Текст книги "Экспедиция инженера Ларина"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Домой! – хмыкнул Усков в седые усы. – Знаю я её. Хотела матросом на «Ураган» поступить. Девушка – матрос. Как же! – Он повёл широкими плечами.

– Не может быть! – воскликнул Ларин.

Усков поднял удивлённые глаза:

– Что не может быть?

– Так она и у меня была!

– Вот видите, – сказал Усков и показал на фотокарточку. – Между прочим, она на вашу покойную супругу смахивает.

– Это и я заметил, – Ларин почувствовал, как тревожно забилось сердце. Он встал, прошёлся по каюте. Просто не верилось, что спасённая оказалась той самой девушкой, которая приходила к нему наниматься пловцом. Не может быть! Ночью трудно разглядеть. Усков ошибся, наверняка ошибся… Ларин подошёл к тумбочке перед кроватью. С карточки на него смотрела Лина. Дорогое, незабываемое лицо… Но что это? Как он попал сюда? Перед фотографией лежал маленький резиновый человечек, Ларин не помнил, когда он выложил его из кармана. И почему на тумбочке?

– Что с вами, Василий Михайлович?

Ларин медленно вернулся к столу и сел в кресло.

– Ничего, Иван Константинович… Вы, наверное, ошиблись. Не может быть, чтобы это была та самая девушка.

– Как же, ошибся! Она самая, – Усков положил руку на плечо Ларина. – Да вы не волнуйтесь, утром она уедет – и всё забудется, всё станет на своё место.

– Уедет? – с удивлением спросил Ларин. – Ну да, уедет, конечно, уедет…

Они вышли на палубу. Ветер стих, но океан всё ещё не унимался, ворочался, вздыхал. Не унималось и сердце Ларина.

Рассветало; невидимое ещё солнце пронизывало туманную мглу первыми слабыми лучами. Туман шевелился и, гонимый лёгким ветерком, клочьями поднимался в блеклую синеву неба.

ГЛАВА 7 «ПО ВСЕМ ПРАВИЛАМ БОКСА»

Команда «Урагана», отдохнувшая после бурной ночи, высыпала на палубу. Бренчала гитара, стучали костяшки домино. Было удивительно хорошо вокруг. Ширь беспредельная, высокое голубое небо, лёгкое покачивание траулера на волнах – всё это переполняло сердце Соболева радостью. Будто и не было шторма, мучительной качки. Облокотившись о поручни, Соболев стоял на корме и задумчиво глядел в океан. Давно ли он был учеником средней школы, а теперь – участник научной экспедиции. Друзья и товарищи по классу, наверное, думают, что он поступил учиться. А он плавает. Нет, жалеть, что не поступил в мореходную школу, не приходится. Сначала надо присмотреться к жизни, познакомиться с морем, получить хорошую практику, а там и за учёбу. Так вернее.

Как иногда от простого случая зависит судьба человека! Не повстречайся он с незнакомой девушкой возле доски объявлений – и кто знает, как сложилась бы его судьба.

– Полундра! – вдруг раздался голос Новикова. Он выбежал на палубу и ошалело посмотрел на матросов. – Чудное мгновенье. Шик!

На траулере все знали, что начальник экспедиции спас женщину. Лишь для Новикова это было неожиданностью, потому что, сменившись с вахты, он ушёл спать и проспал почти весь день. Однако женщину никто не видел, за исключением капитана, врача и кока, и её появление на палубе вызвало всеобщее любопытство. Гитара умолкла, перестали стучать костяшки домино. Пассажирка шла в сопровождении третьего помощника капитана Вершинина. Они остановились недалеко от матросов.

– Здравствуйте, ребята, – сказал Вершинин.

Матросы рассеянно ответили на приветствие, всё внимание их было обращено на девушку. Она вспыхнула и отвернулась. Вершинин засмеялся. Ребята переглянулись. Один Новиков не проявил смущения: он подошёл к девушке и поклонился:

– Очень приятно познакомиться с вами! Юра.

Саша протянула руку. Новиков щёлкнул каблуками, изогнулся и поцеловал протянутую руку.

– Смешной вы, Юра, – сказала девушка и улыбнулась.

Соболев был поражён. «Это же та самая девушка, которая плакала возле объявления! Как же она очутилась на катере?» Она была в тех же спортивных брюках и куртке, что и тогда. Но сейчас она казалась красивее. Золотисто-каштановые кудряввю волосы, глаза тёмно-синие, блестящие. Когда смеется, на щеках ямочки. Девушка несколько раз вопросительно взглянула на Соболева, видно тоже узнала, но он не решился подойти к ней. И не потому, что стеснялся, – не хотел этого делать в присутствии Новикова.

– Видали, как я пришвартовался! – хвастался Новиков, возвратившись к матросам, когда ушли Саша и Вершинин. – Буду идти на абордаж.

– Она уже взята на абордаж третьим помощником, – сказал Новикову Щербань.

– Вершинин сухарь. Девочки таких не любят, – категорически отрезал Новиков. – Это «чудное мгновенье» будет приписано в моём порту.

Вначале Соболев не принимал участия в разговоре. Нельзя сказать, что он не любил поговорить о девушках или поухаживать за ними. Но такой цинизм… Может, это особый морской шик?

– Ребята, бросьте, – сказал он. – Нехорошо…

– Не нравится – уходи, – Щербань насмешливо. посмотрел на Соболева. – Ишь, святоша нашёлся!

– Катись, лапотник, не держим, – процедил Новиков.

Соболев сжал кулаки, но сдержался. Матросы расступились, давая ему дорогу. Когда он проходил мимо Новикова, тот подставил ножку. Соболев споткнулся и растянулся на палубе. Раздался дружный хохот. Новиков, видя, что симпатии ребят на его стороне, переусердствовал и наградил упавшего пинком.

– Это уж ты зря, Юра, – заметил Щербань.

– Ничего, пусть знает наших, – огрызнулся Новиков.

Соболев поднялся. Большие глаза его сузились и потемнели. Одёрнув куртку, он подошёл к обидчику. Матросы разом отхлынули от Новикова. Щербань стоял в сторонке, скрестив руки, и криво улыбался.

– А ну, отшвартовывайся отсюда! – Новиков толкнул Соболева в грудь. Тот, словно обдумывая, что делать, гневно смотрел ему в глаза. – Сказано, уходи! – повторил Новиков.

– Сначала на вот, получай, – Соболев молниеносно нанёс противнику резкий короткий удар.

Новиков, как подкошенный, свалился на палубу и, падая, сбил Щербаня.

– Вот это удар! По всем правилам бокса, – воскликнул кто-то из матросов.

– Я тебя предупреждал, Новиков, что в долгу не останусь, – почти спокойно проговорил Соболев.

– Погоди ты у меня, лапотник, – ругался Новиков, лежа на боку и растирая левой рукой вспухшую скулу. Подняться, по-видимому, он не решался, боясь получить новый удар. Кулаки противника были увесисты, сила удара – пушечная. Щербань поднялся первым и, играя скулами, подошёл к Соболеву. Выражение его глаз, чуть раскосых, цыганских, ничего доброго не предвещало. Соболев побледнел, но остался стоять на месте.

– Бей его, Коля! Дай ему! – завопил Новиков.

Соболев и Щербань стояли друг против друга, готовые ринуться в драку. Оба одного роста, только Соболев, пожалуй, шире в плечах.

– Ну, – выдавил наконец сквозь зубы Щербань и вдруг неожиданно засмеялся, хлопнул Соболева по плечу и предложил: – Пойдем, выпьем. Люблю бесстрашных! Угощаю!

Соболев лёгким движением сбросил с плеча тяжёлую руку Щербаня:

– Не пью.

– Брезгуешь? – Щербань улыбался, но глаза его смотрели холодно и враждебно.

– Боцман! – предостерегающе заметил один из матросов.

– Ребята, – Щербань приложил палец к губам, – молчок! Палубному начальству незачем знать о наших делах. По местам!

Матросы рассыпались в стороны. Кто взял гитару, кто домино, а кто просто принял скучающую позу. Картина была самая мирная. Боцман поставил ящик со столярным инструментом на палубу, вытащил пачку «Прибоя» и протянул матросам. У ног его улёгся Марс.

– Вася, как самочувствие? – спросил Веригин, задумчиво глядя на молодёжь. – Не укачивает больше?

– Не укачивает, Кузьма Степанович.

– Это хорошо, быть тебе моряком, – боцман выбросил папироску за борт; и начал строгать доску на примитивном верстаке.

– Ну и ночка была! Бедовая! Вы не подумайте, я на вас не в обиде. Житейского опыта у вас ещё маловато, да и к морскому делу не привычны. Были бы привычны, сейчас не пришлось бы чинить шлюпку… Шлюпка – она казённая, беречь её надо.

Боцман говорил добродушно, как будто рассуждал сам с собой. Если бы он ругался, ребятам, может быть, было бы легче. Но выслушивать слова утешения от человека, которого они подвели, опозорили… Это уж слишком! Матросы топтались на месте, не решаясь уйти. А боцман будто и не замечал смущения ребят. Он шуршал и шуршал себе рубанком, и завитушки стружек, пахнущих смолой, падали на палубу. И запах этот, удивительно приятный, напомнил о зелёных лесах, о траве, о твёрдой земле, оставленной где-то далеко и, как казалось морякам, очень давно.

Чем дольше смотрел Соболев на работу боцмана, тем больше ему хотелось встать за верстак и взять в руки рубанок. Это же чувство испытывали, по-видимому, и другие.

Боцман отложил рубанок и улыбнулся:

– Ну, кто смелый, подходи к верстаку.

– Я, – срывающимся голосом сказал невысокий, с рыжими непокорными волосами паренёк. Был он тихий и молчаливый, жил в одной каюте с Новиковым, которого побаивался и считал чуть ли не выше самого капитана. Прежде чем подойти к верстаку, он и сейчас украдкой взглянул на него.

– Смелее, Данилов, – подбодрил боцман.

Прикосновение к инструменту, видимо, взволновало Данилова. Он сразу как-то преобразился, посветлел лицом и будто ростом стал выше. Из-под рубанка слетела стружка, затем вторая, третья… Работали мастеровые руки, привыкшие к инструменту. Это заметили все. Остругав доску, Данилов рукавом вытер пот со лба.

– Кончил, Кузьма Степанович, – паренёк сказал и потупился.

– Вижу, – с уважением произнес боцман. – Где обучался? В школе?

– Батя учил.

– Тебе бы краснодеревщиком стать, Владимир Андреевич. Бо-о-гатая профессия.

Данилов вздохнул: то же самое говорил ему и отец.

– Я море люблю, Кузьма Степанович, – тихо проговорил он.

– Тогда другой разговор. Тебя куда определили?

– В машинное отделение.

– Беру на палубу, будешь мне помощником. Годика через два, глядишь, и в боцманы выйдешь, а это на корабле наипервейшая должность. Согласен, что ль, на палубу?

Данилов кивнул.

– Коль согласен, так и порешим, значит, – удовлетворённо завершил боцман.

Ещё час назад никто не замечал Данилова, а сейчас на него смотрели с восхищением. Он имел то, чего не имели другие, – профессию. Это возвышало его в глазах ребят.

– Чистенько выстрогал, – провёл ладошкой по доске Соболев.

– Доски строгать – нехитрое дело, – пренебрежительно бросил Новиков. – Вот стул или стол изготовить – я понимаю, мастер…

– Может, он умеет, откуда знаешь? – отрезал Соболев.

– Прямо там! – махнул рукой Новиков.

– Володя, и столы, и стулья умеешь делать? – спросил Соболев.

– Умею, – тихо, не поднимая головы, ответил Данилов.

– А шкафы? – допытывался Соболев.

– С батей делал.

– Врёшь ты, рыжий, – с усмешкой сказал Новиков.

У Данилова на глазах выступили слёзы. Он никогда не лгал. Слова Новикова обидели его до глубины души.

– Проучили тебя, Новиков, но, видать, недоучили, – сердито проговорил боцман. – Возьми-ка вот рубанок, посмотрим, что получится.

Новиков презрительно усмехнулся и демонстративно сунул руки в карманы.

ГЛАВА 8 «ВОТ ОНА, ЛАБОРАНТКА»

Ларин убрал бритвенный прибор и рассеянно глянул в зеркало. Там отразилось узкое лицо с голубыми глазами, волнистые льняные волосы над высоким лбом и резко очерченные твёрдые губы. Ларин открыл иллюминатор. Над океаном струился золотистый свет. В воду камнем упал белый комок. Комок вынырнул и расправил крылья. Это была чайка. В клюве её серебрилась и трепетала рыбка. «Вот так и я нырнул», – невесело усмехнулся Ларин. На носу траулера играл аккордеон. «Новиков, наверное. Какой-то задёрганный парень», – Ларин зажёг трубку. Ночью он вёл себя, как мальчишка, разволновался. А фактически, какое ему до неё дело? Спас? Ну и хорошо. А может, всё-таки капитан ошибся?

Закрыв иллюминатор, Ларин подошёл к письменному столу. Взгляд упал на радиограмму. Директор института сообщал, что не может выделить для экспедиции лаборанта. А без лаборанта невозможно работать. «Что же делать? Если бы не срочный выход в океан, можно было бы кого-нибудь найти. Разве поговорить с Усковым? Даст человека или нет? Нет, не даст! Матросам дел по горло на корабле».

На всякий случай не мешало спросить. Ларин придвинул микрофон.

– Иван Константинович, вы не можете выделить мне человека из команды?

– Не могу, Василий Михайлович, – прохрипел маленький круглый репродуктор с никелированным ободком, вделанный в стенку каюты. – Рад бы помочь, да не могу.

– Жаль. Директор вместо лаборанта радиограмму прислал.

– Бывает, – репродуктор насмешливо кашлянул и умолк.

«Сколько ни плаваю, а не могу привыкнуть к этому распорядку», – сердито подумал Ларин. В плавании команда подчинялась капитану, и начальник экспедиции мог распоряжаться ею только во время выполнения научных работ. Сначала Ларин спорил с капитаном, потом примирился. «А человек мне всё же нужен сейчас», – с этой мыслью он вошёл в лабораторию. Здесь было тихо и прохладно. Вася Соболев с хмурым лицом возился с гидрокостюмом. На лбу виднелась порядочная ссадина.

– Где это вы так? Что-нибудь случилось? – спросил Ларин.

– Так, пустяки, – не поднимая головы, уклончиво ответил Соболев. – Урок бокса.

– А-а, – рассеянно протянул Ларин, думая о своём.

Он сел в кресло. Мягкий свет, лившийся с потолка, освещал колбы, пробирки, банки. Два года назад здесь хлопотала Лина. Потом Лина погибла. Но осталась работа. Остались колбы. Он мечтал быстрее завершить изобретения, начатые вместе с Линой. Работа помогала ему, уменьшала боль от невозвратной потери.

«Почему бы Соболеву по совместительству не выполнять обязанности лаборанта», – мелькнула у Ларина мысль, и он тут же высказал её вслух.

– Не гожусь я, Василий Михайлович, в лаборанты, – замотал головой Соболев. – В школе тройки получал на практических занятиях по химии. Все пробирки вам передавлю…

Ларин задумался: где же взять лаборанта? При электролове очень важно проследить за градацией насыщенности воды солями. От степени солёности зависит величина поля, в котором электрический ток воздействует на рыбу. Что же делать? Не может же он сам отвлекаться на мелкие, хотя и важные для него работы.

– Не знаете, катер уже ушёл? – вдруг спросил Ларин, поднимаясь с кресла.

– Вроде собирался, – ответил Соболев.

Ларин вернулся в каюту и вызвал капитанскую рубку.

– Ещё не ушёл, – ответили из репродуктора.

В это время в каюту постучали.

– Войдите!

Дверь распахнулась. Нет, капитан не ошибся: перед Лариным стояла та самая девушка, которая приходила к нему наниматься на работу. Сзади в проходе маячила долговязая фигура Вершинина. Это был белобрысый молодой человек лет двадцати семи с продолговатым лицом и задумчивыми серыми глазами. Флотский костюм сидел на нём мешковато.

– Я пришла поблагодарить вас за спасение, – сказала девушка.

– Подождите, Поленова, – выступил вперёд Вершинин. – Вы же только что говорили, что охотно остались бы на траулере. Василий Михайлович, – повернулся он к Ларину, – тебе нужен лаборант. Я знаю, капитан говорил. Вот она, лаборантка.

– Присаживайтесь, – Ларин показал на кресло и посмотрел на Сашу. Она стояла перед ним по-мальчишески стройная, красивая. Почему, собственно, он медлит? Он же вернулся в каюту с твёрдым решением вызвать её к себе и предложить работу лаборантки.

– Я могу принять вас, – проговорил он наконец. – Согласны?

Саша вскинула голову. Свет, проникающий в иллюминатор, отразился в её глазах, и они вспыхнули синим огнём.

– Согласна, – Саша с благодарностью посмотрела на инженера.

– Документы у вас с собой?

Поленова положила на стол паспорт и аттестат зрелости.

– Всё в порядке, – сказал Ларин, возвращая документы. «Ей девятнадцатый год», – почему-то подумал он. – Оформляй, Алеша. Сегодня можете отдыхать, Поленова, а завтра с девяти – на работу.

Лицо Саши посветлело, на щеках появился румянец. Она обвела каюту любопытным взглядом. Но вдруг ресницы её дрогнули и замерли: на тумбочке она увидела фотографию женщины. Ларин перехватил взгляд, и ему стало душно. Он встал. Саша, как видно, угадала его желание загородить фотографию и отвела взор. Он покраснел.

– Прошлый раз, уходя, вы уронили маленького человечка. Вот, возьмите его.

Саша рассмеялась:

– А я искала. Вы оставьте его у себя…

Постучавшись, в каюту вошёл старшина катера. Поздоровался.

– Девушка, нам пора уходить.

– А я остаюсь на «Урагане».

Старшина улыбнулся, показав ровные крепкие зубы.

– То-то вид у вас весёлый, будто и не тонули вчера. – Он тут же перевёл взгляд на Вершинина. – Спасибо вам, молодой человек. Назовите себя, чтобы дети мои знали, кого благодарить за спасение отца.

– Ну, что вы, – смутился Вершинин. – Обычное дело.

– Не говорите так. Если бы не вы, пришлось бы нам молиться старому богу Нептуну. – Вдруг на лице старшины мелькнула тень хитрой, весёлой улыбки. Он достал из кармана и поставил на стол бутылку коньяку. – Добрый коньяк, впитавший в себя благодатное тепло юга. Выпьем по стопочке, отдадим дань старой морской традиции.

– Что ж мы одни, – сказал Ларин и позвонил капитану. Отстраняя от себя микрофон, он посмотрел на Сашу. Та сидела, подогнув ноги и низко опустив голову.

– Слушай, Алексей, – обратился он к Вершинину, – где же нам устроить нашу лаборантку? С кем её поселить?

– Уже решено: с тётей Пашей.

– Вот и отлично. Проводи её туда, а на обратном пути захвати из кают-компании стопки.

Четыре человека сошлись за столом. Четыре полные стопки. Пятая – в центре стола. Кому же она предназначена? Старшина взял её и по праву хозяина выплеснул вино в открытый иллюминатор.

– Не сердись, бог Нептун!

Моряки поднялись и молча выпили.

Под вечер «Резвый» и «Ураган» расстались. Один взял курс на север, другой – на юг.

ГЛАВА 9 ЗНАКОМСТВО СОСТОЯЛОСЬ

Ларин молча прошёл к столу. На него в упор смотрели десятки молодых любопытных глаз. «Как на уроке», – подумал он и улыбнулся. Народ ему понравился, ни одного равнодушного лица.

– Давайте побеседуем, товарищи, – начал он ровным спокойным голосом. – Мы ещё мало знаем друг друга, но постараемся поскорее познакомиться, потому что нам придётся вместе работать. Вы находитесь сейчас в том счастливом воарасте, когда вам всё кажется ясным и понятным, когда вы считаете себя самыми умными…

По каюте прошло лёгкое движение. Матросы переглянулись.

– Да, да, это так, – Ларин блеснул удивительно белыми для курильщика зубами. – Я тоже когда-то считал себя самым умным…

Саша не сводила с Ларина глаз. В его каюте она увидела фотографию женщины и сейчас старалась припомнить, где и когда она с ней встречалась. Иначе почему бы такое знакомое лицо? Однако, несмотря на все старания, припомнить не могла.

– Я не ошибусь, если скажу, что всех вас влечёт романтика моря, что все вы мечтаете о подвигах, – продолжал Ларин. – И это прекрасно. Нам нужны люди подвига, люди мужественные, волевые и красивые… В жизни очень важно понять своё назначение и найти лучшее применение своим способностям. Вы все добровольно избрали себе профессию моряка. Это похвально. Профессия моряка, по-видимому, отвечает вашим склонностям и способностям. Вот, например, вы, – неожиданно обратился он к Новикову, – почему решили быть моряком?

Новиков удивлённо поднял брови и пожал плечами:

– Странный вопрос, Василий Михайлович!

– Почему странный?

– Я же старый моряк. Скоро буду капитаном. Меня манят океанские просторы, штормы…

– И вы думаете, этой романтики достаточно, чтобы подняться на капитанский мостик? – иронически спросил Ларин.

– Я на «отлично» окончил училище.

– И это помню. Помню, Новиков. На выпускном вечере вы произнесли прекрасную речь. Теоретические знания у вас есть, в этом я не сомневаюсь, но этого мало, чтобы стать настоящим моряком. Человек, избравший профессию моряка, должен обладать высокими моральными и душевными качествами. А эти качества нельзя выработать в себе, зная только морские науки.

– А что же ещё необходимо? – спросил Новиков.

– Моральные качества развиваются в повседневной работе, в упорной борьбе за свои убеждения и идеалы. Строитель коммунизма – это высокообразованный, целеустремлённый человек. Может быть, я повторяюсь, но мы иногда склонны забывать простейшие истины, и не худо почаще их выслушивать. Вам, друзья, нужно готовить себя к большой, яркой жизни. А для этого наряду с работой надо учиться, знать литературу, музыку, живопись…

– А когда же технику изучать, товарищ Ларин? – перебил Щербань. – Этим цыплятам не до литературы сейчас, – он кивнул головой на молодых моряков. – Шлюпку – и ту спустить не сумели толком…

– Капитан уже подписал приказ о технической учёбе, – сухо сказал Ларин. – А насчёт цыплят… Вы ведь тоже не сразу, наверное, стали петухом? Или не так?

Лёгкий смешок прошёл по рядам.

– Я повторяю, товарищи, – повысил голос Ларин. – На траулере каждый моряк в то же время и рыбак. На каждого ложится двойная нагрузка. Так что втягивайтесь в работу, не давайте покоя вашим шефам – старым морякам, изучайте технику, не ожидая толчков и тем более приказов. Если окажетесь в затруднительном положении, буду рад помочь вам советом. Конечно, технику вы должны знать в совершенстве. Каждый по своей специальности. Иначе у нас с вами работа не пойдёт. Но это не значит, что не надо интересоваться литературой, политикой, искусством. Мы как-нибудь ещё вернёмся к этому вопросу. Завтра начнётся техминимум по морскому рыболовству. Занятия обязательны для всех. Будем считать, что знакомство наше состоялось. А сейчас вы свободны, товарищи.

Едва успел выйти начальник экспедиции, как матросы повскакивали с мест и, перебивая друг друга, заговорили все сразу.

– Тише, товарищи, тише! Вы же не школьники, а моряки. – Вершинин поднял руку. – Надо по одному, а то не успеем договориться.

– О чём ещё договариваться? – недовольно спросил Новиков. Он сидел, развалясь на стуле, широко расставив ноги в ярко-жёлтых туфлях на толстой подошве.

– Не спеши, Новиков. Сейчас всё объясню. Газеты вы читаете и знаете, что в стране повсюду идет соревнование за звание коммунистических коллективов. Идея этого соревнования сформулирована сжато и ясно: жить и трудиться по-коммунистически. Это значит – работать с выдумкой, творчески, быть примером в быту, понимать музыку и живопись, заниматься спортом, постоянно учиться, отвечать за поступки товарища так же, как и за свои, быть верным моряцкой традиции – один за всех, все за одного…

– Это было бы здорово…

– Погоди, Соболев. – Вперёд вышел Щербань и окинул сидящих взглядом цыганских, с тёмной поволокой глаз. – По-моему, разбрасываться нам незачем, – сказал он. – Ты, Вершинин, знаешь, в какой век мы живём?

– Продолжай, – коротко бросил Вершинин. – Узнаем…

– Мы живём в век космоса, в эпоху великих научных открытий. Вы думаете, у инженеров, создавших искусственные спутники Земли, первый лунник, космическую станцию, есть время читать романы? Да зачем им литература, живопись, когда дело, которым они заняты, увлекательнее всех Шекспиров мира. Вот спорт – это я ещё понимаю. Соболев здорово боксирует. Это может пригодиться. Танцевать – тоже хорошо. Но мы – люди атомного века, и всякие там стихи, романсы, картины – не для нас. Пусть этим занимаются слезливые дамы. Я, например, знаю все современные типы двигателей. Я…

Саша в упор смотрела на Щербаня. Он стоял перед моряками горбоносый, с кокетливыми бакенбардами, весь какой-то диковатый. «Красивый», – подумала Саша. Он знал, что красив, и подчёркивал это всем своим поведением. «Смотрите, – будто говорили его глаза и жесты, – вот я весь перед вами – новый человек атомной эпохи». Он бросал слова небрежно – хотите, мол, слушайте, хотите нет, голосом насмешливым, временами едким; от этого сказанное казалось более убедительным, легче покоряло. А Сашу его слова будто били чем-то тупым по голове. Её пугала автоматизированная жизнь, которую с железной логикой рисовал Щербань, жизнь, в которой всю работу возьмут на себя автоматы. Всё, что было ей дорого, оказывалось ненужным: и музыка, которой она упивалась, и стихи Пушкина, которыми зачитывалась, и мягкие грустные пейзажи Левитана, перед которыми могла часами выстаивать. Но так ли, так ли это?

– По-вашему, – спросила она, – и Пушкин, и Блок, и Чайковский устарели, они больше не нужны?

– Видите, – прищурил глаза Щербань, – романы и романсы в наши дни нужны молоденьким девушкам, потому что им недоступна романтика машин.

– Выходит, совместить искусство и романтику машин невозможно? – поднялся Вершинин. – Знаете, Щербань, когда вы усиленно подчеркиваете, что нам нужны технически грамотные и образованные специалисты, я согласен. Это необходимо. Но вы неправы, когда, рассматривая советского человека только с узко понимаемых интересов дела, пытаетесь ограничить его духовный мир научно-техническими знаниями…

Но Щербаня нелегко было сбить.

– Кто полезнее в нашем обществе: певичка со своим тра-ля-ля или же деловой, технически грамотный человек, инженер? Совершенно ясно, что последний.

– О каком обществе вы ведёте речь, товарищ Щербань? – удивился Вершинин. – Но дело не только в этом. Как вы доказываете свои положения? «По-моему, совершенно ясно». И вы считаете, что это уже убедительно? А вот мне хочется спросить: почему это вам так ясно?

Новиков зевнул. Ну и сухарь этот Вершинин! Зачем осложнять жизнь?

– Конечно, ясно, как дважды два, – сказал он. – Без искусства можно прожить, а без хлеба, одежды, жилища – не проживёшь. И хватит об этом. У нас корабль, а не английский парламент.

Моряки зашумели.

– Товарищи, разбираем принципиальный вопрос, – сказал Вершинин. – Вы, Николай Петрович, прославляя человека дела, забываете о главном: а зачем нам «дело» и зачем, для чего нам нужны «люди дела». Разве «дело» – цель человеческих стремлений? Разве нашим идеалом является осмеянный ещё Горьким «один из королей республики», который делал деньги, чтобы делать ими ещё деньги? На нашем знамени ясно написано: целью развития является человек. А «дело» – лишь средство и условия для всестороннего развития и расцвета человеческой личности.

Философия была любимым коньком Вершинина. «Я, кажется, дал ему отповедь», – не без гордости подумал он и поправил мягкие волосы.

– Товарищи, вам всё ясно?

Опять поднялся Щербань.

– Не всё ясно, Вершинин, – насмешливо сказал он. – Я в философии не силён и спорить с вами не хочу. И мы с вами не на занятии кружка политграмоты. Ясно одно: нельзя представить себе нашу жизнь без машин. Скоро межпланетные ракеты проложат пути к новым мирам. Вы знаете, сколько уже есть добровольцев, желающих полететь на Луну? Двадцать тысяч! И пятым в списке – я. – Лёгкое движение прошло в рядах. Кто-то присвистнул. – Вы думаете, – всё так же насмешливо продолжал Щербань, – в полёт возьмут человека, то и дело восклицающего: «Ах, поэзия, ах, музыка!»? На Луну полетит человек, владеющий современной машиной. А что вы знаете о современной машине? Ничего!

– Не боги горшки лепят, – бросил реплику Соболев.

– Правильно, но…

Саша чувствовала, что Щербань неправ, но не знала, как это доказать. Топтать в грязь всё дорогое и святое. Какое кощунство!

– Вы флюс, Щербань, – не выдержал Соболев.

– Что? – качнулся вперёд Щербань.

– Я говорю, флюс вы, однобокий человек, – спокойно повторил Соболев.

– А вы кто? – презрительно спросил Щербань. – Вы никто. Наверное, тоже стишки пописываете, а?

– За нас не беспокойтесь. И машины будем знать, и стихи будем читать…

– И музыку любить! – воскликнула Саша.

Какая-то сила вдруг подняла её со стула. С пылающим лицом она подошла к пианино и взяла аккорд. Пальцы легко и быстро заскользили по клавишам, и Саша запела:

 
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное веденье,
Как гений чистой красоты…
 

Она смотрела прямо перед собой и чувствовала, как светлеет у неё на душе. Моряки, слушая её, чему-то улыбались. Может быть, перед ними мелькали далёкие воспоминания, чудилось сверкание огней, слышался чей-то зов, и сердца стремились в неведомую высь…

Саша оборвала музыку, выпрямилась и в упор посмотрела на Щербаня.

– И вы хотите лишить нас этого? – звонко крикнула она. – Не выйдет! Никогда, слышите, никогда человек не расстанется с музыкой. Она будет сопровождать его и в космосе, и в океанских глубинах, и в девственных лесах…

Моряки хлопали в ладоши, кричали «бис». Саша одной рукой оперлась о пианино и слегка кивала головой, как делала это, выступая на школьных вечерах. Шум утихал, снова всплывал с неожиданной силой. Вершинин попытался восстановить тишину, потом махнул рукой и стал ждать, когда уляжется возбуждение.

– Как же договоримся, всё-таки? – удалось ему наконец вставить слово.

– А чего договариваться? Соревноваться – и баста!

Данилов, как и все, с восхищением смотрел на Сашу. Ну и дивчина! Вот бы подружиться с ней! Но он не питал на этот счёт особых надежд. Куда ему, с рыжей шевелюрой, когда рядом с ней столько красивых парней! Ему даже жарко стало, и он заёрзал на стуле.

– Чего вертишься? – тихо спросил Соболев. – Высказаться хочешь? Данилов просит слова, – сказал он, обращаясь к Вершинину.

– А ты что, его адвокат? – усмехнулся Вершинин. – Говори, Данилов.

– Я н-не зн-наю, – заикаясь от смущения, начал Данилов. – Товарищ Щербань говорил, что на Луну инженеров будут брать. Заявление и я писал, на Луну или на Марс, всё равно. А вот машин не знаю. Люблю столярничать.

– Тоже мне, космонавт нашёлся! – процедил Новиков. – На Луне ещё лес не вырос для твоего топора и рубанка.

– А что – топор? Топор – он всегда нужен. И песня нужна, – огрызнулся Данилов и вдруг озорно улыбнулся: – Может, я хочу боцманом на лунном Московском море поплавать…

Каюта дрогнула от смеха. Только Вершинин хмурил белесые брови. Такой важный разговор начали, а свели к топору и песне.

Данилов чуть приподнял рыжую голову:

– И ещё, Новиков, мы тебе не позволим драться. И Соболеву не позволим…

Новиков резко поднялся:

– Ты, доносчик, забыл про уговор? Я тебя… Да ты знаешь, что с тобой будет…

Снова поднялся гвалт.

– Да тише вы! – кричал Вершинин. – Тише! Давайте по порядку…

Но Данилов побледнел и трясся, как в лихорадке.

– Врёшь, не доносчик я, не доносчик! – с обидой кричал он.

– Я хочу узнать, – вмешалась Поленова и посмотрела на Соболева, – правда это? Дрались с Новиковым?

– Ничего не правда, – отрывисто бросил Новиков. – Мы с этим делом сами разберёмся.

– Конечно, правда, – сказал Соболев. – Но я не жалею, что проучил Новикова…

Вершинин кое-как установил тишину.

– Товарищи, – сказал он. – Советские моряки славятся своей дружбой. Наш лозунг: один за всех, все за одного. Решим так: Соболев и Новиков подумают о своём поступке и извинятся друг перед другом. А Данилова зря ты обидел, Новиков. Проси прощения.

– И не подумаю!

– Как хочешь, – нахмурился Вершинин. – Только это не по-товарищески.

В кают-компании пили чай. Ларин прислушался к беседе капитана и боцмана на противоположном конце стола. Веригин рассказывал о Данилове. Тётя Паша бесшумно убирала посуду. Старший механик и радист играли в шахматы.