Текст книги "Дочка людоеда, или приключения Недобежкина"

Автор книги: Михаил Гуськов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Михаил Гуськов
Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина

Глава 1
УБИЙСТВО

Аркадий Михайлович Недобежкин, двадцатишестилетний слегка мрачноватый аспирант кафедры истории СССР, совершенно случайно стал убийцей.

Это произошло так. На радостях, что он удачно прошел предзащиту своей кандидатской диссертации, что оппоненты его и срок защиты уже назначены, что Валя Повалихина, по-видимому, влюблена в него, он всю неделю ходил в приподнятом настроении, и надо ж ему было, зайдя в Елисеевский магазин, где он купил провизии себе и своим животным – кошечке и щенку, – пойти на вечерний сеанс мультфильмов в кинотеатр "Россия". Там его место оказалось рядом с неопрятным седым сопливым старикашкой со старушечьей сумкой-баулом на коленях. От этого старикашки в другое время аспирант постарался бы держаться подальше, но сейчас, в эйфории успеха, он, как солнце, решил бросить луч своего счастья и на эту полумертвую пустыню. Старик, судорожно сжимавший на коленях свою нищенского вида суму, оживился, залез грязными руками в пакет с печеньем, протянутый ему аспирантом, облился предложенными сливками, а по выходе из кино заявил, что ему некуда идти. Оказалось, что он приехал в Москву к дочери, а та не то развелась с мужем, не то собралась выходить замуж, не то переменила адрес или фамилию – Недобежкин не разобрал. Дело было вечером, и сердобольный молодой человек пригласил нищего к себе на Палиху переночевать, а утром обещал вместе с ним отправиться в адресный стол и разыскать его дочь. Еще в кинотеатре Недобежкин заметил, как народ брезгливо озирался на старика, а в троллейбусе пассажиры даже отшатнулись от „внучка" и „дедушки", как от зачумленных, образовав между ними и собой карантин пустоты, но аспирант бравировал своим великодушием и даже достал носовой платок и вытер старику нос, мало того, заставил старика несколько раз высморкаться в него, после чего демонстративно свернул и спрятал платок в боковой карман пиджака.

Очутившись дома у Недобежкина, незнакомец повел себя как-то странно: стал бормотать про курицу, которая несет золотые яйца, что его заманили в Москву, чтобы убить, что его все равно убьют, так пусть лучше убьет хороший человек, раз время помирать подошло.

– Да что вы, что вы, дедушка? – попробовал успокоить его аспирант. – Завтра все устроится, сходим в адресный стол, и все будет в порядке.

– А эти еще откуда тут взялись? – вдруг побагровел и насупился "дедушка", увидев котенка и щенка, которым Недобежкин налил молока в одну миску.

– Да вот на даче был у своего научного руководителя, вижу, тетка кошку топить тащит. Я ей говорю: „Жалко, небось?" А она как разорется: „Ишь вы, какие все жалостливые за чужой счет, а сами гроша ломаного за живую душу не дадите. Ну, купи, купи кошечку, если ты такой сердобольный! На, за червонец отдаю. Что, жалко червонца-то?" Почему, говорю, жалко? Заела она меня, форменная ведьма. Достаю червонец и беру кошку, а она шипит: „Вот еще щеночка не желаете ли спасти от утопления? Только это вам в двадцать пять рублей обойдется". Баба – садистка. Были бы свидетели, я б ее привлек; наверняка есть против таких статья какая-нибудь: „За глумление над новорожденными животными". От дал ей последние двадцать пять рублей, забрал и щенка, не идти же на попятный.

Старик, вытаращив на Недобежкина глаза, выслушал этот рассказ и наклонился над черной кошечкой и рыжим щенком, при этом на кошечке шерсть встала дыбом, а щенок затявкал.

– Что-то я не признаю, они это или не они?

– То есть как – они или не они? – изумился аспирант.

Старик словно опомнился и пояснил:

– Смотрю, порода в них есть какая особая: кошка, может, сиамская, а щенок – не мопс ли? Нет, вижу, так, дрянь подзаборная. С родителей деньги-то, поди, тянешь, они на учебу дают, а ты щенков покупаешь. Ишь, псарню развел!

У Недобежкина родители умерли, но он все-таки несколько устыдился: не стоило об этой покупке никому рассказывать, и, чтобы перевести разговор, сказал:

– Давайте хоть познакомимся.

Нищий старик с большими колебаниями, так словно бы сказать имя для него было равносильно выдаче тайны всей своей жизни, назвался:

– Ангий Елпидифорович Хрисогонов.

Недобежкин записал имя и фамилию в записную книжку.

– Худшие чернила лучше самой хорошей памяти, – сострил он. – Имя у вас очень трудное, сразу не запомнишь.

Дед поманил его скрюченным пальцем и на ухо зашептал:

– Что написано пером – не вырубишь топором. Это ты зря записываешь, так запомнил бы, я ведь и есть Золотан Бриллиантович Изумруденко, слышал, поди?

– Нет, – так же шепотом отозвался аспирант.

– А чего ж ты мне сопли утирал, заманивал, али так просто?

– Да вы что, дедушка, разве барышня, чтобы вас заманивать?

– Али и в самом деле не врешь? – засомневался дед. – Не заманивал, говоришь, по доброте душевной сочувствие к старику проявил, ну, тебе, значит, счастье, внучок, привалило.

– Да какое счастье, Елпидифор Хрисогонович? – еле выговорил аспирант, заглядывая в книжечку и все равно перевирая имя и отчество нового знакомого. – Я еще вроде кандидатскую не защитил, я ведь аспирант.

– Аспирант! – у старичка аж сопли навернулись на нос от презрения. – Аспирант! – еще раз фыркнул он. – Радуешься, что кандидатом будешь. Думаешь, коврижки с неба так и посыплются. Срок подошел мне, аспирант. Кому в руки дамся, гадал, купцу ли, глупцу ли, ведать не ведал про аспирантов, а и до аспирантов дожил. Сумочку мою поставь на шкап! – вдруг захныкал он. – Пусть перед глазами побудет напоследок. Сынок, а если что случится, ты энто колечко у меня с пальца стащи первым делом, только ни дочке – змее подколодной, ни племяшу – Змею Горынычу не отдавай. Крепко запомни, сынок! На безымянный палец левой руки только не надевай, а на других носи – никто не снимет.

Крепко запомни, как помру, колечко энто себе возьми, но на левый безымянный не надевай!

– Вы что, Ангий Елпидифорович, помирать собрались?

– Дак ты ж меня сейчас, поди, и убьешь!

– Что вы такое говорите, дедушка, ну как вам не стыдно, – возмутился Недобежкин. – Может, вам «скорую" вызвать?

– Ты лучше баульчик мой на шкап водрузи, чтобы перед глазами был.

Аспирант приставил к шкафу трехногий табурет, схватил сумочку.

– Ой! Да у вас в ней что, железо, что ли?! – вскрикнул он, поднатужась, чтобы поставить ее наверх, но тут ножка у табурета подломилась, и он повалился прямо на старика. Старик зажмурился, отвернул лицо к стене – бац! – и баульчик всей тяжестью ударил его в висок. Недобежкин вскочил, на клонился над стариком – Ангин Елпидифорович Хрисогонов был мертв.

Аркадий Михайлович на цыпочках подошел к входной двери, выглянул на лестничную клетку и прислушался – все было тиха Он осторожно закрыл дверь, задвинул засов и навесил цепочку, потом постучал к соседям по коммунальной квартире – никто не отозвался, они точно были на даче. Вдруг у него мелькнула догадка, он вбежал в комнату и сунул руку в сумку старика.

– Так и есть! – в сумке что-то звякнуло.

Аспирант вытащил газетный сверток, из которого на пол змейкой скользнула толстая золотая цепь с драгоценными украшениями.

Преднамеренное убийство с целью ограбления! – сам себе вынес Недобежкин приговор. – Все, никому ничего не докажешь, прощай, диссертация!"

Окно! Взгляд его упал в черное зеркало ночного окна Он метнулся к шторам и задернул их.

Свет! Он выключил свет и уселся на стул подальше от покойника. Вдруг ему показалось, что убитый зашевелился и привстал. Аспирант в панике зажег свет. Старик лежал все так же недвижимо. Недобежкина прошиб холодный пот. Он сунулся за платком и брезгливо вспомнил, что вытирал им сопливый нос убитого старикашки. Содрогаясь от отвращения, он вытащил платок из кармана и бросил его в угол, при этом из платка что-то ярко брызнуло и искрами рассыпалось по полу. Аспирант поднял одну искорку и повертел перед глазами – это был бриллиант карата на два. Тут он вдруг вспомнил, как Хрисогонов напоследок наказал ему снять кольцо с его пальца. Тогда, сам не веря себе, аспирант подкрался к убитому и, словно боясь разбудить его, стащил с холодного как лед пальца покойника оловянное кольцо.

Дзынь! – соскочило кольцо, и мертвый Ангий Елпидифорович Хрисогонов рассыпался грудой драгоценностей и золотых монет. Часть этой ослепительно сверкавшей груды съехала с дивана и раскатилась по полу.

„А я не того? – подумал Недобежкин, сжимая в ладони оловянный перстенек. – Не помешался от страха?' Он сбоку заглянул в зеркало злополучного шкафа, на который ему так и не удалось поставить стариковскую сумочку.

– Все в порядке! – утешил себя убийца. – Главное, что труп исчез. Эге, – перебил он сам себя, – тут все не так просто. Ишь ты, все в порядке! А ну, как я сейчас кольцо надену и сам в ходячий клад превращусь? И старика наверняка ищут, клады всегда ищут. Во-первых, он был живым человеком, спросят, куда старика дел, вот сумка его на столе – это улика. Скажут: вещи его у вас, а Ангий Елпидифорович где? Рассыпался бриллиантами? Так-так. Очень интересно. Во-вторых, что с кладом делать? Сдать государству и получить законных двадцать пять процентов? А спросят: где нашли? Что сказать? Старичка, мол, тюкнул нечаянно баульчиком в висок – он и превратился в золото. Колечко с пальца стащили? Дайте-ка посмотреть, какое-такое колечко? Ангий Елпидифорович никому не велел отдавать. Ага, так у вас сговор. Как ни верти – не выкрутиться, правду скажешь – никто не поверит, врать будешь – заврешься.

Недобежкин решил осмотреть содержимое стариковского баула и отнести его на помойку. Внутри больше драгоценностей не оказалось, однако был всякий, по-видимому, дорогой для старика, хлам: например, он сразу же наткнулся на ременный кнут, деревянная ручка которого торчала из сумочки.

– Возчиком он, что ли, работал? – с сомнением подумал аспирант, вынимая вслед за кнутом ржавую гирю килограмма на три. Как решил Недобежкин, она-то и подвела роковую черту под жизнью старика.

– Сокровища взвешивать, что ли, этой гирей?

Одним словом, в бауле Хрисогонова было все такое старое, ненужное: связка ключей к замкам, последний из которых уж лет сто как сломался, пара стоптанных залатанных сапог, кошелек, до того потертый и засаленный, что даже в руки его было брать противно, не то что носить в кармане, вся в сальных и винных пятнах, когда-то дорогая, видно, скатерть; короче, помоечная рухлядь и рвань, ну и много еще чего такого же никчемного, например, малярная кисть, свисток, наподобие милицейского, портсигар, внутри которого оказался засушенный пучок травы, барашковый треух, подкова, гвоздодер. Даже непонятно, как столько вещей могло помещаться в этой потертой хозяйственной сумке из тех, с которыми в пятидесятых годах старушки шастали в гастроном за покупками.

– Улики, вещественные доказательства, – определил содержимое торбы аспирант. – На помойку их – и концы в воду. Может, и кольцо туда же? Нет, оставим кольцо себе.Он сунул кольцо в карман пиджака.

Но прежде чем бежать на помойку, убийца решил рассовать драгоценности по тем чемоданам, что у него имелись. Недобежкин сначала набил драгоценностями два больших чемодана, потом чемодан поменьше, потом старый портфель, потом новый портфель и, наконец, последние украшения и золото уложил в свой новенький дипломат, после чего подхватил сумочку убитого и решительно направился из комнаты. Но как только он вышел в темную прихожую и вообразил, что сейчас надо будет выйти на лестничную клетку, ему стало страшно.

На лестничной клетке почему-то не горел свет. Снизу, как из погреба, тянуло промозглым холодом, видимо, на улице собиралась гроза, что-то такое большое ворочалось и погромыхивало за стенами дома. Недобежкин шагнул за порог и только сделал первый шаг, как кто-то истошно взвизгнул, словно его зарезали, – Недобежкин чуть не выронил сумку. Два кота, на одного из которых чуть не наступил аспирант, разбежались в разные стороны и, злобно фосфоресцируя глазами, фыркали на него: один – с чердачного пролета, другой – внизу на лестнице, как бы отрезая ему все пути отступления, кроме как назад, в квартиру.

– Вот черти! Носит вас тут, нет, чтобы по чердакам любовь крутить, – огрызнулся Недобежкин и стал спускаться вниз. Коты – один сверху, другой снизу – перебегали с этажа на этаж, пока он не вышел из подъезда, при этом задний кот с визгом прошмыгнул у него между ног.

На улице точно было что-то не в порядке. Ни в одном окне не горел свет, но охватывало такое чувство, будто из каждого окна кто-то следит за ним. Недобежкин быстро-быстро прошагал в соседний двор, а подойти к помойке не решился: две страшенные бездомные собаки, одна стоя прямо на баке, другая подле бака, как специально дожидались, чтобы броситься на него. Та, что была внизу, зарычала и медленно пошла на Аркадия Михайловича, пригибая морду к земле и исподлобья глядя на жертву, готовясь прыгнуть и вцепиться в горло.

„Бешеные!" – мелькнуло у аспиранта. Вторая собака присела для прыжка.

Недобежкин, ища какое-нибудь оружие, машинально вытянул из сумочки кнут и два раза стеганул собак – одну и другую. Сверкнули две молнии, громыхнуло так, словно раскололась земля. Железные помоечные баки вспыхнули рубиновым огнем и загорелись, но собаки, как показалось Аркадию, увернулись от молний и, лишь слегка опаленные, бросились в темноту, да и сам Недобежкин кинулся наутек. Тут по земле забарабанили тяжелые капли и гроза разыгралась не на шутку. Недобежкин так и не понял, с кнута ли сорвались молнии или ударили из грозовой тучи, но ни кнут, ни сумочку на всякий случай решил не выбрасывать.

– Шут с ними, с уликами, если кому судьба, того и без всяких улик посадят. Оставлю на память об Ангии Елпидифоровиче.

Промокнув до нитки, дома он переоделся, завернул колечко, чтобы не выкатилось, в платок, в который сморкался Хрисогонов, платок положил в карман брюк – Недобежкин, как все аспиранты, был, в общем-то, человеком предусмотрительным и расчетливым, – затем, положив сумочку под голову и накрыв ее подушкой, на всякий случаи надел ременную петлю кнута себе на правую руку и лег спать на тот диван, на котором совершенно случайно пристукнул Ангия Елпидифоровича.

– Не превратиться бы мне в ходячую сокровищницу, – поежился он. – А, будь, что будет, авось ничего не случится. Утро вечера мудренее, а то с ума сойдешь раньше смерти, – махнул нечаянный убийца на все рукой и, натерпевшись страхов, уснул мертвецким сном.

Глава 2
ЛИЦО БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННОГО МЕСТА ЖИТЕЛЬСТВА

С таким же любопытством, с каким Недобежкин разглядывал внутри комнаты содержимое сумочки, его снаружи, сквозь окно, поблескивая в ночи золотым зубом, разглядывал некий молодой человек, вцепившийся в пожарную лестницу на высоте пятого этажа.

Проклиная техника-смотрителя ЖЭКа, навесившего на чердачную дверь ржавый замок и даже не поинтересовавшегося, не обрекает ли он тем самым на голодную смерть какого-нибудь гостя столицы, избравшего чердак своей временной резиденцией, юный бомж Витя Шелковников должен был воспользоваться пожарной лестницей, чтобы спуститься на землю, и, таким образом, стал невольным свидетелем убийства. Рискуя быть замеченным снизу или из соседних окон, он занимался страшным и сладким делом – наблюдением за человеком, совершающим преступление.

Сначала он не придал этому окну на пятом этаже, где „внучок" беседовал с „престарелым дедушкой", никакого значения. Гораздо больше его бы заинтересовало окно, в котором бы он мог увидеть приготовление ко сну какой-нибудь дамочки лет этак от пятнадцати до пятидесяти, но так как в тот поздний час другие окна на пути следования беглеца были уже погашены, то он, спустившись почти до второго этажа, скользнул вверх и снова заглянул в роковое окна По тому, как попятился от лежащего в странной позе старика „внучок", по остекленевшему взгляду „дедушки", замершего на диване, по тому, как заметался по комнате „внучок", Витя догадался, что в комнате произошло убийство.

Чуть было не сорвавшись с лестницы, невольный верхолаз, повиснув на руках, так задрыгал в воздухе ножками, что один полуботинок сорвался у него с ноги и, падая, наделал столько шуму, что юный гость столицы снова взлетел на крышу, где и спрятался в слуховом окне Убедившись, что погони за ним нет и падение ботинка осталось без последствий, Шелковников, выждав некоторое время, снова оказался на пожарной лестнице напротив злополучного окна Недобежкина. Однако теперь окно было почти наглухо закрыто шторой, оставалась только маленькая щелочка, заглянуть в которую можно было лишь с риском для жизни, по-обезьяньи распластавшись между подоконником и поручнем лестницы. Виктор бы не стал больше искушать судьбу, но вдруг кто-то рассыпал там, за шторами, словно бы тысячи бриллиантов.

– Не может быть! А вдруг?! – клацнул золотой зуб во рту искателя приключений навстречу этому сиянию. Предчувствие необыкновенной удачи мгновенно вытеснило страх из Витиного сердца, и он, после нескольких неудач, исхитрился повиснуть над бездной, желая всей душой протиснуться в щелку, чтобы узнать, что же такое блестело в комнате.

Когда Недобежкин вышел из квартиры вынести сумочку на помойку, юноша, еще больше рискуя свалиться вниз и проделывая чудеса циркового искусства, отворил приоткрытое окно и проник в комнату. Странно. За то время, что он просидел на чердаке, „внучок" куда-то успел деть труп „дедушки" и даже приготовить чемоданы для поспешного бегства. Открыв один из них, что был поменьше, бомж остолбенел. В глаза ему брызнули мириадами искр драгоценности, которыми доверху был набит чемодан. Тогда, больше не раздумывая, он решил действовать смело и решительно. Подхватив за ручку самый большой чемодан, Витя дернулся и осел под его тяжестью, поняв, что не сможет его утащить из квартиры. То же произошло и с чемоданом поменьше. Когда же гость Москвы, решив ограничиться дипломатом, попытался выйти с ним из комнаты в прихожую, на него накинулся огромный страшный пес с блестящими, как огонь, глазами и, не захлопни Витя тотчас дверь, даже страшно подумать, что эта псина сделала бы с похитителем сокровищ. Как померещилось Шелковникову, пес был не один, следом за ним другой, похожий на пантеру, тоже прыгнул к двери. Эти огромные животные, которых и псами-то можно было назвать только условно, начали яростно кидаться на дверь, и, хотя это была настоящая добротная старинная дверь, ему показалось, что она не сможет долго выдерживать их напор. Было жутко, что псы не лаяли, а как-то особенно угрожающе завывали и рычали, словно хотели, не привлекая внимание соседей, по-тихому расправиться с непрошеным гостем. Дрожащими руками открыв вторую половину окна, закрытую на шпингалет, Витя, балансируя между жизнью и смертью, зажав в зубах ручку „дипломата", удачно дотянулся до железных ступенек пожарной лестницы и заскользил вниз.

Когда он, облегченно вздохнув, поставил ногу на асфальт, чья-то тяжелая ладонь упала ему на плеча В небе сверкнула молния и громыхнул гром. Начиналась гроза.

– Ты что тут по пожарным лестницам лазишь, мерзавец?! Ботинками соришь! – Витя, испуганно оглянувшись, увидел прямо перед собой грозное лицо, и, что самое ужасное, лицо это в свете молний сверкало на него разъяренными очами из-под козырька милицейской фуражки. В левой руке милиционер держал Витин стоптанный полуботинок. – Надевай, пойдешь со мной!

По дороге к опорному пункту охраны порядка, находившемуся на Новослободской улице в доме 54–56, Шелковников дважды напрасно пытался вырваться из цепких рук милиционера. Под начавшимся проливным дождем они шли дворами почти в полной темноте.

Вместо наручников руки обитателя чердаков были связаны сзади веревкой, а, кроме того, он, как мышка мышеловкой, был любовно накрыт колпаком милицейской плащ-палатки. Михаил Павлович Дюков – так звали участкового – очень любил вязать морские узлы и считал, что обычная бельевая веревка и брючный кожаный ремень удобнее любых самых современных наручников в деле задержания преступников. За эту веревку он и был списан в участковые, но об этом несколько позже.

Доставив нарушителя в опорный пункт охраны порядка, милиционер с майорскими звездами на погонах включил свет, стряхнул капли дождя с необъятных размеров плащ-палатки, развязал Шелковникову руки и усадил его за стол для душеспасительной беседы. Дипломат он небрежно поставил в угол при входе, привалив к стенке. У Вити появилась надежда, что участковый не удосужится его открыть и тогда произойдет чудо: он, прихватив свои сокровища, выйдет на свободу, а там… Витя зажмурил глаза, представив, как весело он заживет на украденные бриллианты.

– Так что ты делал на пожарной лестнице?

– Спускался с чердака. Пока я там днем спал, какой-то козел его запер. Не подыхать же мне было с голоду, товарищ начальник, я должен еще стать артистом кино.

– Приезжий, значит. Откуда?

– Из Краснодара. Я люблю кино, приехал на кинофестиваль и мечтаю поступить во ВГИК – Витя блеснул золотым зубом.

– Волосы чем красишь? – неожиданно спросил майор.

– Перекисью водорода.

– Во ВГИК, значит, мечтаешь поступить?

– Очень мечтаю.

– Где срок отбывал?

– Полгода в Красноярском крае.

– Краснодар, Красноярск. Давай паспорт.

Витя протянул участковому довольно потрепанную книжицу.

– Ну а в дипломате что?

– Когда буду давать интервью, – Витя, не отвечая на прямой вопрос участкового, снова хитровато зажмурился, выставляя вперед скулы, – я буду говорить: „В кино я попал совершенно случайно, с пожарной лестницы".

Дюков сделал вид, что забыл о своем вопросе про содержимое дипломата и стал слушать разглагольствования девятнадцатилетнего мечтателя.

Говорить о кино, об артистах было самое приятное для Шелковникова, он всегда сладко жмурился и погружался в счастливый омут, ему было неважно – слушают ли его при этом, разделяют ли его любовь к кино, – его несло. Прерывался он, только если слышал от собеседника новые сведения о закулисной жизни кумиров экрана.

– Ну а что у тебя в дипломате? – вдруг перебил Витю участковый, которому надоело слушать про кино. Казалось бы, чего проще, открой да посмотри, но у Дюкова была своя методика ведения следствия.