Текст книги "Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй"
Автор книги: Михаил Демиденко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
9
И тут я услышал, что кто-то чихнул. В кустах.
– Эй! Кто там? – крикнул я громче, чем кричал обычно, и остановился.
В кустах подозрительно молчали. Тогда я крикнул еще громче, чем в первый раз, даже в горле засаднило:
– Кто там, отвечай!
Молчание.
Я лихорадочно думал, что мне делать: или припустить что есть духу к аэродрому, или же применить всем известный впечатляющий маневр: «Отвечай! Не то сейчас подниму тревогу… Сержант Петров, заходи справа! Рядовой Иванов, заходи слева!»
– Ты кто такой? – вдруг раздался в кустах испуганный женский голосок. Я заметил, что говорит женщина мягко, сглаживая шипящие, как это делают жители южных провинций.
– Я аэродромная охрана, – уже без крика заявил я, потому что мне вовсе не хотелось поднимать тревогу.
В кустах зашевелились. Треснул сучок… И тут я сообразил, что там, в темноте, стоит девушка, что она, видно, услышала мои бормотания, испугалась и свернула с тропинки в заросли, чтобы пропустить меня. Ей ведь неизвестно было, что за человек идет, чего он бормочет себе под нос. Может, пьяный…
Девушка заговорила. Я с трудом понимал, о чем она говорит, потому что говорила она на шанхайском наречии, я не знал его. Шанхайское наречие – особенное наречие. Например, такая фраза: «Я не знаю его» – по-пекински звучит так: «Во бу женьши та». Та же фраза по-шанхайски: «Алла бу сяодэ нуну».
– Не понимаю тебя, – сказал я по-пекински. – Отвечай, кто ты такая и почему прячешься, когда все празднуют Новый год?
– Я заблудилась, – ответила девушка с шанхайским акцентом на пекинском диалекте. – Я нечаянно заблудилась.
– Выходи, – сказал я.
– Я боюсь, – ответила девушка.
– Чего боишься?
– Тебя боюсь.
Дело было совсем не в том, что я проявил невежливость, заговорив с ней на «ты». В китайском языке вообще нет нашего вежливого «вы». Есть слово «нинь», но это скорее «вы» в превосходной степени, с оттенками почтительности, что-то наподобие «ваше благородие». Его редко употребляют: слишком оно церемонное. Просто девушка испугалась встречного мужчины, что было вполне естественно. Надо было поговорить с ней, выяснить, кто она, откуда, расположить к себе, успокоить. В Китае не принято, заводя разговор, сразу брать быка за рога. Признаком хорошего тона считается всякую деловую беседу начинать с расспросов о погоде, потом уж говорить о деле.
Мы направились к окраине города. Я шел впереди, она следом за мной. Здесь так принято ходить. Я старался не оборачиваться, чтоб она, хотя и было темно, не увидела моего лица, не заметила, что я европеец, а то бы она, наверное, испугалась.
Она рассказала мне, что зовут ее Хао Мэй-мэй, что ей восемнадцать лет и что она восьмая в семье.
– Я окончила колледж в Шанхае, – рассказывала она. – Я преподавательница математики и географии. Нас призвали ехать в районы новостроек, и я с радостью поехала.
– Давно ты приехала?
– Три дня назад… Мне очень нравится здесь. Шанхай, конечно, красивее, но здесь тоже ничего… Мне очень хотелось посмотреть, что там, наверху, в горах, и я пошла, но не рассчитала, что дорога окажется длиннее, чем мне бы хотелось…
– Ну и как там наверху, на плато?
– Голо очень. Нет воды, поэтому ничего не растет.
– И сколько же ты прошла пешком? – спросил я. – Ли двадцать или тридцать? Сколько ты ли прошла?
– Пожалуй, пятнадцать ли. Но я люблю ходить пешком. У нас была культбригада. Мы ходили по деревням, ликвидировали неграмотность. Я преподавала в трех деревнях, так что научилась ходить помногу.
– Айя!.. – только и мог я сказать по этому поводу.
– Ты что, неграмотный? Тогда приходи к нам в школу.
– Нет, я грамотный. Окончил среднюю школу, но вот иероглифов совсем мало знаю. Штук десять, не больше.
– Как же ты окончил среднюю школу? – удивилась Мэй-мэй.
– Как все. Жалко, техникум авиационный пришлось бросить, три курса всего окончил… Я заочно учился.
– Не понимаю, – замедлила шаги девушка. – Как ты мог окончить среднюю школу и знать всего десять иероглифов?
– Зачем мне иероглифы?
– Зачем? – девушка остановилась, и я даже почувствовал, как она с подозрением смотрит мне в спину.
И тут я сообразил, что проговорился. Она думала, что я китаец, и действительно, как же я мог так долго учиться и остаться таким абсолютно безграмотным, знать всего десять иероглифов.
Надо было как-то выходить из положения, а не то она испугается и убежит.
Улицы были совсем близко, доносились голоса жителей. Вдоль улиц бегали мальчишки и стучали палками по электрическим столбам. Наверное, им не хватило барабанов.
– Товарищ! – сказал я как можно официальнее и обернулся. – Дело в том, что я советский человек. И я приехал из Советского Союза. Китайский я знаю потому, что моя молочная мать была китаянкой. Я очень рад с вами познакомиться.
– Здравствуйте! – вдруг сказала по-русски Мэй-мэй. Это было так неожиданно, что мы рассмеялись.
– Ты отлично говоришь по-русски! – сказал я.
– Может быть, и отлично, – ответила она, – только больше я не знаю ни одного слова… Бат ай кэн спик инглиш вэри вэл.
– Нет, нет, – замахал я руками. – По-английски я не «спикаю». «Шпрехаю» еще немножко по-немецки. А английский– нет, не знаю. Вот мы и пришли…
Мы остановились около фанз. На столбе горела тусклая электрическая лампочка. У реки уже лаяло несколько собак.
– До свиданья, – сказал я.
– До свиданья, – сказала она и смело протянула руку.
Рука у нее была теплая и маленькая.
– До свиданья, – опять повторил я.
– А почему ты не идешь на праздник? Пойдем вместе, хочешь?
– Нет, – отпустил я ее руку. – Мне нельзя. У меня работы много. Очень много работы. Ты даже не представляешь, как много работы. Куча работы. Столько работы, что я лучше пойду на работу. А то вся работа станет.
– Я понимаю, – сказала она. – Мы живем в общежитии. Приходи к нам в гости, расскажешь о Советском Союзе.
– Хорошо, – сказал я. – Постараюсь. Как-нибудь в другой раз. При случае. До свиданья…
10
На работе мною были довольны. Я не подозревал за собой таких способностей. Оказывается, я очень многое знал и очень многое умел. Помните, я говорил об обязанностях? Так обязанностей у меня было как у генерала: приходилось решать вопросы о транспортировке, хранении, учете и отчете, разработке документации и плюс чисто педагогические вопросы, потому что мне приходилось учить китайских товарищей, моих «подсоветных», как их там называли, азам современной техники.
Происходило нечто весьма интересное, что, вероятно, уже не повторится в таких масштабах на земном шаре. Еще вчера здесь имели дело с двигателями в одну лошадиную силу. Эту лошадиную силу приводили в движение ударами бича и криком: «Юй! Юй!». Шестьсот миллионов людей не подозревали, что на свете есть шагающие экскаваторы. И вдруг в страну хлынула потоком советская техника. С техникой надо было познакомиться, привыкнуть к ней, изучить, освоить, научиться правильно ее эксплуатировать и, естественно, придумать всему названия.
Можно представить себе, что происходило в языке, в языках колоссальной страны. В каждой провинции, в каждом городе придумывались свои собственные технические термины. Взять слово «подкрылки». Как его только не переводили – «маленькие крылья», «вспомогательные крылья», «крылышки для торможения»…
Я пришел к товарищу Ян Ханю, начальнику службы ГСМ, и сказал:
– Очень прошу тебя, собери подчиненных, пригласи самого хорошего переводчика, и давайте разберемся, кто знает, что как у вас называется.
– Хао, – ответил товарищ Ян и записал что-то в блокнот. – Позову переводчика Лю. Он хорошо знает русский язык: отец у него был русский.
Собрались мы в клубе. Я уточнил местные отклонения в технической терминологии и одновременно задал несколько специальных вопросов, чтобы выяснить степень подготовки товарищей. Пока я задавал теоретические вопросы, все было хорошо. Но как только я перешел к практике, так схватился за голову.
– Что же, – говорю, – получается, товарищи? Формулами вы бойко сыплете, а на деле ничего не знаете. Как, скажем, приготовить бензин марки Б-74, если под руками есть только Б-70?
Молчат.
– Что такое цифра семьдесят? – спрашиваю.
– Октановое число…
– Как получить не семьдесят, а семьдесят четыре?
– Надо добавить этилки.
– Сколько?
Молчат.
– Четыре кубика, – подсказываю.
– Правильно, – говорят.
– А как добавить?
Молчат.
Я начал издалека, подробно, с чувством, с привлечением художественных образов.
– Работать в ГСМ и не уметь делать нужную смесь, – говорю, – это равносильно тому, что печь пироги и не уметь замесить тесто. Мотор самолета без горючего, на голом энтузиазме, тянуть не будет. Ему подавай нужную марку, а то он или тягу сбавит, или произойдет детонация при сжатии, полетят пальцы, шатун, может и картер разбить, и тогда самолет, вместо того чтобы птицей взлететь в небо, соколом, врежется в землю, как… Как кто?
– Как крот!
– Как враг!
– Как сундук!
– Совершенно правильно, – говорю. – Как сундук… Все тонкости ГСМ проверены наукой и многолетней практикой. Тут отсебятины пороть нельзя, если мы не хотим получить чего?
– Обломков!
– Правильно. Так почему же вы, выучив теорию, не спросили у моего русского предшественника, как надо практически применять полученные знания?
– Он все делал сам, – говорят. – Вместо нас работал.
– Как сам? – удивляюсь. – Вы где были?
– Мы были очень заняты. Некогда было работать.
– Чем же, – интересуюсь, – занимались?
– У нас было массовое движение.
– Точнее! Движений у вас было много.
– Движение «Против трех зол».
– А потом?
– Мы били мух.
– А потом?
– А потом подводили итоги соревнования. Кто больше мух набил.
Тут я поперхнулся. Что-то с горлом случилось. Покуда я откашливался, товарищ Ян Хань поднялся и двинулся к выходу.
– Товарищ Ян, ты куда? – крикнул я.
– Я спешу, очень важное дело, – отвечает.
– Рейсовый самолет будет через четыре часа, нам надо выяснить ряд фактических вопросов, – говорю.
– Выясняйте, – отвечает.
– Так ведь это же твои подчиненные, это твоя забота! Тебе в дальнейшем придется руководить работой. Ведь я к вам не на век приехал: научу и домой уеду. У меня и дома дела хватает. Неужели ты думаешь, что мне в моей стране делать нечего, что я там не нужен!
– Соберемся в другой раз, – говорит. – Потолкуем. Приходи ко мне в гости. Чай пить… С женой познакомлю, фотографии покажу. У меня много революционных заслуг: я сочувствовал партизанам. Потом Советская Армия разгромила японцев, и партизаны сумели выгнать всех империалистических «бумажных тигров» из нашей местности, а заодно католических монахов…
– Что вы монахов выгнали, – говорю, – это я только приветствую. Но посидели бы, послушали бы.
– Занят я очень! Неотложное дело.
– Какое, если не секрет?
– Предстоит пуск отрезка железной дороги в сторону Синьцзяна. Будет торжество. Мне надо доклад написать, к празднику подготовиться.
– По-моему, главное не речи – дело.
– Ты, товарищ Веня, – улыбнулся снисходительно Ян, – плохо знаешь наши условия, особенности нашего развития. Хорошая речь на торжестве имеет огромное воспитательное значение. Она мобилизует массы. И мне самому очень хочется выступить с трибуны. Тебе трудно это понять.
– Может быть… Но, по-моему, самое главное – все же дела. Дела-то у нас с вами трудные… Вот возьмите службу пожарной безопасности. Иду я мимо бензохранилища, вижу, стоит часовой и курит. Разве можно? Авиационный бензин, если он воспламенится, поздно тушить. Море огня польется по земле… Поселок, дома, люди совсем рядом…
– Не волнуйся, – говорит Ян Хань с улыбкой. – Не волнуйся. У нас столько побед, что и противопожарную безопасность мы как-нибудь осилим. Нам это не страшно… Что такое бензин? Это всего-навсего жидкость. И если он загорится, если даже и сгорит несколько домов, от этого революция не пострадает. Это все субъективизм, как сказал председатель Мао, это равносильно тому, что запрягать лошадь позади телеги. Главное то, что теперь мы не боимся «бумажных тигров».
Он достал блокнот, что-то записал в него и ушел готовиться к празднику.
Ну а я продолжал учить его подчиненных, как практически добавлять этилку, чтоб получить нужное октановое число.
11
Как я и предполагал, подвели свиньи. На полосу выскочило целое стадо и побежало, хрюкая, впереди взлетающего ЛИ-2. Пилоты притормозили, самолет вынесло на весенний грунт, левое шасси зачавкало…
И произошла авария. Спасибо, что скорость успели затушить. Отделались счастливо: сломанными шасси, смятой плоскостью, одной поврежденной рукой, двумя десятками синяков и царапин.
К месту аварии понеслись машины – стартовая, пожарная, санитарная, два автобуса. Я ремонтировал насос с товарищем Сюй Бо, когда произошло все это. С Сюй Во мы дружили. Он звал меня Вэй. Я его Боря. Хороший парень. Он всегда улыбался.
Мы вскочили в «додж» и тоже помчались в конец полосы. Когда мы подъехали к месту аварии, из самолета по приставной лестнице спускались бледные пассажиры. Они молчали. Около санитарной машины стоял один из пассажиров – человек лет сорока. На нем был светлый европейский костюм, не стандартный ХБ, в котором ходит почти весь Китай, – костюм, явно сшитый у портного, очки в золотой оправе, во рту сверкала полоса золотых зубов. Он привычно накладывал тампоны из марли на царапины пострадавших, приклеивал пластырь.
Тут подкатил «козлик» нашей Маши. Маша работала синоптиком, запускала шарики в небо, измеряла осадки и списывала температуру с термометра. Наша Маша была рыжая, веснушки дрожали на ее лице.
Она присела, заглянула под самолет и пробасила:
– Вот это да!
– Здравствуй, подруга, – спрыгнул с самолета Жорка Карапетян, самый красивый парень на трассе.
– Маня, привет! – попытался для смеха обнять Машу дядя Федя, радист.
– Без шалостей! – оттолкнула его Маша.
Пассажиры рассаживались в автобусы. Пассажир-врач в очках с золотой оправой сказал, что он хочет пойти пешком.
– Давайте провожу, – предложил я.
– Буду очень обязан, – ответил человек в очках. – Откуда вы знаете китайский язык? Вы что, родились в Маньчжурии? – И он еще что-то добавил по-английски.
– Говорите, пожалуйста, на своем родном языке, английский не знаю, – сказал я. – Вы откуда?
– Из Америки. Жил и учился в Сан-Франциско. Ну, пойдемте, или у вас еще есть дела? Я могу подождать.
– Нет, нет… Боря, – сказал я Сюй Бо, – поезжай на склад.
И мы с американским китайцем пошли пешком. Он предложил сигарету «Честерфильд», я ему «Северную пальмиру».
– Меня зовут мистер Сюн Пэн-и, – отрекомендовался он. – Мистер Сюн… Впрочем, можете называть и товарищ Сюн. У вас ведь тоже принято при обращении говорить «товарищ»?
Когда он сказал эти слова, мне вдруг стало скучно. Я обернулся, но Сюй Боря уже уехал, других машин тоже не было, около самолета возился бортмеханик.
– Скажите, в чем причина несчастного случая? – поинтересовался товарищ-мистер Сюн, разглядывая меня. – Так неожиданно… Я не думаю, чтоб виной тому были русские летчики.
– Правильно думаете, – ответил я. Зря я пошел с ним. Если китаец просит, чтоб его называли мистером, то товарищем он тебе никогда не будет. Это уж проверено с точностью до микрона.
– Кто же виноват?
– Свиньи.
– Простите… какие свиньи?
– Черно-бурые… Вон, посмотрите, выглядывают из-за забора. Нашкодили и прячутся. Очень умные животные. Все понимают, как собаки, – объяснил я.
– Нужно их перестрелять, – сказал спокойно мистер Сюн.
– Стрелять жалко, – ответил я. – Жалко. Свинья – целое состояние для бедной семьи. У вас ведь сейчас не густо с кормежкой… Надо забор отремонтировать. Вот тогда из-за свиней не будут калечиться самолеты и люди.
– А самолет вам жалко? – спрашивает.
– Еще бы! Я когда вижу подобное, плакать хочется. Ужасно халатное отношение к технике. Нельзя так.
– Ну… это поправимо, – усмехнулся он. – В России самолетов много! Сломается один – пришлете другой…
– Да? Вы что же, считаете, что Советский Союз – бездонная бочка? Что там, сколько ни бери, сколько ни ломай, сколько на помойку ни выбрасывай, конца и края не будет? У нас государство рабочих и крестьян, а не миллионеров. Каждый винтик на заводах вот такими руками сделан. – Я показал свои руки в тавоте. – И если делимся, то кровным, по-братски, как куском хлеба.
Весь остальной путь мы прошли молча. Но я знал, что Сюн задаст еще один вопрос, обязательно должен был задать, и он задал:
– И вы верите, что Китай может перегнать такие развитые страны, как Англия, Франция? Что в Китае будет социализм?
– Обязательно! Как учил Ленин.
Мистер Сюн ухмыльнулся и посмотрел на меня с сожалением.
– Вы говорите таким тоном, будто собираетесь драться, – усмехнулся он.
Я ничего не ответил, и он начал поучать. Говорил негромко, на его холеном лице сияла умиротворенность.
– Я изучал историю революции в России. Пришлось. У нашего дома были кой-какие дела в Приморье. Я понимаю, в России был закаленный рабочий класс, который возглавляла партия большевиков, а вот мой брат – капиталист. Да, да, не смотрите на меня с удивлением. Он капиталист, и сейчас у него завод по ремонту машин в Кантоне. Он жив и здоров, получает пять процентов от первоначального капитала. Хватает, даже меня выписал из Сан-Франциско.
Я оторопел.
– Зачем теперь Китаю капиталисты? – сказал я. – Когда к тому же мы помогаем?
– Это вопрос политический, а не экономический. Китай– величайшая страна, – философствовал мистер Сюн. – И это величие будет расти, ломая сложившиеся границы. А знаете, сколько китайцев проживает в других странах? И наиболее влиятельная их часть – капиталисты. Их нельзя отпугивать. Они еще пригодятся…
– Между прочим, мой брат доволен, – продолжал он дундеть над моим ухом. – Раньше были забастовки, волнения, теперь их нет и не может быть. Теперь ему спокойнее. Дело процветает.
– Все равно вас ждет участь Цзян Цзя-ши (Чан Кай-ши)! – выпалил я, чувствуя, что своей горячностью лишь радую мистера Сюна.
– Мой молодой друг, – вздохнул товарищ-мистер Сюн и закурил новую сигарету. Он как бы чувствовал себя хозяином положения и старался быть снисходительно вежливым. – Неужели вы не слышали, что правительство Красного Китая заявило, что если Цзян (Чан Кай-ши) вернется на континент, ему предстоит пост не какого-то министра, а заместителя главы правительства? Не слышали?
Мы дошли до гостиницы.
– Прощайте, – сказал он, – мой молодой друг.
– Будьте здоровы…
12
Лично мне не довелось знаться с вундеркиндами. Как-то не повезло. Все мои знакомые были обыкновенными людьми, которым приходилось грызть гранит науки. Конечно, где-нибудь живет гений – бегло ознакомится с таблицей умножения и сразу садится за решение задач с тремя неизвестными. Но сам я был из породы грызунов, мне наука всегда давалась великим трудом…
Поэтому я отлично понимал моего подсоветного Ян Ханя. У него не было навыков в учебе. Эту штуку приобретают с детства, когда идут в школу. Ян в школу не ходил. Семья у них была одиннадцать ртов. Перебивались тем, что торговали мелкими железными вещами или, попросту говоря, железным ломом. Ян мог с закрытыми глазами на ощупь определить степень ржавчины гвоздей, чтоб рассортировать их в зависимости от цены за один фунт.
Но таких знаний явно не хватало для управления сложным аэродромным хозяйством. На аэродром прибывало новейшее оборудование – локаторы, приводные станции, автоматы, приборы…
Хорошо, что Ян Хань научился читать и писать. Он окончил три года назад курсы по ликвидации неграмотности ускоренным методом. Правда, читать такие газеты, как «Жень-минь жибао», ему было трудновато: эта газета рассчитана на более подготовленного читателя.
Но за событиями Ян следил. Он был любознательным.
Последние новости писались на хэйбань (черной доске). На ней мелом писались важные сообщения, несколько упрощенные, подогнанные под минимальное количество иероглифов.
Например, американцы испытали новую атомную бомбу. Это сразу же отражается на хэйбань: «Американские капиталисты построили новую бомбу. Заморские варвары не запугают китайский народ! Мы не боимся подлых происков „бумажных тигров“!»
И внизу рисовался цветным мелом американский агрессор с большим носом. Большой нос в Китае издавна считался позорным в отличие от больших ушей – признака уравновешенности и мудрости. «Большеносыми» в Китае вообще называют всех, у кого белая кожа.
Вначале Ян Хань регулярно посещал занятия, которые я проводил с техниками, слушал, записывал что-то в блокнот. Но со временем стал пропускать занятия. Наверное, Ян считал, что ему не стоит тратить время на то, что он уже знает.
Замечу, что рядовые техники учились с невероятным упорством. Они даже перестали играть в баскетбол, а это для китайца равносильно тому, как если бы он, рядовой московский болельщик, не пошел на стадион, когда разыгрывается кубок по хоккею между ЦСКА и «Спартаком». Невероятная вещь!
Взять хотя бы Сюй Бо – Борю. По моим подсчетам, он спал в сутки не больше четырех часов. Все что-то читал, писал, чертил.
И как-то я сказал руководящему товарищу Ян Ханю, что ему неплохо бы взять пример с простого техника Сюй Бо – Бори.
Ян Хань обиделся смертельно:
– Разве можно сравнить какого-то там Сюя со мной? У него есть только малые заслуги в лигуне (соревновании), а у меня огромные заслуги в военных действиях!
– У меня был дядя, – решил я привести убедительный пример. – Фамилия его была Конь. Он был лихим рубакой. Он принимал активное участие в нашей Октябрьской революции. Начал революцию безграмотным солдатом, потом стал командиром артдивизиона, потом артполка. Все свободное время он посвящал книгам. Он мне Чехова читал, «Каштанку». Есть такой русский писатель. Я впервые слушал этот рассказ, и Конь впервые его читал. И другие книги мы читали вместе, вместе смеялись и плакали. Закалка – это хорошо. Но помимо закалки требуется знание революционной теории, культуры, кругозор.
– А ты мог бы в бою закрыть грудью амбразуру? – деловито осведомился Ян Хань. Он петушился, и, видно, ему очень нравился собственный воинственный тон.
– Как Александр Матросов? – спросил я.
– Да.
– К чему ты это спросил?
– Ты знаешь, почему он закрыл собой пулемет? Ты раздумывал над этим? – спросил Ян Хань.
Кажется, мы опять далеко отклонились от темы занятий (их я теперь проводил персонально с Ян Ханем). Ну, что ж…
– Думал много раз, – сказал я. – По-моему, Матросов спасал товарищей. Ему хотелось сохранить человеческие жизни. И когда у него все возможности заставить замолчать фашистский пулемет были исчерпаны, единственным оружием осталась его собственная жизнь. И он выстрелил из этого оружия.
– Нет, – сказал Ян. – Ты не разбираешься в революционной теории.
– Как не разбираюсь?
Ян задумался, положил ногу на ногу, засучил брючину и стал почесывать ногу. У него была такая привычка – во время серьезного разговора чесать ногу.
– Сколько требуется снарядов, чтоб уничтожить дот? – спросил он деловито.
– Снарядов?.. Не знаю.
– Сто штук. А если в обороне «бумажных тигров» будет пять дотов? – вслух подсчитал Ян Хань.
– Пятьсот, по твоим расчетам.
– Одним таким снарядом можно сжечь целый танк заморских чертей. Да?
– Ты видел когда-нибудь танки? – спросил я.
– Видел. Японский. Он на окраине деревни свалился в канаву и не мог выбраться.
– Современные видел?
– Видел на картинках, но это не имеет никакого значения. Наша сила – в храбрости и несгибаемой воле. Так что же выгоднее – пять или пятьсот? Пятьсот танков или пять героев, которые закроют собой доты? И сохранят снаряды для уничтожения вражеских танков? Пять человек или пятьсот снарядов? У империалистов не хватит огня на всех нас, – гордо заявил Ян Хань.
Вообще он последнее время стал говорить со мной свысока, и у меня было такое ощущение, будто Ян Хань убежден в своем превосходстве.
А может быть, он шутит? Хотя… какие могут быть шутки!
В первые годы после провозглашения КНР чанкайшисты беспрепятственно бомбили мирный Шанхай. Гибли дети, женщины, рушились дома. По просьбе правительства народного Китая группа китайских летчиков срочно проходила переподготовку на МИГах, чтобы встать на защиту многомиллионного города Шанхая, отогнать от него американские Б-29.
В самом начале учебы наши ребята заметили, что китайских летчиков кормят очень скудно. К тому же была зима, и по указанию интендантства солдат кормили не три раза, как летом, а два, потому что зимний день короче. Наши инструкторы попросили, чтобы летчикам выдавали иную норму питания. Пекин ответил, что китайские товарищи выносливее советских, что они не любят есть помногу, ибо обжорство расслабляет волю…
А вскоре стали разбиваться машины. Как врежется МИГ в землю с высоты – так воронка, словно от 500-килограммовой бомбы, потому что у современных самолетов и скорость современная, осколков от машины не остается…
Погробили много машин. Без единого выстрела со стороны чанкайшистов. А причина – голодное головокружение китайских летчиков.
