Текст книги "Вороний мыс"

Автор книги: Михаил Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

– К вечеру на тоне будем. Там быстро управимся, и обратно. Скучно вам у нас. Я же говорил, что ничего интересного не будет. Вам ведь подавай героические случаи. А у нас тихо. Нормально работаем, без героических случаев.

Вглядевшись пристальнее в лицо Усика, Игорь сообразил, что капитан «Жереха» все-таки не стар. Кожу на его лице выдубили не прожитые годы, а работа на ветре, на солнце, на стуже, на воде.

– Не люблю я этих самых случаев, – говорил Иван Трофимович, потягивая сигарету и оглядывая широкую реку глазами, в которых снова стыло успокоенное и сонное выражение. – Я недомерком еще матросить начал. Отца в сорок пятом под Прагой убили, нас у матери четверо осталось, и я в двенадцать лет за старшего… Война в разное время для каждого кончилась. Один в День Победы отвоевался, а мне еще десятка полтора лет пришлось сражаться, пока всех на ноги не поставил. Время тогда было крутое, голодное. Эго теперь – получил зарплату, топай в магазин, и никаких тебе заботушек. Тогда своим хозяйством держались, да еще рекой. Добрая у нас река, хорошая. Прикипел я душой к ней сызмальства так, что бульдозером отсюда не сдвинешь. Сына тоже хочу речником сделать. Мал он еще, третий класс кончил, а у отца хитрая думка есть.

Ивашин слушал капитана и думал, что хитрой думкой Усик будет привязывать сына не только к реке, но и к гусям, боровкам и корове, что разгуливают у него по двору, огороженному наверняка прочным забором.

– Поднимать надо студента… Не толкнешь, до обеда продрыхнет. Спит так, будто на пожарника экзамен сдает… Отец его у нас капитанил, да восемь лет назад беда случилась, и погиб мужик. Мать пенсию получает. Справно живут, в чистых туфлях с малолетства ходить приучен. Не пошел парень по батьковой тропочке… Вставай, Василий! Пора приборку делать.

Пока матрос протирал глаза и потягивался, Усик дал указание по приборке, не забыв упомянуть и о ржавчине на якорной цепи, и о краске, содранной на борту при швартовке, и о лопнувшем причальном тросе, который надо было срастить.

– Слыхали? – сказал Василий, когда капитан ушел отдыхать. – За двое суток не управиться… Ладно, дома он на собственном хозяйстве спину дугой гнет. Но здесь-то зачем ему вытягиваться. Трос же новый можно со склада выписать. Будто наше государство жлоб, будто у него лишней бухты троса не найдется. Половине мира помогаем, а он на паршивой веревке экономию наводит… Знает же, что мне еще надо три предмета повторить, а наваливает и наваливает работу. Ему хоть воду толки, а чтобы без работы никто не сидел. Дождется, со своими замашками, что ему опять в прорези пролом устроят.

– Какой пролом?

– Вставили прошлую путину нашему кэпу фитиль, – засмеялся Василий. – До сих пор по исполнительному листу платит.

– За что же?

– Виноватого не нашли, и пришлось Усику, как материально ответственному лицу, собственными денежками отдуваться. Какой-то тип у груженой прорези борт потихоньку проломил. Пока мы прорезь буксировали, чуть не половина рыбы в пролом ушла. У нас народ крутой, его до крайности доводить нельзя, а наш кэп всюду нос сует. Браконьеры ему, например, не по нраву. И мне эти хапуги поперек горла. Но на такое дело есть же рыбная инспекция. Наш Иван Трофимович хочет быть святее папы римского.

На тоне управились быстро. Сдали порожняк, завели буксир на груженые прорези, поели ухи, досыта запили ее зеленым калмыцким чаем и отправились в обратный путь.

Снова рокотал мотор и вздымались под носом буруны. Теперь, когда шли с грузом и против течения, берега тянулись невыносимо медленно, и иной раз часами надоедливо маячил какой-нибудь матерый карагач, стоящий на береговом угоре.

К ночи пал ветер, развел на реке волны и притащил тучи, просыпавшие мелкий, как пыль, надоедливый дождь. С полубака пришлось убраться в тесный кубрик, душно пропахший соляркой. Койка оказалась коротка, и Игорь всю ночь проворочался почти без сна, слушал, как сердито плещут за железной стенкой борта разыгравшиеся волны, покрикивает в переговорную трубку капитан Усик и по-звериному тоскливо воют ревуны встречных судов.

Едва в иллюминаторы пробился рассвет, Ивашин вышел на палубу и поежился от промозглого ветра.

– Идите в рубку, Игорь Петрович! – пригласил капитан. – Вишь, как распогодило. Прорези течением сносит, а тут еще волна расходилась. Лопнет буксир, хлопот не оберешься.

Иван Трофимович сноровисто крутил штурвал, и глаза его посверкивали остро и зорко, вглядываясь в ненастную пелену, закутавшую реку. Навстречу то и дело выплывали размытые силуэты буксиров, за которыми темнели громадины груженых барж и тупоносых плашкоутов, возникали белесые призраки быстроходных пассажирских теплоходов, совались чуть не под нос тени вертких баркасов. «Метеор», выскочивший из туманной пелены, пролетел всего метрах в пяти от прорезей.

– Куда тебя черт несет! – испуганно крикнул Усик, поспешно перекладывая руль, чтобы держаться поближе к берегу со своими неповоротливыми прорезями.

Пугающе выли сирены, мигали тусклые огни бакенов, трепыхались едва различимые флаги отмашек. Кисель дождя лишал видимости. Иван Трофимович, наверное, не глазами, а чутьем угадывал фарватер, примечал тревожные мигалки на мелях, буруны на перекатах и створные знаки.

– Огневку бы проскочить, – обеспокоенно сказал он. – Худое место… Мель на мели и заворот крутой. Ветром в корму ударит, прорези начнет мотать. В общем, гляди в оба на этой Огневке и оглядываться не забывай… Василий, как там у тебя!

– Чисто! – глухо, как из погреба, откликнулся матрос. Он сидел на носу впередсмотрящим, с головой укутавшись в брезентовый плащ, топорщившийся на сгибах. – Можно ходу прибавить! Плетемся, как черепахи! Давай полный, кэп!

– Ладно, не торопись… Прытко бегают, так часто падают!

На Огневке – широком мелководном разливе, порыв ветра сбил прорези и стал заносить их вправо, где белесой гривой вскипали буруны. Иван Трофимович приказал убавить буксирный трос и скомандовал полный ход. Корпус «Жереха» натужно задрожал, но ветер тащил прорези к бурунам.

– Прибавь еще, Максимыч!

Капитан не крикнул, как всегда, коротко и отрывисто, а сказал в медный раструб переговорной трубы напряженным, спотыкающимся голосом.

– Сколько можешь прибавь!

Дрожь корпуса стала гуще. Мотор заклокотал на самой высокой ноте, кидая горячую силу на поршни и шатуны.

Руки Ивана Трофимовича хватко уцепили штурвал и расчетливо начали выворачивать руль. Прорези удалось провести в нескольких метрах от наката, кипевшего на косой отмели.

Потом снова мотало из стороны в сторону, то угрожающе прижимало к берегу, то тянуло к предательским мелям.

Наконец, осилив стремнину вылетающей из-за поворота реки, «Жерех» оказался под защитой берега, подмытого половодьем до отвесной крутизны.

– Одолели вроде холерную Огневку!

Иван Трофимович стянул с головы берет, тыльной стороной ладони вытер пот со лба и попросил у Игоря закурить.

– Самое муторное место на реке. Довелось мне три года назад здесь на мели куковать. С неделю мытарились, пока на чистую воду выбрались… Теперь спокойнее пойдем. Может, еще к сроку и домой поспеем…

И тут произошло неожиданное. Сначала Ивашин ничего не понял в необычной тишине, свалившейся на буксир. Услышал шелест дождя на крыше рубки, свист ветра в такелаже, хлюпанье слабо закрепленного фала.

Потом сообразил, что не стучит мотор.

– Максимыч, что там у тебя! – крикнул капитан и торопливо вывернул руль так, что течение стало прибивать буксир к берегу.

– Что стряслось?

Дизель отчаянно взревел, оглушительно выстрелил кольцами синего дыма и снова замолчал.

В рубке было слышно, как внизу лязгает что-то металлическое и неразборчиво ругается механик.

– На винт намотали, не иначе, – упавшим голосом сказал Иван Трофимович и швырнул в окно недокуренную сигарету.

Зорко всматриваясь в приближающийся берег, капитан расчетливо и точно перебирал штурвал, целясь к матерому карагачу, высившемуся на кромке глинистого, в узких промоинах трехметрового откоса.

– Василий, чалку готовь!

Матрос сбил с головы островерхий капюшон и повернулся к рубке белым, испуганным лицом.

– Да поворачивайся же ты, гладкий черт! Приставать будем… Вон, к карагачу примеряйся!

Василий махом скинул неуклюжий дождевик, ухватил трос и застыл на носу, приготовившись к прыжку.

– Вот так, ладно… С кручи не сорвись!

– Не сорвусь, кэп… За меня не беспокойся! – с веселым азартом откликнулся матрос.

Едва буксир коснулся берега, Василий стремительным прыжком оказался на откосе и мгновенно закрепил трос за карагач.

Течение тут же прижало буксир и прорези к глинистому увалу.

– Приехали! – сердито сказал Усик и снова попросил у Игоря сигарету. – Прикатили, значит… Хорошо зацепиться успели, а то вынесло бы на Огневку – и беда была. За милую душу могли буксир гробануть и сами концы отдать. На воде живем, не знаешь где, где найдешь, где потеряешь… Василий-то, прямо олимпийский чемпион по прыжкам!

Потом собрались на корме, промокшие и злые, и ежась на ветру, стали соображает, что делать дальше.

Клокотал вода, била прорези, заплескивала на обрыв, подмывая глину. Рыжие клинья ее с глухим уханьем сваливались с кручи. Вода на мгновение мутнела, жадно заглатывала добычу и снова принималась наскакивать на вековую преграду берега.

Перегнувшись через борт, Усик минут десять шарил багром под кормой.

– Так и есть, намотали, – хмуро сказал он. – Развели в реке настоящую помойку, валим что попадет, а потом сами же и чухаемся… Верно говорят, что не плюй в колодец… В воду теперь надо лезть!

Седоусый Максимыч стеснительно засопел и отвернулся. Рыжеватый, узкогрудый помощник капитана откашлялся в кулак и собрался было уже шагнуть к борту, но Иван Трофимович остановил его.

– Ты, Андрей, в эту кашу не суйся. Будешь потом со своим радикулитом половину сезона бюллетенить.

Игорь был уверен, что как и полчаса назад, когда требовалось сделать рискованный прыжок с буксира на скользкую от дождя глинистую кручу, Бабичев сдернет опрятную на молниях куртку и решительно выйдет вперед. Но матрос смотрел куда-то в сторону и присвистывал сквозь губы, словно случившееся его совершенно не касалось.

– У Василия, значит сессия на носу…

– Сессия, кэп. Воспаление легких схватить не имею права. И по охране труда не положено.

– Водолазов, что ли, дожидаться будем? Пока приедут, все наши производители будут вверх брюхом плавать.

– Давайте я нырну!

– Нет уж, – решительно воспротивился Усик предложению Игоря. – Не хватало гостя в воду сунуть. По всей реке смех пойдет…

Иван Трофимович расстегнул тесный в плечах, заношенный китель, скинул кирзачи и стянул через голову тельняшку. Тело капитана оказалось неожиданно белым, словно слепленным из тугого пшеничного теста. Заветренная до черноты голова и такие же кисти рук были чужие на этой белизне, будто отрезанными где-то и приклеенными к туловищу.

Иван Трофимович пристегнул к запястью ремешок финки, прошлепал босыми широкими ступнями по настилу палубы и, зябко прислонившись тощим животом к железному обводу кормы, медленно стал сползать в реку.

Весенний паводок нес с верховьев талое снеговое половодье. Солнце не успевало прогревать его, и вода в реке была обжигающе холодна. Едва ноги Ивана Трофимовича коснулись воды, тело его взялось на плечах и на груди знобкими пупырышками, кожа посинела и щетина на капитанском подбородке показалась Игорю много гуще. В глазах Усика, поднятых к мутному небу, сеющему нескончаемый дождь, он увидел острое желание выбраться обратно.

– Водичка, мать ее за ногу! – клацая зубами, жалобно сказал Иван Трофимович, шумно вздохнул и с головой ушел в реку.

Остальные четверо свесились через борт, ожидая, когда капитан снова окажется на поверхности.

Сердце забухало в груди Игоря, словно ему вдруг стало тесно. Он, торопясь, отсчитывал секунды. Насчитал уже порядочно, а Иван Трофимович так и не показывался. Холодок подползающего испуга стал разливаться в пальцах невольной дрожью.

В это мгновение, разорвав беспокойно ворочающуюся за кормой воду, показалась лысоватая голова. Желто-белая, как вымытая кость, с темными прядями жидких волос, прилипших к вискам. Иван Трофимович жадно глотнул воздух. На палубу полетел скользкий обрывок сети, и голова снова ушла под воду.

Так продолжалось пятнадцать немыслимо долгих минут, заставивших то неуютно поеживаться от страха, то облегченно вздыхать.

– Чего там кэп ковыряется? – услышал Игорь голос Бабичева. – Дело ведь пустяковое. Чиркнул бы финарем пару раз как следует – и порядок. А он целую обедню развел.

Ивашин сжал челюсти и удержался от комментария.

За него высказался Максимыч.

– Заткни хлебальник! Ряха светится, как у бугая, а сам небось в эту обедню не сунулся.

– Мое дело палубное, дед. Чалку кидать, за буксиром следить. В остальном пусть разбираются те, кому положено. Не я же сеть на винт изловил.

– Еще и теории разводит! – снова вскипел механик. – Паразит ты, Васька! Культурный паразит. Из нынешней породы.

– Паразиты, дед, те, кто на шее у других сидят, а я собственными руками хлеб зарабатываю. Так что прошу без оскорблений!

Максимыч плюнул на палубу и отошел подальше от Бабичева. Матрос усмехнулся и недоуменно пожал плечами. Взять, мол, с механика нечего. Остарел дед, соображает лишь крутить до отупения гайки на дизеле, а в остальном не имеет никакого понятия.

Когда винт был освобожден, мы отвели Ивана Трофимовича в кубрик и щедро ливанули солярку в чугунную печь. У капитана были поседевшие от лютого озноба глаза, полоска закоченевших губ, белые, как бумага, ногти и маслянистые подтеки нефти на лице. Он, казалось, усох телом, утратил подвижность, сжался в клубок и не имеет сил расправить окоченевшие мышцы. Помощник с кряканьем растирал его шерстяной рукавицей. Усик тихо постанывал, тянул к печке руки, обжигающе хлебал из кружки крутой кипяток и дрожал.

– Вода прямо ледяная. Кукарекать нам здесь теперь, орелики. Ко всему прочему топляк под винт сунулся. Одна лопасть начисто срезана, а вторая погнута.

– То-то на Огневке ход был слабый, – откликнулся механик. – Я на полную железку прижал, а ты, Иван Трофимович, просишь еще добавить… Винт сменить недолго. Вот если втулка разболталась…

– Да уж, наверное, не уцелела твоя втулка, Максимыч, – невесело добавил капитан, к которому возвращалась возможность осмысленно воспринимать окружающее. – Придется к доку буксироваться. Там поднимем корму и починимся.

– Опять скажут, что литья нет, – вздохнул помощник, нагревая у печки шерстяную рукавицу. – Поворачивайся, Иван Трофимович, опять левым боком… Одна ругань в этом доке.

– Не говори, – вступился механик за неведомый Ивашину док. – Ругани, конечно, много, а где бы буксиры не ремонтировались, все равно в док приходят доделываться. Там один Павел Терентьевич Саламатин сто сот стоит. Доводку сделает так, что любо-дорого. Ему бы еще литья вдосталь.

– Прорези надо в хозяйство отправить, а потом уж ремонтироваться, – хмуро перебил Усик. – Заморим производителей, каши не расхлебаешь.

Прорези согласился отвести в хозяйство капитан проходящего мимо баркаса гидрографической службы.

– Крюк придется дать километров тридцать, – сказал молодой румяноликий капитан в щегольской мичманке с блестящим «крабом». – Начальство за такую инициативу погладит против шерсти.

– Понятно, – сухо ответил Усик и вытащил из кармана бумажку, сложенную крохотным красным квадратиком. Олег догадался, что это был капитанский НЗ, прихваченный в рейс. – Держи!

– Ты что мне суешь! – неожиданно писклявым, сорвавшимся голосом закричал капитан баркаса. – Ишь миллионер выискался! Ради червонца, думаешь, я твои зачуханные прорези поволоку? Сами здесь зубами будете щелкать…

– Прости, браток, – смущенно сказал Иван Трофимович, спрятал десятку. – Выйдем из ремонта – пузырек за мной.

– Это другой коленкор, – улыбнулся капитан и поправил фуражку. – Отбрешусь как-нибудь от начальства. Они ведь тоже человеки.

– Пассажира нашего прихвати, – попросил Иван Трофимович. – Из газеты приехал путину описывать, да вот на мель сел. Чего ему теперь по-пустому с нами хороводиться. В командировке он, срок кончается…

Игорь категорически отказался покинуть «Жерех», хотя понимал, что помочь ничем не может, а хлопот капитану прибавит.

– Чего ты будешь здесь собакам сено косить? – недоуменно спросил Иван Трофимович, выслушав сбивчивый отказ. – Максимыч наладится берегом в док, чтобы там все заранее приготовить. А мы с буксировкой управимся, как помогу пришлют…

– Я останусь с вами, – ответил Ивашин и ушел в кубрик, чтобы кончить бессмысленный, по его мнению, разговор.

Усик посмотрел вслед упрямому корреспонденту, поскреб пальцем возле уха и повернулся к матросу, сидевшему возле рубки.

– Ты, Василий, насчет отгулов спрашивал… Вот, значит, и подгадало время. Даю тебе полных четыре дня. Ясно?

– Расщедрился кэп, как к стенке приперло, – сказал матрос Ивашину, спустившись в кубрик. – Четыре дня! Мне, между прочим, для подготовки к сессии две недели законного отпуска полагается. Постановление есть. Пусть Усик хоть наизнанку вывернется, а две недели я тоже выколочу. В нашей конституции записано, что право на образование должно реально обеспечиваться.

Игорь молчал. Смотрел, как здоровенный парень укладывает в чемодан отутюженные рубашки, чесучовый китель с начищенными пуговицами, безразмерные носки и джинсы с желтой форменной нашлепкой «Милтонс».

– Книжечку «Огонь в полночном океане» я вам обязательно из дому привезу. Успеете до отъезда прочитать. В ней всего сорок восемь страниц. А что сейчас в Москве танцуют?

Игорь не выдержал. Забыв, что пребывает в ранге специального корреспондента, вышвырнул из кубрика уложенный чемодан с блестящими пряжками и, схватив Бабичева за рукав, повернул его к выходу.

Он думал, что Василий разозлится и даст сдачи. Но Бабичев лишь легко освободил рубашку из пятерни Ивашина.

– Некультурно обращаетесь, Игорь Петрович, – с усмешкой сказал он, недобро прищуривая красивые глаза. – За такие штучки можно вам дельце пришить, что не проглотите…

– Мотай отсюда!

– Спасибо скажите, что у меня характер добрый.

Отставив зад, обтянутый нарядными выходными брюками, Бабичев полез по трапу. У выхода из кубрика он оглянулся и добавил:

– Написать бумаженцию в редакцию, и вас как клопа придавят за рукоприкладство. Я законы знаю…

У Игоря потемнело в глазах. Но в это время рядом с начищенными ботинками появились на палубе рыжие косо стоптанные кирзачи, и это помогло усидеть на месте.

Шумела под берегом стремительная река. Бухали подмытые клинья глины. Ревели в тумане сирены проходящих судов.

Дождь стих. Облака уходили вверх, просторнее открывая землю, и к вечеру сквозь голубую проталину ударило солнце.