Текст книги "Мой знакомый учитель"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

9. Праздник

Как-то очень незаметно подкатило время к Октябрьским дням. Погода держалась, словно по заказу, солнечная и теплая, хотя обычно в эту пору на Урале дуют свирепые ветры и во всю жмут холода. Несколько лет назад в ночь с седьмого ноября на восьмое разыгралась такая снежная завируха, какая случалась не каждую зиму. Ветер валил с ног, бил в лицо жгучей ледяной крупой. Занесло дороги, остановились трамваи.

Нынче светило солнце, прозрачное небо опрокинулось над городом. А на деревьях гомонили воробьи, видимо, радуясь теплу и солнцу. В скверах жухли поздние астры. Прихваченные заморозками, почернели и свернулись их листья, засохли боковые лепестки, но сами цветки, наперекор всему, не хотели вянуть и упрямо повертывали синие, красные и сиреневые головки навстречу солнцу.

Город наряжался в кумач. Алые флаги тихо свешивались с балконов, транспаранты с белыми аршинными буквами протянулись через улицы, на домах засверкали гирлянды разноцветных лампочек праздничной иллюминации. И все это придавало празднично приподнятый вид, какую-то особую прелесть и торжественность.

Глазковы получили несколько приглашений, но так и не решили, к кому пойдут. Лена вдруг сделалась грустной и накануне праздника призналась:

– Знаешь, Володя, я, например, в праздники особенно чувствую сиротство.

– Сирота нашлась, – удивился Владимир Андреевич. – Дочь уж в школу на будущий год пойдет…

– Ты все шутишь. Что я поделаю с собой? Посмотришь, у тех родня собралась, у этих тоже – сестры, братья, отцы, матери. У нас же с тобой родни на двоих одна твоя тетка Василина.

– Давай так, – отозвался Глазков. – Ты начинай, а я подхвачу.

– Чего начинай? – не поняла Лена.

– Плакать, чего же еще? У тебя на душе тоска, у меня тоже… Здорово получится?

– А! – досадливо махнула рукой Лена. – Я с тобой серьезно.

– Эх, Ленка, Ленка! – обнял он жену. – Да у нас с тобой половина света родни, и не в этом дело в конце концов. Смотри, сколько у нас поздравлений – от тетки Василины, от Семена, от Марфы Ильиничны, от пионеров той деревни, от моих ребят… Да у другого министра столько поздравлений нет! А ты о сиротстве вспомнила.

– Ничего я не вспомнила, просто немного взгрустнулось и все. У тебя тоже бывает грустное настроение и почаще моего.

– Бывает.

Вечером шестого ноября Глазковы устроили маленькую семейную пирушку. В тот день десять лет назад Владимир Андреевич и Лена поженились. Он тогда уже закончил институт и работал, а Лена училась на последнем курсе. У Лениной подруги Тамары родители на празднование уехали в Москву, и свадьбу справляли в их просторной, богато обставленной квартире. Свадьба была скромной – устроили ее в складчину. Зато было очень весело, и запомнился вечер на всю жизнь.

С тех пор ежегодно шестого Глазковы устраивали свою маленькую пирушку. Первое время приходили старые институтские друзья, но с каждым годом их становилось все меньше и меньше. Иных судьба закинула далеко от родного города – в Сибирь или на Алтай; другие обросли семьей и стали нелегки на подъем: просто присылали открытки или телеграммы с поздравлениями; а третьи позабыли старую дружбу. Вот уже третий раз Глазковы отмечали годовщину свадьбы вдвоем, если не считать Танюшку – ведь ее за серьезного компаньона принимать было пока нельзя, хотя хлопот с ней выпадало куда больше, чем со взрослыми. Но и в этом открывалась своя непередаваемая прелесть: посидеть вдвоем, потолковать обо всем на свете, вспомнить что-нибудь, посмеяться над наивной серьезностью без умолку болтающей Танюшки – разве не прелесть? Еще какая!

Сегодня Лена купила бутылку вермута и пол-литра столичной. Владимир Андреевич, как инспектор по качеству, обошел вокруг праздничного стола, зорко примеряясь, чем бы поживиться украдкой, чтоб Лена не увидела. За ним следовала Танюшка, тянулась на цыпочки, стараясь лучше разглядеть, какие сладости есть на столе. Лена на кухне жарила котлеты. Владимир Андреевич весело подмигнул дочери, с таинственным видом прижал палец к губам, приглашая этим самым хранить тайну, и поспешно налил себе стопочку водки. Танюшке, как соучастнице, сунул пару конфеток, чтоб не было обидно. Выпил, крякнул от удовольствия и закусил ломтиком соленого огурца.

– Хорошо! Правда ведь хорошо, Таня?

– Хорошо, – согласилась дочь, но не очень охотно. – Только ты мне две конфетки дал, а надо три.

– Это почему же три?

– За маму, за папу и за меня.

– Тогда, конечно! На третью!

Танюшка было запрыгала от радости, но вдруг спряталась за отца. Он оглянулся и увидел Лену. Она уткнула руки в бока и осуждающе качала головой, а в глазах ее искрилась притворная строгость. Лена была в синем крепдешиновом платье, прикрытом фартуком, в туфлях на высоких каблуках. Обычно заплетала косы и складывала их на голове венком, а сегодня собрала их сзади в пучок и скрепила белой прямоугольной пряжкой.

– Ай, ай, – сказала строго Лена, – разбойники вы этакие. Потерпеть не можете, пока я кончу готовить ужин.

– Попали мы с тобой, Таня, – вздохнул Владимир Андреевич, – но честное слово, больше не будем.

– Честное-пречестное не будем, – подтвердила Танюшка, а лукавинки так и прыгали в ее глазах.

Лена погрозила пальцем:

– Смотрите у меня, разбойники! – и опять удалилась на кухню.

Ужин начался весело. После второй стопки Владимир Андреевич захмелел, ему стало жарко. Снял пиджак, остался в белой шелковой рубашке, ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу воротника. Лена раскраснелась, глаза ее поблескивали, и это ее очень молодило, будто не было десяти лет замужества. На свадьбе, помнится, она вот так же раскраснелась, когда на требовательный крик «горько» Владимир поцеловал ее. Черт возьми, больше прежнего нравилась она ему сегодня, вот такая веселая и красивая. Если бы не Танюшка, он целовал бы ее в щеки, губы, глаза. Он улыбнулся, и улыбка его засветилась счастьем, простым человеческим счастьем.

Танюшку занимали свои заботы. Она рассказывала, как подралась с каким-то Витькой, но заметив, что ее не слушают, требовательно стукнула ложечкой о блюдце.

– Что это такое? – нахмурилась Лена. – Так и блюдце разбить недолго.

– Чего ты все с папой да с папой, а со мной нет.

– Как же нет? И с тобой и с папой.

– Ладно, ладно, я тоже тебя слушать буду, – сказал Владимир Андреевич. – Только ты мне больше про драку не рассказывай. Не люблю, когда девчонка дерется.

– А мальчишка?

– И мальчишка тоже. Ты не забыла стихотворение? Нет? Давай, мы с удовольствием послушаем.

Но только начала Танюшка декламировать, как в дверь настойчиво позвонили. Лена вышла открывать. Кто бы это мог быть? «Возможно, к нам в гости?..»

За дверью стоял парень, комкая в руках кепку. Он спрашивал Владимира Андреевича.

Лена проводила его в комнату, сказала:

– К тебе, Володя.

– Проходи, проходи, – сразу узнал Николая Пестуна Владимир Андреевич. – Раздевайся, гостем будешь.

– Я на минутку…

– Да проходите же, не стесняйтесь, – мягко улыбнулась ему Лена.

Коля подошел к столу.

– Водку пьешь? – спросил Владимир Андреевич и налил стопку. Николай принял ее. Лена протянула ему вилку.

– С праздником! – сказал Коля, поднеся к губам рюмку. Не спеша закусил. Аккуратно положил вилку на стол и промолвил:

– Я за вами, Владимир Андреевич. Я и Люся просим вас на новоселье.

– Получили?! – обрадованно воскликнул Глазков. – Когда?

– Позавчера. Переехали сегодня. Так что Люся велела без вас не возвращаться.

– Хорошо! Комнату?

– Квартиру-полуторку.

– Нет, ты послушай, Лена: они получили квартиру!

– Люся и я очень просим!

Владимир Андреевич шумно вздохнул:

– Не хочется вас огорчать, но сегодня прийти не можем. Вот так – не можем. Только не обижаться. Обижаться нельзя.

– Как же это, Владимир Андреевич? А Люсе я что скажу?

– Так и скажи.

– Может, надумаете?

– Нет, нет, Николай. От души поздравляем вас и с праздником, и с новосельем, Люсе большой привет от нас и поздравления. Лучше давай так договоримся: появится у тебя наследник или наследница – зови. Приду! Обязательно.

– Ловлю вас на слове.

– Лови. Мое слово крепкое. Не откажусь.

Владимир Андреевич проводил Николая, вернулся возбужденный, потирая руки.

– А Костенко каков! – воскликнул он. – Нет, ты подумай, Лена! Обещать – не обещал, но смотри – выделил!

– Так и должно быть, – возразила Лена. – Хуже, если бы пообещал и не выполнил обещания.

– Нет, что там ни говори, такие люди мне по душе. Ей-богу…

В девять уложили спать Танюшку, а сами сидели до поздней ночи. Он, захмелевший и ласковый, спросил:

– А ты помнишь, как мы с тобой впервые разговорились?

Она улыбнулась, кивнула головой, прикрыв глаза.

– Обложился книгами в публичке, гляжу, входишь ты… и сразу влюбился в тебя.

– Ну, уж и сразу!

– Ей-богу, сразу: поглядел на твое лицо, на твои брови, на твои глаза и сказал сам себе: это она! А ты тогда взяла книгу и села напротив. Когда ты выбирала место, я про себя шептал: «Вот на этот стул, вот на этот стул». И точно! Будто подслушала мой шепот, села на тот стул. Все, думаю, это судьба!

– Я так неловко себя тогда чувствовала. Стану читать и не могу. Подниму голову, а ты на меня смотришь. Я даже разозлилась, хотела встать и уйти. Но не ушла.

– Почему?

– Не знаю. Сама себе говорю: «Сейчас встану и пойду, сдам книгу и вообще уйду из библиотеки, нахал какой-то уставился». И ни с места.

– Так и подумала! Нахал?

– Так и подумала. А ты будто не знаешь? Сколько раз я тебе говорила об этом.

В самом деле, они уже не первый раз вспоминали тот счастливый день, соединивший их на всю жизнь, вспоминали со всеми подробностями, снова и снова переживая радость узнавания друг друга.

В соседней квартире пели песни, наверху танцевали – был слышен приглушенный топот; в репродукторе, отрегулированном на самую малую громкость, чтоб не мешал спать Танюшке, смех перемежался с аплодисментами и голосом Райкина – передавали праздничный концерт.

А они сидели вдвоем, по-молодому влюбленные друг в друга, и вспоминали, когда началась их влюбленность.

10. Братья Липец

До начала уроков оставалось еще четверть часа, когда Владимир Андреевич появился в школе. Прихрамывая, он направился к учительской, но внимание его привлекла группа учащихся у дверей девятого класса. В центре ее Глазков заметил Настеньку, расстроенную, с заплаканным лицом. Она что-то рассказывала.

– Что случилось? – подойдя к ним, спросил Владимир Андреевич.

Настенька подняла лицо, хотела ответить, но не смогла – заплакала.

– Юру… в больницу положили, – ответил стоявший рядом с Настенькой парень.

– Погоди, погоди, – перебил его Владимир Андреевич. – Как так положили?

– Ножом в спину, – всхлипнула Настенька. – Вчера ночью, когда из клуба домой шел…

Глазков поник головой – кто же посмел поднять руку на Юру Семенова? Того бандита растерзать надо. Спросил:

– И сильно его?

– Без сознания лежит, – Настенька опять заплакала.

– Ладно, ладно, успокойся, – утешил ее Владимир Андреевич. – Слезами горю не поможешь.

Девятый класс волновался. Женька Волобуев против обыкновения молчал, сгорбившись над партой. Ребята его понимали и сочувствовали: все-таки с Семеновым они друзья.

Когда острота печального события притупилась и все свыклись с мыслью, что Юра тяжело ранен – тут уж ничего не поделаешь, – волнение улеглось, и обычная школьная жизнь покатилась своим чередом. На другой день произошло, незаметное на первый взгляд, событие. На перемене в классный журнал вложили записку. В ней говорилось: «Семенова бил вместе с другими и Борис Липец». Записка была анонимной и написана незнакомым почерком.

Глазков потер висок: что это? Поклеп на Липец или правда?

– Кто написал вот эту записку… прошу после занятий зайти в учительскую, – обратился к классу Глазков.

Ждал после занятий долго, но никто не являлся. «Кто же это написал? – недоумевал Владимир Андреевич. – И почему?

Да, задачка! Проще всего, конечно, позвонить в милицию, а лучше всего порвать записку и дело с концом…»

Дома Владимир Андреевич рассказал про записку Лене. Она, подумав, ответила:

– Я бы могла тебе кое-что посоветовать. Но разве ты сам не можешь решить?

– Вообще-то, конечно…

– Вот и поступай по справедливости.

Наутро Глазков позвонил в приемную директора металлургического завода, справился у секретарши, где работает инженер Липец. Оказывается, в отделе главного металлурга. Звали его Василием Николаевичем.

Василий Николаевич, когда ему позвонил Глазков, сначала, видимо, решил, что говорит с ним кто-нибудь из работников завода. Но когда узнал, кто такой Глазков, в голосе пробилась нотка удивления. Догадавшись, наконец, что речь будет идти о брате, неожиданно растерялся, что-то очень долго прокашливался. Спросил:

– Что вы от меня хотите?

– Поговорить. Я бы мог ожидать вас в школе в любое удобное для вас время.

– Хорошо. Я приеду сейчас.

Действительно, меньше чем через час Василий Николаевич сидел в учительской в теплой, свободного покроя куртке с шалевым воротником, положив на стол шапку из ондатровых шкурок, такой крупный, немного встревоженный, и выжидательно поглядывал на Глазкова. Владимир Андреевич вспомнил, как об этом инженере отзывался Костенко, и подумал: «Мужик, видать, хороший по всем статьям», вслух же сказал:

– Прочтите, пожалуйста, – и подал ему записку.

Старший Липец взял бумажку, деловито развернул ее, прочел одним взглядом и повертел, будто пытался найти что-нибудь более важное.

– Кто писал?

– Неизвестно.

– Анонимка, выходит? А что произошло?

– Моего ученика в праздник сильно избили. Лежит в больнице в тяжелом состоянии.

– Скверно, – нахмурился Липец и спросил: – Курить можно?

– Пожалуйста.

Липец закурил, жадно глотнув табачный дым, видно, собирался с мыслями. Не очень приятное сообщил ему учитель. Наконец проговорил:

– Черт его знает. Борька за последнее время испортился, это верно. Пьет, мерзавец, говорят, даже дебоширит. Из школы ушел, болтается в компании каких-то жоржиков…

– Разве он не перевелся в другую школу?

– Он вам так говорил?

– Нет, другие говорили.

– Никуда не переводился, что-то у него с ребятами не пошло. Но, положа руку на сердце, скажу: не верю, чтоб он докатился до такой подлости. На это Борька не способен.

– Я тоже хотел бы этому не верить. Однако по пьянке что не бывает?

– Так-то оно так… – Липец задумался и вдруг встрепенулся: – Послушайте, у вас есть свободное время? Поедемте к Борису, он живет с матерью, недалеко отсюда. Решено?

– А удобно будет?

– Почему неудобно? Хочу поговорить с ним при вас. Он сейчас дома. Ну?

Владимир Андреевич согласился. «Москвич» голубел возле школы, ожидая хозяина. Глазков сел на переднее сиденье рядом с Липец. Тот нажал стартер, мотор заработал, и машина плавно тронулась с места, набирая скорость.

По дороге Василий Николаевич признался, имея в виду Бориса:

– Оболтусом вырос. Ростом с коломенскую версту, а мозги набекрень. Нас четверо братьев. Старший на партийной работе, в Забайкалье, другой офицером в армии, инженер, как и я. Борька самый младший. Мать в нем души не чаяла, больше всех дрожала над ним. С нами ей нянчиться некогда было – работала, да и времена трудные были. Борька рос, мы уже работали, мать с завода ушла, потом пенсию ей дали. Вот она Борису все и отдавала – и любовь, и деньги, и время.

…Мать Василия Николаевича обрадовалась приезду сына. Хоть и живут в одном городе, а бывает у нее редко. Всегда занят. Глазкова она приняла за приятеля сына, захлопотала, забеспокоилась – еще бы, гости-то какие!

Владимиру Андреевичу жалко стало ее. Вот сейчас узнает причину их нежданного визита и растеряется.

– Ты, мама, не беспокойся, мы по делу. Борис дома?

– Дома, – она сразу встревожилась и поглядела на этого невысокого черноглазого человека с тростью в руках уже недоверчиво, даже с опаской: сердцем почуяла, что именно он является причиной какой-то неприятности. – Спит. Разбудить?

– Буди.

Все трое вошли в комнату, служившую гостиной. Там стояли диван, мягкие кресла, неизменный круглый стол. Возле окон курчавился большой куст китайской розы.

Старушка ушла в спальню будить Бориса. Василий Николаевич устроился на диване, приглашая Глазкова сюда же, но Владимир Андреевич сел в кресло – ему так удобнее. Вскоре из спальни появился заспанный Борис, а следом за ним мать. Он что-то буркнул, кажется, поздоровался, сел за маленький столик у окна за кустом розы, где у него были сигареты и пепельница.

Борис закурил. Старуха остановилась в дверях, привалившись плечом к косяку, скрестив на груди руки, и недружелюбно поглядывала на Глазкова. На лице ее отразилась тревога и ожидание чего-то плохого. «Матушка-то у них крупной кости, – невольно подумал Владимир Андреевич. – Поэтому и они как на подбор богатыри».

– Так вот, – сказал Василий Николаевич, сердито глядя на брата, – в праздник ударили ножом твоего товарища по школе – Семенова. Знаком с ним?

– Ну, знаком, – буркнул Борис. Он смотрел в окно и двумя пальцами – большим и указательным, пожелтевшими от никотина, – держал дымящуюся сигарету. Синяя струйка дыма свечкой тянулась вверх, расшибалась о рыжий чуб и расползалась облаком над головой.

– Говорят, что ты был с той шайкой.

Борис смял сигарету в пепельнице, обжигая пальцы, взглянул на брата, удивленно спросил:

– Я? – и усмехнулся криво. – Смех один.

– Смеху тут нет, – хмуро возразил Василий Николаевич. – Как бы плакать не пришлось.

– Да ты чего, всерьез? – побагровел Борис, вставая. – Ты всерьез думаешь, что я был в той шайке?

– Господи, надо же такое подумать, – вмешалась растерянная мать. – В уме ли ты, Васенька, такое говоришь?

– Погоди, мама, не мешай.

Глазков чувствовал себя неловко, ему хотелось встать и уйти.

– А ты, – продолжал Василий Николаевич, обращаясь к Борису, – сядь и давай спокойно. Садись, садись. – Борис неохотно сел, снова потянулся к пачке сигарет, закурил. – Тебя никто не обвиняет. Вот Владимиру Андреевичу кто-то подсунул записку, а в ней речь о тебе.

– Что делается, что делается! – вздохнула старуха.

– Ты должен нам сказать честно: был там или нет?

– Я честно говорю: не был. Это же поклеп!

– Ну, дыма без огня не бывает! – возразил Василий Николаевич.

– С Юркой я вечером встречался, правильно. Они с Волобуевым были. Ну, с Юркой мы немного поссорились…

– Пьян, что ли, был?

– Кто?!

– Ты, конечно.

– Выпивши, ясное дело. Юрка хотел меня из клуба выставить, будто вел я себя неправильно.

– Понятно, – горько вздохнул Василий Николаевич, и этот вздох опять взорвал Бориса:

– Что понятно, что понятно?! Пальцем я не тронул Юрку. Клянусь честью!

– Да ты не кричи, чего ты раскричался? – унял его Василий Николаевич. – Грозился?

– Юрке? Да. Сказал-то я ему ничего: мол, смотри, не попадайся на узенькой дорожке! Это дело рук Волобуева, он записочку подсунул, это уж точно!

В памяти у Владимира Андреевича вдруг ярко встал случай, который произошел незадолго до ухода Бориса из школы. Обычно Липец одевался скромно: в простенькие синие брюки, такого же цвета пиджаки клетчатую рубашку без галстука, он и сейчас в этом костюме, только без пиджака. А в тот раз оделся по последней моде: хотел прямо из школы уйти на вечеринку. Все на нем кричало, требовало внимания: сине-голубые брюки в дудочку, длинный ворсистый пиджак темно-зеленого цвета, а вместо галстука красовалась коричневая в черную крапинку бабочка.

– Ого! – воскликнул тогда Женька Волобуев. – Борька Липец собрался на дипломатический прием!

– Девчата, гляньте, какая у него бабочка, – насмешливо охнула Настенька и хлопнула в ладоши. – Чудо! Боря, где ты ее достал?

Липец, сохраняя достоинство, снисходительно улыбнулся и, постелив газету на сиденье, сел за свою парту. Ни слова не вымолвил: мол, я не запрещаю, треплите языком сколько хотите, а у Женьки тем более он слабо подвешен. От меня как от стенки горох. А в перемену, как потом рассказывали Глазкову, было следующее. Борис курил у двери. К нему подошел все тот же Волобуев, осмотрел его с ног до головы. Материал пиджака проверил на ощупь, даже языком цокнул. Собрались любопытные, похохатывали. Женька, наконец, изрек:

– Такие брюки тебе, друг Боря, не идут.

– Мне все идет, – улыбнулся высокомерно Липец.

– Ноги у тебя очень толстые и кривые, вот где собака зарыта.

– Говори, да не заговаривайся, а то смотри!

– Нет, серьезно. И пиджак длинный. Сам верзила, и пиджак до колен. Эх ты, фокусник!

Борис раздавил каблуком сигарету, неожиданно схватил Женьку двумя пальцами за нос и усмехнулся:

– Тихо, скворушка!

Женька покраснел от боли и обиды, вырвал нос из цепких клещей и взъерошенный, как еж, крикнул:

– У тебя серого вещества не хватает!

– Чего, чего?

– Мозгов, а в них – извилин!

Борис шагнул к Волобуеву, взял его за шиворот и приподнял над полом. Все загалдели, кто-то даже озорно крикнул:

– Шкуру порвешь, осторожнее.

– Пусти! – стал вырываться Волобуев. – Пусти, говорят!

Откуда-то появился Юра Семенов, брови туго сведены у переносья, в глазах злой блеск. Он тихо, но властно приказал:

– Отставить!

Липец не посмел ослушаться, отпустил Женьку. Тот встряхнулся, как гусь, который только что вылез из воды.

– Когда здесь не хватает, – Юра постучал по лбу, – в ход пускают руки.

– Какие все умники! – усмехнулся Липец. – Дружка своего уйми, а то потроха вытрясу. Да и ты осторожнее на поворотах.

Юра ничего не успел ответить, в круг протиснулся Владимир Андреевич и спросил:

– Что тут происходит?

– Да вот он, – кивнул было на Бориса Женька, собираясь рассказать все по порядку, но его перебил Семенов:

– Ничего особенного, Владимир Андреевич. Поговорили между собой и все.

Юра – справедливый человек, и если Липец вел себя в клубе развязно, то Семенов постарался унять его. А Волобуев? Тот, конечно, струхнул…

Василий Николаевич поднялся, с Глазковым они вышли в переднюю. Мать, видя, что старший сын уходит, так ни до чего и не договорившись с Борисом, заплакала. Липец не стал ее утешать, упрекнул Бориса:

– Из-за тебя эти слезы. О себе не думаешь, мать бы хоть пожалел.

На улице Василий Николаевич признался:

– После такого у меня всегда появляется желание напиться.

– Препаршивое желание.

– Я непьющий, но иногда подкатит к сердцу, тошно становится. Ну, да не будем об этом. Приезжайте к нам на завод. Я вам покажу, как варят сталь. Видели когда-нибудь?

– Только в кино, – улыбнулся Глазков.

– Тогда непременно приезжайте.

– В детстве, правда, видел, как плавят медь, на Кыштымском медеэлектролитном заводе. Отец у меня там работал.

– Ну, у нас другое. И техническое оснащение первоклассное, и размах, конечно, огромный. Я с удовольствием буду вашим гидом.

– Спасибо. Возможно, я и надумаю.

– Не пожалеете.

Вечером Владимир Андреевич по привычке сделал в дневнике запись:

«Кто-то подсунул мне записку, будто Борис Липец тоже участвовал в избиении Юры Семенова. Встречался с обоими братьями Липец. И вот что удивительно: простой клочок бумаги с прыгающими каракулями неожиданно превратился для меня, с одной стороны, в мучительную загадку, а с другой, в своего рода измеритель человеческого достоинства. Липец помянул Волобуева. Неужели это его работа?»