Текст книги "Вороний мыс"

Автор книги: Михаил Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Глава 6

– Ты поешь, Игорь, поешь, – уговаривал Докукин, подсовывая Лыткину котелок с бурой жижицей растолченного сухаря. – Поешь, без питания совсем сил не будет…

Лыткин лежал, вдавив голову в смятые стебли вороничника. Дыхание его было слабым, и тело раз за разом вздрагивало, напрягаясь в бессильных потугах что-то выкашлять.

– Вот ведь оказия, – огорчился сержант. – Не ест он сухари…

Докукин тряхнул вещевой мешок. Глухим стуком отозвались банки с тресковой печенью, осточертевшей даже сержанту.

– Одни консервы остались… Двенадцать банок…

Ленька сглотнул голодную слюну. Вчера Докукин дал ему пригоршню сухарных крошек, и с тех пор Кобликов питался только брусникой.

– Лыткину легкую пищу надо, а где ее взять? Конечно, тело у него молодое, крепкое. Оно от болезни выправится… Старшины не видно, Кобликов? Должен уже быть?..

– Не видно, – откликнулся Ленька, лежавший в кустах с карабином наизготовку. – Может, случилось что с ним, товарищ сержант?

– «Случилось», – сварливо передразнил Докукин. – Что языком попусту мелешь?.. Ты от наблюдений не отвлекайся… Подкатит к нам немчура, тогда будут по всем статьям именины… Старшина в бухточке наверное все высмотрел… Считай, что наше дело сделано.

Вчера вечером «Чайка», получив очередное донесение, приказала «Волне-один» готовиться к отходу. Группа скрытно должна была отойти к берегу и ждать подхода мотобота. Сигнал – две зеленых вспышки, ответ – три красных…

Самое лучшее было уйти из пещерки сейчас, когда утро еще не набрало силы, когда неяркая, обманная завесь рассвета размазывала контуры скал, камней, кустов и гранитных расселин. Так было условлено с Гнеушевым.

Но старшина к пещере не возвращался, и Докукин с каждой истекающей минутой тревожился все больше и больше. Опасливая мысль, что стряслась беда, превращалась в уверенность, и Докукин не мог придумать, как ему поступить. Без старшины от пещерки уйти нельзя, а оставаться в неизвестности было еще хуже. Так досидишься и до облавы, которая накроет в кустах, как куропаток. Подула с носа поветерь, кормщику в зубы…

Сержант прошел в кусты и лег рядом с Кобликовым. Жалел Докукин, что у него нет сына. Так природа повернула, что девки подряд сыпались. Старшей Анастасии уже пятнадцать годов. После войны, глядишь, и сваты заявятся.

Докукин покосился на груду валунов, под которыми упокоился Забара, и подумал, что много девок в засидках останется, в залетных невестушках. Сколько женихов на войне убивает. Вот таких, как Ленька Кобликов. Они еще стричься-бриться не начали, а кладут их пули и осколки в сырую землю без всякой жалости. Весь мужицкий цвет в войне выгорит. Катерина пишет, кому в Лахте похоронки приходят. Докукин сначала держал всех в памяти, а потом уже со счета сбился. Написал передать поклон Ерофею Кудомину, а его уже три месяца в живых нет.

Ладная Настенька девчушка. Лицо кругленькое, и телом взяла и характером. С людьми поладлива и говоркая. Волосы мягкие, словно чесаный лен, и на щеке ямочка… Второй, Саньке, десятый год пошел. Ту похвалить нельзя. От горшка два вершка, а что зарубит на ум, ты хоть ее наизнанку выверни, на своем настоит. Тамарка, та совсем мала, сырое еще тесто. На войну уходил, в зыбке качалась, пузыри пускала.

Катерина как там? Пишет в каждом письме, что жизнь у них хорошая, все здоровы, того и вам желаем…

Только не верит Докукин про «жизнь хорошую». Какая тут может быть жизнь, если навалилась из края в край такая беда. Мужики воюют, а кормят их, обувают, одевают, оружие и припасы готовят бабы да ребята-недоростки.

Свыше сил приходится ломить сейчас Катерине работу. За себя дело делать и мужнюю долю прихватывать. Сладкая рыбка – семужка, но добыть ее – великий труд нужен. Сейчас у них самая путина, осенний ход… А кроме этого по дому, по хозяйству дел невпроворот. И топкой надо запастись, и одежу-обувку к зиме приготовить.

На часок бы хоть домой попасть. Одним глазком бы взглянуть, потом снова воевать можно. Не за тридевять земель ехать. Всего полторы сотни километров было от Вороньего мыса до рыбацкой деревни Лахты, где родился и вырос Павел Акимович Докукин.

Хулили солдаты здешнюю землю, а Докукину она была милей любой другой на свете. Вот эти скалы, гранитные уступы, заросшие вороничником, кусты полярных берез, одинокие рябинки на солнечных пригорках. Моховые болота, каждой весной украшающиеся кипенью пушицы, кочки с желтыми звездочками спелой морошки, полярные маки, разливы камнеломок на осыпях.

А главней всего – море. Оно здесь – начало и конец всему. То ласковое, отливающее в заливах зеркальным блеском, то грозное и неодолимое. Море жило могучей жизнью. Два раза в сутки приливало к берегам, носило на себе карбасы, мотоботы и траулеры, нагуливало в глубинах сытые косяки рыб. На море здесь жили люди, морем кормились, и многие из них кончали жизнь на море. Про них так и говорили: «море взяло»…

С малолетства бегал Докукин по таким вот скалам, купался, едва сходил лед, в безымянных озерках, похожих на то, что виднелось сейчас в полукилометре от пещерки…

А однажды июньским вечером, когда без захода катается по небу солнце, прошел рука об руку по песчаной кромке отлива с соседской девушкой Катей. У нее были светлые, как летнее северное небо, глаза, тяжелая коса, скрипучие гамаши и широкие сильные бедра. От ее гортанного смеха у Пашки стискивало дыхание и щекотно становилось между лопаток.

Строгие порядки были в Лахте: провел девушку под руку на глазах у людей – вот ты и жених. До свадьбы Павел ни разу не осмелился поцеловать суженую, зато потом сладко призарила его Катерина, щедро отдарила любовью.

Построил себе Павел Докукин прочный, рубленный «в лапу» дом, окнами на реку, и стал, как все в Лахте, промышлять рыбой.

Разве думалось, что кто-то польстится на его простую, в больших трудах жизнь. Но пришла лихая година. Снял бригадир семужьей бригады промасленный желтый рокан, отгрохал прощальную вечеринку и отправился на распроклятую войну.

Проводила Катерина мужа до пристани. Полушалок с кистями накинула, надела новое платье и туфли со светлыми пряжками. А лицо было белей бересты и в глазах мука мученическая. Обняла мужа, припала к нему каждой жилочкой и сказала, что ждать будет ясное свое солнышко, свет свой единственный.

Когда катер с призванными стал заворачивать за мыс, сдернула Катерина с головы полушалок и, забыв строгий поморский обычай, запрещающий женщине быть на людях с непокрытой головой, замахала отчаянно и часто.

На проводах при посторонних ни слезинки не выронила. Ночью в одиночку, в своих стенах исходила горем. Причитала в голос и заламывала руки, прижимала к себе малолетних дочерей.

Выплакалась, накормила грудью Тамарку и пошла на работу.

– Не видать старшины, – повторил Кобликов.

В словах Леньки мешались недоумение, тревога и вопрос. Понял сержант, что ждет радист его решения, недоумевает, почему Докукин лежит рядом в кустах.

«У моря ждать погоду», – вспомнилась Павлу Акимовичу рыбацкая присказка. Никогда от такого ничего хорошего не выходило. Надо идти к бухточке, проведать, что там стряслось. Не мог старшина без причины задержаться. Уговор был, что придет он на первой заре…

– Вот так, значит, Кобликов… К бухточке я пойду, а ты тут меня жди. За озерко гляди, глаза не вынимай.

Случаем егеря навалятся, принимай бой. Мы с Гнеушевым на подмогу подоспеем… Тут дожидайся.

Замолчал, моргнул рыжеватыми ресницами, поправил ушанку и продолжил:

– Все равно тебе с Лыткиным от немцев не убежать… Ты его водичкой попой, а оклемается, сухариков дай… Они там в уголок поставлены, папоротником прикрытые.

Ленька кивнул. В серых глазах плеснулся испуг, но радист пересилил его. Понял, что на поиски старшины Докукину надо идти.

Егеря сержант увидел неожиданно. Спрыгнув с очередного уступа, он едва не наскочил на врага. В двух шагах спиной к нему за валуном горбатился здоровенный фриц в темно-зеленой шинели с поднятым воротником и в нахлобученной пилотке.

Прежде чем егерь повернулся, Докукин выхватил финку, и острая сталь по рукоять воткнулась в сукно чужой шинели.

Что-то негромко хрустнуло, и егерь завалился на бок. Не всхлипнул, не сделал ни единого движения. Нож тоже на удивление легко вошел в тело, и на распоротой шинели не показалось и пятнышка крови.

Докукин вырвал финку и только тут сообразил, что за валуном пристроено чучело. Старая шинель с разорванной полой, набитая мхом и комками рассыпающегося в пальцах торфа. Пучок березовых веток торчал из воротника и на него была нахлобучена пилотка.

«Кукла», – растерянно подумал сержант.

Разведчик поднял сбитый ударом ножа манекен и пристроил его на прежнее место за валуном. Отполз в сторону и прикинул, что чучело поставлено с таким расчетом, что его обязательно должны были увидеть от озера.

Наверное, Гнеушев и Докукин, разведывая подход к бухточке вдоль ручья, видели это чучело. Пугались шинели, набитой мхом и торфом, притихали, по-рачьи пятились в валунах и за километр оползали встреченный «дозор».

Вот тебе и загогулина! С чего это егерям вместо настоящих дозоров ставить чучела?..

Что-то тут не так… Смутное беспокойство разлилось острей, но размышлять было некогда. Надо скорее добираться к бухточке.

Приметив на пути еще одну пилотку за камнем, Докукин не стал, как раньше, пятиться, а залег, присмотрелся и сплюнул от злости. В камнях опять была пристроена шинель, набитая всякой дрянью.

Дурачат же их егеря! А они тоже – разведчики называются. Как мальки, с ходу заглотнули наживку и дали водить себя на коротком поводке. Наверное, и с песцом, подкинутым Лыткиным на минное поле, все обошлось спокойно, потому что егеря не хотели до времени тревожить группу. Пусть, мол, разведывают себе на здоровье, донесения по рации передают…

За покатой, изрезанной щелями сопкой грохотнули, раскатились, приумолкли на несколько мгновений и устойчиво застучали очереди. Привычное ухо уловило в них глуховатое татаканье пэпэша. Автомат бил не сплошной строкой, а с паузами, расчетливо и прицельно.

«Гнеушев», – хлестнула тревожная мысль. Когда рвануло несколько гранатных взрывов, сомнений не осталось: старшина попал в беду. Огибать сопку и окружным путем пробираться в бухточку теперь уже не было времени. Сержант двинул напрямик.

Сам того не зная, Докукин вышел к гололобой скале, где ночью лежал Гнеушев.

В ясном свете утра бухточка была перед Докукиным как на ладони. Одинокая землянка, где неуютно топтался часовой, вслушиваясь в стрельбу, под скалой, на зеленом языке вороничника, полевая кухня с толстой черной трубой. Возле землянки был штабелек дров, а у кухни Докукин не увидел ни одного полешка. И повар около нее не топтался, хотя время подходило к завтраку, не суетились дневальные, никто не подходил с котелками. Как же так? Кухня – и без людей?..

Близкая стрельба не очень тревожила обитателей бухточки. Из землянки одиноко вышел офицер, о чем-то переговорил с часовым и снова возвратился в землянку.

Сержант пополз в ту сторону, где гремели автоматные очереди, но отвесная скала преградила путь. С полчаса Докукин лазил по гранитным откосам, беспокойно вслушиваясь в отрывистое стрекотание автоматов. В ту сторону с сопки хода не было. Докукин уже было решил идти берегом, но стрельба в скалах оборвалась. С четверть часа сержант ждал, что снова знакомо рокотнет пэпэша.

«Неуж все…» – обреченно подумал Докукин.

Потом он возвратился на скалу и оттуда увидел, как двое егерей приволокли Гнеушева и кинули возле землянки перед офицером с опрятными рыбками серебряных погон.

Рука сама собой потянулась к гранате, но разум остановил бездумное желание. Гранату не докинуть и убойной очередью автомата со скалы тоже не достать врагов, тесной кучкой облепивших неподвижного старшину.

Откроешь стрельбу – выйдет пустой шум. Егеря всполошатся и кинутся ловить Докукина.

Теперь сержант не имеет права погибнуть в запальчивой схватке. Он должен сообщить «Чайке», что в другом месте надо искать ударный фрицевский кулак. В другом!.. На Вороньем мысу, может, всего десятка два егерей и наберется…

Надо было немедленно уходить к пещерке, передать донесение, отводить в береговые скалы остатки группы, командиром которой так неожиданно оказался Павел Докукин. А он лежал на шершавом, еще не отдавшем ночной холод граните и смотрел на егерей, суетливо гомонивших возле Гнеушева. Докукин не мог помочь ему. В этом сержант обвинял себя беспощадно и жестоко. Понимал, что на войне случается так, что и сотня иной раз не выручит одного, но невыносимо было видеть, как на глазах гибнет товарищ, командир. Он же ждал помощи, надеялся, до самой последней минуточки верил, что помогут, защитят, оберегут. А Докукин в это время готовил толченые сухарики и расстраивался, что Лыткин не желает их кушать. На час бы раньше пойти – и успел бы, а теперь…

Потом офицер не спеша достал пистолет из кобуры – и под скалой ударил выстрел, тихий и нестрашный, будто на берегу переломили сухой прутик.

Докукин сунул в карман гранату и побежал по склону. Теперь он торопился. Гнеушева уже нет в живых, а Кобликов и Лыткин в счет не идут. От него, Павла Докукина, теперь зависит все. Ему держать ответ за ложные донесения, которые передавала группа. На его совести будут сотни ненужных смертей, если он не успеет сообщить «Чайке» самое главное донесение с Вороньего мыса.

Вот ведь беда какая навалила! До седых волос дожил Павел Докукин и так обмишурился…

Ничего, еще можно послать донесение. Надо только скорее поспеть к пещерке, и Кобликов в момент развернет свою машину. У него это ловко получается. Дернет стерженек антенны, щелкнет раз-другой рычажками и начнет сыпать ключом, как горох о стекло…

Докукин скатывался с уступов, перепрыгивал через валуны, карабкался по расселинам, спотыкался об узловатые корни березок. Пер напролом. Бежал с тяжелым сапом, как запаленный конь. Не скрываясь, не опасаясь, что его приметят.

С лица градом катился пот, сердце ошалело колотилось, и сосущая боль разливалась под ребрами. На минуту-другую Докукин разрешал себе остановиться, перевести дух, хоть немного унять колотье в груди. Затем снова начинался сумасшедший бег по диким скалам.

Скорей! Торопись, Докукин! Спеши, сержант! Успей сообщить «Чайке», что узнал, что увидел собственными глазами… Успей, голубчик!

Не все дозоры были манекенами. Когда Докукин одолевал склон очередной сопки, по нему ударил пулемет. Очередь распластала сержанта на камнях. Пришлось отползать за валуны и обходить сопку.

На этом он потерял полчаса.

Немцев разведчик увидел тогда, когда подошел к спуску в лощину, на которой знакомо светлело озерко.

Сержант притаился за камнем, разглядывая, как по склону, растянувшись гуськом, идут шесть егерей в камуфлированных плащ-палатках. Облава! Наверное, будут прочесывать каждую лощинку, заглядывать в расселины, рыскать по уступам, простреливать автоматными очередями ерник и березовые кусты…

Докукин усмехнулся нелепой опаске. Какая там, к лешему, облава, какое прочесывание? Он же знает, что на Вороньем мысу всего полтора-два десятка егерей. Шестеро шли сейчас по склону, наверное, столько же сидит в редких дозорах и находится в землянке вместе с офицером. Вот и весь немецкий гарнизон!

Ничего, поглядим еще, посмотрим, мать вашу за ногу, кто теперь кого переборет. Пока вы будете чухаться в камнях, разыскивать разведчиков, донесение перелетит через фиорд и ляжет на стол капитана Епанешникова…

Чтобы не попасть егерям на глаза, снова пришлось делать крюк, красться за валунами, ползти между кочек.

Немцы уверенно спускались к озерку. Они не рассыпались, как ожидал Докукин, цепочкой, не шарили за валунами, не простреливали кустарники. У озера передний начал забирать вправо, но один из идущих остановил его и показал рукой на заросли березок, прикрывавших подходы к пещерке.

У сержанта защемило в груди. Он понял, что егеря знают, где укрылась разведгруппа, и идут наверняка. Видимо, засекли еще раньше и сознательно не тревожили разведчиков. Так опытный охотник, приметивший песцовую нору, придет к ней с ружьем или капканом тогда, когда созреет дорогая шкурка…

Докукин опаздывал. Если бежать напрямик, егеря заметят и огнем преградят дорогу к спасительному клину березовых кустиков. Двое затеют перестрелку, а остальные тем временем доберутся к пещерке и накроют ребят…

Надо было опять давать крюк, забираться повыше в скалы, подходить со стороны каменной осыпи.

Кобликов-то!.. Кобликов чего рот раззявил? Неуж не видит, что егеря прут к пещерке. Накроют ведь, тепленькими возьмут, без выстрела… Может, Ленька возится с Лыткиным, водой его поит, уговаривает сухари съесть и ничего не видит?.. Может, сомлел от усталости и придремал? Вторые сутки ведь пошли, как Леньке и Докукину нет передыху. Сержант к таким делам привычный, и то у него руки-ноги дрожат и все косточки стонут. А Кобликову каково?.. Пригрело солнышко, и сморило парня. Тут ведь на минуточку глаза закрой и – шабаш!..

Ну что же ты, Ленька! Стрелять же надо, бой принимать… Самый край пришел!

И словно откликаясь на смятенные мысли, в зарослях березок сухо хлопнул карабин. Раз, второй, третий… На подмогу ему совсем уж неожиданно застрекотал автомат. Лыткин оклемался!

Егеря в лощинке замятушились, залегли под кочками и густо сыпанули ответными очередями.

Ленька ожидал возвращения Докукина, а увидел на сопке егерей. Впервые в жизни Кобликов увидел врагов не в кино, не распоясанными, понурыми «языками», а наяву. К нему шли люди, с автоматами на изготовку, с гранатами, сунутыми под ремни. Шли, чтобы убить Леньку, Лыткина, сержанта, всякого русского, который попадется на пути. Для этого им дали автоматы и гранаты, научили стрелять, привезли на Вороний мыс…

Когда егеря круто повернули и стали спускаться к озерку, потерялась спасительная мысль, невероятная надежда: «Может, просто дозор… Может, стороной пройдут». По деловой неторопливости, с которой егеря спускались в лощину, Ленька понял, что идут они к пещерке, и идут наверняка.

– Игорь!.. Игорь же! – Ленька тряс Лыткина за плечи. – Немцы! Немцы ведь подходят!

– Больно мне, – бормотал Лыткин. – Грудь больно… Какие немцы?

– Егеря! Сюда идут… Шестеро… Уже у озерка… Убьют же нас!

– Убьют! – с присвистом выдохнул писарь и стал подниматься. – Как убьют?

– Как убивают! – закричал Ленька. – А то в плен попадем… Подходят же егеря, а сержанта нет и старшины тоже…

– Где они?

– Не знаю!.. Не знаю я, понимаешь! Старшина еще вечером ушел… Немцы подходят! Надо бой принимать.

Лыткин выполз с автоматом из пещерки и лег в зарослях березок.

– Уходить надо, – сказал он Кобликову, нервно облизав губы. – Вверх по насыпи забираться. В камнях не найдут… Отступать надо…

– Не велел Докукин уходить, – тоскливо ответил Ленька, разглядывая собственную смерть, не спеша подбиравшуюся по моховой низине. – Не велел… Сказал, чтобы здесь мы его дожидались, а если немцы, так сказал, чтобы бой принимать… Они со старшиной услышат и на помощь придут…

Торопливо передергивая затвор, Кобликов выпустил по егерям первую обойму. Потер плечо, занемевшее от толчков приклада, и стал перезаряжать магазин. Лыткин начал бить из автомата.

Егеря сыпали в ответ. Пули сбивали ветки, цокали о камни, залетели в пещерку. У Леньки уже был прострелен рукав шинели и на стенке дюралевого ящика рации, которую он держал рядом с собой, вдруг затемнели дырки с аккуратно вогнутыми краями. Рация качнулась от невидимого удара и внутри брякнуло стекло.

За спиной затрещали кусты. Ленька крутнулся с карабином, но в березки вместе с осыпавшимися камнями скатился сержант Докукин. Потный, грязный и злой. Из прорех разодранного ватника торчали серые клоки. Брюки были заляпаны торфом. На скуле краснела ссадина.

– Рацию, Кобликов! Немедленно разворачивай! Да скорей же ты, чего выставился?

Ленька машинально потянул за ремень рацию и нащупал было штырек антенны, но на глаза попались аккуратные дырки на дюралевом боку.

– Вот!..

– Чего «вот»? Скорей разворачивай!

– Разбита, товарищ сержант…

– Как разбита? – упавшим голосом спросил Докукин, и глаза его стали седеть. – Как это так – разбита? Ты что мелешь!..

– Очередью, товарищ сержант… Она стояла тут, а ее стукнуло. Вон, глядите, какие дырки…

Ленька повернул рацию, и Докукин тоже увидел аккуратные отверстия на дюралевой стенке.

В дикой, невероятной надежде Кобликов с минуту щелкал переключателями настройки и диапазонов, но дюралевый ящик не откликнулся ни единым звуком.

– Лампы вдребезги… И выходной трансформатор, наверное, тоже.

– Не уберег, значит, рацию, Кобликов, – с укоризной и растерянностью сказал сержант, и щека его дернулась, словно Докукина укусил невидимый комар. – Не уберег… Старшина погиб. На моих глазах его добивали… Прошел в бухточку и попался… Раненного уже прикончили.

В кустах веером рассыпалась очередь. Сбитый сучок ткнулся в лицо Докукина. Сержант отмахнул его, выругался и стал прилаживаться с автоматом.

– Нет егерей на Вороньем мысу, Кобликов… Вот только эти, да еще с десяток в бухточке и на сопках наберется… А мы здесь целую армию насчитали… Нет егерей.

– Как же так? – опешил Ленька. – Мы же сообщали…

– То-то и оно, что сообщали… Теперь вот надо другое сообщить… А как? На пальцах, что ли, показывать?.. Рацию-то погубили… – упавшим, равнодушным голосом сказал он. Докукин осунулся, словно в нем вдруг разжалась какая-то важная пружина. То, что немцы напоследок расколотили рацию, казалось сержанту теперь частью дьявольски хитрого плана. Оплели они разведчиков, облапошили со всех сторон и лишили возможности поправить беду.

Голова была тяжелой, словно налитой свинцом. Мысли ворочались туго, натыкались одна на другую.

Что делать? Что придумать сержанту Докукину, чтобы отвести свою страшную промашку?

Увертливые фигурки егерей скользили между кочек, огибая озерко. Минут через пятнадцать они переберутся через лощинку и подойдут к склону. Там валуны, там им будет легче…

Гулкой очередью залился автомат.

– Окороти, Лыткин, чего без толку сыплешь? – одернул Докукин разгорячившегося разведчика. – Патроны надо беречь… Хорошо, хоть ты в разум пришел… Вишь, тварюги, куда забирают! В камешки норовят…

Прицельным огнем сержант прижал в болотине двух егерей, стремившихся проскочить к валунам.

Услышав, что в ответные очереди влился еще один автомат, немцы снова замешкались.

– Куснули горяченького!.. Не по носу вам такие дела, – зло сказал Докукин, перезаряжая магазин. – Идти можешь, Лыткин?

– Могу, товарищ сержант, – с готовностью, словно он ожидал этот вопрос, откликнулся Лыткин. – Полегчало мне… Вправду, с утра полегчало… Могу идти!

Он говорил торопливо, словно боялся, что сержант не поверит.

– Могу идти…

– Можешь так можешь… Хоть тут полегче будет…

– Опять ползут, товарищ сержант!

– Ладно, пусть ползут… Ты, Кобликов, спокойнее держись, не наводи панику, от шестерых отобьемся…

В голову вернулась ясность, пришел трезвый практический расчет.

– Первое дело, надо, ребята, сообщить, что никакого сосредоточения немцев на Вороньем мысу нет… Сегодня я только во всем разобрался. Как к бухточке прошел, так мне и осветило. Дозоры, что мы на сопках видели, так это же чучела. Старые шинели, мхом набитые… Старшина тоже, видать, все сообразил, вот его и не выпустили из бухточки. Ну и нас для надежности решили прихлопнуть… Понимаешь, Кобликов?

– Понимаю, – шепотом, будто принимая тайну, ответил Ленька. – Как же теперь? Передавали ведь мы…

– Ложно передавали… Слушай меня, Кобликов, и запоминай крепко. Раз рация погибла, сообщение в роту надо своим ходом доставить. Тебе надо живым дойти и обсказать товарищу капитану все, как есть на самом деле…

Докукин замолчал. Стал думать о Катерине, о дочках, которым, видно, не дождаться отца с войны. Скосив глаза, увидел напряженный профиль Леньки Кобликова. Сведенные к переносице брови, вздернутый нос и губы, в уголке которых прорезалась складочка, чужая и ненужная на молодом лице. Приметил смертельную усталость на посиневшем от холода и сырости лице и острые, по-мужски выточившиеся скулы.

И дочек жалко, и этого парнишку тоже надо от смерти спасать. Обделила природа Докукина сыном, так хоть чужого напоследок он убережет.

– На тебя надежа, Леонид…

То, что Докукин назвал Кобликова по имени, помогло Леньке сообразить, какой тяжкий груз наваливает на его плечи сержант, по годам подходящий Леньке в отцы.

– А как же вы, товарищ сержант? – испуганно спросил Кобликов. – Как же вы?

– Соображу как-нибудь… – невесело откликнулся Докукин. – Соображу… Мне на тот свет торопиться резону нет. Карабин давай, гранаты и патроны тоже. Вам на двоих одного автомата достанет, а мне нужно для видимости из карабина постреливать, чтобы егеря не разобрали… Вы с Лыткиным сейчас кустиками в сторону отбивайтесь, а я здесь пока повоюю… К берегу идите… К тому месту, где веревка спрятана. Туда бот подойдет… Сигналы помнишь? Вот и ладно… Топайте, ребятишки.

– А вы как?

– Будем живы, не помрем… Есть у нас в Лахте такая присказка. Я егерей в сторону отведу. Не все им нас облапошивать. Теперь я с ними в жмурки поиграю… Вишь, как наскакивают, заразы!

Докукин припал к прикладу карабина, еще хранящему тепло Ленькиной щеки, повел мушкой и плавно нажал спуск. Крайний егерь, снова кинувшийся к валунам, дернулся и застыл под кочкой, неловко откинув автомат.

– Ага, достал одного… Да уходите же вы скорее!.. У старшины Якимчука вещевой мешок я оставил, блокнотик там, в полотенце завернутый. Адрес написан. Ежели что, отпишите моим… По кустам ползком пробирайтесь… Двигайте, ребята!

Сержант вдруг схватил Кобликова за плечи со смятыми погонами и прижал к себе, уколов щетиной, хлопнул по спине Лыткина, подтолкнул в кусты.

– Приказываю, одним словом… Сполняйте!

И пополз навстречу егерям. Последнее, что увидел Кобликов, были растоптанные, с союзками на передках, кирзовые сапоги. Стертые подковки и розовый кусочек кварца, застрявший в гнезде вылетевшего гвоздя.

– Ну немножечко еще! Вон до того камешка!

– До камешка, – откликался Лыткин и напрягался телом. – Я сейчас, сейчас… До камешка… Я дойду!

– Конечно, дойдешь… Ногу сюда ставь!

– Поставлю… Ты, Кобликов, меня не бросай!

– Сказано же, не брошу, – отвечал Ленька, сердясь на назойливую просьбу Лыткина. Он не мог понять, как писарю могла прийти в голову эта мысль, нелепая до абсурда.

– Я ведь почти здоров… Слабость только, а так здоров… Ты не бросай меня!

С каждым метром, пройденным по скалам, сил у Лыткина оставалось меньше. Он обвисал на Леньке, жадно хватал воздух и просил остановиться.

– Отдохнем немножечко… Самую чуточку отдохнем…

Позади, то разгораясь, то затихая, гремела стрельба.

Она уходила в сторону перешейка. Ленька со страхом вслушивался в стрельбу и больше всего боялся, что в трескотне автоматов исчезнут, оборвутся гулкие хлопки карабина.

– Пошли дальше! Нельзя нам задерживаться… Вот сейчас через расселину переберемся – и легче будет. Под горку пойдет…

– Под горку, – соглашался Лыткин, рывком напрягал тело и тут же обмякал. – Нельзя задерживаться… Идти надо… Скорее идти.

У Леньки ныла спина и плечи, придавленные невероятной тяжестью. Как только кости, мышцы, тело выдерживали Лыткина, вещевые мешки, автомат, магазины и простреленную рацию.

Он плохо помнил, как добрался к приметной, косо срезанной скале, у которой начинался спуск к воде, в каменную щель, куда ночью подойдет мотобот.

У скалы Кобликов свалился, ударив Лыткина о камень. Тот застонал, но Ленька уже не мог его успокоить, сказать ободряющие слова. Он обессилел. В ушах гудело. То ли от дикой усталости, то ли это, в самом деле, был заунывный шум ветра, просторно катившегося по береговым откосам. Кружилась голова, поташнивало и хотелось лишь одного – вот так, без движения лежать на щербатом граните. Свет каленого, кирпичного солнца проникал сквозь смеженные веки и больно бил в глаза. Отвернуть лицо от этих ударов тоже не было сил.

– Идти надо, – заговорил Лыткин, настойчиво дернув Леньку за рукав. – Слышишь, Кобликов!.. Надо скорее вниз спускаться. Увидят здесь немцы… Вниз надо!

«Вроде он и в самом деле выздоровел», – безразлично подумал Ленька, удивленный, что мысль об опасности раньше возвратилась к Лыткину, а не к нему самому. Здоровому, не задетому ни пулей, ни осколком.

– Давай спускаться!.. Увидят же нас здесь егеря… Увидят же!

Голос Лыткина взвинтился вдруг чуть не до крика.

Когда Ленька отыскал спрятанную под валуном веревку, напарник снова обессилел, видно израсходовав себя на последнюю вспышку. Пришлось обвязывать его и спускать на веревке через знакомый гранитный пупырь. А затем спускаться самому, тащить Игоря по щели на площадку. Взбираться наверх, опускать мешки, рацию, автомат…

Потом Кобликов тупо думал, что свисающая со скалы веревка выдаст их егерям, дотрагивался до лежащего Лыткина, чтобы ощутить в нем живое дыхание.

От немыслимой усталости безвольно закрывались глаза и отвисала челюсть. В гранитную щель с мыса не проникало ни звука. Здесь каменела тяжелая, пугающая немота. Громады скал отгородили Леньку от всего, что происходило там, и он не мог сообразить, ушла ли вдаль редкая стрельба или она оборвалась.

Рыдал взводень. Море мерно вспучивало у берега водяные валы. Встопорщивало прозрачные тяжелые гребни и било их о камни. Кричали чайки, и темный сапсан ходил в вышине пологими кругами.

Стонал Лыткин, канючил, чтобы Кобликов не бросал его.

Медленно вытягивались по воде тени скал. Ленька глядел на треугольник неба и торопил солнце, умолял его поскорее закатиться за сопки.

Ветер сбил густые облака. От них посуровело, и начал сеяться дождь. Серая пелена окутала скалы, смешалась неприметно с сумерками и принесла долгожданную темноту.

И наконец в ней прорезались короткие ищущие вспышки зеленых огней.

Ленька торопливо ответил на сигнал.

Вкрадчивый шум мотора оказался неправдоподобно близко. Глаза, привыкшие к темноте, различили наплывающую тень.

Ленька потащил Лыткина к краю площадки, к которой, скупо подсвечивая воду, на малом ходу приближался мотобот.

– Скорей! – торопили с судна.

Проворная фигура, зашелестев брезентовым дождевиком, оказалась рядом с Кобликовым, плеснула в лицо вспышкой фонаря и ухватила Лыткина.

– Ранен?

– Нет, больной он… Заболел.

– Остальные где?

– Двое нас… Только двое…

В это время сзади, где находилась щель, с грохотом осыпались камни и гулко проскакали по площадке.

«Егеря!.. Веревку же я там оставил!..» – ужасаясь, подумал Ленька. – Засекли нас!..»

В щели что-то неуклюже и тяжело ворочалось. Затем о камни лязгнул металл и, раструсив щебенку, на площадку упало нечто грузное и мягкое. Шлепнулось на гранитный уступ, и вслед за этим послышался глухой стон.