Текст книги "Тьма египетская"

Автор книги: Михаил Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

9

Все расступались, что-то уважительно и поощрительно бормоча. Не только служанки, но и придворные, и старшие писцы, все те, кто привык смотреть на Мериптаха как бы с лёгким пренебрежением ввиду его двусмысленного положения в отцовском доме. Слух о том, что этого мальчика, столь никому не интересного до сего дня, желает видеть сам «царский брат», распространился по дворцу мгновенно. Все кланялись Мериптаху и норовили сказать что-нибудь лестное вслед. Даже надменные азиатки Бесте и Азиме, стоявшие у самого входа в зал высокой встречи, наклонили головы, даже главный трапезный распорядитель Хуфхор произнёс торопливую тираду о молодом красавце со станом стройнее молодой пальмы.

И вот он вошёл.

Зал был освещён страшно, полыхало множество огней и в висячих лампах, и в жаровнях, отнесённых в углы, и в особых светильниках на подставках по бокам от каждого кресла. Пришлось даже зажмуриться. Мериптах подумал, что его бросили в жерло огромной печи и сейчас он загорится. Когда же он открыл глаза и, подчиняясь приказанию отца, сделал несколько шагов вперёд, то понял, что эти масляные огни ещё не самое страшное. Стоя в центре полукруга, образованного креслами гостей и хозяев, Мериптах оказался на пересечении острых, внимательных взглядов. Из всех собравшихся он не знал только одного человека, облачённого в простой мундир гиксосского офицера. В лицо ему мальчик решился посмотреть только раз, но запомнил навсегда и вспоминал впоследствии с лёгким содроганием. Таких лиц прежде ему видеть не приходилось, таких чёрных, исподлобья глядящих глаз тоже. Хуже всего было от сознания, что у этого человека есть к нему, Мериптаху, какой-то интерес. Вот сейчас он заговорит и обнаружится что-то невероятное или ужасное.

Но незнакомец молчал. Говорил второй офицер. Его сын мемфисского правителя видел прежде из толпы встречающих, когда начальник гарнизона навещал дворец князя. Мальчик не испытывал к нему каких-то панических или хотя бы неприятных чувств. Гист ему скорее даже нравился. Смелый, умный, весёлый. Хорошо, что он ведёт беседу.

Гист задавал мальчику простые вопросы самым дружелюбным тоном:

   – Любит ли Мериптах царя Апопа?

   – Да.

   – Мечтает ли он отправиться в Аварис?

   – Да.

   – Готов ли он стать воином непобедимого царского войска?

Мериптах отвечал быстро, не раздумывая, но вместо ясности и спокойствия, что должны были поселиться в его сердце после блестящей сдачи этого незамысловатого экзамена, в груди начала зарождаться какая-то душевная тошнота. Он вспомнил себя стоящим перед дядей Аменемхетом, когда тот произносил страшные хулы в адрес Авариса и Апопа. И ему вдруг стало казаться, что этот молчаливый офицер, в сторону которого страшно смотреть, видит, что каждый ответ заключает в себе червоточину. Особого рода тоска облизывала змеиным языком сознание мальчика. Он поглядел на отца в надежде на поддержку. Князь Бакенсети был растерян, пытался это скрыть, и у него это получалось плохо. Крепкие пальцы массировали подлокотники, ноздри раздувались, нижняя челюсть ездила из стороны в сторону. Тнефахт тоже ничего не понимал, он медленно скрёб одутловатую щёку, глаза глупо блестели. Княгиня Аа-мес присутствовала в беседе лишь в качестве прекрасного, безмятежно улыбающегося барельефа. Можно было подумать, что она не просто не понимает ничего в происходящем, но и не желает понимать. О, если бы можно было приблизиться к ней, взять за руку и прижаться щекой к этой руке. Однажды такое было, в прошлом году, и мальчик навсегда запомнил ощущение блаженства, что дарили ему прикасающиеся ко лбу и к шее пальцы.

– Ты можешь идти, Мериптах, к своему учителю, если только он ещё не лёг спать, – сказал Гист, приветливо улыбаясь.

Посмотреть или не посмотреть, думал Мериптах про незнакомого гиксоса, отступая спиной к двери. Так и не посмотрел.

После его ухода начался пир. Столичные гости, сопровождаемые хозяевами, перешли в соседнюю залу, где всё уже было готово благодаря стараниям Хуфхора. Ничего похожего на общий стол традиция египетской трапезы не предполагала. Пирующие устраивались по двое, по трое на подушках, там, где им показалось удобным. Непрерывно снующие служанки обносили их угощениями и напитками. В эту глухую предновогоднюю пору, когда весь народ мрачно томился в духоте тёмных хижин и глодал сухую корку в тревожном ожидании разлива, подобное пышное празднование многим представлялось чем-то не вполне уместным, оскорблением древних традиций. Бакенсети отлично знал, сколь многие раздражатся против него, но видел в этом очередную свою жертву на алтарь своей любви к Апопу. До него дойдут непременно слухи о том, как великолепно принял он царского посланца, как безоглядно он нарушил египетские установления во славу Авариса. Дикие подданные будут оскорблены? Тем лучше! Пусть привыкают. Надоело притворяться, изображая из себя маленького фараона. Апоп осудит его за неосмотрительность? Может быть, но в глубине своего сердца будет польщён.

Правящая чета воссела на самую высокую гору подушек. Меж супругами поместили большое золотое блюдо, с которого они, согласно старинному правилу, должны были угощаться по очереди. Бакенсети не хотелось есть из-за сегодняшних переживаний, и вообще ему хотелось сидеть не там, где предписывали правила, но с гостями. Ему казалось, что он не договорил с ними, не услышал от них самое важное. Ему хотелось расспросить поподробнее о здоровье своего боготворимого друга. Одного формального сообщения Мегилы, что он здоров и большую часть времени проводит в «Доме размышлений», явно не хватало для удовлетворения душевной жажды князя. Он проклинал правила надуманного египетского этикета и рассеянно бродил пальцами меж кусками мяса и финиками. Аа-мес, напротив, была, судя по всему, в прекрасном расположении духа, много и с удовольствием ела, грациозно вертела головой, держа под прицелом своего интереса весь зал.

Мегила и Гист сидели неподалёку в обществе Тнефахта. Он в соответствии со своим чином должен был развлекать гостей. Их беседу вряд ли можно было назвать оживлённой. Начальник гарнизона молчал, видимо, полностью исчерпав свою роль в прежнем разговоре. Мегила задавал главному советнику короткие деловые вопросы, касающиеся дел в городе, в княжестве. Оказалось, что и отряд Небамона отнюдь не забыт. «Царский друг» очень хотел бы выяснить, в какой степени эта шайка является серьёзной вооружённой силой и насколько она связана с верховным жрецом Птахотепом. О нём известно, что он человек опасливый и даже трусливый, можно ли представить себе, что он начал замышлять какой-то мятеж против Авариса? Визирь выражал по этому поводу сомнения. Что касается столь неожиданного прибытия в Мемфис верховного жреца Аменемхета, тут вообще трудно что-то сказать. Представить себе, что таким образом мог бы осуществляться сговор меж первосвященниками главных городов Верхнего и Нижнего царств, невозможно. Слишком всё здесь на виду. Да и те, кто приставлен наблюдать за Аменемхетом, утверждают, будто бы он, остановившись практически на территории храма Птаха, так ещё ни разу и не виделся с его настоятелем.

   – Так для чего же он здесь? – с едва заметным мрачным недовольством в голосе спросил Мегила.

Тнефахт ответил не сразу, кратко оглянулся на князя, как бы сомневаясь, имеет ли он право говорить о затронутом предмете.

   – Дело тут в племяннике.

Мегила перестал жевать. Поднял глаза на толстяка:

   – В первый же день своего прибытия он завлёк мальчика к себе и, судя по тому, что потом рассказал Мериптах, уговаривал его плыть с ним в Фивы.

«Царский брат» медленно проглотил то, что было во рту.

   – Но мальчик заперт теперь во дворце, и днём и ночью за ним следят много пар глаз.

   – Зачем он ему?

Толстяк виновато пожал плечами, хотя имел полное право не знать, что творится в голове фиванского жреца.

   – А ещё Себек. В одну из ночей, когда Мериптах молился на дамбе, за ним приходил сам Себек.

Увидев, что мрачное серое лицо исказилось в неожиданной, страшноватой улыбке, Тнефахт стал оправдываться, говоря, что это всё со слов мальчика, а он любит выдумывать и иногда делает это с поразительной изобретательностью. Может, никакого крокодила и не было. Мегила прервал этот лепет неожиданным и не совсем понятным вопросом. Он спросил, как чувствует себя Рех.

Тнефахт не расслышал или не сразу понял, поэтому наклонился к «царскому брату» с вопросительным выражением на лице: кто?

   – Рех, – повторил тот, и получилось достаточно звучно. Настолько, что услышавшая это имя госпожа Аа-мес слегка поперхнулась. Хотя, возможно, это и не было связано с услышанным. Толстяк объяснил шёпотом, что они знают этого человека под другим именем, а это стараются забыть. Чувствует себя этот человек преотлично, и если... Мегила поднял руку – хватит!

Спустя короткое время Тнефахт отлучился, ибо ничего во дворце не делалось без его распоряжения, и два гиксоса остались наедине. И тут младший, выпив терпкого, сладкого вина, которым всегда славились здешние виноградари, нарушил почтительное молчание:

   – Чем дальше, тем я больше убеждаюсь в небывалых качествах этого мальчика Мериптаха.

Мегила отпил вина тоже:

   – Глупые египетские сплетни. Крокодилы не разговаривают.

   – Даже если он это придумал... Удивительный мальчик.

   – Я видел много городов и много мальчиков. Поверь, этот ничем не выделяется. Грязный замухрышка.

   – Мне кажется, Бакенсети специально держит его в таком виде.

Мегила недовольно поморщился:

   – Зачем?

   – Затем, что, если его отмыть, умастить, нарядить, он поразит воображение. И ум такой забавный.

   – Такое впечатление, что ты уже сорок лет, как покинул Аварис, тебе любой куст представляется смоковницей. Обычный мальчишка.

Начальник гарнизона почтительно согласился с мнением «царского брата», но заметил всё же, что прямой долг требует, чтобы он сообщил о Мериптахе в столицу. Промедление в этом вопросе, как прекрасно знает его старший друг, может быть расценено очень нехорошо и стоить остатков карьеры.

В ответ на это Мегила ничего не сказал и поднял чашу. Сразу же к нему подбежала тоненькая девушка с кувшином. Когда «царский брат» подносил чашу ко рту, вновь появился Тнефахт. Вид у него был озабоченный. Только что он говорил со своим лазутчиком. Место, где располагается отряд Небамона, установлено точно.

Гист сказал:

   – Назови это место мне. Мы окружим их и перетопчем копытами.

10

Этому походу не суждено было состояться. Сразу по двум причинам. Во-первых, ожил Хапи. Прибытие воды в реке началось в точном соответствии с календарём (что вполне можно было бы счесть чудом), в пятый добавочный день к четвёртому месяцу периода шему, что считалось хорошим предзнаменованием, божественным обещанием всяческих благ народу и стране.

Первыми о великом событии возвестили павианы. Большое семейство, заночевавшее в древесных ветвях у края сузившегося потока, проснувшись, обнаружило себя на острове, окружённом крокодилами. Обезьяны подняли немыслимый визг.

Вслед за сыновьями Тота во мгновение ока проснулся весь город. Ещё вчера немилосердно выжаренный, согнутый смертной тоскою Мемфис преобразился и без всякой видимой подготовки впал в празднество, прославляя Изиду, бога реки, звезду Сопдет, Птаха-создателя и великого Ра.

Очнулись и близлежащие деревни. Целые караваны ослов, нагруженных провизией, вином, цветами, потянулись к стенам Мемфиса, огибая водяные языки, всё дальше выползающие на сушу. Бродячие торговцы и лавочники, жизнь которых в предыдущие месяцы усохла так же, как и русло Хапи, спешно расставляли палатки на центральных улицах, вдоль храмовых стен и на высоких набережных, не покрываемых обычно водою даже в годы сильнейшего наводнения. В тех местах, где ожидалось движение праздничных процессий, торговцы устраивались надолго, ибо вслед за встречей Нового года будет праздник местного божества Птаха. Затем начнутся торжества у стен главных гостевых алтарей Амона-Ра, Уаджет и богини Хатхор. Вслед за этим маячил праздник всеобщего опьянения «Техи», более всего любимый простым народом, а там уж будет недалеко и до великого празднества Опет.

Поход Гиста против банды Небамона, сделавшегося Хетепни-Птахом, был невозможен и ещё по одной причине. Офицер Андаду, явившийся с утренним докладом к начальнику гарнизона, нашёл уже остывший труп своего блестящего начальника. «Царский друг» лежал на полу посередине комнаты, из шеи за левым ухом у него торчал хвост небольшой стрелы. Стрелы необычной: такие не использовались ни гиксосами, ни ливийцами, ни кушитами, ни египтянами. Как мог убийца незамеченным проникнуть на территорию гарнизона? И как он мог уйти незамеченным?! На этот вопрос, заданный Мегилой начальнику ночной охраны и другим офицерам гарнизона, ответа ни у кого не было. Жрец Сета принёс обильную жертву своему божеству, но, несмотря на это, тот не открыл ему тайны ночного происшествия.

Воины мрачно перешёптывались, видя в этом событии скверное предзнаменование. По-своему шаззу были ничуть не менее суеверны и набожны, чем египтяне. И каждое важное событие виделось им столкновением невидимых божественных сил. В их представлении не просто коварный убийца по своему хотению и умению поразил их великолепного начальника, это бог Сет был уязвлён кем-то из отвратных божеств, почитаемых мягкотелыми, ничтожными жителями долины. Залитый радостью и весёлыми приготовлениями город за стенами гарнизона вызывал у кочевников особую ненависть. Но рядом с ненавистью была и неуверенность. Кожаные конники привыкли жить с ощущением совершеннейшей собственной непобедимости. Потеря одного воина от рук местного бунтовщика была событием редчайшим, а тут сам начальник гарнизона. Неужели эта презренная Чёрная Земля родила воинов, способных творить такое?! Но не на деревенских же полях им завестись, только в тёмных, тайных храмовых подвалах возможно было вырастить, воспитать и обучить этих незримых убийц.

Мегила, закончив разбор этого небывалого происшествия, велел Андаду исполнять обязанности Гиста, после чего сам отбыл во дворец Бакенсети. Когда он уезжал, среди гарнизонных офицеров уже полностью сложилось убеждение, что виноват этот новый жрец, прибывший из Фив. Это он привёз с собою специальных людей и дал им небывалый лук в руки. О Са-Амоне и Са-Ра, пару раз появлявшихся на городских рынках, уже вовсю бушевала народная молва.

Конный отряд «царского брата» пробирался по улицам Мемфиса шагом, распугивая стуком специальных барабанов праздную и уже пьяную толпу. Сновали туда-сюда негры и дети, торговцы и флейтисты. Орали от жары ослы. Брадобреи сверкали бритвами – от желающих навести красоту не было отбоя. Более всего досаждали стада гусей, наподобие гогочущих озёр стоявшие на площадях. Любой египтянин, даже нищий, считал своим долгом украсить свой праздничный стол жареною птицей. Пусть придётся взять в долг, пусть придётся украсть деньги или самого гуся.

Барабанный гиксосский бой, в другое время просто сдувавший простолюдинов с дороги, сейчас заставлял их лишь посторониться. Гусям же вообще было всё равно, кто перед ними. Можно было даже подумать, что эти египетские твари знают об ударе, нанесённом гарнизону. И гнусно глумятся.

Князь Бакенсети провёл не менее отвратительное утро, чем «царский брат». В первый послерассветный час он беседовал с Нахтом и пришёл к окончательному выводу, что его лекарь пока не в силах ему помочь. Огромные средства, потраченные на сбор редких веществ и рецептов со всего света, были потрачены впустую. В глубине души князь немного надеялся на тот столичный папирус, хотя перед ним прошло уже не менее сотни подобных. Надеялся, потому что сильна была в нём вера в возможности Авариса, основанные на исследовании окружающего мира, наблюдении и размышлении. Но чем дальше, тем больше тайная сторона его натуры склонялась в пользу чёрного мага, прибывшего в свите Аменемхета. Мир ведь столь обширен и разнообразен, ему ли, Бакенсети, первейшему из учеников царской школы, не знать этого. Даже разум Авариса не в состоянии охватить его во всех мелких частях, проникнуть во все его укромные места. А там ведь, хотя бы в силу простого случая, излома природного порядка, мог возникнуть некий полезный демон.

Поэтому, когда доложили о прибытии посланца от брата, Бакенсети возликовал.

Громадный Са-Амон произвёл на мемфисского владетеля огромное впечатление. Буйвол, вставший на дыбы и заговоривший по-человечески. Он почтительно приветствовал правителя, вознёс хвалы его дому и пожелал благоденствия без всякого предела.

Не имея сил на отправление всех этих утомительных египетских церемоний и видя какую-то бредовость в том, что такое существо старается проявить себя знатоком и ценителем этикета, князь потребовал, чтобы «расплющенный нос» переходил прямо к делу. Готов ли верховный жрец немедленно выполнить своё обещание и когда начнёт выполнять?

Са-Амон был предупреждён о манере разговора, которая его ждёт во дворце, поэтому не удивился и лишь почтительно потупился.

   – Так что же, он передумал?!

   – Нет, превосходный правитель, хранимый богами, мой господин и верховный жрец не передумал, он сделает то, что ты просишь.

   – Когда?!

Выяснилось, что лесной волшебник пребывает в состоянии грёзы, то есть спит наяву, общаясь с теми неведомыми и невидимыми силами, что даруют ему его особые способности. Вторгаться в это состояние нельзя, а надобно подождать.

   – Сколько?!

До трёх дней, не менее. Потом маг прибудет во дворец, напоенный новой силой, что есть большая удача для господина Мемфиса, потому что после своего «сна» маг особенно силён и удачлив в делах.

Испугавшийся вначале, что безносого гиганта прислали с отказом, Бакенсети обрадовался, но тут же сообразил, что радоваться, собственно, нечему, ибо он всё-таки не получил того, что просил.

   – Три дня!

Князь вдруг со страшной тоской в сердце ощутил, как это много. Хотя какой смысл отчаиваться. Что такое три дня? Кроме того, за эти три дня возможность счастья возрастает.

   – Три дня!

   – Пусть три дня.

В лекарскую вбежал Тнефахт, как всегда, потный и перепуганный, и сообщил, что город полон слухов о каком-то страшном происшествии в гарнизоне. Князь не успел ничего ответить, как доложили о прибытии «царского брата».

   – Где он?

   – Перед главным крыльцом.

Бакенсети зажмурился и помотал головой, словно надеясь, что разрозненные мысли от этого сами собой соединятся. Потом сказал Са-Амону:

   – Иди и скажи Аменемхету, князь Мемфиса надеется, что спит на самом деле этот колдун, а не разум верховного жреца. Меня нельзя обмануть.

Тнефахту:

   – Выведи его через боковую дверь.

Выслушав сообщение, как всегда, спокойного и, как всегда, мрачного Мегилы, Бакенсети снова зажмурился. Мысли опять путались и разбегались. Он не мог вообразить, кому пришло бы в голову совершить такое чудовищное преступление против законной, неодолимой и просвещённой власти. Ещё труднее было вообразить, кто был бы способен на столь дерзкое и успешное действие.

   – Мемфис спит, Мемфис, тихая старая заводь, населённая дряхлыми, глупыми утками, способными только крякать в камышах, но не летать. Да, Птахотеп, может быть, подкармливает какую-то шайку там, в болотных развалинах, но чтобы напасть и ударить в самое сердце...

   – Ты правильно рассуждаешь. Птахотеп не любит нас как египтянин, ненавидит Сета как жрец Птаха, но он не способен на такие диверсии, поскольку трус. Но главное даже не это. Ему не нужны никакие волнения в городе. Ибо всякое волнение здесь может кончиться только вводом дополнительного конного полка и разгромом бунтовщиков. В такой ситуации даже тени подозрения, павшей на его имя, будет достаточно, чтобы свернуть ему шею.

Князь несколько раз задумчиво кивнул. Конечно же он думает точно так же.

   – Но должен же быть некто, кому эти беспорядки выгодны.

«Царский брат» не стал томить собеседника:

   – Аменемхет. У него свои, особые цели в городе. Всё указывает на это. И ни на что не похожий визит в новогодние дни, и свита, состоящая из прирождённых убийц и чёрных колдунов. Ты их, наверно, уже видел.

   – Ви-дел, – медленно произнёс князь.

   – Главное же, что он задумал похитить Мериптаха. В случае возникновения больших беспорядков, а их легко устроить среди пьяного веселящегося народа, руки у него будут развязаны. А наши всадники будут гоняться по болотам за несуществующим отрядом Пебамона.

Бакенсети поёжился. Нарисованная картина впечатляла, но верить всецело почему-то не хотелось.

   – Ты должен отдать мальчика мне.

   – Тебе?!

   – Если хочешь, считай, что ты отдаёшь его Апопу. Ты сам собирался в самое ближайшее время везти его в Аварис, и сам бы представил его двору. Там ведь знают о твоём сыне, знают, что он должен прибыть.

   – Да, я собирался... обязательно собирался...

«Царский брат» выжидательно смотрел на него, и под этим взглядом князю было нехорошо.

   – Я могу увезти его прямо сейчас, пока всё спокойно, пока парод празднует и слеп, пока Андаду не повёл своих конников громить святилище Ра. В конце концов, это одна из моих главных обязанностей перед престолом Сета – угадывать тайные желания царя. Я думаю, даже уверен, если Апоп увидит Мериптаха, он будет поражён в самое сердце, а ты будешь вознаграждён, как никто на моей памяти.

В комнату впорхнули две служанки, у одной на плече был кувшин, у другой в руках поднос. Они успели сделать всего несколько шагов внутрь и натолкнулись на взгляд своего господина. Они расшиблись о него, как о каменную стену. Вино выплеснулось на мозаичный пол, финики полетели градом на пол.

   – Что же ты молчишь?! Я забираю его?

Бакенсети глотал воздух широко открытым ртом, массировал ладонью солнечное сплетение.

   – Три дня, – прошептал он.

На лице Мегилы выразилось раздражённое непонимание. Какие три дня? Зачем три дня?!

   – Ты что-то скрываешь от меня, Бакенсети?

   – Смею ли я?! Но позволь завершиться празднику, позволь собраться с мыслями. Нужно время, чтобы снарядить ладью, и я сам, вместе с тобой, повезу Мериптаха в Аварис.

Все эти аргументы явно не показались «царскому брату» убедительными, за ними стояло ещё что-то. Это «что-то» и питало необъяснимое упорство князя. Прямо сейчас суетливое сопротивление Бакенсети было не сломить. Мегила почувствовал это. Угрожать в таких случаях бесполезно. «Царский брат» встал, являя собой фигуру величайшего неудовольствия.

   – Ты что-то скрываешь от меня, Бакенсети, – сказал он утвердительно. – Но что бы это ни было, через три дня я заберу мальчика. Именем Апопа.