венцелю, стараясь держаться как можно непринужденней, Алексей сразу же краем глаза заметил, что слева, метрах в ста от них, остановился серый "опель". В нем, кроме шофера, сидели два гитлеровца. Это уже было нарушение договора. "Опель", конечно, осложнял дело...
Эти мысли пронеслись в голове Алексея в какую-то долю секунды. Дальше все произошло мгновенно. Прижавшись к забору, он слышал, как Венцель спросил Колоса по-русски с сильным акцентом.
– Товар из Витебска прибыл?
– Да, – ответил Геннадий. – Пойдемте.
Колос пропустил "покупателя" вперед и захлопнул ворота.
– А хозяин есть?
– Есть, познакомьтесь, – ответил Колос и указал на Столярова.
Венцель, деревянно улыбаясь, протянул Столярову руку, но ее перехватил Геннадий. Сильной короткопалой ладонью он сжал руку начальника полиции, и лицо Венцеля исказила гримаса боли.
– Помогите! – прозвучал короткий, приглушенный крик, прежде чем Колос успел зажать рот гестаповцу.
В следующую секунду Венцель лежал на земле. Готвальд сидел на нем верхом и пытался защелкнуть на вывернутых за спину руках "покупателя" новенькие наручники, захваченные при недавнем налете на полицию.
До слуха Алексея донесся рев полуторки, и разведчик ринулся к воротам, на ходу вытаскивая пистолет.
Услышав крик, шофер грузовика дал задний ход. Зато серый "опель" мгновенно оказался напротив ворот.
Из него на ходу выскочили оба гестаповца.
Алексей не успел прицелиться, как рядом с ним треснул выстрел и один из гитлеровцев упал возле невысокой ветлы. Геннадий и Готвальд связали Венцеля.
Алексей стрелял по фашистам.
Второй немец прижался к ветле и открыл оттуда стрельбу. Алексей спрятался за столб забора. Одна из пуль расщепила ворота, и щепка впилась Алексею в руку. Вдруг стрельба из-за ветлы прекратилась.
"Кончилась обойма", – пронеслось в голове у Алексея. Он осторожно выглянул и убедился в своей правоте. Гитлеровец, согнувшись, полез в карман за новой обоймой, и его серо-зеленый китель показался из-за ствола дерева. Алексей, держась одной рукой за столб, тщательно прицелился. Раздался выстрел.
Выронив парабеллум, фашист тяжело осел на траву.
Ни полуторки, ни "опеля" на улице не было. Видимо, водители погнали машины за подкреплением. Надо было торопиться.
Алексей оглянулся. Колос и Готвальд поставили на ноги гестаповца и тащили его за собой, угрожая упиравшемуся фашисту пистолетами. Венцель неохотно повиновался.
В эту минуту, стуча колесами по корневищам ветел, на улицу выскочили две таратайки, и кучера осадили лошадей прямо у ворот.
Венцеля уложили на переднюю подводу лицом вниз.
Пристраиваясь рядом, Столяров видел пунцовую гладкую щеку и рубиновую мочку уха штурмбаннфюрера.
Начальник полиции покосился на Алексея краем глаза, но хранил молчание.
– А ну-ка, братцы, с ветерком! – крикнул возницам Колос. Щелкнул кнут. Лошади взяли с места галопом.
В этот момент из-за поворота дороги показались три грузовика с гитлеровцами, которые начали с ходу стрелять. Им наперерез из оврага бежали партизаны.
Звуки стрельбы еще долго слышались позади бешено мчавшихся таратаек.
* * *
Венцеля допрашивали на следующее утро. Пережитое унижение ранило самолюбие гестаповца, и теперь он всем своим видом хотел показать, что никакие обстоятельства не заставят больше уронить его офицерское достоинство.
Планируя поимку "языка", Столяров опасался столкнуться с человеком сухим, фанатичным – из таких обычно трудно что-либо выбить. Но Венцель, по его расчетам, не принадлежал к их числу, скорее наоборот:
у него была жизнерадостная внешность – розовые щеки, короткий нос и большие, немного выпуклые глаза, наверное, веселые в обычное время, а сейчас смотревшие настороженно, с плохо скрытым испугом.
– Догадываетесь, куда попали? – спросил Алексей по-немецки.
Гитлеровец кивнул головой.
Колос улыбнулся.
– Сообразительный парень!
Ночью, кляня себя за то, что так глупо попался в сети советской разведки, сплетенные, как уверял он себя, "всего лишь из наглости", Венцель принял твердое решение молчать. Этим он мог по крайней мере обеспечить покой и безопасность родителям и Железный крест посмертно себе лично.
Еще прежде, чем гестаповец переступил порог палатки и Алексей увидел его победневшее, замкнутое, несколько даже торжественное лицо, он догадался о том, что происходило в душе у пленного.
– Конечно, – говорил часом раньше Алексей Готвальду и Колосу, – этот мерзавец не заслуживает ничего, кроме веревки, но его показания для нас важней, чем возмездие... И есть только один способ заставить его заговорить – гарантировать ему жизнь.
Столяров не ошибся. Едва он выговорил слово "жизнь", как пленный судорожно сглотнул и облизал сухие губы. Он понял – жизнь ему обещают, ибо показания его необходимы этим русским. Для приличия он решил некоторое время молчать.
Но колебался он недолго. Венцелю много приходилось слышать о том, как гордо умирают с именем фюрера на устах настоящие немецкие солдаты. Это было красиво. И Венцель раньше убеждал себя, что, доведись ему попасть в плен, он бы стойко принял смерть, презрительно улыбаясь в лицо врагам. Но это оказалось не таким простым делом. Курт Венцель любил своего фюрера, но еще больше он любил самого себя.
К тому же он ожидал самого худшего, и неожиданно вспыхнувшая надежда на счастливый исход заставила его забыть о долге "истинного германца".
– Яволь, – проговорил он после долгой паузы. – Я буду говорить...
Хитрый фашист тут же решил, что выскажется не сразу, а будет "продавать товар" по частям, набивая себе цену.
* * *
Все время после ухода из Краснополья Алексея не покидало беспокойство за Лещевского. Что с ним? Жив ли? Сумел ли выдержать пытки? Ответить на этот вопрос мог, пожалуй, Шерстнев, но, когда партизанский отряд вынужден был сменить базу, связь с Тимофеем прервалась.
Алексей мог предполагать, что с Лещевским расправились немцы, но тревогу приглушала слабая надежда:
у фашистов не было улик против хирурга. Единственное, что страшило, гитлеровцы знали о встречах Лещевского с Готвальдом.
Нужно было попытаться спасти Лещевского. Но как? Не было возможности пробраться в тюрьму, узнать, что в ней делается...
Мелькнувшую было мысль о налете партизан на тюрьму Алексей отбросил: такой проект сулил слишком большие и неоправданные .потери.
– Алексей, разреши, – просил Валентин. – Пойду в город, узнаю, что и как.
– Ты с ума сошел! – прикрикнул на него разведчик. – Тебя схватят на первом же перекрестке. Теперь у каждого агента твоя фотография.
– Я что-нибудь придумаю...
– Брось об этом даже разговаривать.
Готвальд хоть и мало знал хирурга, да и держался Лещевский, принимая его, замкнуто и отчужденно, чемто Адам Григорьевич навсегда расположил к себе Валентина. Прибавлялось к этому и уважение: Лещевский был не просто хороший врач, а еще и подпольщик.
И Готвальд так же строил всяческие планы, как спасти хирурга.
В конце концов Алексей и Валентин решили, что прежде всего нужно отыскать Шерстнева: он-то уж наверняка знает, в какой тюрьме содержат фашисты Адама Григорьевича, если он еще жив.
Но Шерстнев и сам не дремал и всячески пытался узнать что-либо об Алексее и партизанах. В одну из поездок по области он завернул в Пашкове к Захару Ильичу Крутову. Было решено встретиться у него в ночь на 17 октября. В Пашкове выехали втроем: Столяров, Готвальд и Колос. Скобцев предложил было им охрану, но они отказались. Выехали верхом, в сумерках, а часам к одиннадцати вечера были на месте.
Захару Ильичу Столяров привез подарок: теплую красноармейскую ушанку и рукавицы. Обрадованный старик вынул начатую бутылку самогону, чтобы вспрыснуть обнову, новости, озабоченные своими делами, пить водку отказались.
Шерстнев, давно уже дожидавшийся партизан (полицай, как всегда, открыто пришел к Крутову еще засветло), покосился на бутылку, но пить тоже не стал.
Старик понял, что его гостям не до него, и ушел в каморку за печкой.
Алексей сразу спросил Шерстнева:
– Что случилось с Лещевским? Он жив?
– Жив.
– Где он?
– В городской тюрьме. Видел, как арестованных выводили во двор. Сначала он сидел в подвале гестапо, и я только недавно узнал, что его перевели.
– Его надо спасти, Тимофей, слышишь? Обязательно надо.
Шерстнев усмехнулся.
– Будто я сам не понимаю. Легко сказать...
– Надо что-то придумать.
– Сам об этом все время думаю. Думать мне вообще немало приходится сколько времени вас вот искал.
Помолчали. Потом Тимофей, скребя бороду, медленно проговорил:
– Я и с городскими подпольщиками советовался...
Служит в тюрьме один человек... Некто Ворчук.
– Ну, ну, ну! Что ж ты молчал до сих пор? Слова из тебя не вытянешь.
– Поспешишь – людей насмешишь!
– Так что этот Ворчук?
Шерстнев почесал за ухом, помедлил.
– Да как вам сказать? Неясный он человек. По специальности слесарь-водопроводчик. Из военнопленных. Был в немецком концлагере. Освободили его оттуда за примерное поведение. К нему уж наши искали подходы, да он что-то не идет на сближение.
Однажды наша связная встретила его на улице, попросила передать записку одному арестованному. Но он не отвечал, прошел мимо. Боится, должно быть, может, совсем продался.
– А что, если попробовать еще раз? Ведь он все-таки наш, русский. Может, осмелеет...
Шерстнев опять помолчал и погладил бороду.
– Рискованно. Согласится, а сам предупредит гестапо. Загубим людей.
– А если не освободим Лещевского, преданного нашему делу человека загубим... Да, может, и еще когонибудь удалось бы вызволить.
– Ну конечно, – согласился Тимофей. – Я ведь все понимаю. Дадим знать Корню. Если даст "добро", то попытаемся...
Шерстнев рассказал Алексею городские новости.
И главная из них – пропажа заместителя начальника гестапо Курта Венцеля.
– Представляешь, человек как в воду канул, – весело говорил Тимофей. В гестапо паника! В полиции тоже! Куда он делся, делают вид, что не знают.
Но все-таки слух идет, что он натолкнулся на какуюто засаду и его то ли убили, то ли похитил кто-то из наших. Корень что-то знает, но помалкивает, как всегда.
Заметив на лице Алексея усмешку, Тимофей умолк, затем перевел взгляд на Готвальда. Тот тоже улыбнулся.
– Чего ухмыляетесь? – подозрительно спросил Шерстнев. – А у вас в отряде ничего не слышно об этом?
– Да поговаривают, – как бы нехотя буркнул Алексей и, уже будучи не в состоянии сдержаться, расхохотался.
Осененный догадкой, Тимофей на мгновение оцепенел, а затем вскрикнул:
– Ваших рук дело?
– Да тише ты! – шикнул на него Колос.
Но унять Тимофея было невозможно.
– Ах, скромники! И молчат... А я-то им принес новость... Ну ладно, этого я вам не прощу.
И он долго молчал, сменив гнев на милость, лишь когда ему рассказали все подробности.
– Ну молодцы! Тут уж ничего не скажешь!
5. НАКАНУНЕ РОЖДЕСТВА
Через неделю связной принес в отряд записку от Шерстнева. В ней говорилось о новом неожиданном обстоятельстве. Оказывается, из Берлина вернулась вместе с комендантом Патценгауэром Софья Львовна. С ее помощью нашли людей, которым и удалось уговорить Василия Ворчука помочь подпольщикам. Тот твердо обещал.
"И, – писал Тимофей, – хотя мы полностью и не уверены в этом человеке, выбора у нас нет, да и времени тоже. На 31 декабря назначена казнь большой группы заключенных. Их должны расстрелять, как всегда, на Доронинском карьере. Узнать, включен ли в список Л., мне не удалось, но это не меняет дела..."
Получив записку, Алексей и Колос стали готовиться к операции. В партизанском отряде Скобцева был старенький трофейный "мерседес". Готвальд починил перебитый пулей бензопровод, машину покрасили и сменили номер. А для солидности на ветровом стекле в углу вывели по трафарету треугольник в треугольнике. Это была, по словам Венцеля, эмблема Блестковской секретной школы: к машинам сотрудников этой школы патрули относились с боязливой почтительностью, и разведчики решили использовать ее знак.
Когда автомобиль был готов, встал вопрос о шофере. Брать с собой Готвальда Алексей опасался: его многие знали в городе. Колос машину водить умел, но недостаточно хорошо для такой ответственной операции.
Сначала Алексей намеревался было сесть за руль сам, но боялся, что за это время утерял квалификацию. Делать было нечего: Алексею пришлось скрепя сердце капитулировать перед настойчивыми просьбами Валентина.
– Мы въедем в город в сумерках, так что никто меня не разглядит, успокаивал Алексея обрадованный Готвальд. – Ну а светить фонариком в кабину абверовцев вряд ли кто решится...
Алексей молчал. На душе у него было тревожно, как обычно, когда он шел на операцию и чувствовал: что-то сделано не так, как нужно. Его, правда, утешала мысль, что Валентин был первоклассным шофером, а это как раз то, что требовалось на случай погони. Одновременно очень беспокоила мысль: Валентина легко могли узнать. Он долго работал и в комендатуре, и на аэродроме. Узнать его могли не только гестаповцы, но и городские жители.
Дня за три до операции Колос, который появлялся в городе только раз, когда приходил от Гельмута к Венцелю, отправился к тюрьме, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой, а заодно проверить дорогу, по которой должна будет ехать их машина. Нужно было узнать, где находятся часовые, патрули, контрольные пункты.
Вернувшись, он начертил план местности и маршрут движения.
Машину решили остановить в узком темном переулке, выходившем прямо к тюрьме. Он был плохо освещен, а прохожие избегали этого места. Готвальд хорошо знал план города и не выражал никаких опасений. Он был уверен, что ему удастся возвратиться в отряд самым коротким путем.
Теперь, когда все было продумано, оставалось ждать знака от Ворчука, который и сообщил Шерстневу через друзей Софьи Львовны, что самое подходящее время для операции – сочельник, когда охрана, бесспорно, напьется, а офицеры будут встречать рождественский праздник в казино. Солдаты городского гарнизона и полиция также будут веселиться.
Накануне "мерседес" перегнали в село Грабы за десять километров от города по Витебскому шоссе и спрятали в сарае у одного из жителей, помогавших подпольщикам. В это же село поодиночке перебрались Алексей, Колос и Готвальд. Немецкая одежда для них уже лежала в багажнике "мерседеса".
Алексей надел форму капитана, Геннадий в своем наряде выглядел типичным обер-лейтенантом, а Валентину, как шоферу, досталась солдатская амуниция.
Гранаты и пистолеты подпольщики рассовали по карманам. Запасное оружие лежало и в "мерседесе".
Вечером 24 декабря машина благополучно миновала заставу и выехала на Большую Гражданскую.
Город был затемнен. Медленно падал редкий колючий снежок. По Большой Гражданской, горланя, шли немецкие солдаты. Когда "мерседес" проезжал мимо офицерского ресторана, из которого доносились музыка и пьяные крики, Готвальд повернулся к сидевшему рядом с ним Алексею и шепнул:
– Вот бы куда швырнуть подарочек...
Алексей ничего не ответил.
Показалась серая трехэтажная коробка центральной тюрьмы. Мрачно и как бы недоверчиво выглядывала она из-за высокой каменной стены угрюмыми глазницами окон.
Готвальд свернул в переулок.
Трое в машине молчали. Каждый, видимо, думал об одном и том же: кем окажется Василий Ворчук – патриотом или предателем?
Когда к Василию Ворчуку подошла Софья Львовна и попросила передать записку заключенному Лещевскому, с губ его сорвалось "нет" прежде, чем он успел как следует все обдумать. Ворчук знал, что Ивашева работает в комендатуре, где он ее видел, когда заходил исправлять замки. Слишком свежи были в его памяти колючая проволока концлагеря, спертый, удушливый воздух бараков, мертвенно-серые, с запавшими глазами лица товарищей, короткие очереди в лесу – там расстреливали тех, кто уже не мог передвигаться. Если эта женщина – провокатор, не избежать ему возвращения в один из этих бараков, а могут и сразу прикончить.
Еще в лагере Ворчук решил во что бы то ни стало выжить и вырваться на волю. Он прикинулся робким, исполнительным, безответным. И этому волевому и очень собранному и целеустремленному человеку удалось маской раболепия обмануть лагерное начальство.
Выйдя на свободу, Ворчук контролировал каждое свое слово, каждый свой шаг, боялся случайных знакомств, избегал людей. Но имя заключенного и номер камеры, которые назвала эта красивая, хорошо одетая женщина, запомнились Ворчуку. Он считал Ивашеву продавшейся немцам, тем более что за последнее время с ней произошла разительная перемена. Она заменила ватник и серый платок на изящную одежду, привезенную из Берлина, выглядела самоуверенной и довольной, а между тем Ворчук знал, что немцы расправились с ее дочерью. Чем же могли убийцы приманить несчастную мать? Как она могла забыть о своей потере? Тут было что-то странное и необъяснимое.
Софья Львовна, обращаясь с просьбой к Ворчуку, хорошо понимала, что он может немедленно выдать ее.
Но дни шли... Все было без изменения.
Чтобы убыстрить события, Софья Львовна через коменданта попросила прислать ей водопроводчика – проверить отопление в канцелярии, где она работала.
Как всегда, прислали Ворчука, и Софья Львовна выбрав подходящую минуту, вновь заговорила с ним о Лещевском.
Ворчук, энергично орудуя гаечным ключом, прошептал:
– Помогу.
...Проходя как-то по коридору тюрьмы, Ворчук заглянул в дверной глазок одной камеры. На грязном полу лежал парень в драной, окровавленной одежде.
Хотя лицо избитого трудно было рассмотреть, Ворчук знал, что этому "важному преступнику" – так называло его тюремное начальство – всего лишь двадцать пять лет.
Ворчуку стало стыдно. И на фронте и здесь, в тылу, его однолетки сражаются с фашистами, а он, здоровый и сильный человек, русский рабочий, боится каждого шороха, сидит затаившись и обслуживает врагов своей Родины.
И что-то перевернулось в душе Василия. Исчез страх, на смену ему пришла решимость действовать! Вот почему он совсем иначе отнесся к вторичной просьбе Ивашевой.
Софья Львовна, заметив перемену в настроении Ворчука, решила идти напролом – будь что будет! Она сказала, что долг Ворчука помочь заключенным бежать.
Ивашева назвала номера камер, которые он должен был открыть. А на следующий день к нему на квартиру пришел его знакомый Петр Головин, работавший у фашистов в оружейных мастерских. Ворчук и раньше догадывался, что Петр связан с подпольщиками, и поэтому старательно его избегал. На этот раз он пустил Головина в свою комнату. А тот принес ему два браунинга и несколько магазинов к ним.
Они заперлись, и Головин подробно объяснил Ворчуку, что последний должен был сделать...
Вечером в сочельник Ворчук появился в тюрьме, как обычно, с маленьким фанерным чемоданчиком, в котором лежали молоток, набор гаечных ключей и плоскогубцы, – нехитрый набор инструментов, слесаря-водопроводчика. Только на этот раз под инструментами были спрятаны тщательно обернутые засаленной ветошью два пистолета. Из карманов пальто выглядывали две бутылки самогонки.
– Ты куда? – остановил его у проходной полицейский.
Стараясь держаться как можно спокойней, Ворчук объяснил: наверху лопнула труба, приказано починить.
Однако, пока происходил этот разговор, слесарь заметил, что тюрьма сегодня охраняется менее тщательно:
у ворот вместо сильного наряда полиции мерзло всего три человека. Все шло как по маслу: именно на это и рассчитывали подпольщики, выбрав для побега канун рождества...
В узком, слабо освещенном тюремном коридоре ударил в ноздри отвратительный запах: воняло хлорной известью, крысами и парашей. Обитые жестью дубовые двери камер были крепко, как всегда, заперты на засовы.
На мгновение у Ворчука мелькнула мысль, что задуманное освобождение арестованных неосуществимо и весь план обречен на неудачу: слишком крепки засовы, слишком высоки стены.
Но Василий поспешил отогнать эту мысль и вошел в дежурку.
За деревянным столом сидели трое охранников. Они уже были навеселе: распаренные лица, расстегнутые вороты мундиров, глаза выжидательно уставились на вошедшего. На столе бутылки, открытые банки консервов, на плите шипящая сковородка – жарится яичница.
Собрав все свои познания в немецком языке – а он поднаторел в нем и в лагере, и на службе в комендатуре, – Ворчук поздравил тюремщиков с праздником и пожелал веселого рождества.
Он спокойно раскрыл сундучок и проверил, все ли на месте: молоток, ключи, плоскогубцы, – и объяснил, что наверху лопнула труба.
Захмелевшие фашисты не проявили к нему особого интереса – этого слесаря они здесь видели часто и привыкли к нему.
Наверху, в комнате полицаев, тоже шла гулянка.
Здесь Василия встретили более гостеприимно, поскольку оба полицейских были еще не настолько пьяны, чтобы не заметить торчавших у слесаря из карманов бутылок с самогоном.
Ворчука усадили за стол.
– Выпей с нами, парень! – предложил один из охранников.
– Спасибо, – ответил Ворчук. – У меня у самого есть. Собираюсь вот, кончив работу, пойти к одной девочке...
– К черту девочку – с нами веселей! – заорал один из полицейских. Давай сюда твою водку!
Боясь вызвать подозрение, Ворчук пил почти наравне со всеми. Но он не хмелел, видимо, сказывалось нервное напряжение.
Зато его собутыльники быстро опьянели. Вот один из них – рыжий, с бельмом на глазу – уронил голову на стол, другой принялся крутить шеей, будто стараясь отогнать от себя какое-то наваждение.
Василий незаметно раскрыл под столом чемоданчик и вынул молоток.
Когда и второй полицейский стал клевать носом, Ворчук вытащил из-под стола молоток и изо всех сил ударил по затылку сначала одного охранника, а потом другого.
Через минуту он уже отодвигал засов камеры, где находился Лещевский.
– Быстро выходите! – шепнул он в темноту.
Высокий, сутуловатый человек, пошатываясь, вышел в коридор. Он никак не мог понять, почему какой-то неизвестный сует ему в руки пистолет.
– Живее! – прикрикнул на него Ворчук. – За мной! – И, не оглядываясь, кинулся к другим камерам.
Люди выходили в коридор неуверенно, щурясь от света и испуганно озираясь. Но теперь уже Ворчуну помогал худенький, избитый паренек, который был в одной камере с Лещевским.
Отперев все замки, трое (Лещевский тоже пришел в себя) кинулись в комнату все еще лежавших на полу полицаев и забрали их оружие. Лещевский и его сосед остались на лестнице, а Ворчук спустился вниз в дежурку. Из-за закрытой двери доносилось пьяное, нестройное пение.
Ворчук рванул дверь и захлопнул ее за собой,
– Руки вверх!
За столом сидели теперь только двое гестаповцев.
Завидев слесаря с пистолетом, толстый охранник пригнув голову, метнулся к Ворчуку. Василий дважды нажал спуск. Зазвенели стекла. Гитлеровец, будто споткнувшись, растянулся на полу. Второй тоже рванулся с места, но две пули сделали свое дело.
Василий снова взялся было за ручку двери, но задержался. Ведь охранников в первый раз было трое?
Где же третий? И прежде чем слесарь успел что-либо сообразить, за дверью послышались нетвердые шаги.
Видимо, тот, третий, за чем-то вышел и теперь возвращался, услышав выстрелы. Раздумывать было некогда.
Спрятав пистолет за спиной, Василий выскочил в коридор, охранник, пошатываясь, шел ему навстречу, держа руку в оттопыренном кармане. Он что-то пытался сказать, но язык не повиновался ему.
Василий не стал медлить и выстрелил прямо в красное, что-то бессмысленно орущее лицо.
Тем временем заключенные вышли из камер и спустились вниз. Решено было, что они будут выходить из тюрьмы группами. В первой пойдут Ворчук, Лещевский и худенький паренек...
В то время как в тюрьме происходили описанные выше события, Столяров, Колос и Готвальд сидели в "мерседесе", нетерпеливо посматривая на часы. Ворота тюрьмы должны были давным-давно распахнуться.
Но время шло – тюрьма молчала. И вдруг произошло нечто, заставившее всех троих похолодеть.
Первым забил тревогу Колос.
– Смотрите! – шепнул он Столярову, указывая глазами в сторону. Мимо тюрьмы медленно двигалась колонна немецких солдат. Топот сотен сапог сотрясал землю, ревели моторы: позади колонны ехало несколько грузовиков.
Готвальд судорожно сжал руку Столярова, как бы спрашивая: что делать, как поступить?
Алексей и сам не знал. Если сейчас заключенные выбегут из ворот, они наскочат прямо на колонну. Предупредить их нет никакой возможности.
Оставалось только одно – ждать, как дальше развернутся события. Неужели так тщательно подготовленная операция сорвется из-за какой-то случайности?..
В довершение ко всему один из грузовиков, объезжая строй, увяз в сугробе прямо напротив тюремных ворот и никак не мог сдвинуться с места. Его обступило с десяток немцев. Упираясь в задний борт, они с криками помогали машине выехать на мостовую.
Время тянулось нестерпимо долго. Наконец последний грузовик проехал.
Прошло еще четверть часа, но из ворот никто не выходил. Беспокойство разведчиков нарастало.
