Текст книги "Новые крылья"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

В пору эстетов и писателей Серебряного века молодой человек из мещанской среды предается чувственным исканиям, спровоцированным встречей с одним из законодателей вкуса того времени. Он ведет ретроспективный дневник, восстанавливая день за днем свою связь с этим человеком и бурные переживания того времени. Роман представляет собой своеобразный фанфик на дневники и литературные произведения поэта и открытого гея Михаила Кузмина, который и является здесь центральной фигурой под псевдонимом Михаил Демианов. Стилизация языка и жанров начала столетия сочетается со злободневной проблематикой и темой самоопределения.

Роман-шарада, роман-мистификация, изобилует аллюзиями, намеками, префразами и цитатами.

Жизнь и творчество самого эпатажного писателя начала XX-века легли в его основу. Вместе с тем «Новые крылья» – совершенно самостоятельное произведение, плод фантазии его автора.

Где совпадения? В чем различия?

А Вы знаете Кузмина настолько, чтобы разобраться?

Электронная книга взята с сайта ее автора http://www.kolosow.com

Связаться с автором можно по электронной почте: [email protected]

Михаил Колосов

Новые крылья

Памяти Михаила Алексеевича Кузмина.

С нежностью через столетие.

Очень жаль. Очень жаль, что не вел я дневника, как это он делает, Михаил Александрович, Миша. Впрочем, я и так все хорошо помню. Разве можно забыть? В первый раз я услышал о нем… Да! Как раз говорили о его дневнике, что есть такой Демианов, литератор, и его знаменитый дневник. Когда это было? Год назад, в 9-м. Я этот дневник потом видел. Ах, это я сильно вперед забегаю. А ведь он как делает, я подсмотрел: записи у него за каждый день, будто ежедневно ведет, а он и неделю может не браться, а то и месяц, а потом уж садится и все заполняет, но обязательно, чтобы всякий день был описан.

Год назад, почти год…

15 декабря 1909 года (вторник)

Я стоял в театре на лестнице. Задумался, замечтался, вдруг, очнулся от громкого разговора. Говорили молодые франты, человек пять, друг на друга все похожие. Что Демианов пишет в дневнике обо всех и всем показывает. И спорили, хорошо ли, что показывает? А написано там такое, что показывать стыдно, а он ничего не стыдится и, как будто, даже специально это делает, для скандальной репутации. Я несколько времени прислушивался, но тут же забыл и снова задумался о своем деле.

16 декабря 1909 года (среда)

К Танюшке приходили подруги из гимназии, пили чай, смеялись, щебетали. Та, что высокая, с толстой, как будто привязанной косой, принесла тетрадь со стихами, и как только девицы ушли, Танюшка с ней заперлась.

17 декабря 1909 года (четверг)

К утреннему чаю сестра вбежала сама не своя. Она сегодня вовсе не ложилась, весь керосин сожгла. Всю ночь просидела с той тетрадкой. Они с подружками переписывают туда стихи, кому какие по вкусу. Я собирался уже идти по делу, она меня в прихожей остановила, «послушай только», прочла такое нежное. У меня где-то внутри, в голове, в самой середке защекотало почти нестерпимо и ноги слегка ослабли. Таня говорит: «Хорошо? Это господина Демианова». И я ушел с этим.

18 декабря 1909 года (пятница)

Не помню что было.

19 декабря 1909 года (суббота)

У Кирсанова имянины. Сильно напился.

20 декабря 1909 года (воскресенье)

Мамаша дулась за вчерашнее. Танюшка ходит виноватая, словно это она явилась поздно и на бровях.

21 декабря 1909 года (понедельник)

От скуки взял у сестры книгу почитать. Да только уж на середине вспомнил, что читал это. Как быстро все забывается! Нужно будет самому заниматься. Ну и что, что пришлось бросить гимназию? Дело житейское. А как бы мне вовсе не отупеть и не опуститься.

22 декабря 1909 года (вторник)

Сегодня сменой декораций командовал новый художник Супунов. Как справедливо выразился Кирсанов, «дельный человек и уважительный». Когда все было почти готово, к нему подошел швейцар и сказал что-то на ухо. Он удивленно спросил: «Как? Михаил Александрович?» Потом, рассеянно так, огляделся: «Кончайте, братцы, без меня». И вышел.

23 декабря 1909 года (среда)

Были с Т. на катке. Она там встретила Красновых и оставалась еще с ними, а я ушел. По дороге заглянул в лавочку к букинисту, но ничего не купил, не было настроения. Все-таки я одинок.

24 декабря 1909 года (четверг)

Ничего.

25 декабря 1909 года (пятница)

Все то же.

26 декабря 1909 года (суббота)

Был в бане на девятой линии. Уходя, ко мне подошел сзади какой-то господин, хлопнул меня по плечу: «Tiens! C’est vous?!» [1]1
  Ба! Это вы?! (фр.)


[Закрыть]Я обернулся, несколько времени посмотрел рассеянно. «Простите, я вас не знаю». Он смутился, сказал, что обознался и отошел. Странный такой господин, с какими-то нечеловечески большими глазами, непонятно какого возраста и очень сильно пахнет розой. Мыло, что ли, у него какое заграничное?

27 декабря 1909 года (воскресенье)

Покупал своим подарки. Потратился несколько больше, чем ожидал. Но это уж всегда так. Таня-то будет довольна, можно не сомневаться. А вот мамаша – бог знает.

28 декабря 1909 года (понедельник)

Встретил старого приятеля еще по гимназии. Конечно сразу разговоры, что да как? И что нужно видеться. Он теперь студент. Зовет на вечер к знакомым. Так настаивал, что я пообещал, но пойду ли? Скорее всего, не стоит идти. У него теперь свой кружок, я им не ко двору. А когда-то очень были дружны.

29 декабря 1909 года (вторник)

Стригся у Б. Кажется, плохо подстриг. Ну, да мне и ни к чему красоваться, отрастет.

30 декабря 1909 года (среда)

Записка от Г., напоминает про вечер. Наверное, догадался, что не приду. Настоятельно зовет.

31 декабря 1909 года (четверг)

С мамой и Таней зажигали елку, попели немножко, Таня почитала, да и легли.

1 января 1910 года (пятница)

Целый день слонялся неприкаянный. Вдруг, в шестом часу заезжает Гриша за мной, чтобы вместе ехать к его знакомым. Тут уж было не отпереться. Да и хотел ли я отпираться-то? Только, что это вошло ему в голову обязательно меня тащить? Ума не приложу. Столько не виделись, и, вот, такие дружеские проявления.

На вечере сначала было скучно. Пили шампанское, поздравляли весьма уныло. Сестра хозяйки играла на фортепьяно, кто хотел, танцевал. Затеяли, было, шарады, но быстро кончилось. Я услышал как кто-то тихо сказал: «Демианов наверное». Потом услышал смех и шум в прихожей, и вошли пять или шесть господ в черных пиджаках, все, как мне показалось, друг на друга похожие. Тут и началось веселье. Шум, смех, пение. И веселые сплетни были, и о ком-то из царской семьи даже, и стихи читали и спорили. Я потом только освоился немного и уж тогда разглядел, что один из этих господ ни на кого не похож. Он сел за фортепьяно, такой изящно-тонкий, и заиграл. Я никогда ничего подобного не слышал, это были песенки, очень милые, всего семь или восемь, а может быть, и десять, и каждая продолжала другую, и все они между собой были связаны в одну любовную историю слегка запутанную и странную. Кое-кто подпевал. Я понял так, что изящный господин играет собственное сочинение. Голос у него не сильный, но приятный тенор, и такая трогательно-нежная картавость, которая не раздражает, а напротив ласкает даже слух.

Потом мы сидели друг друга насупротив и улыбались. Он смотрел, смотрел на меня и вдруг говорит:

– Простите, мы, кажется, с вами раньше видались, а имени я не припомню вашего.

Я подумал, как он забавно произносит «простите», «припомню», так это мягко получается у него, нежно даже. А сам молчу как дурак. Смутился, да и не знаю что сказать. А он все смотрит, брови поднял удивленно.

– Что вы?

– Я, видите ли… мы с вами… недавно в бане, по ошибке. Вы, может быть, за другого меня приняли. Вот там и видались. Не вспомните? – Огромные глаза всё смотрят, что-то в них такое, уж мне-то никак не описать. И вдруг расхохотался.

– Tiens! C’est vous! И долго так хохотал, до слез прямо.

– Так будем же знакомы, Демианов. – И я взял в свою ладонь маленькую тонкую руку, теплую в холодных кольцах. – Михаил Александрович.

– Так это вы? – Я все держал руку и смотрел во все глаза. Демианов! – Я о вас слыхал, то есть, читал, то есть, сестра моя очень восхищена.

– Сестра?

– Да. Татьяна.

– Ну, а вы сами?

– Я тоже. Очень.

– Да вы же мне так и не назвались.

И я назвался. Он улыбнулся и сказал что ему приятно. Что уж тут приятного. Я-то растерялся совсем. Вот вам и Демианов. Таня не поверит. Пили шампанского много, затеяли, все же, шарады, с новой компанией очень даже весело разошлось. Уходили вместе, я, Демианов и его одинаковая свита, так я их окрестил. Я почти ничего не соображал. Мы с Демиановым шли под руку и всю дорогу дурачились. Это уж утро было.

2 января 1910 года (суббота)

Голова болела целый день. От Гриши записка. Отчего-то грустно. И пусто как-то на душе. Что-то будет со мной?

3 января 1910 года (воскресенье)

Мама приболела. В церковь сходили с Таней. Всё как всегда.

4 января 1910 года (понедельник)

В театре неожиданно на лестнице столкнулся с Демиановым. Так странно, я, как будто, ждал. То есть, конечно, я совсем не ожидал его увидеть, но почему-то мало удивился. Он сделал большие глаза, а они у него и так большие, и как-то выдохнул мне в лицо прямо: «Это вы?!» Я говорю: «Я здесь уж давно работаю». Он меня на это невпопад, как-то без предисловий всяких, пригласил завтра в «Одинокую кошку». Конечно, я никогда там не был, разумеется, я растерялся, но этого совсем не было видно. Я, небрежно так, сказал, что приду. Если бы я рассказал это Тане, она бы задохнулась от восторга, но мне никому ничего не хочется рассказывать. Рассказывать-то в сущности нечего, и ничего такого особенного со мной не случилось. Возможно, пока не случилось?

5 января 1910 года (вторник)

Ну и приучил я своих домашних! Был почтительным сыном и добрым братом на свою голову! Вот, теперь, если вечером идти не на работу, так обязательно нужно дать отчет, с кем и куда, и к кому, и надолго ль? Отвертелся кое-как, насочинял. Что же было говорить им? А, может, я им и правду сказал, ведь, Гриша там наверняка будет, а я сказал, что с ним иду. Про эту «Кошку» такую-рассякую, уж, сколько и слухов, и сплетен, и пересудов. И легенды, и страсти, чего только я не наслушался. В театре за кулисами только о ней и говорят, особенно маленькие актрисы, те аж до визга доходят, кто там и как наскандалил. И актеры там все, и поэты, и художники и я вот теперь иду.

Как только вошел, не успел даже толком в этом аду растеряться, дым, чад, шум, полумрак, но какой-то парнишка сразу же подбежал ко мне и повлек за собой. Среди сотни голов я уж разглядел большие глаза, слегка навыкат и кудряшки, красиво разложенные по лысеющей голове – Михаил Александрович! И новый художник Супунов тут же, и те господа, которые мне раньше казались одинаковыми.

Выпил слишком много. Что я там натворил? Кажется, наговорил лишнего, нахвастался.

6 января 1910 года (среда)

Проснулся в незнакомой комнате. От того, что кто-то постучал и приоткрыл дверь немного, но тут же закрыли, на это в углу отозвалось фортепьяно, и там за дверью кто-то хихикнул детским или женским голосом. Я совершенно не знал, где нахожусь, не мог припомнить, как ни старался. Одежды своей я тоже не увидел. Что это, шутка что ли? Но тут вошел Михаил Александрович, и, улыбаясь, стал спрашивать, как я спал, и не болит ли голова, и где я хочу завтракать. Я по-дурацки, наверное, стал извиняться, за то, что может быть вчера, нехорошо себя вел. М.А. меня успокоил, и подал мою одежду, чем смутил меня окончательно. Он сказал, что его домашние сейчас садятся завтракать и нас тоже приглашают, но если мне неловко, то мы можем к Палкину пойти, что денег у него немного, но позавтракать нам хватит. Я уж так засмущался, что самому стало своего смущения стыдно, оделся кое-как, и мы вышли на улицу.

М.А. живет в семье своей сестры, она его старше, у него пять сестер и все они старше его. Та, у которой он живет, Варвара, замужем за Панферовым, хорошим человеком, чиновник он, кажется, и у них трое детей. Старший племянник Сережа ненамного М.А. младше и они большие товарищи, он тоже мнит себя литератором и во многом подражает дяде. Нынешний муж матери ему отец не родной и у него другая фамилия, какая-то нерусская, я не запомнил.

Я о себе тоже рассказал. Про Таню немного и про маму, про то, как умер отец, и как я теперь работаю в театре.

После завтрака мы разошлись, попрощавшись до скорой встречи, не зная, когда и где встретимся снова. Да и встретимся ли?

Дома, конечно, переполох. Но это уж так и надо было ожидать, ничего удивительного. Все то же: объяснения и расспросы, и выговоры. Как это все неприятно.

7 января 1910 года (четверг)

Рождество. Ничего замечательного не было. Скучно. Какой интересный человек Демианов и странный, никогда, никогда не встречал я никого подобного. Увижу ли его еще?

8 января 1910 года (пятница)

Что если рассказать Тане? А, собственно, что рассказывать?

Интересно, если бы Т. была старшей сестрой, как бы мы жили? Верно, я был бы совсем другим.

9 января 1910 года (суббота)

Записка! От М.А. Вот уж действительно не ожидал. Принесли в театр, разыскали меня. Ничего особенного: «Приходите в «Кошку». Сегодня пойду.

В «Кошке» все те же, знакомые теперь лица: Гриша, Супунов, Окунев, Умилев с супругой, племянник М.А. Сережа, Носков и Дудников. Мне они все не так интересны. В какую-то минуту я ощутил себя лишним, совершенно посторонним. В самом деле, чего притащился? Ну, положим, я пришел по приглашению. А зачем он меня пригласил? Чем я могу быть интересен для него? Конечно, он писатель. Ну и что? Как тип он меня, что ли, хочет вывести? Да уж тип-то я еще тот, такими типами пруд можно прудить. И, тем не менее, мы сидели в углу, в сторонке и весь вечер тихонько разговаривали, а когда сильно захмелевшие знакомые уж начали расходиться, и мы пошли. М.А. взял меня под руку, чтобы не упасть.

10 января 1910 года (воскресенье)

Встретились возле церкви, как договорились. М.А. улыбался, Таня рот раскрыла, когда я их представил. Конечно полезла со всякими девичьими глупостями, но я ей не мешал. Во-первых, у М.А., наверное, много таких поклонниц, молоденьких, восторженных и оттого глупеньких, а во-вторых, я и сам не хотел нелепо выглядеть, дергая бедную Таню и показывая, что ее излияния меня задевают. Наверное, потому М.А. сказал, что у меня угрюмый вид.

Дома было и разговоров, и впечатлений, как после спектакля.

11 января 1910 года (понедельник)

Теперь моя Таня только об одном говорит. Мне это немного неприятно. Недозавтракав, сбежал в театр.

12 января 1910 года (вторник)

А чего я жду? Каждый раз особого приглашения? Что если просто самому придти?

13 января 1910 года (среда)

Еще раз перечел то стихотворение в Таниной тетрадке. Есть в этом что-то такое, о чем я боюсь думать.

14 января 1910 года (четверг)

Конечно, я и сам мог бы пойти. Да и не только в «Кошку» заявиться, а даже и дорогу мог бы вспомнить и как-нибудь, так, запросто нанести визит. Только что я для него? Да и сам-то я что же? Так бы вот просто взять и пойти, к чему эти глупые сомненья? От чего они?

15 января 1910 года (пятница)

Поздно вечером после работы заглянул в «Одинокую кошку». Из знакомых никого не увидел. Господи, и зачем только заходил!

16 января 1910 года (суббота)

Ходил в баню на девятую линию. А разве я ожидал кого-то там встретить?

17 января 1910 года (воскресенье)

С Таней в церковь. И скука целый день. Ни визитов, ни записок. Ничего.

18 января 1910 года (понедельник)

Прогулки ради прошел до ресторана Палкина и возле него еще прогулялся в окрестностях. Кажется, видел дом, в котором живет господин Демианов, но зайти не решился. Ни к чему вроде бы.

19 января 1910 года (вторник)

В театре столкнулся с говорившими между собой, Супуновым и Демиановым, мне показалось, что они ссорились. М.А. мне очень обрадовался. Я тоже был очень рад его видеть. У них, оказывается, сегодня какой-то домашний вечер. М.А. будет петь и читать что-то новое. Он позвал приходить с Таней.

Вечером я, не заходя домой, отправился на квартиру к Демианову. Не знаю, почему не взял я Таню. Без нее как-то свободнее. Может быть, в другой раз.

Оказалось, что сегодня именины племянницы М.А., но детский праздник устроили отдельно, а взрослая компания собралась в гостиной. Сестра М.А. полная приятная женщина, совсем на него не похожа.

И в семье-то он ни на кого не похож, что уж о прочих говорить.

М.А. пел и читал стихи, потом играл на фортепьяно и все танцевали. Потом, в самый разгар уже веселья мы вдвоем с ним вышли курить. Я рассказал ему о своих планах на самообразование, что только планами они и остаются, что никак не удается взяться за ум, что как только начинаю, тут же и забрасываю. Он кивал, улыбался, а потом предложил заняться со мной и спросил, чем я желаю. Я почему-то сказал французским. Он посмотрел пристально, потом отвернулся к окну и сказал: «Французским? Прекрасный выбор. Вот вам первый урок: je vous aime» [2]2
  Я вас люблю (фр.)


[Закрыть]. Он взял мою руку в свою, я не отнял. Он хотел обнять меня и приблизился. Мне стало страшно неловко, я вырвался и убежал.

Целую ночь я не спал. Как глупо, как нелепо все вышло. Я должен был держать себя в руках, объясниться и не обидеть такого человека. Вероятно, мы никогда больше не будем видеться. Даже если встретимся случайно, нам обоим будет неловко. Что я наделал!

20 января 1910 года (среда)

Послал Танюшку, сказать в театре, что болен. Мне и вправду нездоровится, весь день не вставал.

21 января 1910 года (четверг)

Когда мама сказала, что ко мне посетитель, справляется о здоровье, я, конечно, подумал что из театра пришли. А это Михаил Александрович! Напрасно я думал, что при первой же встрече сквозь землю провалюсь, только удивился очень. Честное слово, я его никак не ожидал! Он сказал: «Лежите, не беспокойтесь» и сел на стул возле кровати. Помолчали немного, а потом М.А. просто так и душевно говорит: «Не сердитесь на меня ради бога, а французским давайте, все же, будем заниматься, я вот и книгу принес». И улыбнулся робко так, даже просительно. Я чуть не расплакался. Хотел, было, кинуться что-то объяснять, но смешался только и запутался. Мы смотрели друг на друга и улыбались. Был у нас и первый урок. Очень весело.

22 января 1910 года (пятница)

На работе все интересуются здоровьем. А что я скажу? Здоровье мое улучшилось и на душе хорошо.

23 января 1910 года (суббота)

Встретились возле театра, гуляли, обедали. Теперь моя мысль во мне окончательно оформилась. И вполне я бы мог объясниться. Сказать ему, как сразу, если не понял, то почувствовал, что это любовь. Как недолго отвергал это чувство, а почти тут же смирился и поддался ему. Как очень ценю и понимаю, что важнее его теперь нет для меня человека. Но только вот одного я не могу. Никак не могу, и нет никакой возможности себя пересилить. Духовную сторону вопроса я вполне принимаю, но не физическую. Сказать: «Простите, я вас тоже люблю, но никак не могу с вами так…» Вполне мог бы сказать я это. Но всё как-то ни к чему. Не станешь же говорить ни с того ни с сего, так, после слов, что обед был хороший.

24 января 1910 года (воскресенье)

В первый раз зашел к М.А. в 11. Сказали, еще спит. Я прошелся часа два, зашел снова – нет дома. Что же это? Глупо было бы принимать на свой счет. Но я немного беспокоюсь. Хотел идти искать, но раздумал, не так уж много мест я могу предположить, ошибусь почти наверное.

25 января 1910 года (понедельник)

М.А. заходил в театр ко мне и к Супунову. Курили и болтали на лестнице. Мне хотелось немного поговорить наедине, но художник все никак не уходил, а потом меня позвали работать.

26 января 1910 года (вторник)

Стараюсь аккуратно готовить уроки, которые дает М.А. Он придумал писать мне французские записки. Я уже четыре с посыльными получил. Ничего в них такого нет. Что он думает о том вечере? Обижен ли на меня? Расстроен ли? Спросить я не посмею, а догадаться никак нельзя.

27 января 1910 года (среда)

День и ночь думаю об одном. В сущности, подобное признание выговорить непросто. А получить отказ, такой нелепый, стыдный даже! И после, как ни в чем не бывало, смеяться и вместе обедать. Что это может значить? Как мне понимать? «Дорогой друг, между нами произошло недоразумение характера обыкновенного, со мной такое случается сплошь и рядом. На нет и суда нет. Я не подразумевал ничего серьезного. А только зря вы испугались, миленькое бы вышло приключение». Или же: «Друг мой, вы мне дороги бесконечно! Я вас ценю и понимаю. И никоим образом не хотел вас оскорбить. Простите мне мою неловкость, и останемся по-прежнему друзьями. Потому что важно для меня быть подле вас, пусть даже любя и не обладая». Так как же мне понимать? Вероятно не так и не эдак, а на деле что-то третье, совсем простое.

Дома и на работе то же. Все перемены только у меня внутри.

28 января 1910 года (четверг)

Наша дружба начинает обзаводиться привычками и обыкновениями. Есть уже у нас и «наш» столик и «наша» скамейка и Палкин «наш». Подумать только! Так еще недавно мы были незнакомы, и, встретившись в нашей бане, были вовсе друг другу чужие.

29 января 1910 года (пятница)

Все же, французский дается мне трудно. Когда М.А. объясняет, я понимаю все прекрасно. Но вот слова новые запоминаю плохо, и тут же, почти, забываю всё, что затвердил. Сам М.А. знает и итальянский, и английский и по-немецки читает, и даже с латыни переводил Апулея. Куда мне до него! Он говорит, что нужно как сквозь чащу сквозь язык продираться, читать и читать, пусть каждое слово со словарем. Я не могу так, слишком быстро становится скучно. Немного мне, конечно, за это стыдно. Но уж такие мои способности.

30 января 1910 года (суббота)

У меня вечер был свободен. Я зашел за М.А., и мы вместе ездили везде. Заходили к его знакомым, надолго нигде не оставаясь. Было весело и суетно. Все это происходит как не со мной, словно сон. Но мне хорошо, давно я не чувствовал себя так легко и радостно, почти как в детстве. Сколько же он знает людей! Ужас!

31 января 1910 года (воскресенье)

Весь день провел со своими. К М.А. отправлял записку, но ответа не было. Скучно и тяжело на душе. Таня делает нелепые сцены, вероятно, ей хочется каких-то роковых признаний. Поискала бы для этого себе ровесников – пора. Читал то, что М.А. велел, но без настроения и халтурил. Что-то поделывает мой дорогой учитель?

1 февраля 1910 года (понедельник)

В театре ко мне подошел Супунов, и дружески поздоровавшись, передал, что М.А. нездоров и просит меня, его навестить. Я смотрел, стараясь узнать его отношение, заметить в тоне и манерах что-нибудь такое, сам даже толком не знаю что, может быть какую-то особую осведомленность. Но ничего заметно не было, он говорил сдержанно и просто, как всегда.

Освободившись, тут же помчался к Демианову. Оказывается, он часто страдает головными болями, и вчера целый день лежал. А сегодня ему уже лучше. М.А. показал мне новый журнал со своими стихами, и я выпросил в подарок. Он пошутил о том, что сестра моя к нему неравнодушна, я сказал: «Отчего же? Я и сам ваш поклонник». – «Мой поклонник? Вы?» – «Да. Очень». И я прочитал то, что помнил наизусть, то самое, нежное. Демианов сделал удивленное лицо: «Вам это нравится?» Я сказал, что это самое лучшее. – «О чем же это по-вашему?» Я сказал, чтобы он не думал, что я ничего не могу понять, что я все понимаю и даже лучше чем можно представить. Он еще больше выразил удивление: «Что ж такое вы понимаете?» – «Если хотите, я считаю, что только такая любовь имеет смысл». Он сделал сценическое лицо: «Какая же»? – «Не делайте такой вид, вы этим обижаете меня, вы знаете, о какой любви я говорю. И только в ней я вижу высший смысл и подлинное содержание. Я думаю все время о том вечере. Знайте, что я, может быть, даже раньше вас почувствовал то, что вы тогда сказали, и это очень важно для меня». Он отвернулся, как тогда. «Странно, я подумал что вы…» – «Я очень много пытался представить, что вы подумали, и очень боялся всего, что вы могли подумать. Знайте только одно: я не хотел вас обидеть, вы мне очень дороги». Он подошел и обнял меня. Я провел рукой по спине. Какой он тоненький! Но его полураскрытые губы встретились только с моей щекой, потому что в последний момент я отвернулся: «Простите меня. Я не могу». Я тут же хотел уйти, он пошел за мной: «В чем дело? Объяснитесь! Я что противен вам?» В коридоре навстречу шла горничная, она это слышала и улыбнулась, отворачиваясь, я это точно видел. Мне стало ужасно неловко, М.А. все еще требовал объяснений, и мы вернулись к нему в комнату. Я объяснил, как умел. Он убеждал меня, он такой любви не понимает, для него любовь без обладания невозможна. К полуночи сошлись на том, что он может немного потерпеть и подождать.

Придя домой, я даже не обдумывал происшедшее, слишком уж устал.

2 февраля 1910 года (вторник)

Проснувшись утром, почти сразу получил записку, по-русски: «Простите меня. Вчера я был груб и глуп. Я вас люблю и понимаю. М.Д.» Мог ли я о большем мечтать! Теперь всё у нас будет хорошо.

3 февраля 1910 года (среда)

Стригся у нового парикмахера. Кажется ничего. Новые сомнения меня одолевают. И мысли все об одном.

4 февраля 1910 года (четверг)

Я давно хотел взглянуть на дневники. Сколько ходит слухов. Да и сам М.А. неоднократно при мне упоминал. Но чтобы показать! Никогда и намека не было. И вот сегодня событие. Сидя в комнате у М.А., мы как обычно немного занимались (читали Лафонтена), немного болтали и смешили друг друга. Я взялся представлять maître Corbeau [3]3
  Господин Ворон (фр.) – персонаж басни Лафонтена «Ворон и Лис»


[Закрыть]и чуть не сломал стул. М.А. пошел принести чайник, я остался. От нечего делать перебрал все книги на столе. И вдруг увидел тетрадь. С надписью 1909-1910. У меня аж сердце зашлось. Я начал листать, но от спешки и волнения не смог разобрать почерка. Услышал шаги и всё положил сейчас же на место. М.А. принес чаю, но я что-то слишком уж разволновался. И скоро простился до завтра.

А что если попросить? Ведь говорят же, что он многим читал и даже о них самих.

5 февраля 1910 года (пятница)

Вместе гуляли, катались. М.А. подарил мне свою карточку и сделал надпись на ней «Милому и дорогому. Такого как вы я всегда ждал. М. Демианов». Придя домой, я долго метался, не знал, куда ее пристроить. Выставлять на обозрение домашних никак не хочу. Если в книгу спрятать, так их тоже Таня берет. Просто наказание. Ничего от них не спрячешь. Положил пока в свою французскую тетрадь, но нужно бы придумать место получше.

6 февраля 1910 года (суббота)

Теперь, если я не в театре, и если не занят М.А., мы всё время вместе. Ходим везде, делаем визиты. Я обрастаю знакомыми страшно быстро, это, конечно, с легкой руки М.А. Часто бываем в «Кошке» и все дни мои снова так похожи друг на друга, что даже путаются и не очень точно можно сказать, когда и что было. Но теперь это не скучное нудное существование, а милая веселая дружеская суета. Как я счастлив.

7 февраля 1910 года (воскресенье)

С М.А. меня везде и все хорошо принимают. Он для меня словно рекомендательный документ от самой высокой особы. Для меня это было в диковинку поначалу, но уже привыкаю. Замечаю, что стал смелее и развязней особенно в присутствии М.А.

8 февраля 1910 года (понедельник)

Записка от С.: «Не подумайте ничего плохого, но прошу вас, на вечер к Умилевым завтра не приходить. При встрече объясню». Господи! Только этого мне не хватало. Что он интригует? Я вовсе не обязан его слушаться.

9 февраля 1910 года (вторник)

Встретились с М.А. на вечере, как и договаривались. С. тоже был там, он поздоровался и улыбался, как ни в чем не бывало. Я хотел, было, объясниться, но не вышло. Позже всех пришел какой-то господин, высокий. Меня тут же позвал Валетов и всё удерживал разными нелепыми разговорами, а М.А. тут же скрылся из виду, вновь пришедшего тоже видно не было. Что же, С. меня об этом предупреждал? Или, может быть, М.А. его попросил? С ума сойти можно! Кое-как отделавшись от Валетова, я стал бродить по квартире и разыскивать М.А., его нигде не было. Я подумал, что он ушел без меня, оделся и вышел на лестницу. Там они стояли вдвоем с тем высоким и никого не замечали. Я пошел домой.

10 февраля 1910 года (среда)

В театре я подошел к С. и прямо его спросил, что все эти интриги значат? Он очень смутился, говорил, что вчера могло все что угодно случиться и что, возможно, мне нежелательно было видеть разные некрасивые сцены. В общем, я все понял. Бедный С. тут не при чем, да и не нужно было его впутывать. А ходил я, может быть, и зря, не хочу ничего знать о том высоком. И выведывать ни за что не буду. Впрочем, себя обманывать глупо: я ничего не хочу об этом знать, потому, что и так знаю, догадался. Да и трудно ли догадаться-то?

11 февраля 1910 года (четверг)

Что, в сущности, изменилось бы, если бы были в нашей жизни объятья и поцелуи и вся та любовь, которой хочет М.? Пожалуй, мы стали бы еще ближе, совсем как родные. Впрочем, не испытав, я не могу этого утверждать. Что же меня держит, в самом деле?

12 февраля 1910 года (пятница)

У М.А. болела голова, и я приходил с ним сидеть. Свет не зажигали. В темноте я мочил полотенце в тазу с холодной водой и клал ему на голову. Говорили мало. Про вечер вторника не было сказано ни слова, хотя я был уверен, что он станет объяснять, и хотел благородно от этих объяснений отказаться. Насколько я успел узнать его, он любит сцены и объяснения, конечно, мне он ужасных сцен не делал, но я чувствую, что в этом прав. Не знаю, почему он не заговорил про вторник. Наверное, действительно слишком болен.

13 февраля 1910 года (суббота)

М.А. заходил ко мне в театр. Голове его лучше. Улыбался. Уходя, взял мою руку, и пристально поглядев в глаза, попросил не думать о нем плохо. Я ничего не ответил, а нужно было.

14 февраля 1910 года (воскресенье)

М.А. не видел и никаких известий не получал. День провел с Таней. На улице очень холодно. Вечером дежурил в театре.

15 февраля 1910 года (понедельник)

Я сочинил для М.А. стихотворение. Это акростих, он показывал мне такие, и мне очень понравились. Первые буквы составляют фамилию Демианов. И, как мне кажется, вышло немного похоже на его манеру.

Думаю о Вас ежеминутно.

Ежечасно жду известий.

Мне без Вас и муторно и нудно.

Ине могу усидеть на месте.

АВам не до меня: мчитесь туда-сюда,

Нарасхват среди знакомых и прочих.

Обо мне вспоминаете не всегда.

Вот вам повод – восемь робких строчек.

Как только написал, сразу очень захотелось показать ему. Я даже переписал аккуратно, и тут же хотел послать, но подумал немного и засомневался. Разумеется, высмеивать он не станет, я уверен, но какой оценки можно ожидать? Не знаю. Страшновато. Самого его не видел целый день и ничего не получал.

16 февраля 1910 года (вторник)