Текст книги "Крах каганата"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Провидение ему помогло: он добрался до внешней стены Саркела, бросил лошадь, пробежал по ступеням до одной из бойниц, вылез в неё наружу, пролетел по воздуху метра три, кубарем покатился, приземлившись на песок, влез на вал, спрыгнул в ров с водой и, нырнув, поплыл, огибая мыс. Вскоре вынырнул между кораблей русов и, замеченный с их бортов, в граде стрел, то скрываясь в волнах, то опять появляясь на поверхности, устремился к противоположному берегу Дона. А дружинники на ладьях бросили стрелять: улизнул поганец – ну и леший с ним! Главное, Саркел превратился в Белую Вежу. Слава киевлянам! Смерть хазарам!

Целый день очищали крепость от растерзанных тел, сбрасывали в ров и заваливали землёй. А потом пировали в цитадели, празднуя победу.

– Ну, что скажете, братие? – Святослав с червлёным кубком в руке обводил глазами собравшихся. – Разве хуже мы Александра Македонского? Кто гундел и не верил в нашу отвагу, пусть живёт опозоренный, посрамлённый! – Он накручивал ус на палец, улыбался радостно.

– Спору нет, – отвечал Свенельд, – киевляне разгромили врага без особых трудностей, шустро, дерзко. Выполнили задуманное: отщипнули кусок от хазарского каравая. Но для полного счастья надо завладеть хлебом целиком. А для этого силищу скопить в десять раз поболе!

– Да и Белую Вежу не мешало бы удержать в руках, не отдать назад, – в тон ему заметил Добрыня.

Князь презрительно усмехнулся:

– Квочки вы мои! Раскудахтались, разбубнились – «это надо», «это не мешало бы»! Что загадывать о будущем лете? Доживём – посмотрим... Нетто я не знаю, сколько нужно строить новых ладей? Сколько мне понадобится новых полков? Пластунов и конницы? Всё уже подсчитано, а богатствами пополняю мою казну... И про Белую Вежу помню. Оставляю тебя, Нискинич, воеводой в крепости. А с тобой – тысячу людей. Продержись до нового моего выступления. Как пойду воевать Итиль, выезжай на помощь, ты мне станешь нужен в бою. Но теперь – хватит о делах! Праздник ноне. Пей, дружина, гуляй, мы по чести заслужили отдых от трудов ратных!

– Слава князю! – рявкнули бойцы. – Слава нашей Святой Руси! – и с подъёмом сдвинули пенные душистые чарки.

– Ну, а ты, Иринушка, вдруг пошто взгрустнула? – обратился к ней Ольгин сын. – Нежли не рада бранному моему подвигу?

– О, конечно, рад, – покивала та, отгоняя мрачные мысли. – Ты большой храбрец и твои гриди очень удальцы! А печаль моя по себе сама. Видела на сече двух красивых вьюнош. Одного убить, а второй бежать. Вот сидеть и думать: не сгуби Иосиф младший сын Элия, быть бы он такой. Горе мне, горе, Святославле!

– Полно, душенька, слёзы проливать по давно минувшему, – приободрил её киевский правитель. – Мёртвых не вернуть, а живым следует воздать по деяниям их – благостным и злым. Не уйти и супругу твоему вредоносному от твоей праведной десницы! Веруй крепко! За тебя, царица аланская, за твою удачу! – поднял кубок русич.

– Благодарствую, княже, – поклонилась Ирина. – Господи помиловать! «Мне отмщение, и аз воздам!» Верно ли сказать?

– Верно, верно!

А по счастью спасшийся Элия двигался тем временем вниз по Дону. Измождённый, оборванный, на четвёртый день после битвы он вошёл в Семикаракор и поведал местному тудуну (нечто вроде градоначальника) страшную историю о разгроме крепости. Все уверились, что славяне не замешкаются в Саркеле и пойдут войной дальше; началось смятение, жители побросали свои дома и пустились кто куда – часть на юго-восток, в сторону Алании, часть – на юго-запад, погрузившись в лодки и поплыв по Дону в сторону Самкерца. Вместе с последними оказался и Элия.

Город на берегу Керченского пролива изменился за эти двенадцать лет незначительно: был такой же величественный за белыми каменными стенами, грозный и примерно в два с половиной раза больше Саркела. А вот лодок рыбацких поубавилось: после военных действий в Тавриде местные жители опасались ответных баталий со стороны Византии и селились подальше от форпоста, ближе к могущественным абхазам, южнее.

Постарел и Песах – поседел, полысел, усох. Чёрная повязка на пустой глазнице перечёркивала его морщинистое лицо. Но второй глаз поблескивал с неизменной живостью. И тархалл им вглядывался в прибывшего юношу – пристально, с недоверием, но потом сказал:

– Да, похож на мать. Губы, нос, улыбка – её. А глаза отца. Вести были, что она живёт в Киеве и не знает А оря. Нет, не знаешь?

– Разве ж матушка не скончалась? – изумился сын.

– Вроде нет, вроде Бог её миловал. Да спроси у брата – и одновременно моего зятя – он тебе подтвердит! – засмеялся одноглазый вояка.

Элия увидел Эммануила – молодого мужчину двадцати трёх лет, стройного, высокого, с тонкими чертами лица. Братья обнялись и поцеловались, наградили друг друга радостными хлопками по спине и бокам. Восклицали обескураженно:

– Ух, какой ты здоровый! Мускулы у тебя под одеждой ходят ходуном!

– Да и ты, я смотрю, не из хлипкого десятка! Помогаешь тархану?

– Разумеется. И женился на его дочери. Мне Юдифь подарила трёх детей.

– Надо же! Неплохо. Ну, а я пока не женат.

– Пустяки, оженим.

– Только не теперь. Слышал, что устроили русские в Саркеле?

И беглец поведал страшные детали о разгроме крепости. Песах и Эммануил напряжённо молчали. Элия начал горячиться:

– Надо снаряжать людей и идти на Дон. Выкинуть этих дикарей с подлинно хазарской земли. Отомстить за невинно загубленных, бедных жителей, совершенно ни в чём не замешанных!

У главы Самкерца здоровый глаз потускнел и погас:

– Ничего не выйдет. Сил не достаёт. Наша Тавридская кампания унесла жизни двух с половиной тысяч. А Итиль не прислал новых воинов, нового оружия. Сами держимся неизвестно как. Напади на нас русы – тоже можем сдаться.

– Боже правый! – в гневе закричал младший сын Иосифа. – Почему отец не заботится о границах царства? Отдаёт их на разграбление? Чем он занят? Почему забыл обо мне и Эммануиле? Где Давид? Жив ли он? Песах, говори!

Тот развёл руками:

– Небо отвернулось от каган-бека. Захотел иметь сына от еврейки по крови, с первой женой развёлся, вас укрыл, сделав вид, будто умертвил... Да не вышло: новая жена Ханна, как назло, производит исключительно девочек... С ней Иосиф не разводился, но живёт отдельно – скоро четыре года. А Патана, сына Ханны от первого брака, объявлять преемником не желает, не считает своим родным. Но, с другой стороны, не желает и признаться в обмане – что нарушил слово, данное кагану, и казнил подставных царевичей... Заколдованный, в общем, круг.

Элия ответил:

– Ничего, я и брат – мы его порвём. Надо объявляться в Итиле. Разузнать о Давиде – если жив-здоров, будет первым преемником отца. Если нет, пусть назначит Эммануила. Я займусь ратными делами. Надо создавать армию заново, крепкую, могучую, выдвигать её к пределам Хазарии, отразить натиск неприятелей. Русы не отступят, их победа в Саркеле – только проба сил. Мы не можем сидеть сложа руки. Будем остолопами, если не предпримем нужных мер. Царство на краю гибели. Лишь одни слепцы этого не видят! – Юноша осёкся, посмотрел на тархана искоса и в конце прибавил примирительным тоном: – Песах, извини, я совсем не имел в виду твой недуг. Ты-то и с одним глазом видишь зорче многих! Разве ошибаюсь?

Комендант Самкерца подтвердил с улыбкой:

– Ничего, дружок, я не обижаюсь. Потому что в твоих словах много-много правды. Рассуждаешь взвешенно, как и подобает царевичу. Брату и тебе в самом деле надо отправляться в столицу. Время для затворничества прошло. Вы обязаны поддержать отца. Если не захочет – отстранить от власти и самим взять бразды правления. Твёрдо! По-мужски! В ваших руках теперь – судьбы Родины! – Он взглянул на Эммануила: – Да, ещё одно: забирай в Итиль и Юдифь с детьми. Тут небезопасно. А Хамлидж более надёжен. Вместе вам не так будет неуютно... Ну, а я попробую удержать Керченский пролив. Послужу Хазарин до последнего вздоха!

– До последнего вздоха! – протянул ладонь младший брат.

– До последнего! – протянул ладонь средний.

И они подкрепили клятву сильным тройным рукопожатием.

4

Зноен и тих летний Сарашен – ни каган-бека, ни его жены, ни его детей, все на летних кочевьях. В Бакрабаде тоже не шумно – только синагога работает да открыты бани, но и там, и там посетителей мало, и они вялые, распаренные, варёные. И Хамлидж безлюден – семьи аристократов в загородных поместьях, лишь прислуга караулит дома, потные садовники подстригают чахлую зелень, да наёмники-гузы объезжают улицы, жадно пьют и поят своих коней у колодцев. Жарко! Душно! Мысли только о трёх вещах: тени, охлаждённой воде и убийстве неотступно звенящих повсюду мух...

Но двоим в западном Итиле некогда томиться: в задней комнате синагоги встретились раввин Ицхак Коген и сафир Наум Парнас. Первый всё такой же – статный, властный, в бороде седины немного, мужественные складки бороздят упругие щёки; меньше года тому назад он похоронил Дину и, согласно Торе, соблюдает траур; смерть любимой жены не сломила священнослужителя, почитавшего формулу: «Бог дал – Бог взял», – но заставила подвести итоги прожитой жизни и решиться на ответственные поступки – в частности, вот на это тайное свидание с высокопоставленным царедворцем. А зато Наум сильно сдал – не такой подвижный и шустрый, как раньше, ходит, опираясь на палку, часто кашляет – хрипло, гулко, заставляя вздрагивать окружающих; но к делам интереса не потерял и по-прежнему присваивает те излишки казённого имущества, что не на виду и плохо лежат. Рабби угощает сафира ледяным молоком из погреба. Тот благодарит, но не пьёт:

– Нет, боюсь больше простудиться, кашель не даёт мне покоя... Нас никто здесь не слышит, надеюсь?

– Не тревожьтесь, мой дорогой, я давно услал всех своих помощников, и в святом доме никого... Говорите смело.

– Новости плохие, учитель. Прискакал гонец и доставил нам секретный пергамент из Семендера. С нашим каган-беком приключился новый удар Не такой сильный, как семь лет назад, но бездействуют правая рука и нога, говорит с трудом. Сказывал ему: береги себя, не бросайся на всякую круглую попку, что увидел перед собою... Эхе-хе, не послушался здравого совета, переоценил свои силы, думал, что ему по-прежнему двадцать пять... Но теперь про другое. Время принимать важное решение. Каждая минута может стать для нас роковой. Кто тогда взойдёт на престол?

У Ицхака на усах капли молока; он их промокает льняной салфеткой. Говорит неспешно, величаво огладив бороду:

– Мой Натан. И никто другой.

Маленькие глазки Парнаса начинают бегать. Он взволнованно произносит:

– Это справедливо, конечно. Ваш Натан – благородный молодой человек, рассудительный, образованный... Но вы знаете, в башне Ал-Байда проживает его соперник... Претендент по закону...

Коген смотрит на сафира в упор. Первый помощник каган-бека не выдерживает грозного взгляда, делает вид, что его сотрясает кашель, и склоняется головой к столу.

– В башне Ал-Байда проживает никому не известная личность, – чётко выговаривает раввин. – Кто посмеет сказать, будто этот пленник – сам царевич Давид? Ведь согласно повелению нашего правителя сыновья Иосифа были умерщвлены. Разве нет?

– Да, формально... но фактически...

– Кто ещё кроме нас двоих и царицы Ханны посвящён в секрет?

– Песах бен Хапак, у которого проживает Эммануил. Завулон бен Сарук, у которого проживает Элия... А вообще – слухами земля полнится! Думаю, что каждый второй в царстве осведомлён... Кхе-кхе-кхе!

– Перестаньте кашлять! – обрывает его гневный священнослужитель. – Шутки неуместны. Отвечайте прямо: вы со мной заодно или не со мной?

– С вами, с вами, учитель, – быстро заявляет Наум. – Был бы против – не пришёл бы сюда... Вы и ваш Натан мне даруют мир и безбедную старость. А Давид и братья – кто их знает, как они поступят с немощным больным человеком... Рисковать не хочется...

– Рад, что вы это понимаете. И надеюсь, поступите сообразно взаимной выгоде.

Облизав сухие жёлтые губы, тот осведомляется:

– То есть что?

– Максимально облетите коронацию внука.

– Вы толкаете меня на тройное убийство? – ахает Парнас.

Рабби сердится:

– Кто сказал об убийстве? Я, апологет Моисеевых Заповедей, первая из которых – «не убий»? – Он молчит, а потом тихо прибавляет: – Но возможно ль убить то, что уже убито? Пусть формально, как вы говорите, но уже уничтожено? Собственной рукой самодержца? Стало быть, убийца не вы, а он.

Кончик носа сафира покрывается потом. Он бормочет:

– Да, конечно... Но пока подождём... Ведь Иосиф хотя не здоров, но формально жив...

– Ах, «формально», «формально»! – ударяет кулаком по столу раввин. – Дни его сочтены в любом случае. Нам необходимо поставить царя перед фактом. И лишить возможности выбирать. Уходя в лучший из миров, должен объявить, что Натан – преемник. Больше ничего!

Собеседник, кряхтя, встаёт. Опираясь на палку, направляется к выходу. У дверей поворачивает голову в сторону Ицхака:

– Говорить легко... Но убийство – и есть убийство, как ни назови... Тяжкий, несмываемый грех! Небо не простит...

– Или вы убьёте, или вас убьют – неужели не ясно? Может, вы считаете, сыновья Иосифа, оказавшись у власти, не узнают, не догадаются, сколько золота, драгоценностей и земли утекло из казны государевой во владение первого помощника? И простят, и помилуют?

Не ответив ни слова, царедворец шаркает по каменным плитам. Коген слышит его отдалённый кашель из других помещений синагоги. Наконец всё смолкает. Рабби остаётся один. Смотрит в недопитое молоко, тёплое и уже невкусное, говорит негромко:

– Старая лиса... Смеет рассуждать о грехе... Сколько душ загубленных на твоей совести, мерзавец?.. Трое меньше, трое больше – и не всё ли тебе равно?.. – Смеживает веки и заключает: – Сделает, как надо. Собственная шкура ему дороже. Омэн.

...Лишь в одном священнослужитель был не нрав: в том, что их разговор с Парнасом не дошёл ни до чьих ушей. В тот же вечер кундур-каган Соломон Врач изложил содержание тайной беседы, состоявшейся в синагоге, джавши-гару Аврааму Левиту. Годы мало отразились на них обоих: только Соломон больше располнел, присовокупив ко второму третий подбородок; Авраам оставался таким же – высохшим, согбенным, неизвестно в чём душа держится, но живучим невероятно.

– Можно ли доверять твоему осведомителю? – вопросил Левит.

– Полностью, учитель. Человек, много раз проверенный и надёжный. Назревает заговор.

Прорицатель и духовный наставник кагана погрузился в думы. Сморщившись, прошамкал:

– То, что сыновьям Иосифа сохранили жизнь, было мне известно и раньше. Просто не хотел этим огорчать Богоравного, сеять недоверие между ним и каган-беком. Но теперь придётся. Мы должны хотя бы временно поддержать одну из сторон.

– Но какую? – Врач заёрзал в кресле, словно бы под ним развели огонь. – Если вскроется обман с подставными казнёнными, Богоравный Иосифа проклянёт. Значит, поддержать Когена?

– Нет, не думаю, – покачал головой джавши-гар. – Внук раввина – не царских кровей, и сейчас его поддерживать незачем. Да, хотели как лучше – чтобы мать наследника и по крови была еврейкой. Но не получилось. Пусть тогда преемником сделается Давид, чудом спасшийся от насильственной гибели. Что касается проклятия Богоравного – не волнуйся, я смогу с ним договориться. Ты же знаешь, как он внушаем... и меня боится...

– Ну, допустим. А как быть с Парнасом? Надо помешать ему выполнить замысленное.

– И немедленно. Будь потвёрже. Разузнай, кто из лекарей при дворе пользует его. Объясни доходчиво, что болезнь сафира может неожиданно так усилиться, что сведёт бедного Наума в могилу. Все мы смертны. Все под Богом ходим. Так что скоропостижный уход занедужившего Парнаса вряд ли в ком-то вызовет подозрения.

– Слушаюсь, учитель. – Соломон наклонился и облобызал сморщенную кисть Авраама.

5

Дом тархана Песаха отличался от многих домов Хамлиджа чрезвычайной скромностью; у других чиновников и военачальников были не дома, а дворцы – с парками, бассейнами, псарнями, конюшнями, – но глава Самкерца наезжал в Итиль редко, не любил столицу с её суетой, сплетнями, интригами и старался как можно скорее возвратиться к Чёрному морю; дом же имел просто потому, чтоб не выглядеть чудаком – приближённым каган-бека не пристало останавливаться в гостиных дворах. В общем, его жилище выглядело невзрачно: за простым кирпичным забором, двухэтажное, некогда покрашенное яркой изумрудно-голубой, но давно выцветшей на солнце краской; из прислуги имелись только сторож, горничная-кухарка и садовник, в меру сил заботящийся за внешним видом клумб, кустов и десятка яблонь. Их неспешная, скучная жизнь вдруг перевернулась с появлением нескольких хозяйских кибиток: прикатила дочка Песаха с мужем и гремя детьми и с ещё одним молодым человеком – братом мужа. Разумеется, господа привезли много скарба и немалую челядь – повара, служанок, конюхов, возниц. Вся эта орава растеклась по дому, начала вести себя шумно, неуёмно, постоянно требовать – то согреть воду для купальни, то накрыть стол в саду, то проветрить спальню; слуги сбились с ног и никак не могли встроиться в новый ритм. Наконец постепенно быт наладился. Родственники тархана оказались людьми незлыми. Всем командовал Элия – отдавал распоряжения и покрикивал на работников, говорил, что кому нести и куда садиться. Неженка Эммануил равнодушно относился к домашнему обустройству – он любил сидеть в тени на террасе, попивать вино и листать какую-нибудь богословскую книгу на иврите. А его супруга Юдифь наравне с мамками и няньками без конца возилась с малыми ребятами – дочкой и двумя сыновьями-близнецами. Каждого, кто видел её, поражала красота молодой еврейки – словно бы она была выточена из слоновой кости гениальным мастером, хрупкая, нежнейшая, с матовой смугловатой кожей, тонким носиком и огромными чёрными глазами. Часть арабской крови, содержавшаяся в ней, придавала свой изысканный аромат – плавные, артистичные жесты, томность взора, сладострастный выворот чуть припухлых губ. Вместе с тем нрав имела тишайший, а по уровню благочестия посоперничать могла бы с христианскими праведницами – кроме мужа Эммануила никогда не знала и знать не хотела других мужчин. Элия иногда заглядывался на хорошенькую невестку, но и в мыслях не держал одарить рогами любимого брата, восхищаясь Юдифью чисто платонически, как античной статуей. Думы его были об ином: власть, дворец Сарашен, окружение государя. Как оно отнесётся к появлению на Итиль-реке кровных наследников каган-бека? Не начнёт ли борьбу на уничтожение?

Случай ему представился неожиданно. С озера Варашан возвратилась царица Ханна с дочерьми и сыном, чтобы, согласно протоколу, встретить на балконе башни Буйюк прибывающего с кочевья Иосифа. А с востока, из исламского Хорезма, прибыл странствующий факир и астролог Джеррах ал-Хаким и, остановившись в Шахрастане, ежедневно давал чудесные представления: ел стекло, изрыгал огонь, протыкал язык спицей и ходил по горящим углям. По велению государыни мага привезли в Бакрабад, чтобы высшая знать Итиля тоже подивилась его искусству. Действо происходило на берегу Волги – зрители сидели полукругом, вроде амфитеатра, – там специально установили скамьи и тенты от солнца. Чародей был в ударе и творил такое, от чего даже иронично настроенная аристократия с изумлением выкатывала глаза.

– А теперь – самое невероятное волшебство! – заявила помощница иллюзиониста по-хазарски. – Ал-Хаким разместит добровольца из публики в этом ящике и распилит пополам, а затем воскресит из мёртвых. Кто отважится?

Зрители напряжённо притихли. Подвергать свою жизнь опасности никому не хотелось.

– О, не бойтесь, досточтимые господа! – ласково улыбалась «ассистентка». – Мой хозяин совершал подобное много раз и даёт на отсечение голову, что вернёт смельчака в первоначальное состояние без ущерба его здоровью.

Замешательство в рядах наблюдающих продолжалось. Вдруг раздался голос:

– Я готов!

Все немедленно обернулись в сторону безумца и увидели молодого стройного человека с правильными чертами лица, в дорогом облачении, что свидетельствовало о его знатном происхождении.

– Кто это? – спросила царица, наклонившись к своей хо-мефеин.

– Не имею понятия, ваше величество, – отвечала та. – Видимо, приезжий. Я его не видела никогда прежде.

Элия (незнакомцем был, как вы догадались, он) не спеша спустился по ковровой дорожке к сцене и, приблизившись к фокуснику, посмотрел на царский тент, под которым сидела Ханна; их глаза на секунду встретились, юноша склонил голову, вроде сообщая: мой отважный шаг посвящаю вам, моя государыня! И супруга Иосифа благосклонно кивнула.

Номер прошёл эффектно: из волшебного ящика сквозь специально проделанные отверстия были высунуты наружу голова, кисти и ступни приглашённой «жертвы»; иллюзионист запер крышку и огромной зловещей пилкой, с лязгом и скрежетом, быстро располовинил храбреца поперёк его туловища – на пол при этом вместе с опилками падали капли неизвестной красной жидкости, очень напоминавшей кровь (некоторым дамам из публики сделалось от жуткого зрелища дурно); маг разъединил обе части ящика и прошёл между ними для вящей убедительности; попросил Элию покрутить головой и подвигать конечностями – что неузнанный наследник каган-бека и проделал ко всеобщему изумлению (отчленённые ноги шевелились самостоятельно!); наконец факир сдвинул половинки, прошептал заклинания, щёлкнул замком и, откинув крышку, вывел невредимого юношу на сценическую площадку. Восхищению зрителей не было границ, многие кидали волшебнику и его помощнице дорогие перстни и деньги. Те смиренно кланялись.

В это время Ханна повелела найти отважного незнакомца и доставить пред её августейшие очи. Не сопротивлявшийся Элия церемонно склонился к стопам царицы и проговорил положенные в таких случаях комплименты.

– Кто вы, сударь? – подняла его с колен дочка Когена. – И откуда прибыли?

– Из Самкерца, ваше величество. Родственник тархана Песаха бен Хапака. И зовусь Элией.

– Рада познакомиться. Что за дело привело вас в Итиль?

– Поступить на службу к его величеству. По военной части.

– О, намерение, достойное похвалы! А пойти в телохранители государыни не желаете? Я присвою вам звание багатура и назначу командовать сотней ал-арси. Мне нужны подобные сорвиголовы.

Младший сын Ирины вновь упал на колени:

– Я почту за великое благо для себя! Буду предан душой и телом.

– Значит, договорились. – И она взмахнула рукой. – Приступайте немедленно. Вас введут в курс обязанностей и покажут женскую половину Сарашена. Вечером придёте ко мне для доклада.

– Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество!

В общем, не прошло суток, как они уже кувыркались в постели – сохраняющий инкогнито пасынок и его царственная мачеха. Утомившись, оба возвращались в действительность, лакомились фруктами, слизывая сок с губ друг друга. «Ты мой сладкий, – Ханна ластилась, с нежностью мурлыкала, покрывала лицо Элии поцелуями. – Мне ни с кем ещё не было так чудесно». – «Я теперь не только телохранитель, но и телолюбитель», – каламбурил он. Женщина посмеивалась этой шутке.

Вдруг они услышали крики, суету за дверью и тревожный топот. В спальню постучали, и возникшая из складок портьер хо-мефеин извиняющимся тоном запричитала:

– Ваше величество... не казните на нарушенный священный покой... во дворце несчастье... только что нашли бездыханное тело Наума Парнаса... не исключено, что его убили!..

Государыня побледнела.

– Благословен Он, истинный Судия, – прошептали её губы, – да спасёт нас от всяческих напастий... от руки злодея, взявшего жизнь сафира...

Обернувшись простыней, юноша спрыгнул с ложа:

– Мне необходимо проверить посты. Я как багатур должен оградить повелительницу хазар...

– Умоляю, милый! Ты – единственный мой защитник!

– Ничего не бойтесь, ваше величество. У меня и мышь не проскочит без разрешения... – Торопливо одевшись, молодой человек выбежал из царской опочивальни. Но помчался он вовсе не к мужской половине замка, где, по всей вероятности, и лежал труп убитого, а наоборот, воспользовавшись сумятицей, захватив с собой десять подчинённых ему гвардейцев, кинулся по направлению к башне Ал-Байда. Там ему дорогу преградила охрана. Элия выставил отлитый из золота «Магендовид», как кулон, висевший у него на шее:

– Багатур её величества! У меня приказ увести заключённого из башни!

– Не имеем права, – отвечала стража. – Вход сюда разрешён одному сафиру его величества.

– Но Парнас давно мёртв! Злоумышленники вот-вот захватят Сарашен. Государыню срочно вывезли на остров кагана. Пленника Ал-Байды надо переправить за нею вслед.

– Не имеем права. Башня Ал-Байда неприступна. Ни один злоумышленник сюда не проникнет.

Сын Ирины выхватил меч из ножен:

– Мы сейчас проверим! – и скомандовал своим ал-арси: – В бой, орлы! Взгреем недоносков, чтобы уважали гвардейцев её величества!

Завязалась схватка. Нападавшие были в меньшинстве, но зато дрались и отчаянней, и искусней. Вскоре удалось захватить караульное помещение банши – цокольный этаж, ранив и убив человек двенадцать, и прорваться к винтовой лестнице. Здесь рубиться оказалось труднее – узкое пространство не давало возможности маневрировать, а защитники Ал-Байды возникали, словно чертенята из табакерки, – вместо одного убитого двое свежих. На втором этаже Элия сражался уже впятером, а на третьем – втроём. Наконец он остался один на один с последним из охранников, бородатым и грозным, как Тенгри-хан – страшный великан, повелитель неба и света, из преданий хазар-язычников. Но наследник Иосифа был подобен другому древнему божеству – Куару, и разил противника острым сверкающим клинком, словно молнией. Искры сыпались от скрещённых лезвий. Оба рычали в лицо друг другу, яростные, злобные, больше похожие на зверей, а не на людей, потные, смердящие, с налитыми кровью глазами. Безусловно, стражник-гигант превышал противника ростом и мощью и к тому же не растратил столько энергии, поднимаясь с этажа на этаж; словом, поединок быстро начал складываться не в пользу багатура – он слабел, отступал и промахивался. Видя, что победа близка, исполин воодушевился и пошёл в наступление; в голосе его появились нотки злорадства. Вот его удар выбил меч из рук Элии. Юноша прижался к каменной стене, ожидая последней атаки неприятеля. Тот оскалился и неторопливо пошёл вперёд; остриё его палаша медленно приблизилось к подбородку жертвы: небольшое усилие – и металл войдёт в беззащитную плоть, превратит её в мёртвые останки. Но напрасно наслаждался защитник Ал-Байды собственной удачей, трепетом побеждённого и своим превосходством: в считанные доли секунды сын Ирины, подогнув колено, вытащил из-за голенища сапога тонкий, как шило, нож и вонзил его по самую рукоятку караульному между ног. У того на лице отразилась боль, детский страх, а глаза вышли из орбит. Этого смятения было вполне достаточно: младший потомок каган-бека двинул ножом вторично – в переносицу великана. Воплощённый Тенгри-хан по инерции отступил, зашатался, охнул и откинулся на спину, бороду задрав к потолку; только нож торчал у него посреди бровей.

– Вот и всё, – сам себе сказал Элия, вытирая рукавом влажный лоб. – Первую задачу решили. А теперь ещё две: обнаружить брата и благополучно вывести его вон из замка. Положеньице не из лёгких, да-с!

Он склонился к мёртвому гиганту и сорвал с его пояса медное кольцо, на котором висели длинные ключи. Отпер железную решётку, отделявшую четвёртый этаж от пятого, и пошёл по ступенькам вверх. Подобрал новый ключ к новому замку – на железной дверце. Потянул за ручку и протиснулся внутрь. Узкая каморка, расположенная под крышей Ал-Банды, освещалась узкими высокими застеклёнными прорезями вместо окон – возле самого потолка; внутреннее убранство представляло из себя стол и стул, небольшую полку с книгами и застеленную лежанку; на лежанке сидел скелет, на который была натянута белая прозрачная кожа, и смотрел на вошедшего дикими испуганными глазами.

– Ты Давид?! – даже не спросил, а скорее ужаснулся пришелец.

– Да... Давид... – еле слышно отозвался пленник каган-бека. – А тебя как зовут? Кто ты, человек?

– Элия. Твой родной младший брат. Вспоминаешь, нет?

У скелета на челе пролегла складка удивления:

– Боже, Элия! Как ты сильно вырос... Сколько лет прошло?

– Да почти тринадцать.

– Господи, тринадцать! Подойди, дай тебя обнять. Я встаю с трудом: ноги совсем не держат...

От него шёл какой-то мерзкий запах – тлена, пыли, перепрелой грязной одежды; багатур чуть не передёрнулся, задержал дыхание, обнимая родича, а потом, отстранясь, сказал:

– Ну, пошли со мной. Путь свободен. Мы должны убираться из Сарашена – чем скорее, тем лучше.

– Что? Куда? – посмотрел на него со страхом Давид.

– Да на волю, брат! Я и Эммануил – мы заставим отца объявить тебя наследником царского престола.

Узник Ал-Байды замахал руками:

– Нет, ни в коем случае! Не желаю и не могу! Видишь, в каком я виде? Заточение выпило мои силы...

– Не беда, мы тебя откормим и вылечим. Главное, ты жив.

– Это называется «жив»? Я скорее мёртв...

– Некогда скулить. Ну, давай, обопрись на моё плечо. Время дорого!..

Осторожно ступая, Элия медленно спустил старшего из царевичей по ступенькам. У того дрожали колени, он скользил и едва не падал. От разбросанных на площадках трупов приходил в неописуемый ужас:

– Ты из-за меня уничтожил их? О, какое несчастье!

– Не смотри туда. Иногда приходится быть жестоким. Я сражаюсь во имя Родины. Нас, детей Иосифа, не удастся похоронить прежде времени!

– Голова закружилась от чистого воздуха... А в глазах круги... Как мы выберемся из замка? Разве стража не арестует?

– Что-нибудь придумаем. В караульном помещении я заметил большую корзину – ты поместишься в ней. Вытащу её во внутренний двор, а затем подгоню подводу и попробую вывезти через боковые ворота – там охраны меньше.

– Господи, а если меня раскроют?

– Значит, мы пропали. Я пойду на плаху, а тебя вновь посадят в башню. Но отдать Богу душу каждый из нас успеет а попробуем рискнуть и прорваться! Вдруг получится, несмотря ни на что?