Текст книги "Сергей Павлович Королев"

Автор книги: Михаил Ребров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Пятисуточный рубеж был перейден без каких-либо неожиданностей, оба космонавта полностью выполнили программу полета, функциональные пробы, тесты, субъективные оценки различных этапов космического путешествия, а также телеметрические записи поведения организма и работы бортовой аппаратуры подтвердили ожидания Королева: при соответствующей подготовке на Земле жить и работать в космосе можно.

– А как держалась наша Валентина? – поинтересовался он у Карпова, когда обсуждались проблемы сугубо медицинского характера.

– Вполне нормально, Сергей Павлович, если не считать несколько затянувшегося периода адаптации к невесомости. К тому же мы вольно или невольно, но сравниваем Терешкову с Быковским. Похоже, у этого человека идеальный вестибулярный аппарат. Он прекрасно чувствовал себя все пятеро суток…

Королев был доволен результатами второго «спаренного» полета. Некоторая неожиданность произошла при посадке «Востока-6». На конечном этапе полета космонавты катапультировались и спускались на парашюте. Валентина Терешкова в нарушение инструкции запрокинула голову и посмотрел вверх, в сторону купола парашюта, туда, где находился верхний обвод гермошлема скафандра. Возможно, это профессиональная привычка парашютистов – контролировать раскрытие купола, не исключено и волнение… Так или иначе, именно в этот момент случилось то самое неожиданное. «Железка» щелкнула по носу, и два дня после этого первой космонавтке пришлось пудриться несколько больше обычного.

После шести стартов «Востоков» первый этап программы пилотируемых полетов закончился. Американцы готовили к испытаниям новый корабль «Джемини», который мог взять на борт двух астронавтов. Королев тоже вынашивал план создания многоместного космического корабля.

– Одноместными кораблями мы всех задач не решим, – говорил он своим сподвижникам. – На орбите должны работать люди разных специальностей, только тогда можно наступать на космос широким фронтом. Один человек не сможет проводить исследования в интересах всех наук. К тому же нужно научиться выходить в открытый космос, работать вне корабля. Рано или поздно, но и к этому мы придем. Это обязательно потребуется…

Корабль «Восток» был достаточно просторным – этого требовала установка кресла-катапульты. А если отказаться от катапульты и скафандров? Ведь все шесть пусков «Востоков» показали надежную герметичность. Трудности были в том, что масса корабля ограничена энергетическими возможностями ракеты. За основу (две первые ступени) принималась все та же «семерка» (Р-7), третью же ступень (блок «Е») необходимо было заменить на более мощную. Так появился новый блок «И», что позволяло увеличить массу космического корабля с 4,9 до 5,3–7,0 тонн.

Это была существенная добавка. Дополнительная масса нужна была главному конструктору для того, чтобы продублировать тормозную двигательную установку резервным пороховым двигателем, обеспечить «мягкую» посадку, разместить экипаж. В дополнение к парашютной системе корабля Королев предложил проработать вариант установки на спускаемом аппарате твердотопливного двигателя, который будет включаться перед самым приземлением.

Вопрос о скафандрах решался сложно. Отказаться от них предложил главный конструктор ОКБ «Звезда» Г. И. Северин. Выигрыш получался и в массе, и в объеме – скафандр довольно громоздкое одеяние. Северин убеждал, что при достигнутой надежности можно отправить экипаж на орбиту в легких и удобных спортивных костюмах. И убедил.

Внутри корабля появились три некатапультируемые кресла со специально разработанной амортизацией и ложементами, система ориентации дополнялась так называемыми ионными датчиками, устанавливались более совершенные приборы и оборудование. Словом, интерьер корабля подвергся основательной перекомпоновке и напоминал «Восток» лишь внешними «обводами». Новому кораблю дали и новое название – «Восход».

Преодолев конструкторские преграды, Королев столкнулся с проблемой экипажа. Профессиональный состав сомнений не вызывал: пилот, ученый, врач. Конфронтация между главным конструктором и командованием ВВС возникла из-за того, что военные категорически настаивали на том, чтобы все специалисты на борту были из учреждений военно-воздушных сил. Королев же «пробивал» решение о невоенных. К полету готовилась группа в составе Бориса Волынова, Владимира Комарова, Василия Лазарева, Константина Феоктистова, Георгия Катыса, Бориса Егорова и Алексея Сорокина. Два военных пилота; три врача – двое военных и один гражданский; два научных сотрудника, оба гражданские. За каждым стояла «группа поддержки», каждый имел свои неоспоримые достоинства. Профессора, доктора технических наук Г. Катыса, имеющего солидные научные труды, горячо поддерживали академики М. В. Келдыш, А. Ю. Ишлинский, В. А. Трапезников. На кандидатуре Феоктистова настаивал Королев, убеждая, что лучше, чем разработчик его, королёвского, ОКБ, технических задач никто не решит. Лазарев был не только дипломированным врачом, но и летчиком-испытателем, Комаров окончил Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского…

Королев признался, что завидует Феоктистову, который на двадцать лет моложе его. Сергей Павлович сам искренне мечтал полететь в космос. Ему лично хотелось опробовать созданную им технику, ощутить состояние невесомости, увидеть необычные краски земного ореола, о которых рассказывали космонавты. Ему хотелось узнать, сколь велика перегрузка при разгоне и торможении, что стоит за словами «корабль послушен», «давит терпимо», «работать можно»…

Долгими и жаркими были споры по персональному составу. 12 октября 1964 года на борту первого «Восхода» на орбиту ушли В. Комаров, К. Феоктистов и Б. Егоров.

Полет дал Королеву многое. Особо полезным оказалось включение в экипаж Феоктистова. Рушилась монополия военных, но главное – обстоятельный рассказ Константина Петровича о происходящем на всех этапах полета.

«Отделился наш корабль от последней ступени, и сразу мы стали обмениваться впечатлениями о невесомости. В целом я чувствовал себя вполне прилично, хотя некоторое ощущение дискомфорта было. Стало ясно, что невесомость в самолете – это все-таки совсем не то, там ты весь пронизан мыслью о кратковременности неожиданного состояния и его неустойчивости. А здесь…

Главный конструктор слушал внимательно, делая пометки в рабочей тетради.

Конечно же, все было мне предельно интересно в полете. Все хотелось увидеть, ощутить. В корабле было, мягко выражаясь, не очень-то просторно, но, когда понадобилось достать из-под кресла один прибор, я с удовольствием отвязался, отделился от ложемента, развернулся и нырнул «вниз». Все занимались своими делами. Забот было много, даже суеты. Егоров пытался что-то с нами делать – брал анализ крови, измерял пульс и давление, и, к нашему удивлению, это ему неплохо удалось… Все трое мы то и дело выражали свои восторги. Особенно впечатляющими были зрелища полярных сияний, восходов и заходов Солнца. Пообедали из туб. Потом Володя и Борис – по программе – задремали, а мне выпала вахта, и я прильнул к иллюминатору. Смотреть на это чудо – проплывающую физическую карту мира – можно было бесконечно. Все так легко узнаваемо: вот Африка, вот Мадагаскар, Персидский залив, Гималаи, Байкал, Камчатка… Потом мы снова все вместе работали, разговаривали с Землей, делали записи…

Наблюдали слои яркости, замеряли их угловые размеры и с помощью секстанта снимали характеристики с ионных датчиков, фотографировали поверхность Земли, горизонт, восход Солнца… Настолько вошли во вкус полета, что стали убеждать «Зарю» (позывной группы управления. – М. Р.) о его продлении на сутки, но с этим ничего не вышло.

– Знаю, – перебил Королев. – Об этом я знаю. Наверное, можно было продлить. Поподробнее о технике.

Время пролетело быстро. Перед спуском все системы и устройства корабля, которые должны сработать и не должны отказать, представлялись мне отчетливо, как на чертежах. После разделения наш спускаемый аппарат развернулся, мы увидели отделившийся вращающийся приборный отсек, и вдруг прямо в иллюминатор брызнула струя жидкости. Шла продувка магистралей после выключения двигателя. Стекло вмиг обледенело. Вошли в атмосферу. Кажется, будто вижу, как «обгорает» асботекстолит теплозащиты. Начались хлопки, словно выстрелы, ребята на меня вопросительно смотрят, пытаюсь объяснить: кольца, из которых набрана теплозащита, стоят на специальном клею, возникли тепловые напряжения, ну и где-то происходит расслоение, в общем, ничего страшного. Приземлялись с некоторым внутренним напряжением: как сработают двигатели для снижения скорости подхода к поверхности Земли. Дистанционное контактное устройство вполне надежно. Признаюсь, перед самым касанием Земли в голове пронеслась мысль: а вдруг при проходе зоны интенсивного нагрева люк щупа открылся и тот сгорел…

Посадка была мягкой, но шар перевернулся, и мы повисли на ремнях вверх ногами…

Королев заулыбался.

– Мы еще поговорим. А пока надо написать подробный отчет. После этого можете вернуться к «Союзу». (Речь шла о новом космическом корабле, работа над которым шла в проектном отделе. – М. Р.). После отдыха, естественно…»

Американский двухместный корабль вышел на орбиту позже. Гонка за лидерство в космосе продолжалась.

Продолжительный полет, встреча и стыковка кораблей на орбите, выход из летящего звездолета выстраивались в планах Королева в ряд последовательных экспериментов, которые он задумал еще тогда, когда создавался корабль «Восток». Роль выходящего на разведку в открытый космос отводилась собаке. Старт намечался на начало 1966 года. Однако судьба распорядилась иначе. Руководство страны требовало очередной дозы космического триумфа, под нажимом Н. С. Хрущева программа работ была круто изменена как по содержанию, так и по срокам, появился проект трехместного корабля «Восход», а затем «Восход-2».

Королев реально оценивал ситуацию, понимал, что от его ОКБ ждут впечатляющих новаций, и потому старался приспособить конструкцию «Востока» под различные эксперименты. «Восход-2» без особой натяжки можно назвать «Востоком-8». Вместо кресла для третьего члена экипажа был смонтирован шлюз выхода в открытый космос, добавилось специальное оборудование.

– Полет необычен для наших представлений, – говорил Сергей Павлович при очередной встрече с космонавтами. – Один из вас должен будет на орбите выйти из летящего корабля и выполнить ряд операций, связанных с маневрированием в космосе…

Главный конструктор не скрывал сложности задачи, признавал, что новый эксперимент связан с определенным риском, что не все еще ясно ему самому. Королев не сгущал краски, но и не упрощал. Он рассуждал.

Кто войдет в состав экипажа, на той встрече не обсуждалось.

Поначалу был создан манекен, тот самый «Иван Иванович», которого крутили на центрифуге, трясли на вибростендах. Если пробы проходили успешно, скафандр надевали испытатели и снова проверки – на земле, в воздухе, в бассейне с ледяной водой.

Кроме технических проблем решались и другие. Что произойдет с психикой человека, когда он шагнет в неведомый и суровый мир? Преодолеет ли он «пространственный» страх, боязнь падения, опасение потерять связь с самой последней опорой – кораблем? Не парализуют ли его разум и волю дремлющие древние инстинкты, разбуженные видом бездонного и безбрежного фантастического океана, в котором все не так, как на Земле, все наоборот?..

«Кого включить в экипаж?» – эта мысль постоянно преследовала Королева. Он понимал: удачный выбор – гарантия многого. А потому не торопился. Присматривался, прикидывал, советовался с генералом Каманиным. После долгих раздумий наметил четверых. Попал в эту четверку и Алексей Леонов. Светловолосый крепыш привлекал Королева живостью ума, технической сметкой, располагающей к себе добротой, собранностью, откровенностью. О нем говорили: грамотный, смелый летчик, наблюдателен, общителен… Королев старался разглядеть, что скрыто за этими «суконными» словами, взятыми из личного дела. И он почувствовал душу Алексея. «Пожалуй, такого на выход можно готовить», – убедил себя Главный.

Что касается командира, то здесь выбор пал на Павла Ивановича Беляева: человек спокойный, неторопливый, основательный, решения принимает быстро и безошибочно. Сочетание двух таких характеров представлялось Королеву наиболее оптимальным. В дублирующий экипаж он отобрал Дмитрия Заикина и Евгения Хрунова.

Близился день старта. Поздним вечером в домик, где жили космонавты, пришел Королев, неторопливо снял пальто, повесил на вешалку шапку-ушанку и тяжело опустился на стул. Видно было, что он очень устал. Только глаза хитро поблескивали из-под черных бровей.

– Как настроение, орелики? – произнес свою любимую фразу.

– Отлично, – четко, по-военному, ответил Беляев.

– А если просто, по-человечески? – переспросил главный конструктор, не скрывая, что ему не понравился слишком торопливый и казенный ответ.

– Все нормально, Сергей Павлович, – поддержал товарища Леонов. – Вот карандаши цветные подготовил. Собираюсь порисовать. Айвазовский был маринистом, а я хочу стать косминистом…

На шутку Главный улыбнулся и, чуть склонив голову, цепко взглянул вначале на одного, потом на другого.

– Подытожим еще раз, – начал, поглаживая ладонью по столу. – Вы должны знать, что у «Восхода-2» был предшественник – опытный корабль, оборудованный шлюзовой камерой и всем прочим. Он, как вы понимаете, был выведен на орбиту в беспилотном варианте. Но… – сделал паузу и поднял глаза. – Он взорвался во время испытаний. – Королев вздохнул. – Мы не успели получить данные по солнечной радиации, не знаем ряда очень важных характеристик… – И снова пауза. Долгая, тягостная. – Американцы готовят подобный эксперимент на корабле «Джемини». Они, хотя и собираются для начала лишь разгерметизировать кабину, представят это как выход в космос. Как свой полный успех. Если мы пошлем еще один беспилотный корабль, нас обгонят…

Он говорил это как бы себе, но обращался к космонавтам. Можно только предполагать, о чем Королев терзался тогда. В жизни каждого бывают минуты, когда он должен сделать выбор между честью и бесчестьем, совестью и подлостью, правдой и ложью. Минуты, которые обязательно аукнутся впоследствии, даже через много лет, как бы мы ни старались забыть свой недобрый, жестокий поступок, если его совершили. А если нет?..

Алексей и Павел молча смотрели на главного конструктора.

Королев резко поднял голову и на выдохе произнес:

– Я рискую! Как отец – понимаю, что рискую… Как инженер – знаю: стопроцентной надежности и гарантии нет. Нет! Еще не создана такая техника. А то, что мы делаем, чрезвычайно сложно, и потому…

Он посмотрел на ребят испытующе: поняли ли они его? Они все поняли. И то, что то первая проба, что риск велик, что в ожидании неожиданного вряд ли можно все предусмотреть. К тому же они настолько созрели для этого старта, что, если откладывать полет, перекипят.

– Подготовка ракеты проходит нормально, – продолжил Королев. – Ну а там вам самим придется оценивать обстановку и принимать разумные решения. Самим! Ваша жизнь и судьба эксперимента в ваших руках. Если заметите неполадки, не лезьте на рожон. Поняли? Ну и хорошо. А сейчас – спать, завтра у вас тяжелый день…

18 марта 1965 года. Утро началось с привычных ритуалов. Алексей неуклюже поднялся со стула, пошаркал ногами, попробовал развести руки в стороны. Скафандр сковывал движения, но поддавался.

– Я, кажется, готов, командир.

– Я тоже, – отозвался Беляев.

Перед посадкой в лифт Королев повторил сказанное накануне:

– Нужен серьезный эксперимент. Если случатся неполадки, принимайте разумное решение. – И в самый последний момент, обращаясь к Леонову, добавил: – Ты там особенно не мудри, только выйди и войди. Попутного тебе солнечного ветра!..

Леонов первым садился в корабль, поскольку его кресло дальше от люка. Королев тронул его за плечо и ободряюще кивнул: «Удачи!». С Беляевым главный конструктор говорил дольше. Алексей не слышал их разговора, и, когда Павел появился в корабле, ему показалось, что командир чем-то озабочен. Их взгляды встретились.

– Пристегнулся? – спросил Беляев, хотя видел, что товарищ его в полной готовности.

– Пристегнулся…

– «Алмазы», проверьте заставки и наддув, – включилась «Заря». – Как самочувствие?

– Нормальное, – отозвался Беляев. – Я «Алмаз-один», повторяю, самочувствие нормальное.

«Алмаз» – позывной экипажа «Восход-2».

Когда включилась автоматика запуска, в динамике раздался голос Королева:

– Я – «Двадцатый!» Счастливого пути, «Алмазы»!

Заработали двигатели первой ступени ракеты-носителя. Началось покачивание, потом вибрации, перегрузки. Наконец – невесомость. В кабине мягко светились шкалы приборов, цветными полутонами играло информационное табло. На пульте управления шлюзовой камеры холодно поблескивали металлические тумблеры с лаконичными обозначениями: «Люк ШК», «Клапан ШК», «ШК». И рядом – «Люк СА», «Клапан СА», «СА»!13
  ШК – шлюзовая камера, СА – спускаемый аппарат.


[Закрыть].

…Алексей сделал полный вдох и повернул голову в сторону командирского кресла. Павел кивнул: «Пора!» Он помог Леонову надеть ранец с автономной системой жизнеобеспечения. Космонавты выровняли давление в кабине и шлюзовой камере, опустили забрала гермошлемов, надели перчатки.

– Пошел, Леша! – Беляев взглянул на часы и легонько подтолкнул друга.

«Заря» запросила:

– Как дела, «Алмазы»? Сверим часы, ведите репортаж.

– Я «Алмаз-один», самочувствие в норме. Все в норме. Восемь часов пятьдесят пять минут. Леша вошел в шлюз.

– Горит зеленая лампочка. – Голос Леонова был спокоен.

– Так и должно быть, – подтвердила «Заря».

– Люк СА открыт, давление в шлюзе 0,7, кислород 130.

– Продолжайте.

– Принято.

– Я «Алмаз-один», давление растет… Открываю клапан ШК.

– Давление в скафандре 0,35, – сообщил Беляев. – Контроль продолжаю…

Приближалась основная операция.

– Леша, как ранец? – спросил Беляев.

– Ранец открыл, – отозвался «Алмаз-два». – Открываю люк ШК.

Алексей медленно передвигался по шлюзовой камере.

– Люк ШК открыт, – повторил Беляев. – Приготовиться к выходу.

– К выходу готов.

На какое-то мгновение Королеву показалось, что связь с бортом прервалась. Пауза затягивалась и это пугало его. Он потянулся к микрофону и тут же услышал:

– Я «Алмаз-два». Нахожусь на обрезе шлюза. Самочувствие отличное. Подо мною облачность, море… А солнце какое! Слепит…

Он не говорил, он кричал. Это были секунды волнения и радости. Секунды упоения необычностью и красотой.

– Леша, не забудь снять крышку с камеры, – голос Беляева.

– Уже снял.

– «Алмаз-два», что наблюдаете? – включилась в диалог «Заря».

– Кавказ, Кавказ! – кричал Алексей. – Кавказ вижу под собой! Начинаю отход…

И тогда прозвучали слова командира:

– Я «Алмаз». Человек вышел в космическое пространство. Человек вышел в космическое пространство. Находится в свободном плавании…

Потом начался разговор между «Алмазами». На Земле принимали и прослушивали.

– Леша, подходи к шлюзу, вижу тебя хорошо.

– Отход влияет на корабль в целом. Я это чувствую.

– Я тоже, Леша. Сделай еще один отход.

– Сейчас…

– Хорошо отошел. Отлично. Как дела, Леша?

– Отлично! Отлично!

Алексей глянул на Землю. Она показалась плоской, только кривизна по краям была окрашена в цвета радуги.

– А Земля все-таки круглая! – весело засмеялся он и подался вперед.

Беляев контролировал работу товарища. Он только единожды потерял Алексея из виду, когда тот нырнул под корабль и вышел из поля зрения телекамеры. Он слышал, как Алексей задевал ботинками за корабль, как шарил руками по стенке.

– Леша, две минуты осталось, пора возвращаться! – предупредил после прохождения контрольного времени.

– Понял.

– «Заря», – доложил Беляев, – все сделано по плану. «Алмаз-один» готовится ко входу.

И уже более строго своему напарнику:

– Леша, время!

– Иду, иду, – отозвался Леонов.

Он подтянулся к обрезу люка. Инструкция предписывала «входить» ногами вперед. Алексей попробовал, но втиснуться в шлюз не смог. Напрягся, пошевелил ногами – мертвый номер. Еще раз, еще – все напрасно. Только сейчас он заметил и осознал, что скафандр в вакууме повел себя иначе, чем предполагалось, – раздулся, стал жестким. Сил втиснутся в отверстие шлюза не хватило. «Мне конец, – подумал сначала спокойно, но тут же почувствовал, что сердце готово вырваться из груди. – Конец, дурацкий конец!»

– Леша, что у тебя? – спросил Беляев каким-то странным голосом. – Леша…

– Чертовщина какая-то, я не могу войти.

– Почему? Что мешает?

– Скафандр…

Наступила пауза, томительная, давящая, звенящая тревожной тишиной.

– Паша, это серьезно. – Алексей дышал прерывисто и тяжело. – Я попробую влезть головой.

– Пробуй! Все пробуй! Только не волнуйся, я подстрахую, Леша.

Леонов стал пробовать «обратный вариант». Руки не слушались, пот заливал глаза, в горле хрипело, клокотало, булькало. В висках стучало, и он отчетливо слышал этот глухой нарастающий шум. Начал пробираться головой вперед, подтягиваясь на ослабевших руках и упираясь коленями. Ноги соскальзывали. Каждый сантиметр продвижения давался с огромным трудом.

«Еще чуть-чуть, еще…» Это был безмолвный душераздирающий крик, когда все человеческое существо – лишь ком боли и отчаяния. Нежелание смириться, гнев, протест – все слилось в этом немом крике.

Наконец он втиснулся, вполз в кабину, втянул камеру и тяжело выдохнул. Беляев молча смотрел на него, не в силах вымолвить и слово…

…«Восход-2» продолжал полет. Седьмой, восьмой, девятый виток… Королев успокоился: «Главное сделано, остальное приложится». В тот момент он не мог даже предположить, что сюрпризы судьба приготовила на потом.

В три часа ночи генерал Каманин ушел с командного пункта отдохнуть, а в семь утра его подняли по тревоге. В зал управления не вошел – вбежал. Королев уже был там, бледный, встревоженный, давление в баллонах наддува кабины корабля упало с 75 до 25 атмосфер. Дальнейшее падение могло привести к полной разгерметизации и вынужденной посадке. Главный конструктор приказал внимательно просмотреть телеметрию: может быть, идет цифровая ошибка! Но опасения подтвердились.

Ряд срочных консультаций. 90 минут ушло на проработку причин и вариантов. Время торопило. На связи с экипажем был Юрий Гагарин. Выполняя решение главного конструктора, он передал на борт распоряжение о посадке.

«Алмазы» сделали все, что предусмотрено в таких случаях, удобно устроились в креслах, пристегнули ремни, установили в нужное положение все тумблеры. По приборам «читали», что и в какой последовательности вступает в работу. Секунда, другая… Но почему нет включения тормозного двигателя? Нет вибрации? Центр управления выдал команду на борт, корабль уже на «финишном» участке, а показатель спуска не подтверждает, что они пошли вниз. Командир тронул тумблер связи.

– «Алмазы»! Я «Заря», – отозвалась Земля голосом Гагарина. – Вы слышите меня? – Юрий говорил спокойно, хотя речь шла о весьма тревожном: не сработала автоматика спуска. – Продолжайте полет, – закончил Гагарин. – Остальное – чуть позже.

На орбите ждали сеанса связи и мысленно проигрывали свои действия по тем вводным, которые отрабатывали на тренажере. К аварийному варианту Беляев и Леонов были подготовлены, но создавшаяся ситуация отличалась от учебной тем, что не допускала ошибочных решений.

– «Алмазы», вам разрешается ручная посадка на следующем витке. Как поняли? – включилась «Заря».

– Вас понял. Ручная посадка на восемнадцатом витке, – без тени тревоги ответил Беляев.

В народе говорят: «Одна беда не приходит». Или: «Пришла беда – отворяй ворота». Им на себе довелось испытать правоту этих слов. В какой-то момент «Алмазы» заметили, что началось «закислораживание» атмосферы в корабле. Прибор показывал – парциальное давление кислорода поднялось до 460 миллиметров. Им стало не по себе. Они понимали, сколь это опасно. Малейшее искрение в контактах и реле автоматики или при переключении тумблеров могло вызвать пожар и взрыв. В памяти всплыл трагический случай, происшедший с их товарищем Валентином Бондаренко в барокамере, еще до старта первого «Востока». Тогда парциальное давление было много меньше – 436. (27 января 1967 года пожар в кабине американского корабля «Аполлон-2» по причине «закислораживания» стоил жизни астронавтам Гриссому, Уайту и Чаффи. – М. Р.).

Леонов отвел взгляд от прибора.

– Паша, – неожиданно начал он, – что тебе говорил Сергей Павлович, когда мы садились в корабль?

Не хотелось думать ни о Бондаренко, ни о давлении кислорода, ни о чем плохом.

Командир не ответил. Алексей записал в бортжурнал время и показания приборов: пригодится для будущего, если что. Им повезло: ничего не искрило, не коротило. Повезло вдвойне – сработал клапан разгерметизации. (Напомню: они были в скафандрах; через пять лет разгерметизация «Союза-11» будет стоить жизни Г. Добровольскому, В. Волкову и В. Пацаеву.)

Потом началась закрутка. Корабль потерял ориентацию. Без нее о посадке не могло быть и речи. Перспектива остаться на орбите обещала медленную мучительную смерть. Но эту мысль оба гнали от себя. Каждый понимал: неверное движение руки, торопливость, потеря самообладания – и космос не отпустить от себя. Справились и с этим.

Не стану утомлять читателя перечнем выпавшего на долю космонавтов испытаний. За сутки полета – семь сложнейших и весьма опасных нештатных ситуаций. «Алмазы» понимали, сколь велик риск и сколь мало шансов на то, что все обойдется. Главный конструктор – тем более.

Они приземлились в глухой заснеженной тайге, за многие сотни километров от расчетного места посадки. Открыли люк. Вокруг корабля, словно суровая стража, застыли высокие сосны. Вместе с тишиной пришло устойчивое ощущение внутреннего спокойствия, заполнившего каждую клеточку тела, каждый нерв.

– О чем тебе говорил Сергей Павлович? – Алексей вернулся к мучившему его вопросу.

– Когда? – вяло спросил Беляев.

– Перед посадкой, на Байконуре.

Павел не умел да и не хотел врать. Он сначала молчал, долго и трудно. Потом начал неторопливо, подбирая нужные слова:

– Он спросил: понимаю ли я, чем может обернуться эксперимент по выходу? Говорил, что психологически все очень непросто. Эйфория, потеря контроля над собой, необдуманные подсознательные действия… Если случится вдруг такое – все насмарку. И эксперимент, и корабль, и экипаж…

Беляев повернул голову. Их глаза встретились.

– Он ничего не говорил напрямую, он как бы подводил меня к мысли о возможном провале. Я понял его тревогу и понял, как трудно ему говорить. Под конец он спросил: «Ты знаешь, что делать, если он – то есть ты – не сможет вернуться?» Я сказал: «Знаю…»

Алексей почувствовал, как в рукава и за воротник заползает холодок, течет за шиворот с заиндевевших лохматых веток. Черная мысль обожгла огнем, сдавила горло. Захотелось распрямиться, потереть онемевшую спину, побежать в темноту, но только не думать об услышанном. «Я был заложником случая, – пульсировало в мозгу. – Заложником!» Сознание не хотело воспринимать услышанное. Слова Беляева отозвались болью, страхом, какой-то щемящей обидой. «Сговор! Обман! Ради чего?» Чувство безысходного отчаяния сдавило сердце. «Я не так понял, я не так понял», – внушал он себе, больно закусив губы.

Они долго молчали. Лес отзывался приглушенными звуками: то ветка треснет, то сонная птица голос подаст. Верхушки сосен отвечали ветру ленивым прерывистым шепотом.

– Значит, стрелял бы в меня? – прервал молчание Алексей.

– Как я мог в тебя стрелять? – воскликнул Павел. – Ты что – спятил?

Они больше никогда не возвращались к этому разговору.

…Королев встретил их радостно. Обнял по-отечески, поздравил с хорошей работой, с высокими наградами. После заседания Госкомиссии, когда все стали расходиться, попросил задержаться.

– Мы снова вместе, орелики. Когда я вас отправил, – начал он тяжелый для себя разговор, – у меня было очень тяжело на сердце. «Что я сделал? – корил себя. – Имел ли право?» Как я счастлив, что вы здесь! – Он вздохнул и тихо закончил: – Я избежал суровой судьбы. Когда-нибудь объясню…

Он не успел выполнить обещание: в январе 1966 года Сергей Павлович Королев умер.