Текст книги "Новые крылья"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Миша хочет ехать в Москву, а не на дачу. Я его понимаю. Впрочем, в Москве тоже будет дачный сезон, а С. мы уже выписали в Петербург.

16 мая 1910 года (воскресенье)

Таня спросила меня, как-то вдруг, ни к чему, часто ли я вспоминаю папу. Я ответил, что часто. Но так ли это в действительности? Пожалуй, что нет. Но я не чувствую ни раскаяния ни неловкости. А еще я подумал, что папа, пожалуй, не одобрил бы моих знакомств. Особенно с Д. Впрочем, если бы он был жив, все было бы по-другому. Я и в театре бы не оказался, кончил бы гимназию, пожалуй, и в университет бы поступил. Да что толку теперь об этом думать. Нет. Я почти не вспоминаю его. Я его любил, когда он был жив, но теперь я совсем не чувствую, что мне его не хватает.

С Митей и М.А. ходили в церковь, ставили свечки за здравие А.Г. Потом ходили гулять в Таврический. М.А. был невесел и я что-то затосковал. Все же, мысль об отце меня стала занимать. Смог бы он запретить мне что-нибудь, когда я уже не ребенок, ну, хоть вот ходить в Таврический с грамотными, как Демианов выражается, друзьями? А еще смешно, что Мышонок верит в свою исключительность, в особое свое предназначение, именно потому, что он не таков как другие. Видел бы он, сколько их тут, особенных, у нас по Таврическому слоняется. Нет. Это что-то я слишком зло иронизирую, разве можно сравнить Демианова с ними со всеми! Несомненно, он стоит выше. Да и у Мышонка очевидны большие задатки. Завидую я им что ли? Un peu, peut-être [9]9
  Слегка, может быть (фр.)


[Закрыть].

17 мая 1910 года (понедельник)

Был у Правосудова в мастерской. Так славно мы с ним посидели, попили чаю, он показывал свои новые рисунки и эскизы костюмов. Я попросил его сделать для меня копию с портрета Демианова и рассказал про Антиноя. Правосудов улыбался, он согласился со мной, что теперь, пожалуй, сходство М.А. с идеальным юношей не очевидно, но если знать, и отыскивать специально, то вполне можно найти. Я в обычной своей манере расчувствовался слишком и слишком разоткровенничался, чего немного стыжусь. Рассказал, какое впечатление произвел на меня тот портрет, когда я впервые его увидел и еще про девочку из своих снов. Правосудов человек очень сдержанный и спокойный, он сделал вид, что не заметил моих откровений, тех, что слишком, а с некоторой карикатурностью своего творения согласился. Расстались мы очень тепло, он звал меня к себе. Девочку с лицом Демианова он изъявил желание нарисовать непременно.

Бедный А.Г. еще слишком слаб. Все мы, как можем, утешаем и жалеем нашего дорогого Вольтера. Митя возле него почти неотлучно, зарос, осунулся и подурнел. А.Г. недоволен этим. Вообще он очень капризный больной, довольно малейшего повода, чтобы его раздражить или вызвать недовольство. И нельзя упрекать его: он так любит жизнь и удовольствия, которых теперь лишен. Вместо изысканных кушаний – пресные кашки и горькие лекарства, вместо путешествий – постоянное лежание, вместо тонких духов – бесконечный дурной запах, вместо хорошеньких веселых мальчиков – нудный небритый Митя.

18 мая 1910 года (вторник)

Мишель не хочет на дачу. Прямо до слез доходит. Казалось бы, что ему? И фортепьяно там есть и те же все занятия. На природе писателю разве не благодать? Куда там! Пойди, уговори его, слушать ничего не хочет, он оплакивает разлуку с «милыми друзьями».

Как обещал, зашел за Правосудовым, чтобы свести его навестить Вольтера. Он показывал эскизы костюмов к новому балету. Ожидая, пока он будет готов, я перебирал его старые рисунки и несколько выпросил себе в подарок. У В. посидели недолго. А.Г., вроде бы, чувствует облегчение, дай-то бог! Выйдя из больницы, пообедали с Сергеем в ресторане. Мне нравятся очень его манеры. Он абсолютно спокоен всегда и во всем. Представляю себе их вместе: импульсивный Демианов и Правосудов – сама невозмутимость. Прямо как Ленский с Онегиным – лед и пламень. Мы всё говорили, как ни странно, больше я, а Сергей молчал и улыбался своей особой улыбкой спокойной и оттого печальной. Оказывается, с Ольгой у него тоже был роман, по крайней мере, я так догадался. Кстати, Ольга хочет устроить нечто совершенно невероятное. Выйдет ли у нее, не знаю, но она затевает праздник в честь Аполлона, у Аполлона же в доме и в честь его выздоровления, но без него самого, так как сам-то он все еще в больнице. Впрочем, такие безумия очень в духе всех, так сказать, «наших». Думаю, что многие соберутся. На прощание с Сергеем мы почему-то обнялись. Так просто это вышло без всякой принужденности, я бы сказал естественно. Вот неожиданная дружба! Удивительно.

19 мая 1910 года (среда)

А.Г. очень смеялся, узнав про затею своей племянницы: «без меня меня женили», но, кажется, он даже доволен. Мишель предложил этот праздник Аполлона устроить в Античном духе. Всем нарядиться в туники, выбрать жрецов и виночерпиев, в виночерпии, разумеется, самых красивых, потому что на них должны быть только набедренные повязки. А.Г. потребовал тогда соорудить его статую в полный рост и жертвоприношений подле нее. – «Заколите мне молоденького козленочка». Но после сошлись на том, что с козлятами он будет управляться сам по возвращении, а мы уберем изваяние цветами и плодами. И всю ночь будем танцевать вокруг. Возвращаясь от Аполлона, М. опять канючил, что не хочет уезжать, я напомнил ему про праздник, он развеселился, но без прежнего воодушевления, скорый отъезд на него, все же, давит. Я рассказал ему про беседы с Правосудовым, он посмотрел задумчиво и говорит: «Берегитесь его». Я сделал удивленное лицо, он ответил на это: «Сергей Юрьевич прекрасный человек, безусловно, один из лучших, но он может сделать больно, сам того не желая и не подозревая, может быть». И помедлив немного: «К тому же он женат». Что он такое себе вообразил? Кажется, я никаких поводов для подозрений не давал. Проводил его и, не заходя, отправился домой пешком. Купил дешево рамки для рисунков Сергея, развесил по стенам у себя в комнате.

20 мая 1910 года (четверг)

Семья М.А. и мои переехали на дачу, а сам он пока ко мне. Не так я себе все представлял, по правде сказать, вообще никак не представлял. Когда он уже перебрался, я почувствовал досаду и раздражение. Не на него, ни в коем случае, а так. Я очень хорошо разобрался в том, что почувствовал, потому, что меня самого удивило, что это я? Разве Мишель неприятен мне? Разве не свершилось так скоро и так нежданно, то о чем оба мы мечтали? Жить вместе, пить чай вдвоем в своем укромном гнездышке, никому больше не принадлежащем, тихонько заниматься каждый своим делом, а потом весело вместе. И поцелуй на ночь с пожеланием доброй ночи. Как это все было для нас желанно, чудесно и недоступно. И вот, пожалуйста. А раздражился я на то, что своим скорым переездом мой дорогой друг лишил меня возможности хотя бы недолго насладиться полным одиночеством и свободой. Когда еще представится случай побыть наедине, без своих, полным хозяином себе и своему одинокому обиталищу? Так что, поначалу я был сильно не в духе. М., конечно, все видел, вряд ли он понимал, в чем тут дело, но потом, когда, я увидел, что он замечает мое недовольство и смущен, тут же все прошло. Милый, добрый, дорогой мой Мишель! Только бы он не подумал, что я не рад ему, или огорчен его соседством. Сам-то он радовался как ребенок, весело устраивался и планировал столько всего, что можно было подумать, мы теперь всегда так будем жить. Первое чаепитие наше слегка было лишено своей несравненной прелести, отчасти потому, что я все еще немного дулся, хоть и запретил себе, отчасти же просто оттого, что наяву происходило, а не в мечтах.

Никуда не выходили, были вдвоем. Раздевшись при известных обстоятельствах, после даже одеваться не стали, а так и ходили весь день, кого нам стесняться? М. заявил, что на праздник Аполлона я должен стать одним из виночерпиев, а виночерпии непременно, по его мнению, должны ходить совсем обнаженными. Я видел, что он говорит серьезно, но сделал вид, что принял все за шутку. Целый день пробаловались, какие там занятия! Я подумал, сможем ли мы вообще, живя вместе заниматься делом? Впрочем, это новизна и любовь так действуют. Все же, я люблю его. Несомненно люблю.

21 мая 1910 года (пятница)

Пока Мишель ходил бриться и стричь волосы, я заглянул в его дневник. На этот раз я действовал почти спокойно, не как тогда, когда не мог от волнения разобрать ни слова. Я хотел знать, насколько отличается то, что он там пишет, от того, что считает возможным зачитывать мне или друзьям. И оказалось, что почти совсем не отличается. Я ожидал невероятных откровений, интимных признаний, может быть, даже выражений непристойных. Ничего такого. Все написано ровным, приличным тоном, как будто, специально для того, чтобы потом читать публично. Я еще подумал, что же это за дневник, в котором даже с самим собой нельзя быть вполне открытым и искренним? А вообще-то, Демианов, как большой писатель, вполне может рассчитывать на то, что дневники его впоследствии будут опубликованы, тогда конечно, нужно быть осторожным. Так или иначе, обо мне написано мало, почти ничего. Вообще за последние дни никаких оценок событий или выражений чувств, так констатации: кто к нему приходил, куда и с кем ходил он сам, что читал, что писал, что играл. Немного бытовых подробностей, немного о том, что нет денег. Но я мало успел прочитать, боялся, что М. меня застанет. И зачем я кинулся к дневнику? Искать подтверждений? Каких и чего? Ведь он именно ко мне перебрался вместо дачи, а не на колокольную к Петрову, скажем. И пусть в дневнике обо мне мало написано, это может говорить о том, что всё между нами хорошо, как нельзя лучше. Ведь, все же, ту его историю с Правосудовым он очень переживал и подробно тогда описывал.

М. пришел из парикмахерской благоухающий и довольный. Он очень любит, когда его бреют, стригут, слегка касаясь головы и лица, особенно когда парикмахер молодой и красивый. И в баню любит ходить.

Итак, у нас теперь семья

Такая странная для многих

Под одеялом наши ноги

Сплелись – ищи где ты, где я

Так скоро воплотились в явь

Все наши робкие надежды,

И перепуталась одежда,

Где тут моя, а где твоя?

Ты надеваешь мой жилет,

Не глядя, твой беру пиджак,

И мы идем гулять вот так.

И в мире нас счастливей нет.

22 мая 1910 года (суббота)

Супунов приехал. М. весел и доволен – все друзья рядом, и никто его не неволит. С., как раз, очень вовремя явился прямо с корабля на бал. Вот мы все вместе, вчетвером, Мишель, Супунов, Правосудов и я, держась под руки, отправились на Ольгину soirée [10]10
  Вечеринка (фр.)


[Закрыть]. О.И. постаралась на славу, ничего подобного я и представить себе не мог. Вопреки мечтаньям М., вечер был не античный, а восточный. Гостиную всю завесили пестрыми тканями, натащили туда редкости, привезенные Аполлоном из Китая и Индии, воскурили благовония. Гости расположились прямо на полу, на ковре и мягких подушках. У некоторых дам лица были густо намазаны белилами, а в волосы воткнуты длинные спицы. Мужчинам роздали халаты. Пили китайский желтый чай и сливовое вино. Еще была водка в очень маленьких чашечках, почти с наперсток, про которую Ольга утверждала, что она рисовая. В центре того, что было вместо стола, помещалась сахарная фигура толстяка в позе лежащего Будды с лицом А.Г. Поначалу все были очарованы такой обстановкой, но потом потихонечку стали разбредаться из восточной гостиной в европейские комнаты, подышать свежим воздухом и посидеть на стульях и диванах. Как всегда образовались кружки, наша компания собралась вокруг рояля. Музыкантов оказалось много, играли всё подряд. Мишель играл сначала один, потом к нему присоединился молодой человек с кларнетом, которого никто из нас раньше не знал.

Я позавидовал кларнетисту. Как нехорошо, что сам я ни на чем не играю. Это просто-таки любовный акт совершался между ними. Как они кивали головами, то ли в такт, то ли в знак одобрения друг другу, как улыбались, выражая удовольствие, именно удовольствие, то ли от возникшего взаимного понимания, даже близости, я бы сказал, то ли просто оттого, что музыка хорошая получается. А, кончив произведение, смотрели друг на друга с такой благодарной нежностью, что наблюдать за ними мне даже неловко сделалось. Ах, жаль, что я не кларнетист!

Когда собирались уходить, я позвал Суп. и Сергея пойти вместе к нам, посмотреть, как мы теперь живем. Мне показалось, М. обрадовался, что друзья идут к нам в гости, а потом оказалось, что он хотел побыть вдвоем и поэтому слегка надулся, надеюсь, кроме меня этого никто не заметил. С.Ю. было очень приятно увидеть свои рисунки у меня на стенах. Суп. тоже обещал мне кое-что подарить. О Мышонке он ничего нового не знает, тот перестал к нему ходить почти сразу, как я уехал, так что наше с М. пари покуда осталось неразрешенным. Друзья очень хвалили наш с Мишей уклад, поздравляли. Правосудов заметил, что такая жизнь – именно то, чего Мишель хотел очень давно, и я такой человек, о котором он всегда мечтал. М. ничего не ответил. А я понимаю его, никогда нельзя быть вполне довольным, тем, что имеешь. А уж когда получаешь то, чего давно желал, начинает казаться, что хотел совсем и не того. И, все же, у нас хорошо. И хорошо, что мы вместе теперь. Оставшись одни, пили чай почти до утра, курили, ругали Ольгину вечеринку и расхваливали всех своих, шутили, смеялись, нежно укладывались спать и еще продолжали посмеиваться засыпая.

23 мая 1910 года (воскресенье)

С Супуновым и Правосуд. Были у А.Г. Он очень доволен, что художники наши снова вместе и возьмутся теперь за работу. Они показывали эскизы, А.Г. все понравилось. Цвет лица у него намного лучше. По дороге домой купил для М. желтые розы. Он очень растрогался. Читал мне кое-что из написанного. Занимались. Ольга заходила к нам. Удивлялась, что Тани нет, хотя, я, кажется, говорил ей на вечере. Немного попикировавшись с М., ушла. Уходя, звала меня заходить, но мне теперь не до нее. Письмо от наших. Устроились хорошо, зовут нас, приветы, поцелуи. Как хорошо и легко на сердце, когда все близкие довольны. Ходили в «Кошку» смотреть, как работают художники. Потом все вместе ужинали в ресторане. Я очень счастлив.

24 мая 1910 года (понедельник)

Ездили на дачу, смотреть, как там устроились все наши. Погода чудесная. М. сказал, что нас встретили, как молодоженов. Наверное, он имел в виду, что все при виде нас улыбались приветливо и немного смущенно. Для М. приготовили чудесную комнату, мы в ней и поселились, а к моим ходили в гости. Таня резвится на травке, как маленькая. Книги ее заброшены, на вольном воздухе не до занятий. Ходили гулять большой компанией. Среди прочих родственников М. была племянница, маленькая девочка, уже внучка другой его сестры. Такое милое, необыкновенно тихое дитя. Подойдет, совершенно молча, без всяких предисловий заберется на колени, обовьет шею, ручками и сидит. У меня даже сердце замирало. Неземное существо и глаза такие большие, только голубые, а не черные, а то бы я принял ее за ту самую девочку из моих снов. Мне и раньше не нравились шумные, суетливые дети, а теперь я совсем их не принимаю. Вот мой идеал – дитя задумчивое, кроткое, смотрит тихо и внимательно, от нее покой и нежность исходят, и головка ее восхитительно пахнет. Так и просидел бы всю жизнь с ней на коленях. Чудо девочка! К вечеру М. начал капризничать, заявил, что я его избегаю. Слово за слово между нами сделалась неприятная сцена. Я лег спать, с намереньем уехать рано утром без него в Петербург.

25 мая 1910 года (вторник)

Проснулись поздно. Вдвоем пили чай на террасе. Я хотел сделать вид, что все, что было вечером, забыто, но М. еще немного дулся. Гуляли вдвоем. Вяло и нудно, как бы нехотя, объяснялись, но ни к чему не пришли. Из Петербурга телеграмма: «Ап.Григ. дома». Я ушел обедать к своим и от них, не простившись, уехал. Кажется, это разрыв, но я решил, будь что будет.

Дома наскоро привел себя в порядок и побежал к А.Г. У них прямо идиллия. Милый Аполлон понемногу становится прежним, раздражительность его проходит вместе с болезнью. От А.Г. зашел навестить Сергея, немного жаловался ему на М. Он улыбался, сказал, ему все эти игры знакомы. Я возмутился, заявил, что не намерен играть своими чувствами и другим ничего подобного позволять не хочу. Он меня утешал, за что я очень благодарен ему. Пожалуй, с Мишей вышло некрасиво, нагрубил, бросил его на той самой даче, куда он так не хотел ехать. Ужасно. У Сергея долго сидел, так что, наверное, надоел ему. Но как-то не хватало духа пойти одному домой. Дома письмо от Мышонка, снова нам обоим. Милый мальчик, а ведь он нам сразу стал писать двоим, как будто предчувствовал наше совместное житье. Впрочем, какое уж оно теперь совместное. До поздней ночи я все прислушивался к шагам на улице, к скрипу дверей, к доносящимся разговорам, подбегал к окну, выглядывал. Но нет, конечно, М. не приедет, это совсем не в его характере, он и горд и обидчив, а я бы, пожалуй, явился, как ни в чем не бывало.

26 мая 1910 года (среда)

Еще накануне, полностью раскаявшись, собирался, как можно раньше, уехать за город к Демианову, но проспал, а потом и причина нашлась остаться в Петербурге – записка от Вольтера с вызовом. И если был между нами разрыв, то он увеличивался, а шанс все поправить уменьшался. Но я снова подумал: «будь что будет», и побежал к Ап.Григ.

Я уж успел немного отвыкнуть от Аполлона, того, прежнего. Все время, пока он был тяжело болен, я держался несколько отстраненно, честно говоря, вообще не знал, как себя с ним держать. И нельзя сказать, что мое, своего рода, отчуждение мгновенно исчезло, я никак не мог преодолеть вошедшей уже в привычку скованности. К тому же неприятности с Демиановым меня томили, и обновленный Аполлон смущал вновь нахлынувшим на него жизнелюбием.

Как можно скорее освободившись, поехал в кошку, навестить Суп. и Правосудова. И вот нежданная радость: в кошке друзья-художники, а с ними Демианов! Я был так рад его видеть и так искренне выразил свое чувство, что он уже никак не мог продолжать дуться. Да и при друзьях делать сцены было не очень-то ловко. Примиренные и счастливые мы под руку отправились домой.

Что, если бы существовал мир, в котором у людей нет разделения полов, а пол у всех один? Любовь была бы в нем не сладкой приманкой для осуществления процесса размножения, а единственно наслаждением. Или в таком мире не было бы любви? Нет, нет, невозможно. Безусловно должна быть. Ведь и в нас искренняя привязанность, преданность и нежность не заключаются же только в стремлении произвести существо себе подобное. Вот, говорят: «любовь двух мужчин противоестественна», но в таком случае, противоестественна и любовь между мужчиной и женщиной, которые просто наслаждаются своим союзом, а потомства не дают. А для М.А. его потомство – его произведения, стихотворения, пьесы и романы, и эти его детища намного переживут других младенцев, в тот же год рожденных. А я способствую, сколько могу, их появлению, да еще и своих уродцев понемножку пложу. Так что наш брак тоже не бесплоден.

Как сладко полежать, обнявшись, и помечтать вместе. О будущем, об иных мирах, о приключениях. Какое удовольствие порезвиться вдвоем, как детишки, обо всем на свете забыв, как будто нет никого кроме нас не только в комнате, но и вообще нигде. Помню, подростком выезжая за город, я любил пойти, куда глаза глядят, и, нарочно выбирая безлюдные места, смотрел вокруг, представляя, что больше нет людей на земле, а только я один. И сладкий возвышенный ужас меня охватывал. Но быть во всем мире вдвоем – это совсем иное, это не страшно и не торжественно, а легко и весело.

27 мая 1910 года (четверг)

Выдумали купить себе кольца, которые скрепляли бы наш союз. Обошли в поисках все магазины, но ничего особенного не нашлось. Мишель хотел уже купить хоть какие-нибудь, но я был непреклонен: или что-то необыкновенное или вовсе ничего. В конце концов, он согласился подождать. Надо признаться, что несколько великолепных вещиц мы, все же, видели, но легко догадаться, почему мы оба скромно умолчали о желании их иметь.

Да. С деньгами, теперь нехорошо. Почти всё, что у меня было отложено, истратилось. Но я стараюсь слишком не драматизировать, как-нибудь устроимся. Вся надежда, конечно же, на А.Г., которому лучше, слава богу. Ходили с Мишей его повеселить. Явились хоть и разочарованные поиском колец, но веселые. Вольтер тут же заявил о нас: «У этих медовый месяц». Все замечают наше новое счастье, даже и без колец. Пока мы с Дмитр.П. занимались делами, М. развлекал Аполлона. Потом я уехал по поручениям, а М. к художникам в наш, теперь уже, театр. Я заказал новую вывеску и нанял рабочих снять старую. Заглянул к друзьям, застал их за маленькой пирушкой с пивом и селедкой. М в восторге от преобразований и весь в краске. Вернувшись к Вольтеру, нашел у него доктора, а самого А.Г. уже одетым и сидящим в кресле. Доктор советует ехать на воды, и они долго перебирали курорты, Кавказ и заграничные, некоторых названий я и слыхом не слыхивал раньше. Так ни на чем не остановившись, они сошлись на том, что ехать нужно в Германию или во Францию, мне тут же пришло в голову: «Как славно! Ведь и я с ним поеду». Но потом подумал, может быть, он меня и не возьмет. Зачем я ему там? Да. Пожалуй, на заграничном курорте я буду вовсе бесполезен. Я очень огорчился, что не еду, хотя обо мне еще и речи не было, но я уж был убежден, что остаюсь. Мигом мое отчуждение от Аполлона исчезло, вот он сидит такой полненький, добрый, милый и уедет, оставив меня здесь с Дмитр.Петр., переделанной кошкой и прочими, в сущности, пустыми хлопотами. Душа моя заныла. После ухода доктора А.Г. о заграничной поездке не сказал ни слова. И это стало для меня верным знаком того, что я к путешествию никакого отношения не имею. Меня не берут, а потому и говорить со мной о том не стоит.

28 мая 1910 года (пятница)

Дворник расспрашивал Демианова, кто он такой, откуда, надолго ли у меня поселился. Мишель очень подробно рассказал мне их разговор, лицо его при этом стало многозначительным и лукавым. М.А., как всегда в своем духе, был с ним приветлив, шутил, и, в конце концов, довольно коротко познакомился, хотя, в сущности, что ему до нас? Распространяясь всегда о своей любви к существам возвышенным и утонченным, на деле Демианов предпочитает водиться с простыми парнями и мужичьем, заигрывает с банщиками, приказчиками, парикмахерами и проч. Вот с дворником теперь подружился. Справедливости ради, признаю, что сам-то я ни бог весть кто, и возможно, соответствуй Мишин практический интерес его возвышенным идеалам, он и не взглянул бы в мою сторону. Я в свою очередь стараюсь, как могу, понимать его и поддерживать в его занятиях. Вместе сочиняли сюжет для новой пьесы, так что, мои там будут два персонажа. М.А. еще не надоело быть моим наставником, и он меня учит. Может быть, даже более охотно, чем я учусь. Нет, нет, это я на себя наговариваю, все же, я стараюсь и мне приятно его наставничество. А еще мы изучаем друг друга. Стоя рядом и сидя, и лежа, каждую родинку на теле другого и волоски, и складочки, каждый участок обследуем друг у друга пристально и скрупулезно. Как будто, вполне вступив в права обладания, каждый хочет обследовать свои владения насколько возможно тщательней. Так же и с разговорами, малейшее несогласие вызывает теперь не легкое ироничное желание переубедить другого, и, склонив чужого на свою сторону, сделать своим, а какое-то удивленное недовольство: «как это свой может быть несогласным и уподобиться чужому, непонимающему и не чувствующему?!» Зато большое облегчение и удовлетворенный покой настает, когда недоразумение разрешается. Слава богу, мы еще не ссорились слишком серьезно.

Вышел, вызванный запиской Аполлона, и отметил, что наш дворник никогда раньше не приветствовал меня так громко, так широко не улыбался мне и так низко не кланялся. Что бы это значило?

У тебя за ухом звезда.

Это знает твой парикмахер.

У тебя на бедре полумесяц.

Это видел и знает твой банщик.

Твои плечи слишком тонки и хрупки.

Это знает давно твой портной.

Твоя улыбка всегда очаровательна.

Это знает теперь наш дворник.

Но я. То, что знаю о тебе я,

Даже сам о себе ты не знаешь.

29 мая 1910 года (суббота)

Я думал, что Вольтер или зять ссужают М. деньгами, когда нет гонораров. Ничего подобного. Оказалось, что он получает от кого-то, чуть ли не каждый месяц, чек на довольно крупную сумму. Он об этом ничего не рассказывает. Расспрашивать мне неловко, но все же, очень интересно, кто этот его тайный покровитель? И в какой они состоят связи?

Купили кольца, обедали в ресторане, гуляли в Таврическом. Мне приятно и лестно осознавать, что устанавливается у нас свой порядок житья, совершенно другой, отличный от того, который был раньше, когда я жил с родными. И квартирка наша преображается, скоро ее никто не узнает. Только иногда мне становится не по себе от мысли, что же будет потом? Кончится лето, и мои вернутся с дачи, а еще раньше Вольтер уедет за границу. Нанимать еще квартиру кроме этой мне не по средствам. Конечно, учитывая, этот ежемесячный Мишин чек, мы роскошно могли бы жить, но теперь мне ясно, почему он всегда без денег. Потому, что тратит безрассудно, ни с чем не сообразно, к тому же всегда имеет громадные долги. Отдаст и ничего не остается, снова занимает. При всем при том, умудряется сам еще в долг давать, художникам и всем, кто попросит. О том, чтобы упрекать его в этом, или увещевать как-то, и речи нет. А, все же, мне страшновато за наше будущее.

Ап.Григ. на воды поедет в Баварию, название курорта я сразу не запомнил, что-то английско-поцелуйное, Киссинг, или в этом роде. Да и на что мне? Я-то остаюсь. Вот пришлет мне оттуда открытку с видами, буду рассматривать ее 100 раз и по ней выучу. А ведь в гимназии у нас был немецкий, но теперь уж не помню почти ни слова. Наверное, там и по-французски все говорят. Но французский-то мой через пень-колоду, а зачем человеку за границей секретарь, не знающий языков? Разумеется, остаюсь. Я еще не решался спрашивать об этом прямо, но тут и спрашивать нечего, так все ясно.

30 мая 1910 года (воскресенье)

Целый день у нас гости. Миша знает невероятное количество людей, как он их всех помнит, ума не приложу. Если только представить, что все его знакомые будут бывать у нас, уж от этого только голова закружится. Ведь до сих пор я жил довольно уединенно. Милый Миша. Может быть, он видел, что я при гостях был растерян слегка, а может быть и просто так, что приятнее мне даже, отозвал в сторонку и прочитал такое стихотворение, только сочиненное, что у меня мурашки по затылку побежали, и слезы из глаз выступили. О! как было хорошо целоваться в укромном уголочке, когда полон дом гостей, которым нужно хозяйское внимание, когда можно быть застигнутыми в любую минуту, но кроме нашей любви ничего для нас не имеет значения.

Про чек я, все-таки, спросил. Это хороший друг детства и юности находит возможность его поддерживать таким образом. Но в последнее время чек приходит нерегулярно. А о том, как он тратит, я уж и говорить не стал, его дело.

Когда я маленький коленом ушибался,

Рыдая, к маменьке отчаянно кидался.

Коленку нежно гладила мамаша

И причитала: «Бедный, бедный Саша!»

Когда же в одночасье догадался,

Что Вольтер брать меня с собой не собирался

В твои колени я уткнулся чуть дыша,

Чтобы услышать: «Pauvre mon petit Sacha!» [11]11
  Бедный мой маленький Саша! (фр.)


[Закрыть]

Днем при гостях зашел разговор об александрийском стихе. Валетов прочитал стихотворение, довольно пошлое, когда ему заметили, заявил: «зато это александрийский стих», все заспорили, к Демианову, конечно, обратились как к знатоку. Миша отчасти специально для меня очень интересно и подробно рассказывал, читал Расина, Рэмбо, Вяземского, Пушкина и свои стихи. А вечером, видя, что я скучаю, предложил мне потренироваться в сложении александрийских стихов, я сидел часа три, ничего не вышло. За это время М. одолел четыре новые главы и переписал несколько стихотворений для журнала.

31 мая 1910 года (понедельник)

Поздно завтракали в ресторане, потом пошли в Таврический. Ощущение от опустевшего Петербурга такое же, как от нашей квартиры: все разъехались и мы одни дома. Привольно, немного грустно и похоже на сон.

Иногда, от сказанного Мишей, от его нежданной ласки или же от собственной внезапной мысли о нем слезы выступают. Я с детства знаю за собой склонность растрогаться от сущего пустяка, но очень давно у меня не было повода к подобным проявлениям чувств, так что я даже забыл об этой своей особенности. Не могу сказать, чтобы был я слишком чувствителен, но вот иногда пустяк заставляет меня прослезиться. Какой-то я холодный и сентиментальный одновременно. Говорят, такие люди самые страшные.

1 июня 1910 года (вторник)

Навещали своих на даче. Там прибыли еще родственники, много детей, суетливые и назойливые, все почти на одно лицо. Только Анечка – мой тихий ангел вызывает во мне нежность. Славная девочка, милая.

Таня пришла в гости вечером. Они, оказывается, уж очень подружились с Сережей. В первый раз я, что ли, назвал при Тане Демианова Мишей. Она чуть не вздрогнула, сделала на меня большие глаза, а потом долго с недоумением на него смотрела, как будто ища в нем соответствие такому названию. А, ведь, действительно, это может казаться странно и даже дико. Демианов известный, уважаемый литератор, она его стихи в тетрадку переписывает, а я его Миша. Пушкина еще Сашей можно представить при каких-то обстоятельствах. А вот, кого-бы? ну, хоть Державина Гаврилой бы кто назвал или Ломоносова Мишей тоже. Смешно, право. Забавно.

Вечером дети расшалились в гостиной. Бабушка пришла их угомонить, и, глядя на устроенную ими возню, сказала: «Содом с Гоморрой». На что Таня с Сережей так громко надрывно расхохотались, было в их смехе нехорошее даже что-то. Провожая Таню домой, я спросил ее, чему они смеялись. Она дерзко довольно заявила: «Мы это о своем». В нежданном приступе откровенности, отчасти, вероятно, вызванном вином, выпитым за ужином, я заявил: «Вы смеялись надо мной и Демиановым. И это всем было ясно. Вы хотели заставить нас почувствовать себя неловко, а смутили всех. Даже вовсе невинных». Таня остановилась передо мной, взяла мое лицо в ладони: «Что ты, что ты, Саша! Мы вовсе этого не думали. Если хочешь знать, мы сами очень даже грешны, – она запнулась слегка. – То есть я». – «Что это? Таня! О чем ты? Грешница? Моя маленькая Таня? В чем? Что за фантазии? Если ты хочешь подобным образом утешить меня, то напрасно. Я вовсе не обижен, я только так сболтнул». – «Просто Сергей…» Теперь мое внимание задержалось на том, что она сказала про Сережу Сергей. Для меня-то Сергей – Правосудов, а юный племянник Демианова – только Сережа. Так вот она сказала: «Просто Сергей знает, каков мой идеал». – «И какой же у тебя идеал?» – «Тройственный Союз», – заявила она с вызовом. – «Что это значит? Я не понимаю». – «Ну что же непонятного? Я хочу, чтобы меня любили двое. И чтобы друг друга они тоже любили. И я буду любить их обоих. Полная гармония, никакой пресыщенности, никаких измен. И вообще, идеально». – «То есть, я не очень понял, ты желаешь, чтобы тебя любили двое мужчин?» – «Вовсе необязательно двое любящих меня и друг друга должны быть мужчинами. Хотя, если быть до конца откровенной, в союзе, где одной из тех двоих была бы женщина, я сама желала бы быть мужчиной! К тому же третьего, как ни печально, нам не дано. Но все это в идеале. А пока…» – «Не хочешь ли ты сказать, что ты и Сережа…, что вы состоите уже в таком союзе и что еще есть кто-то?» – «Нет. Что я хотела сказать, я сказала. Смеялись вовсе не над вами, а Сергей просто знает про мой идеал. А за вас, между прочим, все очень рады». От последнего заявления у меня опять глаза увлажнились. Милая Таня. Но каково! Кто бы мог подумать, что в ее девичьей головке такие мысли. Интересно, внушил ей кто-нибудь подобные идеалы или она сама? Ольга, что ли, на нее повлияла?