Текст книги "Кыштымские были"
Автор книги: Михаил Аношкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
На Увильдах
Два дня Андреев не вылезал из дома, читал. И хандра еще напала. Дни стояли жаркие, устоялась банная духота. Андреев ходил на пруд купаться, а потом валялся в амбаре, где у Виктора была застлана кровать. Чтоб светло было, открывал дверь. И тут являлся проклятый петух. Да еще приводил гурьбу белых инкубаторских кур. Расхаживал по амбару, как хозяин.
На третий день с гор потянуло прохладой. По небу побежали белые кучевые облака. На пруду всполошились крупные волны.
Григорий Петрович собрался в редакцию, полистать газеты. В редакции стояла сторожкая тишина. Лишь в дальней комнате глухо стучала машинка. В открытые окна врывался ветер, вздувая голубоватые шторки, по-хозяйски перебирая бумаги на столах.
Редактор читал полосу, которая терпко пахла типографской краской. Был он сухощавый, сорокалетний, в очках. Увидев Андреева, снял очки и улыбнулся. Половина полосы была густо испещрена чернильными знаками, а другая пока еще чиста.
Редактор порывисто поднялся навстречу, на голову выше гостя, в белой рубашке с отложным воротничком, и крепко пожал руку.
– Слышал, что приехал, – сказал он, – однако не показываешься почему-то.
– Первым делом нанес визит рыбе, – улыбнулся Андреев, – а потом уж тебе. Отпускник, вольная птица, что хочу, то и делаю.
– Газеты, наверно, не видел давно?
– Угадал.
– Почитаешь. Планы-то на сегодня какие, если не секрет?
– Да никаких.
– Хочешь на Увильды?
– Сейчас?
– Почитаешь газеты – и поехали. Я-то пока не смогу, полосы надо дочитать. Машина придет через полчаса, одного товарища на Увильды подбросить надо. Чем здесь томиться, езжай. Я приеду поближе к вечеру. Позагораешь.
– Прыткий ты, однако.
– Смотри, дело хозяйское.
Редактор, извинившись, снова занялся газетными полосами. Андреев зашуршал газетами. Так миновало полчаса, а может, чуть побольше, и в кабинете появился шофер, уже пожилой грузный мужчина.
– Я готов.
– А где товарищ?
Шофер оглянулся на дверь, показывая, что товарищ шел за ним следом. Да вот где-то поотстал. И тут в кабинет энергичным шагом вошла довольно плотно сбитая женщина среднего роста, с валиком волос на затылке, в очках. Лицо ее имело правильную овальную форму, а очки в массивной роговой оправе придавали ему ученую строгость. Женщина энергично тряхнула редакторскую руку, здороваясь, и сказала:
– Карета подана – нас в путь зовет дорога.
– Познакомьтесь, пожалуйста, – редактор простер руку в сторону Андреева. – Отпускник из Челябинска. Зовут Григорием Петровичем.
– Очень рада, – живо обернулась женщина и протянула ему свою руку: – Огнева. – Андреев мимолетным скользящим взглядом сумел определить, что глаза у нее голубенькие. Далее странно, что такие глаза упрятаны за толстые бездушные стекла, словно в прозрачный застенок. – Предлагаю отпускнику составить нам компанию, да что-то не вижу восторга с его стороны. Поедемте, – сказала Огнева. – Экая беда, что ваши планы летят в тартарары, зато прогулка-то какая!
– Вообще-то у меня особых планов нет.
– Тем более! Вы многое потеряете, если не поедете. Давно не были на Увильдах?
– Года два.
– И еще колеблетесь?
– Езжай, езжай, – подогрел Андреева редактор. – Часикам к пяти и я прикачу.
Когда редактор сказал, что нужно подбросить на Увильды одного товарища, то Андреев вовсе не хотел уточнять, кто и откуда этот товарищ, окажись им мужчина, Григорий Петрович не стал бы и колебаться – не поехал бы, и все. Хватит с него всяких новых знакомств. А товарищ оказался вон каким. Милая решительность Огневой была изумительна. В жестах, во всей ее фигуре было столько самостоятельного и независимого, что это не могло не броситься в глаза. Немало встречал он решительных и даже безапелляционных женщин, но у тех решительность как-то смахивала на мужскую, была нарочито показной. А тут удивительное сочетание – женственности и решительности. Огнева ласково и бережно поправила тугой валик волос на затылке, в движениях чувствовалась нерастраченная сила.
Григорий Петрович решил поехать. Редакционный «газик» поколесил по каменистым кыштымским дорогам изрядное количество верст. Сейчас у него кое-где побрякивало и позвякивало, но бежал он бойко, привычно подминая под себя дорогу. А дорога здесь была хорошая, сгрейдированная. Грунт крепкий, каменистый и полотно дороги ровное, как асфальт.
Огнева сидела рядом с шофером. Под валиком на затылке виден нежный светлый пушок. Иногда и по затылку можно определить возраст. Затылок у Огневой нежный, холеный, но кое-где уже наметились складочки. И появляются такие складочки, когда женщине перевалит за тридцать. Ну, а этой можно дать тридцать пять. По крепким округлым плечам, обтянутым крепдешиновой кофточкой сероватого цвета, чувствовался человек зрелый, в зените своего расцвета.
Дорога ныряла с косогора на косогор. По обе стороны медно-зелеными стенками тянулись сосны. Изредка между ними выделялись ярко-зелеными сарафанами молодые березки.
Ехали молча. Андреев просто не знал, о чем сейчас надо говорить, а у нее, видимо, не было настроения. Она горячо звала его в поездку там, в редакции, а сейчас вот не начинала разговора. А может, ему начать?
Она спросила шофера:
– Где-то здесь эти озера со странными названиями.
– Подъезжаем, – ответил шофер.
Огнева повернулась к Андрееву, и он опять увидел ее голубенькие глаза в стеклянных застенках:
– Вы, надеюсь, слышали про эти озера – Тпруцкое и Нуцкое?
– Каждый кыштымец их знает.
– Представьте, я тоже имею основания считать себя кыштымкой, но узнала о них недавно.
– Неудивительно, вы – женщина.
– Однако ж! А почему они так называются? Знаете?
– Приблизительно.
– Скажите.
– Пролегла здесь конная дорога – покосы были, лесные делянки для заготовки дров. Возили рыбу с Увильдов. Груженый воз в гору идет туго, вот хозяин и кричит на лошадь: «Ну, ну!» С горы боязно, чтоб воз не разогнало, авария могла приключиться. Вот и кричали: «Тпру!» А поскольку озерко недалеко от подъема в горку, его прозвали Нуцким, а то, другое, соответственно, – Тпруцким.
– Неоригинально.
– Отчего же? Все простое оригинально.
– Ну, а что-нибудь слышали про Дунькин сундук или про Самсонкин гроб?
– Читал. Книжка есть про них.
– А про Силантия Сугомака?
– Нет. Но зато я про Лутонюшку знаю, – брякнул Григорий Петрович, чтоб только подзадорить Огневу. Она живо обернулась к нему, уцепилась руками за спинку сиденья спросила обеспокоенно:
– Откуда?
– Дед один рассказывал.
– Так я и знала! – хлопнула рукой Огнева по спинке сиденья и опять села, как полагается, выражая всем своим существом недовольство. – Я ж его предупреждала – про Лутонюшку никому не говори. Будет у меня публикация, тогда пожалуйста.
– А! – радостно засмеялся Андреев. – Теперь я вас знаю!
– Положим. А вы кто?
– Я? Отпускник. Между прочим, не опасный.
– Есть отпускники и опасные?
– Всякие бывают.
– Я хотела спросить – кто вы по профессии?
– Журналист.
– Погодите, я немного наслышана об одном журналисте из вашего города. Я иногда работаю в публичке, обязательно читаю челябинскую газету.
– Чье же перо вас привлекло, если не секрет?
– Есть там такой Андреев.
Григорий Петрович поперхнулся, а потом рассмеялся.
– Не понимаю, что смешного в моих словах. – Огнева, кажется, даже обиделась.
– Вы знаете, – сказал Григорий Петрович, – как ни странно, но моя фамилия тоже Андреев.
Она обхватила голову руками:
– Как же я опрометчиво поступила! Не узнала наперед, кого редактор мне в попутчики определил.
– В самом деле!
– Вы ж конкурент! Знаете, зачем я еду на Увильды?
– Понятия не имею.
– Послушать одну старушку. Для нашего брата фольклориста – она сущий клад. И что ценно – ее никто не открыл. Я буду первая. Представьте, какие сливки сниму!
– Не бросите же вы меня одного!
– Почему бы и нет?
В разговоре не заметили, как подкатили к Увильдам в том месте, где была деревушка Сайма. «Газик» влетел на тихую зеленую улицу и остановился.
Рыбацкая деревенька Сайма стояла в стороне от большой дороги на берегу протоки, которую образовывали матерый берег и берег острова. Остров зарос липой, елями, ольхой и березами. На нем целое лето паслись без пастуха козы и овцы. Протока кое-где заросла камышами, на воде кругляшками зеленели листья кувшинок. По протоке на лодке можно выплыть в само озеро, на его голубую бескрайнюю гладь. У мостков и возле них на берегу чернели и голубели всякие лодки – и увалистые плоскодонки, и юркие долбленки, и красавицы шлюпки. Большой рыбачий баркас лежал у воды на боку, подпертый березовыми кольями, – ремонтировался.
Улица была широкая, зеленая. Цвела на ней репчатая гусиная лапка, колыхались одуванчики с кругленькими пушистыми головками, похожими на уличные плафоны. Желтыми глазками смотрел в голубое небо курослеп.
Мальчишки и девчонки гомонили на берегу протоки – купались. На завалинке двухоконного дома сидел седобородый хилый дед в валенках и посматривал красными глазами на машину. Шофер развернул ее и нацелился в обратную дорогу.
Огнева сказала ему:
– Обожди минутку, – и направилась к деду. Тот почему-то забеспокоился, заерзал на завалинке.
– Скажите, папаша, где найти Аграфену Степановну Кареву?
Старик моргал слезящимися красными глазами, зрачки которых обесцветились до того, что трудно определить, какого цвета они были в молодости. Видимо, вылиняли глаза на озерном ветру. Дед ничего не ответил. Огнева приняла его за глухого.
– Боже ты мой, – вздохнула она и повысила голос: – Аграфену Кареву нам надо, понимаете?
– Ты, девка, не кричи, – неожиданно прошамкал дед, – не глухие мы, слышим, поди. У меня вухи вострые, это глаза маленечко слезятся, а вухи вострые.
– Чего ж вы тогда не отзываетесь?
– А я соображал.
– Чего тут соображать?
– Как чего? Где она, Кариха-то? Она, старуха-то, знаешь какая? Непоседная. И соображаю – где она? Утром червяков копала да удочки ладила. Выходит, рыбалит Кариха-то.
– Как рыбалит? – не поняла Огнева и взглянула на Андреева, и в уголках ее сочных и резко очерченных губ маялась усмешка: вот на таких чудных стариков наткнулись, он еле шамкает, а «вухи» у него «вострые», а она, которой, по слухам, тоже под восемьдесят, ловит где-то рыбу.
– Обнакновенно. Сидит на лодке за островом и ловит. Валяйте к ней. Весло мое возьмите, вон оно к стене прислонено.
Андреев взял кормовое весло, еще не зная, поплывет Огнева к Карихе или будет ожидать ее на берегу. Видимо, этим он положил конец ее колебаниям. Огнева махнула шоферу: мол, можешь уезжать. Шагая к лодкам, призналась Андрееву:
– Старуха, кажется, любопытная.
Старуха-то, конечно, любопытная, но и сама Огнева, похоже, колоритный человек. Григорий Петрович выбрал плоскодонку, сдвинул ее на воду и пригласил Огневу садиться. Она сняла туфли, забралась в лодку босиком, и он обратил внимание на ее маленькие аккуратные ноги, на красивые, будто точеные пальцы. И отвернулся.
– Теперь я вижу, что вы кыштымец, – улыбнулась Огнева, когда он вывел лодку на глубокую воду и уверенно направил ее по протоке, намереваясь выбраться из горловины на простор. Огнева легла в носу лодки на живот, опустила руки в воду и радостно проговорила:
– Прелесть-то какая!
Ветра не было. Лодка плыла без качки, оставляя за собой морщинистый след, расходящийся веером. Справа уплывал назад каменистый берег острова, а за камнями буйствовала дикая малина вперемешку с крапивой. Липа цвела, и в лодку волнами накатывал медвяной аромат. Слева никли камыши с черными гроздьями головок. Из-за мыса виднелся кусок серебристой водной дали, а далеко-далеко, в синем мареве дня, горбились горы.
Григорий Петрович греб тихонько. Весло слабо шкрябало о борт. Звонко всплескивалась вода. Огнева уставила очки вдаль, о чем-то задумалась. Свои, незнакомые Андрееву мысли волновали ее. И вот сейчас она неизмеримо отдалилась от него, отгородилась тайными своими мечтами. И ее округлые плечи потеряли обычную напряженность, сникли. Была она сейчас обычной бабой, которую легко можно обидеть и у которой слезы были очень близко. Он остро почувствовал это, вспомнил рассказ старика Куприянова о дочери и то обидное слово, которое тогда сорвалось у матери – разведенка.
Огнева, вероятно, ощутила на себе его взгляд, зябко поежилась и снова вдруг налилась упругой самостоятельностью. Поднялась, села на беседку лицом к Андрееву, округлыми движениями ладоней поправила волосы и улыбнулась. Его несколько смутила эта свойская добрая улыбка. И тут они заметили лодку, которую искали. В ней сидела женщина, словно окаменелая. Голову ее плотно прикрывал белый платок. Поперек лодки лежало несколько удилищ. Женщина терпеливо ждала клева. На ней был серый мужской пиджак и сарафан.
– Кариха, – кивнул головой Андреев, и Огнева живо обернулась.
Подплыли к Аграфене близко, с противоположной стороны от той, куда были заброшены ее удочки. В рыбацком этикете Андреев кое-что смыслил. Но даже на такую предосторожность старуха реагировала обидчиво:
– Пошто здесь остановились? Или места мало? Чапайте, чапайте дальше.
– Аграфена Степановна, а мы ведь к вам, – сказала Огнева. Старуха повернулась к ним лицом и удивленно, нараспев произнесла:
– Ко мне? Какой же леший вас ко мне привел?
– Мы без лешего, Аграфена Степановна.
– Ты меня по имени-отчеству, а я тебя че-то не знаю. Откель ты такая?
– Из Свердловска, а он из Челябинска.
– А курить-то у вас есть?
– Я не курю, бабушка, вот разве Григорий Петрович.
– Я тоже не курю.
– Экие греховодники, – покачала старуха головой. – Всю мою рыбу перепугали, а закурить не дают.
– И вам бросить пора, курить-то, – улыбнулся Григорий Петрович.
– Вот умру, тогда и брошу. Эх, перебили вы у меня удачу. Но не возьму в толк – из-за меня в этакую даль тащились?
– Из-за вас.
– Айдате на берег. Смотаю удочки и догоню.
Андреев привел лодку на остров. Огнева проворно спрыгнула на берег и подтянула суденышко. Через несколько минут подплыла Кариха. Веслом орудовала сильно и споро, экономя силу: плотно прижимала весло к лодке и при взмахе не откидывала его далеко. Движения отточены, почти механические – всю жизнь на озере прожила.
Роста она небольшого, сухощавая. Глаза совсем молодые и бойкие. Даже не верилось, что на морщинистом, дубленном всеми ветрами, жарой и морозами лице могут быть такие чистые, будто росой обмытые глаза.
Кариха облюбовала камень-валун, села на него, положив руки на колени, и поглядела на стекла очков Огневой:
– Пошто глаза-то испортила, молоденькая ведь еще?
– Что поделаешь! Вы, говорят, Аграфена Степановна, много сказок знаете?
– Кто же их не знает? Внучку без сказки и спать не уложить. Ну, так что, коли знаю?
– А я вот эти сказки собираю, потому и приехала к вам.
– Экую забаву нашла, милая, – сказки собирать. Малое дите, что ли?
– А ваши сказки, кроме внучки, еще кто-нибудь слышал?
– Ну а то как? Наши деревенские шалуны слышали.
– А надо, бабушка, чтоб все их знали, не только деревенские. Вот я запишу ваши сказки да в книжке напечатаю.
– Гляди, какая прыткая! Да ты, поди, так меня на смех выставишь. Нет уж, милая, уволь ты меня от этого.
– Ох, нехорошо получается, Аграфена Степановна, – покачал головой Григорий Петрович. – Нелюбезно вы гостей встречаете.
– А какие вы мне гости, я вас и знать-то не знаю, первый раз и вижу. Даже табачком не угостили.
– Да я вам заплачу́, не беспокойтесь, Аграфена Степановна.
– О чем это ты, милая, – вроде бы ослышалась Кариха.
– Не бесплатно, за деньги… – потерянно проговорила Огнева, понимая, что зря оказала о деньгах, потому что Кариха обиделась. Старуха встала и молча пошла к лодке. Огнева с досады кусала губу, вид у нее был такой – вот-вот заплачет. Григорий Петрович торопливо догнал эту странную старуху и сказал:
– Любопытно, знаете: я всегда считал, что горячиться могут только молодые…
Кариха глянула на него насмешливо и ответила:
– И, милый, нисколечко я и не кипятюсь. Только не хочу я сказки за деньги рассказывать, грешно это.
– Пожалуйста! – воскликнул Григорий Петрович. – Мы согласны и бесплатно!
– Ох и настырный народ нынче пошел. Так сказки, говоришь, послушать хотите?
– Очень, Аграфена Степановна!
– Ну, че с вами поделаешь. Загнали старуху на остров, деваться некуда, ладно уж, так и быть, – покачала головой Кариха, а в молодых глазах ее лукавые искорки забрезжили. Огнева даже расцвела, когда увидела, что старуха возвращается, и благодарно глянула на Андреева..
Кариха пристроилась на гладком теплом валуне, сняла с головы платок. Волосы у нее с желтизной, редкие, зачесаны назад и там собраны в тощий пучок. Платок перекинула на шею, опустив концы на грудь.
– Ужо ладно, расскажу вам про Клима Косолапова, как он на Морском острове скрывался и как дед Петрован со внучком Никитушкой помогали ему. Клима-то шибко искали стражники, потому как он супротив хозяев-кровопийцев поднялся.
Легенда была интересная. Кариха рассказывала живо, хотя и неторопливо. Стражники пронюхали, где скрывался Клим Косолапой, поплыли на Морокой остров и прихватили с собой Петрована. Внучек Никитушка опередил стражников, сообщил Косолапову об опасности. Но он был один, а стражников много.
Когда Аграфена Степановна кончила, Андреев сказал:
– Не был здесь Косолапов, из истории известно.
– Много ты понимаешь? У народа память крепкая.
– В конце концов, это неважно, был на Увильдах Косолапов или не был, – возразила Огнева. – Это народное творчество. Давайте, бабушка, еще что-нибудь.
– Какая я тебе бабушка! Зови Аграфеной. Меня даже Танька по имени-отчеству кличет…
Они просидели со старухой до вечера. Кариха устала, да и выговорилась вся. Андреев и Огнева ахнули; совсем забыли про редактора. Он их, наверное, сбился с ног – ищет.
У костра
Вернулись на Сайму, но никакой машины там не было, она и не приходила. Ждали, ждали, но не появилась она и позднее. Сгущались сумерки.
– Вот так фунт изюму! – присвистнул Андреев. – Влипли же мы, однако, в историю.
Бабка Кариха, узнав о затруднении гостей, предложила им переночевать в своей избе. Неожиданно воспротивилась Огнева.
– Ох, не выйдет, – сказала она. – Меня на канате не вытащишь ночевать у костра, но уж коль я попала в безвыходное положение, то не откажу себе в удовольствии провести ночь именно у костра, единственную в жизни. А вы, товарищ Андреев, можете спать в избе.
– Нет уж! – улыбнулся Григорий Петрович.
– Ночи нонче с воробьиный нос и теплые, – поддержала Огневу Кариха. – С богом.
По утрам падает холодная роса. На этот случай Кариха принесла старый полушубок и телогрейку. Андреев выпросил топор и спички, и они уплыли с Огневой на остров.
Григорий Петрович успел до полных сумерок найти сухостойную сосну, свалил ее и приволок на берег, где хотели коротать ночь. Обрубил сучья и завел из них костер.
– Вы что ж, – спросила Огнева, которая внимательно следила за его работой, скрестив на груди руки и накинув на плечи телогрейку, – хотите всю сосну рубить?
– Зачем? Так сгорит, – и Андреев подтянул лесину к костру и сунул комель в огонь.
Огнева попервоначалу-то хотела ему чем-нибудь помочь, но он сердито ее оборвал: мол, не лезьте не в свое дело. Позднее, когда уже пылал костер, вспомнил про свою оплошность. В пылу работы с ним такое случалось – не любил, когда мешают. Неужели обиделась? Но она молчала. Андреев подкатил к костру валун и сказал:
– Садитесь.
Ей вроде нравилось ему подчиняться. Безропотно села. Наломала из тоненьких сучков палочки и стала их жечь, как свечи. Наблюдала, как живчик-огонек быстро бежал по палочке, пожирая ее. Лиловый отблеск плескался в ее очках.
Григорий Петрович подбросил в огонь сушняку. Стайка искорок взметнулась в темное небо. На короткий миг огонь уменьшился, его придавил сушняк, и темнота незамедлительно приблизилась к костру. В немыслимо темной дали того берега тоже мигал красный огонек. Он отчаянно боролся с темнотой, она хотела его поглотить, а он не давался и посылал сюда свои непонятные позывные. Вода, хотя и налилась чернотой, все же слегка отсвечивала, и лениво покачивалась мертвой зыбью. Она накатывалась на прибрежную гальку, шуршала, сонно бормотала несуразицу и никак не могла заснуть.
Но огонь справился с сумраком. Уже через минуту его бойкие красные струйки оплели сухое дерево и взметнулись вверх чуть ли не до самого неба. Огнева откинулась чуть – ей стало нестерпимо жарко возле такого костра.
– Вы поминали о каком-то Силантии Сугомаке.
– Ничего не слыхали о нем?
– Нет.
– Это один из вариантов легенд о Сугомаке. Наиболее распространен вариант про батыра по имени Сугомак и про девушку Егозу. Сугомак похитил Егозу, бежал с нею в тайгу. Но злой волшебник настиг их и превратил в горы.
– Это я знаю.
– А про Силантия могу рассказать. Деваться некуда и все равно коротать ночь.
Григорий уселся поудобнее, подкатив свой камень к костру поближе. Она сняла очки, близоруко прищурившись, некоторое время смотрела на огонь. Без очков лицо ее было красивее, но беспомощнее. Она снова водрузила очки и сказала:
– Кыштыма еще не было, на его месте шумела тайга. С Невьянской каторги бежал рудокопщик Силантий Сугомак. Пробирался кочкастыми со ржавой водой болотами, обдирал одежду о буреломы, лазил по лесистым горам и со змеиных шиханов осматривал таежную глушь. Искал свою счастливую дорогу. Наслышался от бывалых людей, что где-то на юге Каменного пояса есть глухомань – край несметных богатств, и до той глухомани еще не дотянулась жадная рука невьянского царька.
Тайге не было конца. Одна к другой теснились сосны, и по лучику процеживал через них, как через сито, солнечный свет. А иногда разбушуется ветер, и пойдет по тайге жуткий стон. Тогда ложился Силантий в папоротник, затыкал уши. Однажды столкнулся с медведем и бежал от него без оглядки. Бежал до помутнения в глазах, выбился из сил и упал. Забылся. Очнулся ночью, а ночь была теплая и звездная, как вот сейчас. Поднялся Сугомак и побрел дальше – ему хотелось пить, язык прилипал к нёбу. Лес поредел, пахнуло пресным запахом воды. До озера добрался ползком и жадно прильнул к воде. Напившись, отполз в мелкий сосняк и затаился. Дремотно билась о берег волна, шелестел береговой камыш, плескалась рыба.
И вдруг на той стороне озера, на вершине горы зажегся свет – факел. Свет был необычный – тускло-золотой, без трепета и отблеска. Кто зажег его? К утру факел исчез. Силантию сделалось совсем плохо. Однако ночью на горе снова зажегся факел. Тогда Силантии решил идти туда. И побрел вдоль берега. Падал, вставал и слова шел. Потом пополз на четвереньках. К утру выбился из сил и потерял сознание. Очнулся и оторопел. Лежал в пещере со сводчатым потолком. Потолок и стены облицованы драгоценными камнями – малахитом, яшмой, рубином. Силантий увидел овальный выход из пещеры и солнечный свет в нем. К нему спешила девушка – высокая, стройная, в розовом сверкающем платье до самых пят. Золотая коса билась за спиной. Девушка наклонилась над ним, положила холодную руку на лоб.
– Где я? – спросил он.
– Дома, желанный человек.
– Чей это дом?
– Великого хранителя сокровищ. Я дочь его – Золотая.
Силантий закрыл глаза.
…Огнева смолкла, вслушиваясь, Андреев тоже прислушался. В глухой ночной пустоте четко работал мотор баркаса. К острову, покачиваясь, приближался белый электрический светлячок. Рыбаки припозднились, на Сайму возвращаются. Мотор стучал громче, приближаясь. Уже видна черная громада баркаса и электрический фонарь на палубе. Мелькали огоньки папиросок. Когда баркас поравнялся с островом, чей-то мощный насмешливый бас пророкотал:
– Эй, на берегу! Не спите, а то водяной утащит!
Григорий Петрович сказал Огневой:
– Они сейчас на глубоких местах промышляют.
– Отчего же?
– Рипуса ловят. А рипус любит холодную воду, в теплой он быстро засыпает.
Баркас вошел к протоку. Через минуту мотор, взревев, заглох.
– Значит, попал Силантий в пещеру к Золотой.
– Да, и стала Золотая за ним ухаживать, и он постепенно выздоровел. Когда совсем поправился, рассказала ему о богатствах здешнего края. Завела на гору, и открылось ему нагромождение гор. Золотая оказала:
– Отныне эти края принадлежат тебе, Силантий. Мой отец, уходя на север, наказал ждать людей и отдать им богатство. Я ждала долго, ночами стояла на горе и зажигала золотой факел.
Сугомак на берегу светлой речушки срубил себе избенку. По берегам искал золото и находил. В горах собирал самоцветы. Прятал в тайнике. За горой обнаружил бурый железняк. Много накопил Сугомак золота и самоцветов. Собирать их не было смысла. Зачем? Без людей они теряли силу.
Силантия потянуло к людям. В карманы, за пазуху напихал золота и самоцветов, вырубил суховатую палку и тронулся в путь. В лесу встретил рудознатцев. Они приняли его настороженно, но к костру пустили. Силантий обрадовался и рассказал про сокровища. Увидев золото и самоцветы, рудознатцы онемели. Потом, накинулись на камни, заскорузлыми руками жадно их щупали. Вот оно, ради чего они забыли все на свете – и дом, и жен, и детей, и радости, вот то самое, ради чего рыщут они по тайге и не могут найти. Без сокровищ они черви, а с ним – короли!
Рудознатцы обещали Силантию дружбу. Он повел их в благодатные края. Они нахватали много богатств, но хотели убить Силантия. Он бежал. По следам рудознатцев проникли сюда жадные заводчики, нагнали подневольных людей. Но не было им счастья. Дни и ночи не разгибали спин, смертным боем били их хозяйские доглядчики.
Одинокий бродил Сугомак по горам, прятался от людей и увидел он на горе Золотую, поспешил к ней. И сказала она:
– Несчастье принесли сокровища людям. Отныне не будет здесь ни золота, ни самоцветов, ни руд.
Свои украшения Золотая спрятала в колодец пещеры. Вы были в пещере?
– Был.
– Значит, колодец видели. С тех пор гора, речка, пещера называются Сугомакскими. Хорошая байка?
– Ничего. Золотая так и не вернулась?
– Видимо, нет.
Андреев подбросил в костер сушняку, пододвинул ствол сосны, комель у нее уже обгорел. Кто-то легонько ткнул его в спину. Оглянулся. Рядом козел тряс бородой. В круглых глазах прыгали злые огненные искорки.
– Пшел! – замахнулся на него Андреев, и козел попятился. В отдалении маячили еще несколько коз и овечек.
– К людям тянутся, – проговорила Огнева. – Все живое тянется к людям. А человеку к кому тянуться?
– К человеку.
Огнева пошуровала палкой в костре. Потом сказала:
– Надо было у старухи попросить картошки. Мы бы ее сейчас в золе испекли.
Григорий Петрович подумал тогда о картошке, но постеснялся попросить. Конечно, картошка сейчас была бы не лишней.
– Интересно, что вам обо мне говорил предок?
– А, ничего.
– Но все-таки?
– Что вам не везет в семейной жизни.
– Мужа моего как назвал?
– Прощелыгой, по-моему.
– Брандахлыстом.
– Точно!
– Огнева я не виню. Он сильный, красивый, характер кремневый. Но ведь я тоже не из тех, у кого одна защита – слезы. Кремня хватает и во мне. Я с вами по-бабски откровенничаю. В меня вы все равно не влюбитесь.
– Это почему же? – улыбнулся Андреев.
– Знаете, что такое хлебозор?
– Зарницы. Без тучи и грома.
– Сверкать будет, но гром не грянет и дождь не пойдет. Ну да ладно. Вот про своего Огнева. Схлестнемся, бывало, – два кремня. Искры в стороны. А нашлась другая и дала моему Огневу то, чего он ждал от меня – ласку, уступчивость, доброту.
– Кто же она?
– Моя приятельница. Училась в университете. Она и увлекла Огнева.
– Они в Свердловске?
– В Сибири. Если бы не уехали, уехала бы я. Сама виновата. Дура, я думала, что независимость и самостоятельность больше нравится.
– Кому как.
– Выходит, плохо понимаю я психологию… А мне хочется спрятаться за широкую спину, очутиться под чьим-нибудь покровительством, почувствовать себя беспомощной, зная, что тебя кто-то защитит. Странно?
– Жизнь есть жизнь, – усмехнулся Андреев.
– Гаденькая философия! – возмутилась Огнева. – Удобно прикрывать ею острые углы. Жизнь есть жизнь, поэтому, мол, и стараться нечего.
Козел стоял в стороне и, освещенный трепетным огнем, походил на черта.
– Я вас не заговорила?
– Нет, конечно!
– Я и сама себе кажусь странной. Мучают всякие желания, и я им поддаюсь. Почему-то захотелось проследить свою родословную. Знаете, раньше дворяне устанавливали свое генеалогическое дерево. Ну а я глубоко не распространяюсь, о самых близких предках. История у Куприяновых колоритная, не соскучитесь. Могу дать почитать.
– Спасибо. Один вопрос?
– Валяйте, как говорит мой тятя.
– Будто вернулся Алексей?
– Давно.
– Учился с ним в школе.
– Я вспомнила. Вы с ним то дрались, то дружили. Верно? Один раз даже избили вдвоем. Помните?
– Еще бы!
– А другой раз мама ругалась. Вы какие-то опыты с ним делали и разбили стакан. Он не сознался, а мама сказала: «Странно, воров не было, а стакан исчез».
– Было дело, – улыбнулся Андреев.
Помолчали. Огнева села на прогретую землю, привалилась локтем к камню и закрыла глаза. Андреев прикрыл ее полушубком. Она было запротестовала, но он настоял на своем. Она благодарно улыбнулась и вскоре затихла.
Григорий Петрович сидел возле потухающего костра, глядел, как одеваются пеплом красные угольки и думал об Огневой. Что же общего между той сопливой девчонкой и этой самоуверенной умной женщиной? Ничего! Пропасть прожитого их разделяет.
До Кыштыма добирались на рейсовом автобусе. Редактор горячо извинялся – поломался многострадальный «газик», на ремонт поставили. Куда же денешься, раз такое дело.
