Текст книги "Новые крылья"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

От М.А. французская записка. Разобрал и написал ответ даже. Хотя, с писанием по-фр. у меня дела хуже всего обстоят. Читаю кое-как и кое-как что-то говорю, но вот написать правильно ни слова не могу. Сверяюсь со словарем и с книжкой и каждое слово выправляю. Какая мука французское правописание! На улице очень холодно. Когда же весна? В своей французской записке позвал М.А. на каток.

17 февраля 1910 года (среда)

Были с Т. на катке. Она, как всегда, встретила знакомых. Я ждал М.А., то есть, ждал и не ждал. Ждал, но не думал что придет. Пришел. Вместе катались. Потом пошли к Палкину обедать. Я рассказал М.А. про свое стихотворение. Он очень заинтересовался и даже обрадовался, что я написал стихотворение. Я обещал показать. Теперь я уверен, что он меня похвалит.

18 февраля 1910 года (четверг)

У Т. на катке появился ухажер. Теперь она может без меня кататься. По-моему она счастлива, по крайней мере, весела эти дни.

А я что-то затосковал. В театре мне работать надоело. Вот если бы у М.А. было много денег, я попросился бы к нему в компаньоны или даже слугой. Но денег у него нет, перебивается кое-как от случая к случаю, часто занимает у друзей и знакомых. У меня вот тоже. Он потому и живет у сестры, что почти всегда без денег.

19 февраля 1910 года (пятница)

Гриша приходил ко мне в театр. Стал было сплетничать про М.А., но я его оборвал, так что пришлось ему сплетничать о других. Интересно, что он думает о нашей с М.А. дружбе? Да и не только он. Уж конечно нафантазировали бог знает что!

20 февраля 1910 года (суббота)

У Танюшки роман определенно. С таким смешным лохматым мальчиком, наверное, тоже гимназист. Она ничего не рассказывает, а мы с мамой не расспрашиваем пока, только улыбаемся друг другу. Я, все же, собрался с духом и отправил свое сочинение Михаилу Александровичу по городской почте. Посмотрим, что из этого выйдет. Как подумаю – дух захватывает, но приятно.

21 февраля 1910 года (воскресенье)

Не сговариваясь, встретились с М.А. возле церкви. Очень удачно, пусть и не очень нежданно. Я, конечно, надеялся, что там увидимся, но не был уверен, поэтому страшно был рад. Демианов пригласил меня к своему приятелю, сказал, что зовут его Аполлон Григорьевич Вóльтер, что это его хороший товарищ и что рассказывал ему про меня, и он хочет познакомиться. Я полюбопытствовал, не француз ли этот господин и не родственник ли Вольтéра? М.А. Заулыбался, сказал, я сам все увижу. Еще мне стало любопытно, что М.А. про меня рассказывал? Но тоже ничего я не узнал, только что «волноваться не надо, плохого не говорил». Приехали к Вóльтеру. Да! Если и был у него в роду кто из французов, то в незапамятные времена. Он оказался полным, круглолицым, мягким господином со светлыми волосами и глазами. Такой кругленький, уютный. Какой уж там Аполлон! А тем более Вольтéр. Но человек очень добрый и приятный. Радушно встретил нас. С М.А. они обнялись. Я чувствовал себя легко, словно не только М.А., но и я тоже давнишний хороший товарищ милого Аполлона Григорьевича. У Вольтера остались мы обедать. Сам он кушает в невероятных количествах и чрезвычайно много пьет вина. И других так же потчует. От выпитого я не в меру разоткровенничался, стал жаловаться на судьбу, на то, что вынужден работать в проклятом театре, вместо того чтобы получать хорошее образование, что пыльные декорации мне опостылели и снятся в кошмарах. А.Г. меня утешал, он так растрогался, что чуть было не заплакал. Он говорил, я еще молод и все может измениться, и теперь у меня есть друзья он и М.А., которые меня не оставят. Добрый, милый человек. Пришел домой от него очень поздно. Мама нездорова. Оказывается, Таня возле нее весь день просидела.

22 февраля 1910 года (понедельник)

Был доктор. Говорил, в сущности, то же, что всегда. Климат нам менять не по средствам, нечего об этом и думать. А все что помогает, мама сама лучше доктора знает. Она права была, не нужно было и звать его. Но я так не могу. Как только ей хуже делается, я тут же за доктором.

Супунова в театре не было и от этого там было еще тоскливее.

Записок не получал и не писал. Читал книгу, которую взял вчера у Вольтера. Все же, он очень занятный и приятный человек. Вот кто уж точно ни на кого из знакомых М.А. не походит, в «одинаковой свите» не затеряется. У него у самого-то свиты нет? Если бы были, они могли бы зваться Вольтерьянцами.

23 февраля 1910 года (вторник)

Стихотворение мое М.А. получил. Наконец-то! Судя по всему, он мной доволен и считает, что у меня есть способности. Написал мне похвалы, немного даже слишком. Он считает мне нужно еще писать. Вообще-то я в себе на этот счет сомневаюсь. Но одна мысль, недавно меня посетившая, не дает мне покоя: Что если М.А. совершенно потеряет ко мне интерес из-за моего, на его взгляд, необъяснимого целомудрия? Несомненно, если бы я ему писал, он не отвернулся бы от меня слишком быстро. Это для меня спасение. Но буду ли я в силах? Сомнения меня тревожат. Во всяком случае, сегодня не могу приступить к поэтическим экспериментам – слишком взволнован похвалами М.А. и его новым ко мне вниманием.

24 февраля 1910 года (среда)

Сегодня прямо с утра засел писать. Измарал бумаги без счета. Но так ничего и не вышло. Как же можно вот так просто сесть и написать? В прошлый раз я чувствовал необыкновенный душевный подъем, особое вдохновение. Но испытаю ли когда-нибудь это вновь? Дано ли мне? Очень расстроенный и разочарованный поплелся на дежурство в театр. Маме немного лучше, но она все еще не встает.

25 февраля 1910 года (четверг)

Наверное, М.А. хвалил меня за то стихотворение просто потому, что хорошо ко мне относится и я ему небезразличен. Впрочем, если это и так, что же в том плохого? Не того ли я хочу добиваться и впредь? Его небезразличие, вот что важно, а не то, выйдет из меня писатель или нет. Но писатель пока не выходит. А дорогое внимание нужно завоевывать. Вторые сутки скриплю бедными своими мозгами – ничего. Читал Лафонтена, уже кое-что могу понимать без перевода, но мало.

26 февраля 1910 года (пятница)

Вот что получилось сегодня ночью.

Обрывки недочитанных романов

Смешались в безотчетное виденье,

Где я, конечно, в центре всех событий

И в окруженье так давно знакомых

Чуть надоевших даже персонажей.

Так быстро замелькали эпизоды,

Не поспевая мысленно за ними,

Я отпустил в свободное паденье

Свое сознанье и заснул спокойно.

В рифму пока не выходит, но это тоже стихи, я такие видел у Михаила Александровича.

Перепишу чистенько и отнесу ему при случае. Может быть даже сегодня, если маме станет получше.

27 февраля 1910 года (суббота)

Ко мне в театр вдруг явился Ап.Григ. Вот это происшествие! Никак его не ожидал. Он сказал: «Чему вы удивляетесь? Мы теперь с вами приятели, как и с Михаилом Александровичем». Хотел утащить меня обедать, но я не смог уйти. У него в нашем театре ложа, звал заходить. А вечером они с М.А. заехали вместе и увезли меня в ресторан. Я всё думал подсунуть М.А. свое сочинение, но не находил удобного случая, все мне хотелось большего внимания с его стороны. И при Вольтере тоже было немного неловко. А, может быть, и нужно было при Вольтере, пусть он бы тоже посмотрел. Ап.Григ. спрашивал сколько у меня в театре жалованье, я сказал. Он нашел, что не так уж велико и что за такое жалованье действительно можно найти, что-нибудь получше, для «такого приятного молодого человека» как я. Что же тут найдешь? Я и в театр-то случайно попал, знакомые папы устроили, когда его не стало.

Домой пришел поздно ночью. Маме лучше, но Таня смотрит с упреком.

28 февраля 1910 года (воскресенье)

Перед работой заглянул ненадолго к М.А., отнес свое стихотворение. Он был в восторге. Я не преувеличиваю. Хотел взять с меня слово писать ежедневно. Слово я бы дал, но не сдержу его, это точно. Слишком тяжело дается. Труднее французского. В театре был рассеян, все валилось из рук. Старался придумать хоть что-то. Куда там! Вот тебе и взялся за гуж. Но надо было видеть, как радовался М.А. моему стихотворению, как хвалил меня. И как его удовольствие передавалось мне почти физически. Какое чувство я испытывал от похвалы, как в детстве от материнских ласк. Прямо-таки нега во всем теле. Испытать такие минуты снова, для этого уж ничего не пожалеешь. Буду сочинять. После театра долго сидел за столом с открытой тетрадью. Так и заснул. Когда чуть не свалился со стула, перелег на кровать.

1 марта 1910 года (понедельник)

Проснувшись утром, вдруг почувствовал необыкновенное озарение и написал, все же! Слава богу! В первые минуты всё перечитывал и перечитывал написанное, испытывая гордость и восторг. Но как только начал остывать, тут же засомневался, бросился исправлять то одно то другое, все несовершенства и промахи. Черкал, черкал и закончил отчаяньем. Бросил все и ушел. Бродя по улице, надумал зайти к А.Г. посоветоваться. Недолго поколебавшись, будет ли удобно, зашел. Вольтер был дома. Он выслушал меня благосклонно. Конечно, я не все сказал. Так только, что М.А., дескать, находит способности и требует их развивать, и о своих сомнениях. А.Г. потребовал показать стихи. Я взял у него бумагу и переписал по памяти. А.Г. заглядывая через плечо, нашел, что у меня хороший почерк. Стихи он похвалил, я указал на сомнительные места, и мы вместе решили, как будет лучше. А.Г. говорит, что я больше должен себе доверять и у меня есть вкус. Добрый, славный Аполлон напоил меня чаем. Так ушел я от него сытый, обласканный, и полный самых радужных надежд.

М.А. Демианову

Моя душа в любви не кается.

И твердой плоти вопреки

Ни обо что не спотыкается

Все помыслы мои легки.

В тебе узнал свою фантазию.

Ее давно берег любя.

Еще когда ходил в гимназию,

Уже мечтал узнать тебя.

Твои глаза и очертания

Я не предвидел в снах своих,

Но общность мысли и желания

Соединяет нас двоих.

Моя душа ни в чем не кается.

Я знаю, что мне суждено.

На чувство чувство откликается.

Не говорите мне: «грешно»!

Переписал и послал с запиской.

2 марта 1910 года (вторник)

М.А. мною доволен. Он написал специально для меня стихи, с посвящением. Настоящие. Когда они будут напечатаны, то посвящение мне будет стоять впереди. Замечательно. Вот это действительно стихи. Такие изящные, всё на своем месте. Ни прибавить, ни отнять. Совершенство. Я с ним тягаться и не берусь. Только хотел доставить ему удовольствие. Он меня хвалит, я и рад. Так получается, что и себе удовольствие доставил. Себе возможно даже большее. И теперь мне хочется снова и снова его испытывать.

Оказывается, Вольтер очень богат, и даже известен как меценат и покровитель художников и поэтов. А я ни сном, ни духом! Вот это положение. Я-то держался с ним как с милым чудаковатым простачком, добрым любителем покушать. Остается провалиться мне на месте. Впрочем, может быть, я и преувеличиваю, не такой уж я невежа и был с ним довольно учтив.

Холодно невообразимо. Когда же весна?!

3 марта 1910 года (среда)

Написал А.Г. письмо с благодарностью за помощь и советы. Рассказал, что М.А. меня хвалит. И, даже, сделал признание, что мне это ужасно нравится. Переписал ему то стихотворение, которое получил от М.А. в подарок, похвастался.

От М.А. записка с заданием, нужно не лениться. Очень боюсь, что французского мне, все же, не одолеть.

Новые мысли и новое настроение. Я уже не тот одинокий и прокисший юноша. Хочется жить!

4 марта 1910 года (четверг)

Сегодня у нас спектакль. Немного освободившись, забежал к Аполлону в ложу. Пьеса для него скучная, поэтому он страшно обрадовался, что я заглянул. Но пришлось быстро бежать на место, следить за декорацией. И потом, с ним были вовсе незнакомые мне люди, так что я почувствовал себя немного неловко. Между прочим, А.Г. представил меня как начинающего поэта. Тоже мне поэт! И смех и грех.

5 марта 1910 года (пятница)

Мне понравилось составлять акростихи. В сущности это никак нельзя назвать поэзией. Для меня это занятные головоломки вроде китайских, только с не очень строгими правилами. Так и сяк можно повернуть, а правильное решение рано или поздно выйдет. Очень занимательно и весьма приятное развлечение.

Слова и мысли стынут в тишине.

Кто в этом мире помнит обо мне?

Усталость голову склонила мне на грудь.

Как хочется забыться в сладком сне,

Адумы грустные все ж не дают уснуть.

Как раз сейчас я ничего подобного не испытываю, но где-то было, кажется, у Пушкина, сказано, что о любви лучше всего писать именно тогда, когда от нее свободен. Что-то в этом роде. Наверное, это для всякой вещи справедливо. Я весел и счастлив, думаю о своих друзьях, мечтаю о весне, строю планы. Какая уж тут скука? Ну, может быть, немного взгрустнется иногда, но это так, ничего.

Мое знание французского, как тришкин кафтан: в одном месте штопаю – в другом рвется. Не успеваю хорошенько усвоить новый урок, тут же спохватываюсь, что старый уже из головы вон. Если бы не М.А., я давно бы уже отчаялся.

6 марта 1910 года (суббота)

Сегодня собрались у М.А. я, Супунов и Сережа. Они говорили о каком-то их знакомом, которого я не видел. И, вспомнив, с ним связанную историю М.А. предложил прочесть нам, что он писал об этом в своем дневнике 2 года назад. Наконец-то и я удостоился послушать знаменитые дневники! М.А. разошелся и прочел не только связанное с тем знакомым, но еще и из другой тетради, из той самой, которую я тогда листал, о событиях не таких далеких. Я, осмелев, попросил прочесть о нашем знакомстве, но М.А. сказал, что обо мне прочтет в другой раз и посмотрел со значением, так что я понял, он не хочет читать при племяннике и Супунове. Но теперь уж я поймаю его на слове, и, когда-нибудь, обязательно заставлю прочесть.

7 марта 1910 года (воскресенье)

Приходил человек от Аполлона Григор. с запиской. Он зовет меня к себе на вечер. Сегодня. Как назло у меня дежурство в театре, но, может быть, удастся сбежать. Попрошу Кирсанова побыть за меня.

Вечером у А.Г. столпотворение. Приехала его племянница из Москвы. Она, оказывается, довольно известная особа, художница и музыкантша. Ольга Ильинична. Гостей несчетно собралось ее приветствовать! Милая молодая дама с приятными манерами, белокурая. Держится смело, но не вульгарна отнюдь. Мне она очень понравилась. Я чувствовал себя немного заброшенным, Демианова, почему-то, не было. Ни с кем, почти, из гостей я не знаком. Аполлону не до меня. Не зная, куда себя деть, я вышел зачем-то в переднюю. И, вдруг, зазвонил телефон. Повинуясь необъяснимому порыву, я почему-то снял трубку. Не знаю почему, ведь никогда раньше не сделал бы этого в чужом доме. И о чудо! Это вызывал Михаил Александрович! Он не меньше меня был удивлен, когда узнал, с кем говорит. И попросил немедленно приехать к нему, мне показалось, он чуть не плачет, но может быть это из-за телефона. Разумеется, я тут же поспешил разыскивать свое пальто. Ко мне подошла горничная и стала мне помогать. И тут за спиной у меня нежный голос сказал: «Вам с нами не хорошо?» Вот теперь только понял я, что такое значит «бархатный голос». Обернувшись, увидел Ольгу Ильиничну, она улыбалась мне, держа незажженную папиросу. Я дал ей спичку, она закурила. Само собой получилось как-то, что мы разговорились. Если стараться припомнить всё, что мы говорили, ничего кроме вздора и не вспомнится. Но говорили мы довольно долго, она все время курила свои папиросы, а я зажигал ей спички одну за другой. Боже мой! Как мог я забыть, что мне нужно к М.А.? Когда приехал я, выяснилось, что он прождал меня два часа. Бедный М.А. снова с головной болью. Как он мучается! Я снова мочил ему полотенце и рассказывал про вечер и про Ольгу Ильиничну. М.А. морщился и стонал. От боли, конечно, не от моего же рассказа. Он держал мою руку, и время от времени, клал себе на лоб. Домой явился поздно, но это уж стало мое обыкновение.

8 марта 1910 года (понедельник)

Я рассказал Супунову о приезде О.И. А он ее отлично знает, они даже состоят в одном обществе художников «Второе Возрождение». У них давно уже задумана выставка всех членов общества, но никак не осуществляется. Теперь Супунов надеется, что при помощи Ап.Григ. дело пойдет веселее. Ольга Ильинична выставляет свои работы под псевдонимом Хельга Брандт. Брандт – это фамилия ее мужа, с которым она разошлась в Москве.

Заходил к М.А. Ему лучше. Почему-то он не одобряет мое знакомство с племянницей Вольтера. И советует с ней дружбу не водить. Отчего это? Неужели они не любят друг друга? Есть ли у М.А. причина ее не любить? Ничего он мне не рассказал и вообще выглядел мрачным и немного капризничал. Не занимались. Не было настроения и у него, и у меня. В семье М.А. трудно сейчас с деньгами, он попросил взаймы 3 р. Я дал. Но не думаю, что это очень ему поможет.

9 марта 1910 года (вторник)

После работы заходил в «Одинокую кошку». Знакомых видел, но не близких. Поэтому сразу почти ушел. Гулял немного по улице. Холодно. Гуляя, составлял свою головоломку. Вот что получилось.

Ах, этот голенький бандит!

Мне в сердце прямо стрелкой острой

Удачно как попал и просто.

Ранение мое саднит.

У мамы снова невозможно распухли пальцы и колени. Ее припарки перестали помогать. Было бы у меня много денег! Я маму бы поместил в хороший санаторий за границей, а сам уехал бы с М.А. путешествовать. Как он хорошо рассказывает об Италии! Сейчас он в бедственном положении, но ему хоть есть о чем вспоминать. Он где-то был, что-то видел. Счастливый.

10 марта 1910 года (среда)

Показал М.А. своего Амура. Он сделал задумчивое лицо, спросил: «Помните, тогда, вы сказали мне, что только такую признаете любовь, что она только и должна быть такая. Какая же это «такая» любовь, по-вашему?» Я растерялся, очень неожиданно он спросил. – «Я, может быть, не сумею это хорошо выразить. Хотя, я много думал об этом. Одно и то же чувство усиленное вдвойне. Полное согласие и понимание безусловное. Женщина – создание непостижимое, отличное от нас до отчуждения. А человека себе во всем подобного можно любить так, что вы оба одно будете чувствовать. Не знаю, как объяснить, но понимаю это очень хорошо. Взаимное проникновение, растворение в другом. Кажется, так». В конце я уж чуть ли не шепотом говорил и покраснел очень. М.А. взял мою руку: «Да. Да. Дорогой мой, мой родной. Вы – мой брат, вы – я сам, вы мой милый сыночек. Вы мой единственно близкий». Он привлек меня к себе и гладил по голове, по спине, по рукам и целовал глаза и щеки. Было хорошо, но что-то держит меня. Сам себя не понимаю. Я мягко отстранил его. – «Почему вы не хотите?» В его глазах прямо слезы стояли. Мне очень хотелось его утешить, приласкать, но я боялся снова зажечь в нем страсть, поэтому только слегка погладил руку, тонкую, в холодных кольцах. – «Милый мой, простите меня. Я не могу. Не знаю что со мной. Что-то меня не пускает. Будьте великодушны, дайте мне еще время». Он вздохнул и кивнул головой. Такой несчастный, как мальчик, которому не дали игрушку, трогательный до слез. Посидели еще немного, разговор не клеился. Сережа зашел к нему. А я скоро ушел.

11 марта 1910 года (четверг)

Кирсанов, вдруг, стал читать мне проповедь, чем несказанно удивил. Мол, про меня стали ходить нехорошие сплетни, что я связался с … и тут он выговорил отвратительное слово, которое я повторять не хочу. Рассказывал, какой я хороший парень и убеждал с плохой компанией дела не иметь. Якобы у меня за спиной уже смеются и показывают пальцем. Не замечал. Не знаю, что на него нашло. А, главное, откуда он взял эти слухи? Ну, кто может в театре про меня сплетничать? Да и вообще, интересоваться мною. Я – личность незначительная. Супунов, проходя мимо, махнул мне рукой, и, когда я пошел за ним, Кирсанов нехорошо и неприятно громко ухмыльнулся мне вслед. Видимо, надо так понимать что это он, Кирсанов, плохо почему-то отнесся к моим новым друзьям. И все интриги происходят единственно в его голове. Ну да бог с ним. После работы зашли с С. к М.А., не застали, поехали в «Кошку». Просидели там допоздна, но было довольно уныло.

12 марта 1910 года (пятница)

Ап.Григ. позвал меня к себе запиской. Поил чаем, показывал разные безделушки, откуда только ни привезенные. И везде-то он был, и в Индии и в Китае, про Европу я уж не говорю. Курили сигары. Мне стало от них нехорошо. Аполлон, когда говорит доверительно, обнимает за плечи или кладет руку на спину, слегка поглаживая, или очень приближает лицо к лицу. Я не придавал этому раньше значения. Но, теперь, когда я несколько иначе взглянул на такие его манеры, надо признать, что отвращения они у меня нисколько не вызывают. Аполлон, все же, очень приятный и занятный человек, очень мне симпатичный. Я спросил его про О.И., и он показал мне ее рисунки, какие у него были. Она рисует цветы и каких-то мифических животных. Людей, которые, судя по портрету Аполлона, сами на себя не похожи. Но Ап. говорит, это больше их внутренняя сущность передается. Безусловно, он в таких вещах лучше меня понимает. Сказал, что собирается устроить выставку Ольги и ее товарищей «Возрожденцев», хочет заняться как можно скорее. Нужно будет обрадовать С., не зря он надеялся на доброго Вольтера.

Телефонировал М.А. Ап.Григ. сказал, что я у него, и через час мы уже втроем опять чай пили. Уходили, конечно, с М.А. вместе. Шли под руку. У него был немного кислый вид, может быть, опять голова начинает болеть.

13 марта 1910 года (суббота)

К нам приходил Гриша. Рассказывал презабавные вещи. Он увлекся всякой мистикой и колдовством. Делал страшные глаза и уверял в разных глупостях. Позвал нас с Таней на собрание спиритов. Я бы ни за что не пошел, но Таня загорелась, ей любопытно. Не одну же ее туда пускать. Пришлось и мне согласиться пойти.

Что-то я давно не принимался за свой французский. Нужно не лениться.

Садился было писать стихи, но ничего не вышло.

14 марта 1910 года (воскресенье)

Мама собиралась с нами в церковь, но идти так и не смогла. Таня пошла одна, а мы с мамой остались дома.

М.А. приходил к нам обедать. Танюшка была на седьмом небе. И маме он тоже очень понравился. Они наперебой перечисляли друг другу мои способности (какие уж там у меня способности!) и строили для меня какие-то невозможные, несбыточные планы. Когда мы остались одни у меня в комнате, он рассказал о присущем ему свойстве очаровывать матушек и тетушек, они от него бывают без ума. Он рос в женском кругу, кроме сестер у него еще три тети, очень милые старушки, а одна из них напоминает ему покойную маму, о которой он ужасно тоскует. Бедный М.А.! Я обнял его, чтобы немного утешить, он положил мне на плечо голову, и мы постояли так немного. Такой он тоненький, несчастный, бесконечно милый. У меня от нежности к нему чуть слезы не полились. Мы повздыхали немножко и сели заниматься. М.А. со мной очень терпелив, все мне прощает и лень, и бестолковость. Он теперь еще итальянскому хочет меня учить. Куда там! Я французского-то хорошенько не осилю. Договорились вместе идти в библиотеку за книгами. Позвали Таню, М.А. почитал нам свои стихи, и я пошел его провожать. Дорогой размечтались о том, как хорошо было бы жить вместе. Дойдя почти уже до его дома, долго стояли и разговаривали. Я звал его приходить еще, да и мама с Танюшкой очень звали, когда он уходил.

15 марта 1910 года (понедельник)

Проснулся среди ночи, испытав наслаждение, удивление и немного испуг оттого, что всё уже произошло между нами. Ах, нет! Только приснилось. Но так удивительно ясно и правдиво. Поразительно. Желаю я этого? Не знаю. Не могу понять себя. Боюсь ли я? Нет. Но почему же не могу? Он дорог мне и мил почти до боли. Я думаю о нем с нежностью и даже с благоговением. Что же, не хочу я осквернять моего благоговения? Нет, не то. Разумеется не то. Какая глупость! Разве можно осквернить свое чувство, проявив его к тому, кого любишь? Что же мне мешает? Вот в этом моем сне, от которого я так тревожно проснулся, я желал непременно, немедленно, не мог и не хотел терпеть, и ни о чем, кроме своего желания не думал. А наяву, в те моменты, когда действительно все могло произойти, у меня были сомнения. Да, да. Видимо все дело именно в этом. Оставалось сомнение, и я осознавал его, оно-то меня и останавливало. Легкое, почти неощутимое сознание того, что может случиться это, а может, и нет. Вот и не случалось. Ведь, если бы я испытывал такую страсть, что и думать не мог ни о чем, что могло бы удержать меня?

Но откуда это сомнение, эта рассудочность в нежные минуты? Неужели моя любовь недостаточно сильна? Или я холодный и расчетливый по природе своей?

Бедный, милый М.А.! Дорогой Миша.

Сердце понемногу успокоилось. Я встал вымыться. И, хотя, было еще очень рано, снова ложиться не стал. Сел зубрить глаголы, стараясь не думать больше ни о чем, а особенно о своем сладком сне.

Потащился в театр какой-то разбитый. На работе был вял и рассеян. Так на меня подействовал этот сон.

Вечер провел дома с мамой и Таней.

16 марта 1910 года (вторник)

Ходили с М.А. в библиотеку и к букинисту. Вместе обедали. Потом вместе пошли в театр. Я работать, а он к Супунову. Я рассказал С. о намереньях Аполлона. Они с М. А. очень обрадовались и стали наперебой строить планы, как лучше сделать выставку. Меня позвали в кулису, а М.А. еще оставался с С. в мастерской. Когда я вернулся, его уже не было. С. сказал, что, уходя, он забрал и мои книги тоже, обещал сам занести их ко мне домой, чтобы они здесь не завалялись. Милый, добрый М.А.! Меня это очень растрогало. Дорогой мой Миша! Я теперь так его для себя называю. Хотя, в глаза, по-прежнему, Михаил Александрович.

Супунов у нас в театре последние дни. Заканчивает готовить свой спектакль, и потом придет другой художник. И, вообще, он собирается в Москву. А для выставки, которую организует Ап.Григ., он все поручит друзьям из «ВВ». Мне будет его не хватать в театре. Я очень расстроен.

Со стихами у меня ничего не выходит. Хоть друзья о них постоянно спрашивают. Никак не получается. Только одна измаранная бумага остается после моих попыток. Меня это огорчает. Боюсь, что М.А. во мне разочаруется.

Купил себе шапку, как у Супунова. Когда он уедет, будет о нем память. Впрочем, он еще не уехал, а я уже тоскую. Очень уж неприятно станет без него в театре. С кем я там останусь? С Кирсановым?

17 марта 1910 года (среда)

Вольтер вызвал меня запиской «для серьезного разговора». Почему-то я подумал, что речь пойдет о М.А., и примчался немедленно. Пока бежал до него, страшно беспокоился. Все мне чудилось что-то нехорошее. Но того, что оказалось, я никак ожидать не мог. Ап.Григ., потчуя меня китайским чаем, мягко так и осторожно напомнил мои жалобы на работу в театре. Я прибавил, что ко всему прочему еще и Супунова там теперь не будет, а от своих прежних товарищей я отдалился. Теперь и вовсе можно будет помереть там с тоски. Ап.Григ. посмеялся благодушно и заявил, что смерти моей не допустит, а хочет сделать мне предложение. У него было два секретаря, а теперь остался только один. Этот один секретарь со всеми делами не справляется, и Вольтеру нужен еще помощник. Он предложил мне место у себя и на 60 р. в год больше, чем мое жалованье в театре. Да еще просил сразу же не отказываться, а хорошо подумать. Какое там отказываться! Вот только, может быть, я не справлюсь? Но Вольтер заверил, что первое время сам мне поможет во всем разобраться, и что я быстро всему научусь. Нужно будет заниматься его бумагами, ездить по поручениям, писать для него письма и принимать тех посетителей, кого он сам принять не может. Второй его секретарь ведет больше дела финансовые. Приходить нужно к нему каждый день, но можно будет когда и пропустить. Он обещал быть ко мне не строгим. Добрейший Аполлон! Разве может быть он слишком строгим! Я не мог даже и мечтать о таком счастье. Только вот боюсь очень не справиться. Впрочем, обратно в театр я всегда успею возвратиться. На прежнее место. Не в наш, так в другой возьмут.

Все-таки Вольтер дал мне время опомниться и спокойно все обдумать. Я попрощался и побежал к М.А. советоваться, но его не было. Я оставил отчаянную записку и погулял еще возле его дома около часа, он все не приходил. Но я решился. Быть секретарем Ап.Григор. лучше, чем прозябать за пыльными кулисами.

Весь вечер был сам не свой. Мамаше не стал ничего говорить, она начнет отговаривать. Столько переживаний и сомнений. Ночь почти не спал.

18 марта 1910 года (четверг)

Утром отправился в театр за расчетом. Решился окончательно. По дороге забежал к Вольтеру, но он еще спал. В театре рассчитали. С замирающим сердцем пошел к Вольтеру опять. Что если он подшутил надо мной или передумал? Но Ап.Григ. встретил меня с распростертыми объятиями и стал весело посвящать в дела. Он даже выдал мне вперед немного денег. Так что я теперь богат. Нужно будет немного дать М.А. и купить ему перчатки, те, на которые он заглядывался. Просидели с Аполлоном до обеда и вместе обедали, потом он отправил меня до завтра домой. Все это как во сне! Не могу поверить. По дороге зашел в магазин купить для М. перчатки.

М.А. наконец-то был дома. Как приятно делать подарки дорогому человеку! Я рассказал о своих переменах. М.А. сначала хмурился и сомневался, но видя, как я счастлив, тоже повеселел. Вечером он пошел меня провожать, а потом я его провожал немного обратно. Я чувствую необыкновенное возбуждение и душевный подъем. Опять не усну. Написал стихотворение, но, кажется, не очень-то удачное.

М.А. Демианову

Не расставаясь вместе идти домой.

Направо ваш кабинет, налево – мой.

Посередине в уютной столовой

Пить чай и вести разговор толковый.

Вечерами гости – пение, шум и смех.

Наш общий дом весел и открыт для всех.

Если ночью страшный сон приснится,

Можно постучать и страхом поделиться

А в воскресенье вместе выйти к причастию.

Вот мои мечты, вот что такое счастье.

Пожалуй, не покажу.

19 марта 1910 года (пятница)

Объявил дома о своих делах. То-то было переполоху! И вздохов и причитаний. Как только престали тревожиться, все же, решили, что перемены к лучшему и порадовались за меня.

С Вольтером разбирали его письма, потом он мне объяснил все про выставку «Возрожденцев», где будут выставляться, и что нужно устроить. На следующей неделе я от его имени поеду хлопотать.

Вечером собрались с Танюшкой к спиритам. Я отговаривал, но безуспешно. Встретились с Гришей, пошли. В доходном доме, в номерах темная комната, завешанная тряпками душная и освещенная свечами. Посредине круглый стол, за столом человек восемь. Еле-еле и нам нашлось место. Всем командовала нелепо одетая старушка, вызывали дух Гоголя. Блюдце кроме непристойностей ничего не показывало. Мне это быстро надоело, я стал разглядывать присутствующих. И так был удивлен, что и передать нельзя, когда встретился глазами с Ольгой Ильиничной! Вот так сюрприз! Она меня тоже узнала почти сразу, улыбнулась, показала глазами на дверь и мы вышли. Я помог ей зажечь папиросу и стал удивляться, тому, что здесь ее встретил. – «Я и сама не подозревала, что попаду в такую жуткую дыру!» – «Хотите, уйдем? Только я здесь с сестрой, в общем, это она любопытствует». – «Нечего нам здесь делать, ни вам, ни мне, ни сестре, зовите ее и пойдемте, мы, когда-нибудь, сами устроим спиритизм еще лучше, я вас приглашаю». Я позвал Т. и мы втроем вышли на свежий воздух. Отвозили О.И. домой на таксомоторе, дорогой она ругала горе спиритов и смешила Таню. Попрощавшись с О.И., пошли пешком домой. Таня много расспрашивала про О.И., где я познакомился, кто она, кто ее муж, вот уж чего не знаю! Захотела непременно видеть ее рисунки, я обещал взять у Вольтера. О.И. Тане очень понравилась. Слава богу, вечер не был испорчен из-за Гриши и глупых спиритов. Но, какая неожиданная и чудесная встреча! Вот и не верь в волшебство после всего, что случилось.