Текст книги "Год Ворона (СИ)"

Автор книги: Михаил Рагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)

Рагимов Михаил Олегович
Год Ворона

Год Ворона. Роман

Прошлое никогда не уходит. Оно возвращается снова и снова. Когда мимолетным видением, а когда «грибом» ядерного взрыва на горизонте.

В 1987 году в результате перестроечного бардака на одном из стратегических аэродромов на территории Украины скрыта неучтенная атомная бомба, которую считают потерянной.

Наше время. Бывший штурман стратегической авиации проговаривается про "неучтенку" не тому собеседнику... Информация немедленно распространяется в мире плаща и кинжала. "Ничью" бомбу для своих целей хотят использовать спецслужбы, политики и террористы...

На пути у врагов становятся опальный украинский офицер и молодой агент ЦРУ, считающий себя героем романов Тома Клэнси.

Он был отъявленным антисоветчиком, но так и не смог понять нашу страну.

Он пел оды справедливости и американской демократии, но его герои всегда достигали своих целей откровенным насилием.

Он не стеснялся рекламировать в своих книгах самолеты "Гольфстрим", "Тайленол" и минеральную воду "Перрье".

Но при всем этом он умел рассказывать о военных действиях и геополитике, как никто другой, и сделал множество удивительных предсказаний. Его главный герой Джек Райан – один из самых ярких образов современной приключенческой литературы. На его книгах, фильмах и играх выросло не одно поколение.

Да упокоится с миром тот, кто был нашим противником, но противником достойным.

Памяти Томаса Лео Клэнси-младшего (1947-2013)

Хотя в основу романа положены отдельные реально происходившие события, все описанные персоналии, организации и события являются авторским вымыслом. Любые совпадения имен и названий случайны, и не могут служить основанием для привлечения автора к какому-бы то ни было виду ответственности. Негативные оценки деятельности отдельных представителей силовых структур и войсковых формирований России, Украины и США являются плодом авторской фантазии.

Главного управления частей особого назначения, а равно самих частей и отдельного батальона "Ворон" в составе Вооруженных сил России не существует.

Пролог. Братство бомбы

Одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год стал последним «советским».

Горбачевская перестройка успешно преодолела стадию популистской болтовни о "новом мышлении" и начинала практически демонстрировать истинность мудрых слов: "Можно бороться за правое дело грязными руками. Но нельзя бороться за правое дело кривыми руками, растущими из задницы". Партия уже разрешила кооперативы и частные совместные предприятия, но еще не ввела талоны на сахар, водку и сигареты. Слово "приватизация" пока ни о чем не говорило советским людям. Матиас Руст посадил свою"Сессну" на Красной площади, сломав не одну многозвездную карьеру, включая министра обороны СССР и командующего ПВО. Но еще стояла Берлинская стена, а советские войска дислоцировались в Восточной Европе и Афганистане.

Из тюрем было выпущено сто сорок диссидентов, Союз писателей возвратил в свои ряды исключенного Пастернака. КГБ перестал глушить западные "радиоволны". Партийные органы сняли ограниченную подписку на газеты и журналы. Общество "Память" провело в Москве первые митинги. Во всех слоях общества царила эйфория свободы, которую не омрачило даже грозовое облачко кровавых событий Нагорного Карабаха, предвещающее бурю "парада суверенитетов".

Этим летом никто из живущих – включая аналитиков из самых мощных разведок, и политологов с мировым именем – даже в страшном сне не мог бы себе представить, что не пройдет и пяти лет, как государство, раскинувшееся на пятую часть суши, потрясет череда экономических и политических кризисов. Что каждый желающий сможет открыть свое дело, а иностранную валюту станут продавать в обменных пунктах. Что сам Советский Союз перестанет существовать.

Пока же репертуар музыки, разрешенной для дискотек, утверждался через ЦК ВЛКСМ. Действовала шестая статья Конституции о "руководящей роли партии". Приводились в исполнение смертные приговоры, в том числе и за измену Родине. За просмотр фильма "Греческая смоковница" или продажу ста долларов можно было попасть в тюрьму. Утеря партбилета порождала сюжет, достойный фильма ужасов, а по военным гарнизонам раскидывали агентурные сети офицеры особых отделов всемогущего КГБ. В небо поднималась самая мощная в истории цивилизации ракета-носитель "Энергия". Несли боевое дежурство стратегические бомбардировщики с ядерными зарядами на борту.

Именно в этом году, когда отлаженный механизм советской империи еще крутился вполне исправно, но уже начал давать незаметные стороннему глазу сбои, случилось то, что не могло бы произойти ни при каких обстоятельствах ни до, ни, пожалуй, и после ...

* * *

Огромный серебристый самолет шел на снижение, завывая четырьмя турбовинтовыми двигателями. С дальнего конца взлетно-посадочной полосы казалось, что он завис над серой бетонной лентой.

Непонятно из каких соображений стратегический бомбардировщик Ту-95 получил по классификации НАТО имя "Bear" – "Медведь". Больше всего эта элегантная боевая машина, самый быстрый в мире турбовинтовой самолет, ставший символом Холодной войны, напоминал механическую птицу. Или же, если смотреть снизу, из-под крыла, то гигантскую рыбу, всплывшую из неведомых глубин океана.

Тонкий фюзеляж, выдающийся вперед "бивень" топливоприемника и скошенные к хвосту широкие крылья создавали впечатление одновременно солидности и неторопливой надежности, скорости и стремительного порыва в небо.

Единственным, что, пожалуй, могло навести неведомого классификатора на мысли о "русском медведе", являлась боевая мощь этого самолета. Последняя модификация, Ту-95МС, несла шестнадцать крылатых ракет Х-55. Среди летчиков Дальней авиации гуляла шутка: "Один самолет уничтожит Британию, как географическое понятие", но это было не совсем так. Шестнадцать двухсоткилотонных зарядов не могли разрушить целиком огромные острова, однако превратить большую часть их поверхности в радиоактивную пустыню, пожалуй, что запросто ...

Самолет приземлился немного неуклюже, в два касания, подняв небольшое облачко пыли. Но соприкоснувшись с землей, пробежал совсем немного и остановился на удивление быстро.

Начальник дежурной смены командно-диспетчерского пункта аэродрома "Руса" раскрыл соответствующий журнал и записал: "В 17.50 вне плана совершил посадку борт 262, следующий по маршруту "Оленья" – "Руса-2". По устной заявке командира направлен на площадку дезактивации". Шариковая ручка чуть подтекала, поэтому офицер писал осторожно, стараясь не наделать помарок.

Аэродром "Оленья" с которого прибыл "двести шестьдесят второй", находился на севере Кольского полуострова. Именно с него в район Новой Земли стартовали бомбардировщики, которые проводили испытания "специзделий". Данная информация проходила под грифом "совершенно секретно", но каждый, кто нес службу на командно-диспетчерском пункте, знал, что только что приземлившийся самолет возвратился после сброса атомной бомбы...

Рванувший в прошлом году Чернобыль, расположенный менее чем в трехстах километрах от Русы, заставил в корне переосмыслить отношение к правилам радиационной безопасности, на легкие нарушения которой раньше смотрели сквозь пальцы. Поэтому-то решение командира провести дезактивацию до того, как самолет займет свое обычное место, никого не удивило. В свете недавних событий и тенденций, так сказать.

Начальник смены отдал приказ, и через несколько минут к "Медведю" по рулежной дорожке уже мчался тягач. Задача у него была несложной – отбуксировать бомбардировщик в дальний конец летного поля, где с утра с ним начнет работать взвод химической защиты.

В принципе, дезактивацию, а проще говоря, мытье самолета с мылом и порошком, надлежало сделать сегодня. Но в строгом соответствии с политикой перестройки, гласности и нового мышления, единственная исправная передвижная авторазливочная станция АРС-15М по приказу начальника политотдела с раннего утра трудилась на полях соседствующего колхоза.

Тягач, фыркая солярным выхлопом, оттащил "Борт 262" на специально оборудованную площадку, огороженную с трех сторон высокими земляными насыпями. Техники, похожие в комбинезонах ОЗК на пришельцев из космоса, быстро подставили трап, подключили к самолету все полагающиеся по регламенту кабели и шланги. И, не дожидаясь, пока летчики покинут кабину, поспешно ретировались, поскольку до окончания дезактивации какое-либо другое техническое обслуживание строго воспрещалось. Впрочем, никому бы и в голову не пришло возиться с бомбардировщиком, который несколько часов назад побывал в полусотне километров от эпицентра ядерного взрыва. ОЗК, если верить начхиму, штука надежная, но к чему это проверять на себе?

После того как рев тягача утих за земляным валом, в боку фюзеляжа с легким шипением открылся люк. Из самолета выглянул невысокий крепко сбитый мужчина лет тридцати пяти – сорока, в летном комбинезоне, с торчащим на голове упрямым ежиком коротко стриженных, с легкой рыжинкой волос. Летчик быстро сбежал по трапу. Ступив на бетон площадки, он что-то крикнул, повернувшись в сторону кабины, и нырнул под брюхо самолета.

Будто повинуясь неразборчивой команде, серебристый корпус задрожал. Нарушив идеальную целостность титанического подбрюшья, по нему чиркнула тонкая щель, словно шнур приложили. Бомболюк начал медленно открываться. К тому времени, когда створки разошлись наполовину, внизу у самолета стояли уже три летчика. Задрав головы вверх, они, затаив дыхание ждали, когда взорам откроется содержимое боевого отсека1.

– Ебанный в рот! – выругался тот, что спустился первым, как только сумел разглядеть то, что находится внутри. Не став дожидаться полного раскрытия, он подбежал к трапу и заорал:

– Костя! Закрывай, нахер, обратно! Серега! Связь с КДП! Пусть машину высылают! Чем скорее, тем лучше!

Створки, дернувшись на месте, медленно поехали вверх, закрылись.

Из самолета выскочил четвертый летчик. Заполошно оглянувшись, он буквально скатился по трапу, и воскликнул:

– Ну, что будем делать, командир? Ведь ЧП!

– Догадайся, – резко ответил мужчина, нахлобучивая на голову фуражку с синим авиационным околышем, которую до этого мял в руках. – Сухари, блядь, сушить, товарищ оператор вооружения!

Командир приложил ладонь ребром, привычным движением уточнив соосносность кокарды, и тоскливо произнес, глядя в сторону выезда со спецплощадки:

– Сейчас УАЗка придет, я до командира базы смотаюсь. А ты, пока особый отдел не набежал, открой створки, и еще раз все осмотри. Внимательно осмотри, Коля!

– Открывать, закрывать... – тоскливо протянул оператор вооружения. – А со спецгрузом что делать будем? – Уточнил он, косясь в сторону хвоста, где поблескивал колпак кабины стрелка.

Скрипнув зубами, командир ответил:

– Выкинь, нахуй. Прям на полосу, – и, заметив безмерное удивление в глазах подчиненного, добавил: – Не трогай, пусть дрыхнет. Сам не буди. Проснется – грамм двести массандры залей, и пусть дальше валяется, пока со всей хуйней не разберемся. Я скоро.

Не прошло и пары минут, как к "стратегу" подкатил автомобиль. Командир забрался внутрь, громко хлопнув дверью. УАЗ лихо развернулся вокруг высоченной стойки шасси и рванул в сторону выездных ворот, оставив остальной экипаж у самолета. Выражения лиц у летчиков строго соответствовали вульгарному понятию "охреневшие". А то и "охуевшие" ...

* * *

Пятикилометровая дорога вдоль которой располагались технические службы, стараниями замполитов больше походила на увешанную рекламой улицу в каком-нибудь буржуазном Нью-Йорке. Только здешние плакаты и стенды не соблазняли развратной роскошью, а несли нерушимому блоку коммунистов и беспартийных мудрые изречения как классиков марксизма-ленинизма, так и ныне здравствующих вождей.

Правда, вожди в последнее время менялись в темпе перчаток у забывчивой барышни, и замполитам не хватало ни сил, ни времени на окучивание огромной территории. Так что, помимо свежего портрета Горбачева и аршинного транспаранта "Решения январского 1987 года пленума ЦК КПСС – в жизнь!" в глубине подальше от начальственных глаз можно было встретить выцветшие портреты Леонида Ильича Брежнева. И даже цитаты за авторством министра обороны Соколова, смещенного этой весной стараниями того же самого Руста.

Однако командир борта 262 Емельянов не замечал бесчисленные плакаты. А если и озадачивался судьбой опального министра, то исключительно в разрезе собственных возможных неприятностей, среди которых снятие с должности представлялось чуть ли не выигрышным лотерейным билетом.

В левом командирском кресле "тушки" майор летал третий год. За это время, да и на протяжении всей предыдущей службы бедовый "стратег" побывал в несчитанном количестве переделок, до сих пор неизменно выходя сухим из воды. Но на сей раз он иллюзиями себя не тешил. В нынешней ситуации его и экипаж могло спасти только чудо. А в чудеса Емельянов верил, и верил свято. Особенно в хорошо организованные и тщательно подготовленные. И если бы сейчас у него на пути вдруг встретился снятый еще в 1953 году плакат: "Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса", то майор повторял бы его, как мантру...

Командира тыловой базы, человека, отвечающего на аэродроме за все, что не поднимается в воздух, он разыскал на дальнем складе горюче-смазочных материалов, расположенном в нескольких километрах от летного поля. Высокий широкоплечий полковник в изрядно запыленном кителе ходил вдоль железнодорожных цистерн и виртуозно костерил двух прапорщиков и десяток солдат, которые, по его мнению, недостаточно быстро орудовали вентилями и заглушками.

– День добрый, Петрович, – обменявшись рукопожатием, дипломатично поинтересовался Емельянов, смиряя запал и желание сразу вывалить на голову собеседника всю историю, – как дела в общем и в частностях?

– Какие тут нахер, дела! – рявкнул в ответ полковник. – Горбачев со своим ускорением затрахал на корню! Чтоб вы так летали, как нам горючку подвозят! Середина месяца, а на балансе висят тридцать тысяч тонн! Все емкости под завязку! А они гонят, блядь, и гонят, по три эшелона в месяц! Куда мне его девать?! А девать надо! Заикнешься, что хватит, мол, ерундой страдать, и слать не больше, чем для полетов необходимо! Моргнуть не успеешь, в "тормоза перестройки" загудишь. И поскачет пизда по кочкам, замполиты проработками задолбают. В общем, сам видишь – проявляем "новое мышление" в полный рост. Земля впитывать не успевает! Летали бы вы не на керосине, а на бензине, как "кукурузники", – с нынешним хозрасчетом вся округа на меня бы работала!

Только теперь майор разглядел, что керосин из открытых кранов, словно в школьной задачке про бассейн, весело стекает в траншею, исчезающую за колючкой в глубоком овраге.

– Ну да и хрен с ним, из земли вышло, в землю и уйдет, – с неожиданным спокойствием подытожил командир базы.

– В Красноталовке уже приспособились из колодцев керосин добывать, – поддержал "светскую" беседу Емельянов, – они в низинке, так что за сутки тридцать сэмэ набирается...

– Ты, Саня, мозги мне не еби, – оборвал майора резкий, как обрыв, полковник, – Пришел – говори, с чем. Кота за яйца тянуть не надо. Вы сесть не успели, а ты ко мне уже примчался. С чего вдруг? Есть подозрение у меня, что тебе что-то очень нужно...

– Прав, как всегда, Петрович! Опыт водкой не зальешь, – не стал увиливать Емельянов и продолжил, очень тихо, чтобы не дай бог не услышали ничьи сторонние уши. – Короче, у меня на борту неучтенка.

Полковник скосился на суетящихся прапоров и показал взглядом на поросший травой закуток, расположенный в двух десятках метров от ближайших ушей.

– И какая же у тебя после "Оленьей" на борту может быть неучтенка? – Так же тихо вопросил Петрович, как только они удалились от подчиненных на безопасное расстояние. – Не поселок оленеводов, в самом деле, а полигон. Темнишь, сосед ...

– Та самая, про какую ты подумал, – отлично зная, что командира базы можно одолеть лишь в лобовой атаке, без обиняков врезал майор.

– Охренел? Первое апреля давно прошло.

– Какой тут, к ебеням, апрель! Сам бы не поверил, если бы не со мной. В общем, полный пиздец. Тушите свет, сливайте, нахуй, воду...

– Ты не причитай, бля, рассказывай ...

Пилот вздохнул, собираясь с мыслями, да и с силами, откровенно говоря. Больно уж вопрос был темный и неприятный.

– В общем, история такая. Три дня назад мы из Вьетнама пришли, с боевого дежурства. Как обычно, сели в Моздоке, там и заночевали. Спозаранку – от винта и домой на Русу. Высоту набрали, легли на курс. Только-только автопилот включили и немного расслабились, как вдруг приказ: без посадки и дозаправки чесать на Кольский по литерному режиму. "Литерный" – это когда нам трассу ПВО-шники с диспетчерами вне графика расчищают. Так правительство летает. Или когда задача особой важности ...

– Да знаю я! Не первый год с вами, оболтусами, вожусь. Дальше что? – полковник, с раннего утра проторчавший на складах, новостей не знал, и был заинтригован не на шутку.

– Дальше, как в кино. Разворачиваемся на север, чешем на "Оленью", садимся. Там, кроме местных, на спецстоянке наш "Двести тридцатый". Говорю с Яриком, выясняю. Левый крайний у них зачихал, моздокский начальник КДП запрос на замену получил, и нас, вместо "Двести тридцатого", на сброс зарядил. Обиделся, гад, что я его бабу выебал. Вот и подкузьмил... Да та прошмандовка разве что под салабонами не лежала, её трахнуть Уставом положено!

– Так, хорош резину тянуть, – невежливо попросил командир базы. – Отвлекаешься! "На сброс" ... это... то самое?

– Да я не отвлекаюсь, – буркнул майор. – То самое, да. Я и раньше в сбросах участвовал, которые три штуки в год по квоте2. Дело нехитрое, ракеты вынимают, в барабан контейнер той же формы засовывают. Считай, что учебный пуск, только тикать нужно быстрее, чтобы под излучение не попасть... Если бы не этот моздокский мудак, то были бы дома в плановое время и горя не знали. Ну, в общем, в "Оленьей" еще о прибытии доложить не успели, как видим – метётся гражданский. На "Волге" с московскими номерами. Весь из себя такой деловой, и говорит, двадцать килотонн, надводный подрыв, экспериментальный. Нас от самолета, как положено, отгоняют. Местные извлекают боезапас, потом под брюхо шайка ихних технарей бежит. Брезент натянули и вперед. Полчаса прошло – прям по взлетке еще одна "Волга", черная, с армейскими номерами из одних нулей. Из нее генерал вылетает, да шустро так, как в жопу клюнутый. Просветы золотые сверкают, шинель развевается, лампасы мелькают – глазам больно. Налетел генерал на главного у этих ядерных технарей. И тут такой мат пошел, что наш прапорюга складской – чистый поэт Есенин в сравнении. Мы, конечно, ушки на макушке. Впитываем. Оказалось, эти гражданские, что первыми подскочили – из Минсредмаша3, а генерал из РВСН. А оно ж ведь, кому мир во всем мире и разоружение, а кому тьма египетская. Горбач мораторий на испытания объявил, ракетчики с учеными в глубокой заднице оказались. Одни не могут контрольные подрывы производить, у других вообще вся наука остановилась. Ну и кроме науки, не забудем, каждый взрыв – разные разности, премии и прочие поощрения. Язова свои же обложили как барсука, вот он через Политбюро и продавил временную отмену моратория. Тут все, у кого испытания зависли, в "Оленью" и рванули. Минсредмашевцы первыми подсуетились со своей бомбой.

– Ох и нихера себе замес! Немирным атомом швыряться наперегонки, кто первым успеет... Новое мышление, мать их... – крякнул Петрович. – И что дальше?

– Дальше вообще пурга в Сахаре. Пока у нас суть да дело, генерал помчался в штаб, вернулся со взводом охраны и телефонограммой. Гражданских чуть ли не прикладами от самолета отгоняли. Вояки начали свою бомбу вешать. Ветер в нашу сторону дул, краем уха услышал, что какое-то "устройство с зарядом сверхдлительного хранения". Минсредмашевцы кинулись своего министра теребить через вертушку. Пока туда-сюда, к нам командир авиаполка. С личным распоряжением начальника Дальней Авиации – взлетать только с военной бомбой. Свой генерал страшнее чужого генсека, так что мы резину не тянули. Вояки дуру прицепили, мы сразу взлет запросили и в воздух. На высоте чуть отдышались и в зону выброса пошли. Вошли, доложились, получили добро. Бомболюк открыли, кнопку вдавили. Как только лампочка показала сброс, как положено, – на вираж со снижением и бегом из опасной зоны. Как выровнялись, чую по реакции самолета – лишний груз на борту остался. Через десять минут от наземного поста доклад – "нераскрытие парашюта". Не знаю, как получилось, но они решили, что изделие "пшикнуло" и ушло в океан.

– А там сколько? – спросил Петрович. Чего именно он не уточнил, но летчик понял и так.

– Две с половиной тысячи метров глубина.

– Ясно, давай дальше.

– Я запросил разрешение сразу домой идти, без подскока с дозаправкой.

– И у вас что, так спокойно все пошло после того, как сброс был, но без подрыва? – полковник, за много лет познавший всю неисчерпаемость военного бардака, вполне верил в рассказ, но в этом месте засомневался. Перестройка-перестройкой, мораторий-мораторием, но меры безопасности еще никто не отменял.

– А с нас какой спрос? – искренне удивился Емельянов. – Мы бомбу скинули, а там хоть не рассветай. Это у технарей погоны полетят. Комиссии без разницы, где и когда показания приборов снимать. В Русе или в "Оленьей". У нас теплее даже. Да к тому же я из генеральской ругани понял, что ракетчикам как раз и выгоден был неудачный подрыв. Тогда они госзаказ на смену боеприпасов попробуют у министра пробить ... Я при посадке дезактивацию запросил, чтобы всякий сторонний народ от нас как черт от ладана ... Пробежались по ВПП, глянули в бомбовый отсек. А там этот прожектор перестройки торчит.

– Прожектор? – не понял командир.

– Ну да... изделие. Не утопло оно. Сброса не получилось.

– А приборы как же?!

– Ну вот так вышло... По показаниям сброс, а она вот, как и подвесили...

– Ты что, – перейдя на громкий и выразительный шепот оборвал его полковник, до которого наконец-то дошел смысл сказанного майором. – Со снаряженным специзделием на борту пришел и со мной тут лясы точишь?! Совсем без мозгов, мать твою еб?! В особый отдел беги, пока не поздно! Ты почему еще в воздухе не доложил?!

– Я же не дурней тебя, Петрович, – так же, трагическим шепотом, возопил Емельянов, – Так бы и сделал. Только у меня неучтенок на борту оказалась не одна, а две штуки. И вторая пострашнее первой.

– Так гражданские и свою хреновину куда-то подвесили? – не понял полковник.

– Да нет, – отмахнулся майор, – Нинка-буфетчица в Моздоке на борт напросилась. Ее к нам как раз переводят в летную столовую. Вот "на оленях" и решила добираться. Ты же баб знаешь, Петрович. Им что бомбер, что транспортник. А нам и веселее. Тут в воздухе приказ, и понеслась эта самая по кочкам. Ссадить по пути, сам понимаешь, не получилось.

– Так что, когда бомбу вешали, девка на борту была? – у полковника отвисла челюсть. – А особисты что же, еблом прощелкали и самолет не провери?..

– Не поверишь, но да. Мы Нинку в хвостовой кабине под кошму уложили, приказали мышкой сидеть и не дрожать. В общем, такая вот история, – закончил майор.

– Твою ж судьбу... – потрясенно пробормотал командир. – Берии на них нет.

Служить при создателе ядерного оружия и Дальней авиации Петровичу не довелось по возрасту, но ничего более подчеркивающего степень нынешнего раздрая и бардака ему не придумалось.

– Да в той неразберихе слона можно было в самолет запихнуть, они ж там чуть не дрались, средмашевцы с ракетчиками, кому свой груз вешать, – пилот развел руками, дескать, точно – нет товарища Берии, да и товарища Сталина.

– Ну так от меня ты чего хочешь? – набычился полковник, хмуро и подозрительно глядя на Емельянова. Теперь в глазах Петровича ясно читалось ожидание больших неприятностей.

– Теперь, как ни признавайся, все едино – посторонний на режимном объекте при выполнении боевой задачи. Отоспятся на всем экипаже по полной. Это же срок, однозначно.

– И что? Я-то здесь при чем?

– Помнишь, как мы в позапрошлом году неучтенные фугасы, что после учений остались, в лесное озеро ссыпали? По твоей просьбе? – требовательно спросил летчик. – Вижу, помнишь. Так вот, я сейчас, как медведь рогатиной к сосне припертый. А за мной – еще пятеро экипажа моего. Выхода, товарищ полковник, у меня нет. Если возьмут, то размотают по всем "подвигам". Молчать не буду. Так что сядем, как говорится, усе.

– Ну? – мрачно поинтересовался полковник после долгой и сумрачной паузы.

– ...баранки гну, – ответил Емельянов чуть посмелее, чувствуя, что нужная мысль уже проникла в разум собеседника. – Выручай.

– А ты знаешь, Саня, что ты последняя сука? – осведомился Петрович с тоскливой, безнадежной ненавистью.

– Не я сука. Жизнь в Дальней авиации собачья.

– Объективный контроль сняли?

– Конечно. По ленточке все в порядке, бомбы на борту нет.

– Устройство подрыва демонтировать сможете? Чтобы мне тут Хиросима с Нагасакой не херакнули нахуй?

– Без вопросов! Мой оператор спецподготовку проходил! – обрадовано зачастил Емельянов. Положа руку на сердце, он сомневался, что полковника удастся уговорить даже угрозой шантажа. И, предваряя следующий вопрос, майор добавил, – стукачей в экипаже нет. Не первый раз бабу на борт берем. Восемнадцать часов на дежурстве – от скуки сдохнуть можно. Проколов не было.

– Значит так, – уже практически призадумался Петрович. – Вы на дезактивации? Там в капонире приныкан гидроподъемник. Как стемнеет, опускайте свой прожектор, разоружайте, и везите свою ... хрень... в конец поля. К кленовой роще. Там, ближе к опушке, вырыта яма. В нее клад свой аккуратненько спустите.

– На тросах?

– На полотенцах, бля! – злобно огрызнулся полковник. – Опустите – присыпьте землей на полметра. Сверху досок и разного мусора каких-нибудь набросайте. Остальное – не ваше дело. Эх... не сдюжите, спалитесь...

– Сдюжим! – как можно убедительнее заверил пилот. – Ты же наш "объект" знаешь, вокруг поля, сплошные перелески и отсыпные капониры. Вечером ни летунов, ни технарей, только бойцы – караульные, так они же тебе и подчинены... Как стемнеет, на дальней стоянке можно хоть танк гонять.

– Ну... давай... пробуй, – через силу, выдавливая каждое слово, ответил полковник.

– Так я машину твою заберу? – чуть дыша, из опаски спугнуть удачу, спросил Емельянов. – Чтобы скорее обернуться.

– Забирай, – вздохнул Петрович. – Водилу отошли сюда, ко мне. Как закончите, выезжайте через дальние ворота. Там мои дембеля. Молчать будут, хоть десяток баб вывози.

– А особисты?

– Везучий ты, товарищ майор! – осклабился полковник, потирая вспотевший висок. – Ихний Лукашин сегодня звездочку обмывает. Справляют всем отделом. С обеда у себя на подворье засели, зуб даю, как свиньи уже. Отдельная территория, хоть баб греби, хоть спиртягу жри – никто не заметит. Это нам с тобой "усиление борьбы с пьянством и алкоголизмом", а им до задницы.

– Так я пойду?

– Погодь. Еще одно. Когда после... развезешь своих по домам, сам возвратись той же дорогой сюда. На все, про все у тебя времени пока мы последнюю цистерну не сольем. Не в обрез, но и не волокить. И смотри, майор, насчет болтовни ... У таких дел срока давности не бывает.

Емельянов шуганул бойца-водителя от баранки и сам погнал по ухабистому асфальту УАЗик в безбашенной летной манере: "Даю газу, ручку на себя, а он не взлетает!"

* * *

Дождавшись сумерек, опустившихся на летное поле, экипаж приступил к делу.

Тихо матеря сквозь зубы техников, ядерный щит Родины, Раису Максимовну с Михал Сергичем и прочие достигнутые консенсусы, летчики опустили треклятое специзделие на тележку для перевозки авиадвигателей, и откатили на пару сотен метров к роще, где еще с обеда была вырыта глубокая, метра три, яма. Рывшие ее бойцы то ли проштрафились, то ли +"дембельский аккорд" отбывали, да, в общем, и неважно. Главное, что яма оказалась где следовало. Не прошло и получаса, как бомба легла на дно. Ее закидали хворостом, присыпали землей и от души потоптались сверху. Благо, три саперные лопаты на спецплощадке нашлись.

Ритуально постоять, скорбя об уделе "хрени" и вытирая вспотевшие лбы, не довелось. Емельянов, порыкивая сквозь зубы, затолкал в УАЗик всех пятерых – второго пилота, бортинженера, оператора вооружений, радиста и стрелка-наблюдателя. В корму, на откидное сиденье самолично упаковал Нинку, толком в себя, так и не пришедшую. Глядя на сонную худенькую замарашку, вряд ли кто мог бы поверить, что бесшабашная буфетчица двадцати лет от роду провела в воздухе больше времени, чем иной пилот. Про ее тягу к приключениям, тотальную безотказность и совершенно невероятную любвеобильность ходили легенды. Та еще кошка ебливая.

Пока майор Емельянов развозил экипаж по местам внеслужебной дислокации – кого на квартиру, кого в общежитие, к яме на краю летного поля с выключенными фарами подъехал самосвал. И вывалил в разверстую земляную пасть полторы сотни пришедших в полную негодность аккумуляторов. Бойцы-арестанты, выдернутые с гарнизонной гауптвахты, под неусыпным наблюдением мордатого сержанта окончательно засыпали яму и привели территорию в первозданное состояние. Перекопанную, рыхлую землю утрамбовали ногами, сверху уложили ленты дерна, натащили со всей рощи сухих веток и прочего лесного мусора.

За устройство свалки в неположенном месте полковник рисковал получить серьезный нагоняй. Но избавляться от опасных свинцовых отходов, минуя чудовищный ворох официальной отчетности, приходилось не раз и не два, поэтому конспирация была отработана до совершенства. Кроме того, именно категорическая предосудительность действа, как ни странно, работала на пользу плана, поскольку никому и в голову не пришло, что просто большим нарушением можно замаскировать Очень Большое.

Поздним вечером, уже после того, как на голубом экране отшутили на грани фола "Одесские джентльмены", домой к Петровичу заявился майор Емельянов. Не один. С канистрой спирта. Офицеры долго пили в молчании, алкоголь не развеял хмурые мысли, но, по крайней мере, ослабил похоронный настрой. Ну а после, для закрепления результата, майор с полковником оккупировали дежурную машину и укатили в ночь, к девчонкам на узел связи.

Прочие же члены экипажа собрались в общежитии военного городка в комнате самых молодых – радиста и стрелка-наблюдателя. До самого рассвета под скудную закуску они пили "массандру" – пятидесятипроцентный раствор воды и спирта, что используется в авиационных системах охлаждения. События дня и вечера старались не вспоминать. Трепались на отвлеченные темы, а с середины пьянки – сообща ржали над мгновенно нажравшимся штурманом Витей Сербиным, что как обычно после первых же ста грамм понес какую-то чепуху...