Текст книги "Год Ворона (СИ)"

Автор книги: Михаил Рагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

Да уж, самый что ни на есть талисман. Козырек сломан, в тулье две свежепростреленные дырки...

– Ну, как, понравилось тебе в покойниках? – спрашивает Петрович нарочито-хмуро. На самом же деле он из последних сил скрывает радость.

– Не понравилось! – принимая игру, отвечаю чуть грубовато. – Да тебе-то про эти дела что знать?

– Мне-то как раз известно! – хмыкает Короленко. – Лоханулись мы с этой кредитной картой. Я в банке её засветил, засаду поставил, отловил какого-то частного детектива, которого ЦРУ вслепую наняло через пятые руки. А этого Шерлок Холмса брянские чекисты пасли. Ну в общем, дом взяли штурмом, меня закрыли на своей базе и едва в петлю не спровадили.

– Потому связь и пропала?

– Нет, Витя! – ехидно ухмыляется олигарх. – Это я забухал и на тебя хрен забил ...

Дядя Леша, устроившись поудобнее, с черным юморком излагает все свои злоключения тех дней – от засветки кредитной карты Берковича в новозыбковском банке, и до своего чудесного во всех отношениях избавления. Правда, назвать рассказ откровенным никак нельзя. Мой вопрос о том, кто же вычислил оборотней и совершил налет на базу областного управления ФСБ, рассказчик старательно заминает. Упоминания про Ольгу с Милой осторожно обходит.

Информационный голод – не тетка, а мы не дипломаты на официальных переговорах. Решительно отметаю всяческий политес и спрашиваю в лоб:

– Что с нашими? Рассказывай!

– Да все нормально! – дядя Леша останавливает меня открытой ладонью. – Девушек наших из усадьбы в Брянск увезли как свидетелей. Продержали сутки взаперти, но комфортно. Я их оттуда сразу и забрал, как вырвался. Едва добрались до дому, по телевизору начали вашу операцию крутить. Чем дело кончилось, никто не хотел рассказывать. Пришлось самому в Москву ехать, новых знакомых за горло брать.

Да уж, за горло брать дядя Леша всегда умел...

– Ну и что же дальше произошло? – спрашиваю, мертвым хватом вцепившись в фуражку.

– Нам дали допуск к телу Алана. Морг четвертого управления. Парнишка -то, бойцом оказался, ты ведь ему жизнью обязан поболе, чем группе захвата и здешнему профессору...

– Понятное дело, – отвечаю, нахмурившись.

Медицинский агрегат за спиной посетителя тихо пищит. Часть индикаторов, до того светившихся ровным зеленым цветом, начинают помаргивать желтизной.

– Где парня похоронили? – спрашиваю. – Вырвусь из этого братского каземата, первым делом сходить надо. На могилу, в смысле. Ну и если там какая родня, то все, что смогу ...

– Да сделано все, что надо! – машет рукой Короленко. – Американское консульство тело официально опознало, но забирать отказалось. Мол, он нелегально прибыл в Россию, потому страховка не действует. Родственников тоже нет, чтобы оплатить все издержки. Наши по протоколу уже хотели кремировать, но я оплатил все, что нужно – гроб, самолет, похоронные услуги в Америке. Так что поховали его хоть и без флага на гробе и без салюта, но как положено по их мормонским делам ...

Я открываю было рот, чтобы задать следующий по важности вопрос, но Короленко опережает.

– Мила тогда была сама не своя. Понять, конечно же, можно – сперва отец, потом вся эта катавасия. Потом вы с Берковичем улетаете. Мальчишка возвращается в холодильнике, а к тебе не пускают и где держат не говорят. Тут у любого крышу свернет. А Мила почему-то решила, что именно она и виновата в гибели парня.

Индикаторы в агрегате приходят в норму, но на душе остается вязкий и непроглядный мрак. Значит девочка, которую я люблю, решила, что к гибели Алана привели наши дурацкие запутанные отношения ...

– Как она сейчас? – спрашиваю на этот раз осторожно, издалека. Потому что больше всего на свете боюсь получить ответ.

– Напросилась тело в Штаты сопровождать. Ей как раз шестнадцать стукнуло. Я в Киеве за сутки выправил визы и паспорта. Улетела.

– Вернулась?

– Нет. Попросилась немного пожить подальше от всех событий ... Я ей там домик арендовал, проплатил языковые и компьютерные курсы. Через пару месяцев прошла тестирование. Выявили какие-то особые способности, хотя, думаю, просто все дело в упорстве. Хочет забыться, изнуряет себя тем, что посильно... так что она на осень в этот, как его, Стендфорд84 готовится поступать.

Делаю небольшую паузу и задаю, наконец, тот вопрос, который меня больше всего волнует.

– Мне просила что-нибудь передать?

– Нет! – после короткой паузы говорит дядя Леша. – Мы с ней часто по скайпу общаемся. Больше, конечно, не я – Ольга. Про тебя ни слова. Но это все психика. Думаю, со временем все наладится.

Стало быть, не нужен я ей сейчас... Был бы у меня под рукой пузырек со спиртом – жахнул бы не поморщившись. Почуяв мое состояние, агрегат пищит и впрыскивает в вену какую-то дурь. Не спирт, конечно, но действует. Злость и пустота отступают.

– Ты-то как меня нашел, дядя Леша?

– Сперва, конечно, никак, – улыбается Короленко. – Ну а как в должность вступил, то стало, конечно, проще. Только ты вышел из комы, сразу же сообщили.

В ответ на мои удивленно вскинутые брови, он поясняет:

– Я уже полтора месяца как первый заместитель брянского губернатора. Сперва не хотел, но сделали предложение, которое ... не отклоняют. К тому же, дали добро на распространение моего холдинга по всему Нечерноземью. Газеты уже обзывают "главным мясником России" ...

Дверь осторожно приоткрывается. В щели просматривается аккуратный носик медсестры Ирочки.

– Извините, но у вас еще две минуты. Больному нужен покой. Профессор, как узнает, что у пациента была повышенная возбужденность, а я не прекратила свидание, мне и так взбучку устроит ...

– Видишь тут какие порядки, – разводит Короленко руками, поднимаясь со стула. – Вместе со мной к кому-то на посещение целый генерал армии пробивался. Хочешь верь, хошь не верь – не пустили! Да, кстати, пока время есть, о будущем подумай. Для Украины ты, я так понимаю, официальный покойник. Если вернешься в Русу и начнешь восстанавливаться, будет очень много вопросов касаемо горы трупов, которые ты там оставил. В России тебе готовы дать гражданство. Но на службу в правоохранительные, уж тем более в ФСО, попасть никак не получится. Незаконное пересечение границы, использование чужих документов, пребывание под следствием, служба в структурах иностранного государства... Алексей Иваныч, новый начальник брянского УКГБ, отличный, кстати, мужик, сказал, что тебя с такой биографией, даже чтобы принять на должность вольнонаемного писаря в воркутинский УФСИН, нужно совершить по совокупности должностных нарушений примерно на семь пожизненных. А вот ко мне – хоть сегодня. Можешь для начала помощником, чтобы приглядеться и систему прохавать. А потом по желанию – новые предприятия входят в холдинг, служба безопасности растет на дрожжах. В общем, подумай, Витя! Да, забыл совсем. От Ольки привет...

– Подумаю! – киваю я дяде Леше, и молча лежу, глядя на удаляющуюся спину.

После того как дверь закрывается, осторожно ворочаюсь на бок и мертвым хватом зубов прикусываю подушку.

Думать тут нечего. Не пойду я к нему на службу. Ведь он меня, тут не ходи к ворожке, уже определил к себе в зятья-преемники. Ольга, конечно, жена такая, что обмечтаешься – умная, красивая и в постели ужас как хороша. Но именно это меня и пугает – ведь могу не сдержаться и пойти на поводу у таких сказочных обстоятельств. Но это будет предательством по отношению к Миле и Алану. Не могу я строить свою жизнь на тех бедах, которые причинил, вольно или невольно, многострадальной девчонке. Так что до тех пор, пока мы с ней не встретимся и не поговорим прямо и откровенно, всесильный заместитель брянского губернатора может на меня не рассчитывать...

* * *

Желтая половинка луны, зацепившись за верхушку разлапистой ели, фонарем светит в окно. Палата на втором этаже, за стеклом густой ельник, который тянется на добрую сотню метров до самого забора. Лунный свет, повторяя очертания оконного проема, падает на пол и там, ответом на мои подспудные желания, в самом центре бледного прямоугольника, в своем анимешном прикиде, с торчащими в стороны косичками стоит Мила. Я протягиваю руку, но она мотает головой, мол, нет, нельзя и молча делает шаг назад. Я настолько извелся, что уже не хочу от нее ничего. Нет, хочу конечно, и всего, но только не сейчас. Неправда, хочу, очень хочу, прямо здесь и сейчас, но понимаю, что это теперь невозможно...

Передо мной не смертельно обиженная молодая женщина, с которой я расстался в доме Короленко, а девчонка, которая для меня навсегда осталась в Русе. То есть в другом мире и в другой жизни, куда я никогда уже не вернусь.

Но дело не в моих желаниях, перепутавшихся стропами хреново уложенного парашюта. Мне, чтобы хоть как-то строить свою дальнейшую жизнь до боли, до кома в горле, нужно узнать, что же произошло (или не произошло) с нами в тот нелепый вечер. И до тех пор, пока между мной и Милой стоит тень нелепо-геройски погибшего Жужика-Берковича, которому я, как ни крути, обязан жизнью, а девчонка, не исключено, своим превращением в женщину – остается разве что выть на проклятую луну...

Картинка неуловимо, как в крутом заграничном клипе, меняется. Луна вспыхивает нестерпимым белым сиянием обратившись в жаркое летнее солнце.

Мила, в почти незаметном – две веревочки, три клочка алой ткани – купальнике, стоит на берегу какого-то очень южного, очень синего и, судя по ухоженной чистоте песчаного пляжа, явно не нашего моря. Повернувшись ко мне спиной, она смотрит в бинокль на приближающуюся яхту с ослепительно белыми парусами.

Пока я рассматриваю стройную фигурку, паруса у яхты багровеют и принимают цвет купальника. Не удивлюсь, если на борту суденышка обнаружится надпись "Ассоль" ...

Девчонка опускает бинокль, словно узнав кого-то, машет яхте рукой. Хищное узконосое судно бросается ей навстречу, на глазах серея, потом чернея. Нос яхты изгибается, паруса разлетаются по бортам, опадают к воде. Над водой, тяжело ворочая крыльями, несется огромный ворон.

Пляжница швыряет на песок свой бинокль и во весь дух несется к зеленеющей невдалеке пальмовой рощице. Рот ее раскрыт, в глазах плещется ужас. Она кричит в непритворном испуге. Ворон догоняет Милу в пару взмахов крыла и, схватив, словно мышь, резко взмывает вверх ...

* * *

Через несколько дней страны СНГ, то есть бывшего СССР, открыли ежегодный алкогольно-праздничный марафон: католическое Рождество, Новый год, православное Рождество, Старый Новый год и, наконец, Крещение. Завершение праздников ознаменовалось для меня изменением меры пресечения. Главврач созвал солидный консилиум, по результатам которого признал я был переведен из «больных» в «выздоравливающие». Меня отключили от ненавистного агрегата и перевели из застенков интенсивной терапии в зону общего режима содержания. Профессор лично вручил пластиковую карточку, открывающую доступ в мой «сектор».

Как выяснилось, главное здание комплекса представляло собой огромный квадрат, каждая сторона которого была разделена на две части, образуя восемь автономных секторов. В каждый сектор можно попасть только из внушительного внутреннего двора, укрытого целиком под стеклянный купол и превращенного в зимний сад. Двор, в свою очередь, соединяла с внешней охраняемой территорией сквозная арка, оборудованная, точь-в-точь как въезд в "исправительно-трудовое учреждение", шлюзом из двух глухих массивных ворот, которые не посрамили бы, наверное, и знаменитый Форт-Нокс. Часть персонала жила тут же, на территории в многоквартирных жилых коттеджах, часть прибывала каждое утро на машинах или в автобусе с тонированными стеклами, который возил их на электричку.

На первом этаже сектора располагались диагностические лечебные кабинеты, а также полный общегражданский номенклатурный набор – тренажерный зал, спортивный бассейн и сауна, на втором находились жилые боксы-палаты (единственным обитателем которых был я) и процедурные, а на третьем, последнем, располагались врачи и администрация.

Выдали мне и нормальную человеческую одежду. Здешняя больничная пижама представляла собой камуфляжный комбинезон без знаков различия, тельник, две пары носков – тонкие, на кулмаксе для помещений, толстые, на прималофте для прогулок по территории, и берцы из отлично выделанной, толстой и мягкой воловьей кожи. Головной убор – деталь обмундирования, которая больше всего говорит о статусе и роде занятий хозяина, выдан не был.

Заглянув в ванную, где было большое ростовое зеркало, я остался вполне доволен. Все вещи, вплоть до обуви, оказались точно по мерке.

Однако расконвоирование и переодевание никак не повлияло на разговорчивость моих белохалатных вертухаев. От вопросов по поводу того, в чьем я распоряжении нахожусь – все, от санитарки и до профессора – морозились, словно абстинентные наркоманы. Отчаявшись прояснить свою судьбу, я плюнул на рефлексии с самокопаниями и пришел к выводу, что в деле освобождения надеяться на неведомые мне заоблачные силы смысла нет, а единственная возможность отсюда выбраться – это в кратчайшие сроки добиться полного и окончательного выздоровления. Ну, в самом деле, не будут же они держать в этих продвинутых медицинских хоромах совершенно здорового человека? Отпустить, конечно, не отпустят, так хоть переведут в другое место, с нормальными следаками и конвоирами, а это уже прогресс.

К счастью, для исполнения моего плана здесь было все, что только могла пожелать душа. Уже недели через две я, превозмогая боль, заметно оправился, набрал пять килограмм мышечной массы и вернул вкус к жизни. Правда не мог без содрогания смотреть на блины от штанги, страусиный бульон и прочую черную икру...

За каких-то полтора месяца, пройдя через ад бесконечных изнурительных процедур и тренировок, я в целом восстановил физическую форму, которую имел, когда служил в Управлении Госохраны. Странные и тревожные сны больше не доставали.

* * *

Я как раз начинал утренний комплекс "жим штанги лежа – велотренажер – плаванье вольным стилем" как в зале объявился комендант объекта, полковник Геращенко. Выискав меня среди леса бесчисленных хитроумных снарядов, позволяющих разрабатывать по отдельности чуть не любую из имеющихся у человека шестисот пятидесяти мышц, он оправил китель, зачем-то прокашлялся и, цепляясь за выступающие детали спортивных железок, направился в мою сторону:

– Товарищ... ну, в смысле, Виктор Сергеевич! Прекращайте тренировку, приводите себя в порядок!

– Слухаюсь, пане полковнику! – я по-польски поднес два пальца к виску. В обращении с комендантом, в пику его подчеркнутой официальности, я принял сразу же принял стиль "хохобандеровца", каким его обычно представляют русские, никогда в жизни не бывавшие на Украине. Ему все равно, а мне приятно ...

Геращенко шутку юмора проигнорировал. Нахмурил брежневские брови, сказал:

– Времени вам – тридцать четыре минуты. К одиннадцати ровно спускайтесь в вестибюль и ждите у центрального входа.

– С вещами?

– Без вещей.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – наконец-то в моей жизни наступают серьезные изменения. Я принял душ и чуть не бегом ринулся наверх в жилой бокс. В назначенное время уже стоял внизу, то и дело поглядывая на стенные часы и, волнуясь, как первоклашка перед первым звонком, переминался с ноги на ногу.

Пару минут спустя в вестибюле появилось два человека – рядом с Геращенко шел невысокий щуплый мужчина неопределенного возраста в идеально начищенных туфлях, сером, неброском, но исключительно хорошо пошитом костюме с озабоченным и несколько подозрительным выражением на лице.

– Здравствуйте, Виктор Сергеевич, – он протянул мне руку, не дожидаясь представления. – Я Сергей Никифорович, референт ... лица, которое назначило вам встречу. Сделанная им пауза была вроде бы и не нарочитой, но прозвучала очень красноречиво.

Стараясь не выказать волнения, я протянул руку в ответ.

– Добрый день!

Пожатие у референта поставлено, как голос у оперного певца – в выверенном до миллиметра жесте не ощущалось ни излишнего официоза, ни фамильярности, что выдавало многолетнюю дипломатическую школу.

– Мой ... руководитель будет беседовать с вами в саду.

Хмыкнув в ответ нечто неопределенно-согласительное, я обернулся к выходу, где комендант уже заталкивал свою карточку-"вездеход" в приемную щель электронного замка. Раздвижные двери поехали в стороны. Геращенко отодвинулся, освобождая проход.

– Прошу! Виктор, когда освободитесь, возвращайтесь к этим же дверям. Там снаружи есть звонок – нажмете, подождете минут пять, я спущусь и открою...

Заинтригованный всеми этими шманцами по самое небалуйся я, вслед за Сергеем Никифоровичем, принявшим меня у коменданта, словно эстафетную палочку, ступил на выложенную цветной фигурной плиткой дорожку и оказался в тропическом лесу.

По всему периметру здания, там, где стены переходили в прозрачный купол, горели мощные галогенные лампы. Все пространство выше верхушек пальм, а также других, укрытых лианами и незнакомых, но очень южных деревьев, из которых я, сконцентрировав все свои познания в ботанике, опознал, да и то неуверенно, одни лишь магнолии, было залито ярким веселым светом. Щуря глаза, я задрал подбородок и завертел головой, в надежде разглядеть на ветках попугаев и обезьян. Но их там не было – из живности внутри купола обнаружились только откормленные горластые воробьи. Хотя, если бы в тылах розового куста, мимо которого мы как раз проходили, обнаружился концертный рояль цвета слоновой кости, я бы ни капли не удивился.

Помнится, читал когда-то про Данте, которого провожал в ад Вергилий. Интересно, а кто же в таком случае этот референт, ведущий меня в самый настоящий, пусть и искусственный рай? Спина деловито шагающего "антивергилия" уже скрывалась за поворотом, и я поспешил за ним вслед.

Преграждая путь, из-за волосатого пальмового ствола, вальяжно вышел рыжий холеный кот. Увидев нас, он выгнул спину и по-хозяйски сверкнул сытыми зелеными глазами, мол, ходют тут всякие, а потом орхидеи пропадают. Кот остановился посреди дорожки, сел, задрал заднюю лапу и, помножив нас с Сергеем Никифоровичем на ноль, стал вылизывать гениталии. Мой провожатый осторожно переступил через наглеца. Удержавшись от соблазна слегка пнуть оборзевшего котяру, я повторил его маневр.

После очередного – третьего по счету заворота, дорожка вывела к центру "райского сада" где обнаружился круглый бассейн с листьями кувшинок, мокрой каменной горкой и деловито журчащим ручейком-фонтаном.

От площадки вокруг бассейна куда, похоже, сходились все дорожки удивительного сада, в сторону противоположную от нас шла прямая и широкая аллея. Не говоря ни слова, Сергей Никифорович ловко нырнул в боковой проход и скрылся в лианах.

Собранной, чуть пружинящей походкой, неловко, по-борцовски двигая руками, ко мне подходил невысокий худощавый человек. Невзирая на дорогой гражданский костюм с первого же взгляда у меня не осталось ни малейших сомнений, что перед мной боевой генерал. Лет пятьдесят-шестьдесят пять – фигура спортивная, лицо волевое. У человека, который имеет желание и возможности следить за своим здоровьем, точнее возраст не определить. Ну а боевой – потому что это особой породы люди. Деляга или чиновник с лампасами отличается от настоящего генерала как курица от орла. Тот, кто хоть раз принимал решение, которое обрекает на смерть людей, знает, о чем я ...

Протянутую руку я взял осторожно, словно хрупкую вещь. Ладонь у генерала оказалась под стать фигуре, спортивно-твердой и мозолистой.

– Воронов. Андрей Николаевич, – суховато представился генерал. – Можно по имени-отчеству. Простите, что встречу приходится проводить в таком экзотическом месте. Хотел пригласить вас к себе, но врачи вас пока не выпускают, а времени на разъезды у меня просто в обрез, а в этом здании слишком много глаз и ушей ...

У меня уже вертелось на языке не меньше сотни вопросов. Но я в ответ лишь кивнул. Этот Андрей Николаевич что сочтет нужным и так расскажет...

Мы медленно двинулись по дорожке, огибая фонтан.

– Я, Виктор Сергеевич, руковожу теми самыми подразделениями, которые вы чуть было не оставили без работы. Да собственно и оставили. Мои люди только и успевали идти по вашему следу, а затем ликвидировали последствия.

Мой собеседник хотел что-то еще сказать, но, видимо ощутив виброзвонок, достал из кармана телефон – простой аппарат далеко не последней модели, но с шифровальным скремблером – и приложил его к уху. Он молча слушал несколько секунд, затем слегка нахмурился.

– Прошу простить, но мой график сдвинулся на десять минут, поэтому о деталях переговорить не удастся. Так что я сразу перехожу к главному. Когда устанавливали вашу персону, подняли архивные документы. В том числе и по ближайшим родственникам. Обнаружили вот это. Думаю, что вам, Виктор Сергеевич, следует ознакомиться.

Воронов извлек из внутреннего кармана прозрачный файл с несколькими исписанными листами и протянул его мне.

Я вытянул из файла два стандартных листа, исписанных убористым круглым почерком. Типичные оперативные рапорта, которые передают своим кураторам секретные сотрудники, завербованные агенты и прочие разнорабочие плаща и кинжала. Вчитался и показалось, что все мои раны с побоями заныли, будто я их получил лишь вчера.

Настоящим докладываю, что 15 февраля 1990 года я провел конспиративную встречу с генералом Верещагиным С. А. по инициативе последнего. Верещагин С.А. проинформировал меня о том, что вчера к нему в кабинет, находящийся в штабе Киевского военного округа, прибыл человек, представившийся как «референт народного депутата, представитель Руха85 Мыкола Ворзун».

Ворзун, подчеркнуто разговаривая на украинском языке, сообщил, что ему известно о том, что Верещагин С.А. курирует перемещение на склады, расположенные в РСФСР специзделий, находящихся на территории УССР и потребовал "проинформировать общественность" путем негласной передачи ему, Ворзуну, копий всех складских ведомостей и товарно-транспортных накладных. Особенно интересовали Ворзуна данные по спецскладу, расположенному в 12 км от стратегического аэродрома Руса.

По мнению Верещагина С.А. Ворзун является завербованным и внедренным через диаспору в круги украинских националистов агентом американских либо британских спецслужб. Особые приметы прилагаются.

Встретив со стороны Верещагина С.А. решительный отказ, в ответ на требование немедленно покинуть кабинет, Ворзун рассмеялся и заявил Верещагину, что в случае, "если он не передумает", то в ближайшее время будет арестован, и "на допросах расскажет все". Кроме того, Ворзун высказывал угрозы в отношении сына Верещагина С. А., Верещагина В.С. В связи с тем, что в штабе округа начали преобладать националистические настроения, а также в связи с особой секретностью своей деятельности, Верещагин С.А. не предал огласке визит Ворзуна и поделился информацией лишь со мной, как с негласным связным ГРУ ГШ.

Я порекомендовал Верещагину С.А. изъять из рабочих сейфов и секретной библиотеки штаба все учетные документы, касающиеся специзделий, выписать командировочное удостоверение для инспекторской поездки в войска, и ближайшую неделю провести в военном городке Новые Белокоровичи86, по возможности вместе с сыном.

Верещагин С.А. ответил, что важные документы он давно уже держит не на службе, а в секретном спецхране центрального подчинения, в которое не имеют доступ офицеры штаба округа и УКГБ, а угрозы Ворзуна не считает реальными.

Нестеренко

Настоящим докладываю, что 16 февраля 1990 г. в 22.34 мне прямо на рабочее место позвонил (по всей вероятности из дома) Верещагин С.А. Он проинформировал меня о смерти бывшего первого секретаря ЦК КПУ Щербицкого В.В, и сказал, что за несколько часов до того, как попал в больницу, Щербицкий В.В. ему звонил и сообщил очень важные сведения. Не желая передавать эти сведения по телефону, Верещагин С.А. назначил мне встречу во дворе собственного дома на следующий день в 10.00.

В указанное время я прибыл к месту жительства Верещагина С.А. и прождал его до 10.48. Зная г. Верещагина С.А. как крайне пунктуального человека, я начал проявлять беспокойство и принял решение проверить квартиру. Используя свое официальное прикрытие страхового агента, я начал подниматься по лестнице, время от времени звоня в двери и предлагая страховые услуги.

В 11.17, поднявшись на площадку этажа, где располагается нужная квартира, я встретил двух мужчин, которые выходили из квартиры Верещагина С.А. и запирали дверь своим ключом. Первый был мной однозначно опознан как сотрудник 4 отдела87 первого (разведывательного) управления КГБ УССР, завербованный ЦРУ и проходящий по учету под псевдонимом "Верный". Второй мне не известен, но по ряду признаков (одежда, обувь, прическа, характерные движения, можно предположить, что он является гражданином США или Канады). "Канадец" лет тридцати – тридцати пяти, рост метр восемьдесят пять, телосложение плотное, волосы темно-русые, глаза карие, подбородок массивный, на левой щеке родимое пятно размером 6-7 мм. В руках "Канадец" держал книгу "Библейские чтения для дома" и еще несколько брошюр религиозной литературы, опознанных мной как украиноязычные пособия Адвентистов седьмого дня88.

После ухода "Верного" и "Канадца" я провел маскирующие действия, оформив страховку в соседней квартире, а затем начал звонить в дверь Верещагина С.А. Не дождавшись ответа, я покинул дом и из телефона-автомата у выхода из метро на ул. Октябрьской революции вызвал милицию, представившись соседом, который видел незнакомцев, похожих на квартирных воров.

Вечером того же дня через осведомителя в городском управлении МВД мне стало известно о том, что генерал-майор Верещагин С.А. покончил с собой, застрелившись.

Согласно имеющимся инструкциям, более никаких оперативных мероприятий по Верещагину С.А. я не проводил.

Нестеренко

– Больше ничего нет! – быстро и твердо, предваряя вопросы, сказал Воронов. – Времена были суматошные, структуры центрального подчинения при развале Союза в республиках по-живому кромсали. Следствие никто не проводил, некому просто было. То, что эти рапорта сохранились, уже считайте, что чудо. Одно лишь могу сказать точно, так как специально проверил. Со стороны вашего отца никакой утечки тогда не произошло.

– С-спасибо, товарищ ... Андрей Николаевич, – отвечаю я посетителю. В то время как мой мозг, охваченный слепой яростью, словно компьютерный процессор, разогнанных хакерами до запредельной скорости, просчитывает варианты.

Поезд моей жизни грохочет, двигаясь по тоннелю, в конце которого, похоже, забрезжил свет.

Февраль девяностого, четвертый отдел первого управления. Сотрудников там было от силы десятка два, вычислить кто такой этот "Верный" будет сложно, но реально. Со вторым, "канадским пастором" – посложнее. Вряд ли у адвентистов велись какие-то личные дела, а до Ленгли не доберешься ... Но зато имеется особая примета – родинка на щеке. С другой стороны, если первого разыщу, то он мне все, что знает – расскажет. И не только про пастора Шлага, а также и про загадочного Ворзуна, и про того, кто их всех направил к отцу.

Ворзуну, судя по описанию, в девяностом был сороковник плюс-минус немного, "Верный" с "Канадцем" еще моложе. Теоретически хоть один из троих должен быть жив и здоров. И если так, то пусть, сука, жалеет о том, что не сдох до встречи со мной ...

Очнувшись от мыслей, поднимаю глаза на Воронова. Он смотрит на меня, как преподаватель, наблюдающий на экзамене за студентом, который вытянул очень сложный билет и, перечитывая вопросы размышляет, просить ли ему второй.

– Могу я это оставить? – киваю на копии рапортов.

– К сожалению, нет. Запоминайте.

– Да вроде как уже...

Воронов забирает у меня файл, возвращает его во внутренний карман пиджака. Обратным движением вновь извлекает смартфон, хмурится, поглядев на экран.

– Простите, но мне действительно нужно ехать.

Генерал делает паузу, словно на ходу принимая очень непростое решение.

– Да. А теперь, собственно, о главном.

Ей-богу, Воронов кажется слегка смущенным. Такое впечатление, что ему очень не хочется о чем-то говорить, но при этом – категорически надо. Странно. Изображаю всяческое внимание, даже шею слегка вытягиваю. И вот высокий чин решается.

– Рано или поздно, Виктор Сергеевич, вы узнаете о том, что на барже вас расстрелял наш ...

Пауза.

– Мой снайпер.

Вот это номер! Я и не задумывался, чью пулю поймал – как-то по умолчанию было очевидно, что пустил ее коварный враг, кому же еще? А оно звона как...

– Я не буду извиняться ни за того, кто стрелял, ни за того, кто отдавал приказ, – продолжает Воронов. – Это вопрос не морали, а профессионализма. Главное, капитан, что ты жив. И я этому искренне рад. Честь имею!

Машинально пожимаю протянутую руку. Переваривая произошедшее, наблюдаю за прямой спиной и острыми лопатками, двигающимися под пиджаком в такт быстрым шагам.

– Виктор Сергеевич, Виктор Сергеевич! – сзади меня осторожно дергают за рукав. Оказалось, что вслед за котом ко мне неслышно подкрался Сергей Никифорович. Он держит в руке раскрытую кожаную папку.

– Простите, но есть небольшие формальности. Вот здесь распишитесь, пожалуйста, о неразглашении полученных сведений.

Беру лежащую меж страниц ручку и, тупо следуя за указующим пальцем, почти не вглядываясь в написанное, как делают все люди, далекие от бумаг, ставлю в квадратике свои корявые автографы. Название в шапке бланка "ГУ ЧОН Российской Федерации" мне ничего ровным счетом не говорит.

На входе в родной сектор меня встречает Геращенко. Он сопровождает меня обратно. По дороге я улыбаюсь встречным докторам и медсестрам. Я буду выздоравливать. Старательно и не жалея себя. Чтобы как можно скорее покинуть стены этого заведения и заняться тем, что я умею делать лучше других. Разыскивать, допрашивать и убивать врагов. Только теперь речь идет не об абстрактных "врагах государства"... Как там римляне говорили – "кесарю кесарево". Долги державе я отдал, а если подумать, то и двум державам сразу. Теперь – время заняться личным.

И только скинув "парадно-выходное" камуфло и переодевшись в повседневный спортивный костюм, понимаю, что визит загадочного Воронова из не менее загадочного ГУ ЧОН никак не прояснил мое ближайшее будущее ...

Последним штрихом этого безумно-несудьбоносного дня стала новостная программа "Евроньюс". Точнее раздел "культура", где поведали о том, что на последнем аукционе "Сотбис" были выставлены уникальные русские фотопленки конца семидесятых годов прошлого века. А на пленках тех оказались запечатлены шокирующие кадры, сделанные советскими летчиками во время боевых полетов...

В борьбу за обладание раритетом вступили ведущие эротические журналы США и Европы. В конце концов купил их, как я и предсказывал, "Хастлер". За восемьсот, мать твою, тысяч долларов.