Текст книги "Новые крылья"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

27 октября 1910 года (среда)

Забирали платье. Все его хвалят, а мне не понравилось – слишком подчеркивает живот. Заказали еще одно. Наконец-то у Анны будут наряды, какие она хочет. А то в тех, что мы брали с собой из Сорренто, ей было неловко в театре. Заходили к Жанне похвастаться обновкой и поболтать. Она нам пела. Анна очень хвалит ее голос. Я тонкостей не разбираю, но мне ее пение тоже понравилось. Жанна расспрашивала нас о докторе Риде. Про его житье в замке Вольтера, разные бытовые мелочи. Она только о нем говорить и желает. Спросила, почему он с нами сегодня не пришел. Мне так обидно стало за Дага, что я не удержался и воскликнул:

– У вас же есть жених! – Анна поглядела на меня с упреком, Жанна ничего, ответила спокойно:

– Жиль? Жених – это слишком сильно сказано. Еще ничего не решено. Этого он хочет и папа, а не я.

– Зачем же тогда мучить Дага? Скажите ему все как есть. – Она улыбнулась как-то сардонически.

– Вы полагаете, он из-за меня страдает? О, если бы это было так! Если бы это только было в моих силах, избавить его от страданий. Я пошла бы на все. Но, увы, я для него только помеха. Досадное препятствие, мешающее счастью. – Столько горечи было в ее словах и упрека. Я замолчал. Анна постаралась занять подругу разговорами об опере, о Париже. Неприятный разговор как будто забылся. Потом явились Анри – брат Жанны и, так называемый, жених Жильбер. Жанна была с ним сегодня так же холодна и суха, как вчера с ней Даг.

Вечером ходили снова в оперу. Анна пригласила и Жанну пойти с нами, а доктор, как нарочно, остался дома. Не знаю, рассчитывала ли девушка, что он будет, была ли разочарована? Виду не подала.

28 октября 1910 года (четверг)

Утром Даг осматривал Анну в нашей комнате. А я сидел с Мишей в кабинете, т.к. они меня прогнали, а он нет. Говорили с ним тихонько, задушевно, совсем как раньше, когда были очень близки. Я чувствую его отдаление, но молчу. Объяснениями тут только портить. Потом Ап.Григ. к нам зашел, посмотрел Мишины рукописи и задал мне прежнюю мою работу – счета разбирать. У Анны и ребенка все прекрасно. Потом Даг и Мишу осмотрел. Сказал, что выпишет ему от мигреней самое новое лекарство из Вены. Я смотрю в лицо Дага, такое юное, такое свежее и теряюсь в догадках, сколько же ему лет? Разве у Вольтера спросить при случае? И чего они там не поделили с этой девицей-певицей? Когда с Анной заговорил об этом, она улыбнулась странно и сказала:

– Ты не понял? Удивительно. – Но объяснять не стала. Великолепно! Все всё знают, кроме меня.

29 октября 1910 года (пятница)

Даг был отпущен Вольтером на три дня. И мы, как условливались, отправились на рыбалку на озеро Комо. Я, Даг и Анна, Жанна, ее брат и жених. Если что-то я себе и представлял при слове озеро и рыбалка, то никак не то, что увидел. Вот куда нужно свезти и Правосудова и Ольгу и всех наших художников. Что не вид, то картина, куда не поверни голову. Еще в Милане, глядя на эти горы издалека, я думал, что же там? Как они вблизи? Великолепно! В первый момент само озеро и горы, со всех сторон его обступающие, производят ошеломляющее впечатление. Но, немного погодя, даже эти сказочные пейзажи становятся привычными. Нет, не менее прекрасными, но нельзя же слишком долго пребывать в восторге – с ума можно сойти. Наняли лодку. Я и Анри ловили рыбу, а доктор, Анна, Жанна и Жиль поджидали нас на берегу у костра. День прошел чудесно. Мне припомнились романы Жюля Верна, «Таинственный остров», или что-то в этом роде. Невиданные красоты, друзья, вольная жизнь на природе, собственноручно добытая пища, приготовленная тут же на костре.

Господи! Надо ж мне было быть настолько глупым и наивным! Надо ж было так все перепутать! Теперь-то я ясно вижу, кто является предметом доктора. И все насмешки Анны и Вольтера становятся понятными и трагические намеки Жанны. Даг влюблен не в нее, а в ее жениха. Они не ссорятся, и ни отвращения ни страха не вижу я во взгляде Жиля, но чувствую холодность и твердое сопротивление направленные на Дага. Несчастный милый Доктор! В домике, где остановились на ночлег, для нас нашлись только две свободные комнаты, большая и маленькая, так что разделили мы их по признаку пола: Анна и Жанна в одной, мы все мужчины в другой. Мне очень хотелось вызвать Дага на откровенность, посочувствовать ему, ободрить, но не было случая. Да и помочь-то я ничем не могу.

30 октября 1910 года (суббота)

Проснулся страшно рано. Со счастливой, как мне казалось, мыслью. Собственно, от нее-то и проснулся. Прямо подскочил. Поглядел на спящих друзей. Только бы суметь осуществить!

Сегодня на лодке ловить отправились Анри, Жиль и доктор, а я с дамами на берегу остался. Улучив момент, когда уж точно не могли с воды нас увидеть, я начал:

– Мадемуазель Жанна, вы очень любите доктора, верно? – она удивилась, встревожилась.

– Почему вы спросили?

– Я помню, вы говорили, что готовы на все ради него, ведь так?

– Боюсь, что доктор Рид не примет от меня никаких жертв.

– Думаю, среди нас есть человек, ради которого доктор Рид и сам пойдет на жертву.

– Я вас не понимаю. – Она встревожилась и смутилась еще больше.

Я подозвал Анну и обратился к ней:

– Знаешь, еще в Киссенгене Аполлон Григорьевич научил меня одному фокусу. Сейчас я вам обоим его продемонстрирую. Фокус этот – поцелуй втроем. Ты меня не стесняешься, так что помогай. Приблизьтесь обе. В первые секунды выходило не очень-то хорошо, но я не сдался и через минуту у нас у всех получалось отлично. Анна была в восторге! Жанна умирала от смущения, но, все же, не противилась, покорно исполняла все, что полагается.

– Теперь вы понимаете меня? – Сказал я, прервав наши тройные поцелуи.

– Не совсем, – ответила Жанна, но видно было, что отлично понимает, только хочет, чтобы я сам сказал.

– Доктор без ума от Жиля, вы от доктора, а Жиль от вас. Посредством фокуса, только что вам продемонстрированного, каждый из вас сможет обладать желаемым. Уверен, так Жиль легко преодолеет препятствие, сдерживающее его, доктор будет на седьмом небе и так благодарен вам за содействие, что вполне возможно искренне вас заобожает, так и вы в накладе не останетесь. Загвоздка, разумеется, прежде всего, в Жиле, но, может быть, побольше вина предложить ему сегодня за ужином? А еще будет хорошо, если вы брата отправите вечером в Милан.

На ее лице такое смятение отразилось, что я чуть было не пожалел о своей предприимчивости. Но тут она так страстно выпалила:

– Я очень, очень хочу попытаться, но я боюсь!

– Решайтесь, Жанна. Я в своей жизни не раз уж слышал о существовании тройственных союзов. Возможно, ваш начнется с этого поцелуя.

Когда по прибытии наших друзей с уловом Жанна отвела брата в сторону, я понял, что она готова действовать. После ужина Анри уехал в Милан. А мы с Анной, сославшись на ее усталость, оставили Жанну, Жиля и Дага втроем.

Анна была страшно возбуждена. Мы зашли переодеться, потом отправились еще пройтись, и все время она говорила только о моей затее. Помню, какое произвел на меня впечатление тогда Вольтеровский тройной поцелуй, но Анна была от него просто вне себя. Мы старались отвлечься, заговорить о другом, но, так или иначе, возвращались всё к тому же. И Анна, словно в горячке, продолжала твердить: «выйдет – не выйдет, выйдет – не выйдет». Я подумал, что так им обоим моя идея понравилась, и такими обе они оказались способными ученицами, видимо есть во француженках природное любовное дарование. Стало быть, выйдет.

Было уже далеко за полночь, когда мы с Анной чуть не обезумели от беспокойства. Наша троица все еще не возвращалась. Начались рассуждения о том, что это как добрым может быть признаком, так и дурным. Засобирались их искать. Вдруг слышим за окном смех. Сначала Жанны, потом Дага, а потом и всех троих. Вернулись, слава богу! Все вместе и, кажется, счастливы. Мы с Анной на радостях бросились целовать друг друга.

31 октября 1910 года (суббота)

В этот день совсем никому не до рыбалки было. Но зато все светятся от счастья. Вся вновь рожденная троица несколько сконфужена, но довольна. При нас они стараются не выставлять на показ, что ночью прекрасно поладили. А мы с Анной изо всех сил делаем вид, что ничего не замечаем. Гуляли. Мы вдвоем впереди, они втроем сзади. Шепчутся, хихикают и смущаются, если мы оборачиваемся. Бедной моей Анне тоже больших усилий стоит не выражать восторга, от того, как удачно все вышло.

По возвращении в Милан доктор заявил, что его три дня отпуска еще не истекли и, торжественно с нами простившись, влюбленная троица удалилась. А мы домой пошли. Дома уж я был награжден за смелость и сообразительность поцелуями и восторгами своей жены. Успели еще с А.Г. в оперу, вернувшись, застали Дага дома, веселого и довольного. Вольтер тоже заметил в нем перемену, но причину знаем только мы.

1 ноября 1910 года (воскресенье)

Даг с утра весело и бодро всех нас осматривал, потом убежал. Сказал, по делам. Ну, беги, милый, беги. Знал бы ты, кто твой благодетель.

Ходили с Анной и Демиановым гулять. Осматривали замок Сфорца, похожий на Московский кремль, попали под дождь и замерзли, но было весело. После ужина втроем играли в карты в нашей спальне. У Аполлона свои развлечения, Дагу тоже теперь с нами не интересно, так что, провели тихий, уютный семейный вечерок с зажженным камином и разговорами ни о чем. Не знаю всерьез ли, но Демианов утверждал, что разбирается, и заверил, что у нас родится мальчик.

2 ноября 1910 года (понедельник)

Холодно. Дождь. Никуда не ходили. Миша писал целый день, я помогал ему кое-что переписывать. Подобная работа, тихонько, рядышком, сообща, очень сближает и умиротворяет. Такую нежность я к нему почувствовал, так полюбил снова! И он со мной был ласков и терпелив, хоть я и не все порученное хорошо исполнил. Письма пришли. От моей матери и от тещи. Мать Анны приехала в Сорренто. Подробностей никаких, интересуются здоровьем, зовут возвращаться.

Вечером то же, что и вчера: Демианов и карты у нас в спальне.

3 ноября 1910 года (вторник)

Днем то же. Дождь. Написали нашим, что приедем чуть погодя.

Вечером Вольтер звал в оперу, но Анна заупрямилась, не захотела. Я, разумеется, без нее не поехал, а почему М.А. остался не знаю. Заводили граммофон, танцовали, дурачились. Мы с Мишей пили вино, а Анна нет, но со стороны могло показаться, что всё наоборот. Чего-то такого я ждал, как будто предчувствуя, но, не сознавая умом, что вот сейчас случится. Слегка лишь удивился, а не растерялся нисколько, когда Анна схватив нас обоих за шеи, и потянув друг к другу, воскликнула: «Михаил Александрович! Вы умеете целоваться втроем? Нет? Мы с Сашей сейчас вас научим!» Целовались долго и сладко. Смеялись. Миша был удивлен, возбужден, восторжен. Странно, что Вольтер его не научил раньше. И еще странно было находиться в роли соблазнителя мне в отношении Демианова. Как будто я был старше и опытней и искушенней, а он невинный мальчик. Впрочем, первую скрипку у нас играла Анна. Явились наши из оперы, очарование вечера разрушилось, спать разбрелись по своим норкам. Анна не сразу угомонилась, всё выспрашивала меня о впечатлениях, но я не хотел говорить и она, все же, заснула.

4 ноября 1910 года (среда)

С Анной и Демиановым ходили в гости к Жанне. Застали там Жиля и Дага. Смешно. Особенно смешно после нашего вчерашнего приключения и еще от того, что все они вместе, включая Дага, живо обсуждают предстоящую свадьбу Жанны и Жильбера. По дороге домой заходили в магазины, я вспомнил, что на свое рожденье Демианов остался без подарка, накупили ему галстуков и запонки с фальшивыми камнями, но необыкновенной красоты и формы. По дороге домой в закрытом экипаже Анна хулигански притянула нас обоих за шеи с двух сторон к своему лицу. Поцелуи, смех, а со стороны Анны даже повизгивание.

После ужина по привычке карты у нас в спальне, только теперь не столько в карты играли, сколько упражнялись в тройных поцелуях. Спать Демианов пошел к себе. И мы легли, Анна – тихонечко как мышка, не шепталась даже. Я поворочался немного и задремал. Не знаю, сколько проспал, час или два, как будто что-то толкнуло меня изнутри. Сел на кровати, огляделся – Анны нет. Не сразу, но понял, что за звуки слышу и откуда – хихиканье и возня в соседней спальне. Перешел через ванную и попал прямо в объятья своей жены и М.А. Я только диву давался, сколько в Анне ненасытного желания, сколько в Мише такта и нежной заботы о ней и ребенке, и сколько во мне самом страсти к ним двоим.

5 ноября 1910 года (четверг)

Под утро я перебрался в свою кровать, а Анна у Миши заснула. Разбужен был поздно поцелуями и ласками их обоих. Ходили на вокзал покупать билеты. Возвращаемся в Сорренто. Во-первых, там гораздо теплее, во-вторых, нужно все-таки проведать, как поладили наши матери. Демианов, разумеется, тоже едет. Меж нами троими все так весело нежно и гармонично. Миша ведет себя с Анной как примерный заботливый супруг, чуть ли не как отец. До чего быстро и легко он взял себе эту роль! И как он в ней натурален, никогда бы не подумал! И со мной он ласков и терпелив. Я испытываю покойное счастье, но вместе с тем где-то в глубине души боюсь поверить в него.

Вечером были в опере. Давали Травиату. Миша и Анна растрогались до слез.

По возвращении были нежность и ласки. И так, словно мы давно уж втроем, как-то все откровенно, без ханжества, без стеснений, совсем как родные или как дети.

Не говорите, что порочен

Наш странный тройственный союз.

Для нас он светел, свят и прочен,

И я насмешек не боюсь.

Да. Не всегда я понимаю,

Какое тело тут мое,

Кого сейчас я обнимаю,

Чей это рот его? ее?

Кто первый, кто второй, кто третий,

Кому стать лишним суждено?

О! Нам смешны вопросы эти –

Мы все втроем теперь одно.

Мы так сливаемся друг с другом

И так взаимно проникаем,

Что тут же делается кругом

Наш треугольник уникальный.

6 ноября 1910 года (пятница)

С утра суета и беготня со сборами. Выехали после обеда. Провожали нас шумною толпою. Перед самым отъездом я попросил Вольтера списаться с Ольгой и разузнать все, что можно о Тане. Мне стало стыдно, что раньше не догадался попросить. Целовались все со всеми. Мы звали Жанну приехать к нам погостить, разумеется, в сопровождении жениха и доктора. Вольтер звал Мишу скорее назад. Когда прозвенел звонок, Анна схватила нас с Дагом за затылки, притянула к себе, и мы трое быстро чмокнулись в губы. Так она ему нашу причастность выразила. Только бы и он был счастлив, как мы!

В вагоне М. сразу взялся за работу, т.к. его мучила совесть, что в последние дни подзапустил. Исписал столько бумаги, что на станции пришлось бежать купить ему новую тетрадь. Так он был увлечен, что не видел ничего вокруг и не слышал. Анне чуть не насильно приходилось кормить его и поить чаем.

7 ноября 1910 года (суббота)

По приезде застали на квартире нашей большое пополнение. Мать Анны приехала со своими тетками. Они так рады были снова нас видеть, что прямо пищали от восторга. Вешались мне на шею и ногами болтали. Безусловно, живот очень долго был в центре всеобщего внимания. Тещу свою я представлял как угодно, но не так. Она ничуть не похожа ни на Анну ни на своих беленьких тетушек. Высокая, по-моему, выше, Пэр-Сури, полная, с густым низким голосом и весьма сдержанными манерами. Анну поцеловала холодно, мне и Мише едва кивнула, вежливо, но немногословно расспросила о дороге и здоровье. Моя мама ничего, как видно, чувствует себя неплохо в новой компании. И потом они все своими делами заняты, и встречаются почти только за столом. Мама расцеловала нас с Анной и Мишу, всех одинаково. С нашим приездом в квартире стало тесновато. Но ничего, разместились. М.А. переписывал дорожную работу. Я предложил помочь, но он отказался. Пьетро показывал нам свою коллекцию раковин, засушенных необычных рыбок и кораллов. Мне он всего этого не показывал раньше, хоть я и думал, что мы подружились, а М.А. сразу предложил. Я давно заметил, что в присутствии Демианова молодые мужчины всегда хотят казаться лучше. Разве и со мной не так было?

8 ноября 1910 года (воскресенье)

Были у врача. С Анной все хорошо. Доктор рекомендовал перебраться жить поглубже в город, подальше от моря, т.к. начались уже сильные ветра. Спросив у него совета, получили адрес знакомых, у которых он сам нанимает один этаж, а другой свободный. Тут же зашли договориться.

Я потихоньку от всех предложил маме перебраться с нами, но она отказалась, не хочет нам мешать. И потом они очень подружились с Бениттой и ее дочерью. Прислугу в новую квартиру пока нанимать не стали. Завтракать будем в кафе неподалеку, а обедать и ужинать у наших. Прибраться по-мелочи я могу и сам, со стиркой тоже устроимся – в городе полно прачек. Все мы очень довольны, что нашлась хорошая причина жить отдельно втроем. Для Миши есть у нас кабинет. Не хуже, чем у Вольтера в его Вавилонской башне. Да и тише.

9 ноября 1910 года (понедельник)

Перебрались в новую квартиру окончательно. Отпраздновали немного вином, виноградом персиками и ласками. Потом Миша сел за работу, а мы с Анной наводили уют. Двигали мебель, расставляли по собственному вкусу, раскладывали по местам свои пожитки. Мне захотелось, чтоб и потом, в Лионе была у нас такая квартирка. Размечтался, как будем жить все вместе, и Демианова никуда ни за что не отпустим.

Вечером приходил Пьетро, принес нам ужин. Я поражаюсь тому, как молодые парни, совершенно простые, и как выражается Демианов, «неграмотные» ведут себя при нем. М.А. смеется и твердит, что я все выдумываю, но провалиться мне на месте, если Пьетро с ним не заигрывает.

10 ноября 1910 года (вторник)

Гуляли втроем. Обедали у наших. Мадам ma belle-mère [25]25
  Теща (фр.)


[Закрыть]подробно расспрашивала меня о моих занятиях в прошлом и планах на будущее. Смотрела холодно. Настоящий допрос и ко всему безжалостные намеки на мое положение. Порой я терялся совсем и вовсе не знал, что отвечать, только Анна меня все время выручала. После обеда ушли сразу же. Я расстроился. Анна утешала меня, говорила, что maman [26]26
  Мама (фр.)


[Закрыть]ее со всеми строга. Да меня-то не строгость ее смущает, а правота. Конечно, кончать нужно с бездельем и приниматься за работу, но как не хочется! Мы живем сейчас легкой, привольной жизнью, есть у нас любовь и друзья и согласие во всем, и нет ни в чем нужды. Ах, если б длилось это вечно! Приходится признать, мы, то есть я, паразит и счастлив своей паразитической жизнью. О том, что рано или поздно кончится она, даже думать не хочется.

Вечером Пьетро опять принес нам ужин. Мы и его с собой посадили. Они с Дем. весело болтали о подружке Пьетро, которая не слишком-то благосклонна к нему. И Демианов давал советы и строил фантастические планы соблазнения с веревочными лестницами, певцами-кастратами под окном, ночным похищением и т.п. Пьетро смеялся до слез. Он буквально влюблен в Демианова, прямо в рот Мише смотрит. Уходя, долго и горячо жал ему руку. М. уже знает о том, как мы с Анной подучили Жанну, тем самым осчастливив и ее и доктора. Он предлагает и для Пьетро сделаться ангелами любви и помочь ему соблазнить подружку. Мы с А., смеясь, возразили, что единственный известный нам метод обольщения тут не подействует. Тогда М. обещал сам что-нибудь придумать.

11 ноября 1910 года (среда)

Ходили в банк, получать деньги от отца. Опять мне укол в сердце. Посмотрел я на клерков за конторками, ведь и мне предстоит вот так же. Чего я боюсь? Трудностей? Нет. Скуки? Нет. Чего же? Да просто не хочу расставаться с этой жизнью. Не желаю никаких перемен. Пусть бы ребенок навечно остался в животе, а мы с Анной и Демиановым в своей хорошенькой уютной квартирке в Сорренто. Но душа моя сжимается от предчувствия того, что все это кончится, и, может быть, скоро и неожиданно. Обедали в кафе. Вечером Пьетро снова у нас с ужином. Демианов опять выплескивал на него свои фантастические прожекты. Но П. заявил, что нашел свое средство. Только не хочет раскрывать секрета. Д. изводил его: раз не хочет сказать, то и средства никакого нет, просто он сдался, и девица ему не достанется. Бедному П. очень трудно сдерживать свой темперамент, но ушел он, так ничего нам не открыв.

12 ноября 1910 года (четверг)

Проснувшись утром, обнаружили, что М. нет дома. Не успели слишком разволноваться – явился. Пьетро разбудил его на заре, чтобы изложить свой тайный план. Где-то здесь рядом живет колдун, по заверениям П. самый настоящий и очень могущественный. Парень верит в это безгранично. Предложил и Демианову с ним пойти, настаивал на полной секретности предприятия, но Миша уговорил его посвятить нас и тоже взять с собой. После небольшого спора, стоит ли идти Анне (М. возражал, я робко ему поддакивал, Анна категорически стояла на своем) пошли все вместе. Пьетро, приветствуя нас, несколько косо взглянул на А., мол, что и она тоже? Но ничего не сказал. Ладно, с Пьетро все понятно, но неужели и Демианов верит в колдуна и боится неприятностей для Анны или ребенка? Лично я только развлечением все это считаю. Надеюсь, будет поинтересней, чем спиритический сеанс, с которого мы с Ольгой тогда сбежали.

Дошли до рыбацкого селенья. Пьетро по дороге рассказывал о чудесах, какими этот колдун славится. Демианов с серьезным видом ставил ему вопросы, кивал и все нам переводил. В так называемом доме колдуна – обыкновенной рыбацкой хижине, нами распоряжалась маленькая девочка, черноглазая и босая, дочь или внучка его и помощница. Сначала она велела всем нам ждать и ушла, видимо докладывать. Явилась, сказала что-то, чего никто не понял, кроме Пьетро. Он перевел Демианову, а Демианов нам: «Пусть войдет самый молодой». Мы с Пьетро переглянулись и остались стоять, девочка на секунду исчезла, где-то рядом что-то крикнула, появилась снова и указала пальцем на Пьетро. Он прошел за ней в соседнюю комнату. Мы приготовились долго ждать, пока наш приятель выйдет, и кого-то из нас пригласят следом. Но не прошло и пяти минут, как девочка пришла, пролепетала что-то непонятное и протянула руку ладонью вверх. Я положил ей несколько монет. Она зажала их в кулачке, пропищала еще что-то и протянула другую руку. Я добавил. Она спрятала денежки у себя в одежде и указала пальцем на меня. Я, получив от своих спутников одобрительные кивки, двинулся за ней. Малышка оставила меня в душной комнате без окон, я огляделся – нет никого, освещение слабое и странные огромные тени по стенам. Я догадался, что исходят они от глиняных сосудов, похожих на кувшины с прорезанными в стенках узорами и свечами внутри. К тому же, из расставленных повсюду плошек курился дым, затрудняющий дыхание и оставляющий сладость в горле. Я еще подумал, что Анне сюда не стоит входить. Сидел так минут десять, глотая сладкий дымок и разглядывая тени по стенам. Соскучился и хотел уж выйти на воздух, когда вошла, как мне показалось, женщина, с длинными волосами, морщинистым лицом в чуднóм балахоне. Но когда она заговорила гулким хриплым басом, я догадался, что это и есть колдун. Из того, что он говорил, я ни слова не понял. Он смотрел мне пристально в глаза, пару раз провел рукой у лица моего и разок сунул в нос одну из своих дымящих плошек. Никакого особенного мистического впечатления я не получил, снова разочарованно припомнил петербургских спиритов и вышел. Как потом выяснилось, ни Демианова ни Анну к колдуну не приглашали, им по ладоням гадала девочка. Они почти ничего не поняли из ее предсказаний. Пьетро не знаю куда делся, домой без него пошли.

Обедали у наших. Belle-mère меня больше не изводила. Мама учится у Бенниты плести кружева. Беляночки тоже пожелали, но у них не выходит.

Вечером Пьетро с ужином не приходил. Решили, что он у своей «бэллы». Поели хлеба и сыра, поиграли в карты и рано легли.

13 ноября 1910 года (пятница)

Я проснулся часа в три. Нет, не сам проснулся, он меня разбудил. Не знаю чем и как, ведь он сначала не говорил ничего, просто смотрел. Я во все глаза смотрел на него, а он на меня. Темноволосый, темноглазый, совсем не похожий на Анну … вдруг что-то изнутри как ударило: Анна! Взглянул ей в лицо – спит. Ничего не знает, ничего не чувствует. А он сидит на ней верхом, обхватив ручками и ножками, на том самом месте, где был живот и смотрит. Я шепчу ему, чтобы Анну не потревожить: «Разве ты уже родился?» А он говорит: «Ты мой отец?» Я отвечаю: «Да». Он мне: «Не ври, я знаю, что мой отец другой». Я испугался, запаниковал. Что ж это такое? Был порыв, все же, разбудить Анну – удержался. Побежал, разбудил Мишу, объяснил сбивчиво:

– Там, у нас в спальне ребенок, наш младенец, сидит на Анне, на месте живота. Я говорил с ним!

Миша спросонья не понял ничего толком, думал что-то с А., побежал смотреть. Вошли с ним вместе. Младенец говорит:

– Кто это? Это он мой отец?

Я, было, стал объяснять, просил и Демианова сказать ему что-нибудь. М. увел меня за руку, посадил в гостиной, стал успокаивать, поить водой. Выясняется: младенца он не видит, а только я. Так, стало быть, колдовство на меня одного действует. Сделал вид, что все прошло, отправил Мишу спать и вернулся. Ребенок никуда не делся – сидит, смотрит. Я говорю ему:

– Твой отец – я. И ты должен слушать меня. Закрой глаза и спи, и я тоже лягу.

А сам думаю: «засну, проснусь – может быть, его уже и не будет»,– но чувствую: пока он смотрит, я глаз не сомкну. Он говорит:

– Спать не хочу. Хочу знать.

– Что ж ты хочешь знать?

– О грехе.

– Зачем тебе?

– Я сын греха, хочу знать, кто мой отец.

– Ты глуп и не можешь понимать и судить.

Я ждал на это сопротивления, капризов аффектации, но он почему-то вдруг сделался покорным.

– Ладно. Она красивая, – кивая на Анну, – да?

– Да! И предобрая. Ты будешь очень счастлив.

– Ты тоже.

– Я?! Ты, что же, знаешь наше будущее? Расскажи! – качает головкой:

– Нельзя.

Теперь уж я, как младенец, заклянчил:

– Расскажи, расскажи, умоляю! Мне так неспокойно, тревожно в последнее время. Что со мной будет? Как придется жить дальше?

Он сказал только:

– Не бойся. Спи. – И закрыл глаза. Я вздохнул облегченно и сразу же заснул.

Проснувшись утром, Анны рядом не обнаружил – уже встала. Услышал их разговор и смех в гостиной. С ней там Демианов, и Пьетро объявился. О младенце я не забыл, но значения ночному происшествию не придавал, уверенный, что это был только сон. Теперь ясный день, я хорошо выспался, и, ничуть не беспокоясь, вышел пожелать всем доброго утра. Что же я увидел? Он, мой ночной собеседник, преспокойно сидит на Анне вместо живота, так же обхватив ее ручками и ножками. Увидев, что я вошел, все меня поприветствовали, и ребенок тоже сказал по-фр. «доброе утро». Я изо всех сил заставлял себя на него не таращиться и вообще делать вид, что ничего особенного не происходит. М. подошел, поцеловал меня, спросил о здоровье. Я, разумеется, ответил, что здоров. Все снова увлеклись болтовней о любовных похождениях Пьетро, а мы с младенцем, как давеча, уставились друг на друга. Я прикрыл рот рукой и шепотом спросил: «Ты почему еще здесь?» – Рассуждал я так: раз вижу его только я, и он, возможно, не более чем плод моего воображения, то прекрасно меня расслышит, как бы тихо я не говорил. Куда там! Маленький негодник заорал что есть мочи: «Quoi? Quoi donc?!» [27]27
  Что? Что?! (фр.)


[Закрыть]– Я вздрогнул и отвернулся, но его уж было не унять:

– Что ты сказал? Повтори громче, я не расслышал!

Тут я не выдержал и, утратив осторожность, тоже заорал:

– Тебя не должно здесь быть! Ты еще не родился! Полезай обратно к себе в живот и сиди там до поры. Я твой отец, я приказываю тебе!

Разумеется, все перепугались, засуетились. Напрасно я уверял, что со мной все в порядке. Распахнули окна, заставили меня лечь. Я упирался, чем только ухудшил о себе их мнение. Давали нюхать соли и послали Пьетро за врачом. Меня досада взяла, я говорю ему:

– Видишь, что ты наделал? – он смеется.

– Из-за тебя меня в желтый дом свезут! Слова тебе не скажу больше!

Он отвечает:

– Не говори. Я сам все знаю.

И стал рассказывать обо мне такое и в таких выражениях, что я глаза только вытаращил и холодным потом покрылся. Миша и Анна еще больше переполошились, забегали вокруг меня. Я держался, сколько мог, терпя его провокационную болтовню, в конце концов, не выдержал, закричал: «Замолчи! Замолчи!» А тут и доктор пожаловал. Осмотрел меня, отвел Демианова в сторонку. А Анна уселась со мною рядом, положив руку мне на лоб. Получилось, что демонический младенец прямо мне на живот уселся. Я погладил его по спинке, дитя ведь, говорю:

– Все будет хорошо.

Анна подтвердила:

– Кончено, конечно, ты поправишься.

Я продолжал его гладить.

– Ты хороший, не злой, славный.

Он улыбнулся:

– Я обещал тебе сказать, что будет. Я расскажу.

– Не нужно. Я не хочу.

Анна все твердила свои утешения, но я ее не слушал – только его. Так ясно и просто он разрешал все мои сомнения, давал советы, подсказывал решенья. Но тут вошел Демианов и увел Анну, а она унесла на себе ребенка, не дала дослушать. Потом Миша уже один вернулся, повел меня гулять.

Купались в море. Вода холодная, но терпимо. Демианов был со мной ласков и заботлив. Доктор дал для меня порошки, велел много пить, только не вино, и есть сладкое, поэтому мы до вечера ходили из одного кафе в другое. Я старался слушать Мишины рассказы, вникать, но все же, не мог до конца отвлечься от мыслей о младенце и его пророчествах. Ведь что-то он мне важное толковал. Жаль, я не дослушал. Так хотелось скорее дождаться ночи. Пусть все заснут, и никто уж не помешает нашим разговорам. Вернувшись домой, я узнал, что Анна ушла еще днем к матерям и останется там ночевать. Они так перед нашим с Мишей уходом договорились. Вроде бы, для того, чтобы меня не тревожить, пока я болен. А разве я болен! Нет. Разъяснять бессмысленно. Как назло, Демианов долго не ложился. Караулил меня что ли? Далеко за полночь, все же, заснул. Я накинул плащ и отправился на ту квартиру. Беннита меня впустила. По ее поведению я понял, что, слава богу, она не посвящена в наши перипетии и не думает обо мне как о безумце. Я заверил ее, что мой ночной визит вызван только желанием быть с Анной.

– Но она спит.

– И очень хорошо. Я пройду к ней.

Ни на минуту я не верил в порошки, холодное купание и сладкое питье, прописанные доктором. И даже застав в комнате только спящую Анну, не поверил. На месте младенца снова живот. Я приподнял одеяло, нелепо конечно, но очень уж надеялся, что он не оставит меня. Разочарованный, подавленный, уставший примостился рядышком с женой, обнял ее, она очнулась на мгновенье, поняв, что это я, прижалась покрепче, снова заснула. Долго и тщетно я таращился в темноту, ждал. Наверное, заснул, потому, что не лежал уже в темной комнате возле Анны, а шагал по солнечному морскому берегу, и рядом шел ребенок, держа меня за руку. Только это был не младенец, а большой, лет семи, мальчик, ужасно похожий на Анну и на московского Алешу, и чем-то на Демианова, вероятно, глазами – темными, слегка на выкат. Он сказал: