Текст книги "Крах каганата"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

6

Зиму 963—964 годов разведённая жена хазарского каган-бека провела во дворце у Ольги в Вышгороде. Это был милый городок в девяти верстах к северу от Киева, где сливаются Днепр и Десна. Здесь княгиня отдыхала от столичных забот и всегдашних ссор с князем Святославом. Но в последнее лето отношения между матерью и сыном сделались спокойнее: ей, стороннице союза с Константинополем, нравился грядущий поход против иудеев-хазар – как реализация одного из пунктов давнего договора с византийцами. Христианка не оставляла надежды окрестить наследника, а затем и Русь в целом. С предстоящей кампанией связывала своё будущее и Ирина. Каждый год, проведённый ею среди славян, приближал к намеченной цели – отомстить Иосифу, расквитаться с братом Димидиром-Самсоном и освободить Аланию от хазарского ига, возвратить страну в лоно православия.

Более пяти лет назад, убежав из рабства и приехав на корабле к русичам-полянам, бывшая царица первое время жила в доме у купца Иоанна, помогала его молодой жене Фёкле по хозяйству, пестовала их дочку и сына. А молиться ходила в церковь Святой Софии, что была построена Ольгой (по-христиански – Еленой) близ Боричева спуска, рядом с княжескими палатами. Исповедовалась аланка батюшке Григорию, не скрывая подробностей своего бытия в Итиле и Хазар-Кале, а затем на Босфоре. Тот не верил своим ушам, переспрашивал много раз, правда ли, что она – изгнанная супруга грозного правителя далёкой державы? А затем, будучи духовным отцом у княгини Ольги, рассказал ей об этом втайне. Та, естественно, выразила желание познакомиться с загадочной иноземкой. Гриди отыскали Ирину и доставили на санях в Вышгород. Встреча двух сиятельных дам длилась несколько часов кряду. Обе говорили по-гречески, и вдове князя Игоря очень приглянулась эта сильная, целеустремлённая женщина, вместе с тем – просвещённая и набожная, а Ирина увидела в Ольге умного политика, чуткого и отзывчивого собеседника, родственную душу. Так они сошлись. Вскоре слуги перевезли вещи чужестранки во дворец княгини, где аланка и поселилась.

Киевское язычество не особенно шокировало се: ведь аланы, прежде всего – в деревнях, тоже не принимали христианства, поклонялись идолам. Безусловно, отдельные обряды – например человеческие жертвы, приносимые полянами божествам, осуждали и она, и Ольга, и вообще православная община, а старинный обычай массового соития на поле в празднике «первой пахоты» оскорблял их нравственные чувства. Но поделать ничего не могли: волхв Жеривол и его подручные («принты») вместе со старейшинами города были ещё сильны. Главное, в Перуна, громовержца и воина, верила дружина, а идти наперекор своим гридям Святослав не хотел. И повсюду в домах и во дворах торчали чурки-божки: от старинного Чура-Щура-Рода до тройного женского божества – матери Макоши-Берегини с дочками Ладой и Лелей. Вместе с тем отведать блинов на весёлую Масленицу и попрыгать через костёр на разгульную Куиалу разрешалось всем – и крещёным, и некрещёным.

А участие в княжеской охоте и обширные военные планы Святослава сблизили Ирину и с князем. Он помногу раз приглашал её к себе во дворец и выспрашивал все подробности об устройстве оборонительных рубежей у Итиля, чем сильна хазарская армия, в чём она слаба и какую тактику лучше применять – битву в чистом поле, многомесячную осаду или быстрый штурм. А когда до Руси докатилась весть о кончине императора Константина Багрянородного (в ноябре 959 года), киевский правитель забросал аланку новыми вопросами: что известно ей о взошедшем на престол царевиче Романе и его жене Феофано? Та со смехом ему отвечала: мол, она и «императрица» знакомы с той поры, как девчонка звалась Анастасо и была обычной плясуньей в кабаке у её отца Кратероса из Пелопоннеса. А в конце прибавила – о родившейся от стратега Иоанна Цимисхия дочери, отвезённой затем в женский монастырь Святой Августины. Святослав задумался, тихо произнёс:

– Было бы неплохо выдать её за старшего моего сына Ярополка. Породниться тем самым с правящим семейством Царьграда.

– Ой, да как сие можно получать? – удивилась женщина. – Православные не давать замуж за язычник!

– Не давать – так взять! – добродушно передразнил её коверканную русскую речь Ольгин сын. – Из монастыря выкрасть. Ахнуть не успеют, как она окажется в стольном граде Киеве! – Он расхохотался. – Ладно, не пугайся. Это дело далёкое. Пусть пока растёт-созревает. У меня сейчас Итиль на уме.

После триумфального захвата Саркела подготовка к восточному походу развернулась в беспримерных по тем временам масштабах. На Днепре заложили и строили сразу 500 ладей. По соседним княжествам собиралась новая конница, вербовались ратники, мастера выковывали горы оружия, а бессчётное количество мастериц ткало льняную материю – для нательного белья и бинтов; лепту вносили даже принты (младшие волхвы) – делая бальзамы из лекарственных трав, чтобы заживлять боевые раны. Все практически работали на войну. А попытка сборщика налогов для хазар – Менахема Хануки – получить зимой 964 года установленную дань кончилась плачевно: Святослав кистенём ударил его в висок и убил на месте; остальных евреев, обитавших на Копыревом конце, вырезали гриди князя, а дома их разграбили и спалили. Это был прямой вызов каганату. Мать-княгиня даже упрекнула наследника: для чего полошить Итиль раньше времени и не лучше ли свалиться туда как снег на голову?

– А пускай! – отвечал ей сын, правый ус наматывая на палец. – Я нарочно пошлю с одним из гостей итильских грамотку проклятому Осипу: мол, иду на вы. Ничего боле не страшусь. Выходи, жидёнок, на бой, коль в порты не наложишь! – и смеялся дерзко.

А по осени 963 года в Киев прискакал весь побитый, израненный Мстиша, сын Свенельда. Он своим разгулом и лютостью так допёк подневольных вятичей, что несчастные возмутились, взялись за топоры и, поколотив, выгнали со своей земли обнаглевшего княжеского наместника. Тот валялся в ногах Святослава, умолял простить и во всех грехах обвинял строптивый окский народишко.

– Прочь ступай, сучий выблядок! – оттолкнул его сапогом правитель. – Вятичи от меня получат, уж не сомневайся, я им покажу, как не подчиняться полянам! Но и ты ныне мне не люб. Доводить людей до крайности – самое поганое дело. Мой отец этого не помнил и погиб от рук возмущённых его своеволием древлян. Надо знать уроки! – Отхлебнул вина и сказал сурово: – Отправляйся к Свенельду в Овруч. Подлечись, воспрянь. Помоги ему собирать войска. По весне – в поход. Глупые поступки искупишь кровью. Если на ратном поле не дрогнешь – завоюешь моё прощение. Пшёл отсюда!

Тот отполз, продолжая бить земные поклоны.

В целом же три зимних месяца минули спокойно. Ольга простудилась на Рождество и неделю провела в горячечной лихорадке. Киевская ворожея и повитуха – тётка Ратша – колдовала над ней ночи напролёт, изгоняя «сестёр-трясовиц» и «потяготу». А когда княгине сделалось полегче, то Ирина сидела подле её одра, развлекала по мере сил – разговорами, чтением богословских книг и аланскими былинами: о деяниях нартов – героического народа, воевавшего с хызами, подлыми захватчиками.

– Нарты – это аланы, хызы – это хазары? – спрашивала русская.

– Надо думать так. В каждой сказка есть много правда!

Несмотря на одинаковый возраст тучная сердечница Ольга выглядела намного старше Ирины. И одутловатость лица, и болезненная потливость, и какая-то нервная одышка, вялость в членах – говорили, что она нездорова, носит в себе злую хворь. Иногда плакалась товарке по-гречески:

– Если вдруг умру, что тогда будет с Русью – дикой, искрещенной? Славке всё равно, он пошёл в отца – никакой управы, делает что хочет, а душа черна. Внукам объяснить не успею... Страшно, Ирушка!

– О, напрасно ваша светлость тревожится, – отвечала подруга тоже по-гречески. – Всё в руках Господа. По Его милости, каждый из нас исполняет предначертанную ему миссию. Святослав – полководец, ратник, очищает от завоевателей Русскую землю, расширяет её пределы, укрепляет царство. А уж кто-то другой, например, из княжичей – Ярополк, Олег или Володимер – осознает, Кто есть Кто на небе, и поверит в Святую Троицу, и придёт в лоно нашей церкви, и прольёт благо христианства на Русь. Сделает её Третьим Римом!

– Ох, твоими устами бы мёд пить! – улыбалась княгиня, произвольно переходя на русский. – Складно говоришь, ровно пишешь. Дурачок твой Осип, что тебя отверг. Локти, поди, кусает... Я тебе скажу, как родной: у мужчин в голове больше мусора, чем мозгов. Княжить надо женщинам. Мы и рассудительней, и сметливей. Точно курица квохчет над цыплятами, так и мы заботимся о своём народе. Думаем о хозяйстве, о спокойствии и порядке, а не о набегах, разорении, душегубстве. Коль вернёшься к себе в Аланию, свергнешь вероломного братца – власть не отдавай никому и садись на престол сама. А затем накажи править дочке.

Разведённая государыня делалась печальна:

– Знать бы, где она! Никаких вестей. Может быть, давно есть покойна во сырая земля!..

– Ну, не хнычь, не хнычь, сударушка. Я тебе скажу твоими словами: всё в руках Божьих. Буде Его воля – встретитесь, обниметесь, заживёте вместе.

– Дай-то Бог, дай-то Бог!

Вот и Масленица 964 года отшумела, отпела, миновал праздник первой пахоты, выгона скота, и пришли тысячи дружинников из соседних княжеств – Полоцка и Пскова, Новгорода и Овруча, Пинска и Чернигова, принесли богам обильные жертвы, погрузили в ладьи фураж и доспехи, боевых коней и тягловых лошадей, разместились сами и, благословясь, отвалили от киевской пристани в первых числах травня (мая). По дороге собирали ещё ратников – у дреговичей и радимичей, а затем, высадившись на берег реки Вязьмы, корабли перетащили по суше к Угре. Под Косой Горой навалились на западных вятичей (те, увидев, какой величины войско к ним приплыло, сдались практически без боя, поклонились князю, поднесли ему невиданные дары, снарядили в полки собственных бойцов). Святослав же был милостив: посадил на кол всего пятерых – тех, кто шире всех открывали рот против Люта, подбивая к неповиновению Киеву, – остальных простил и, опять поставив над ними Мстислава, повелел больше не мутить воду. В знак победы над западной Вяткой закатили пир, погуляли вволю, обрюхатили половину местных баб, а спустя три дня и три ночи снова погрузились в ладьи и продолжили свой поход.

По Оке вышли в Волгу и остановились возле Коротней. Здесь, в шатре Святослава, состоялся военный совет, на котором было решено штурмовать Булгар – главный город Камской Булгарии. Разделили войско на две неравные части: большую, в 14 тысяч (где была и Ирина), оставляли в резерве, для дальнейших боевых действий; меньшую, в 11, повезли к Булгару. Там опять разделились: пятитысячную конницу и трёхтысячную пехоту во главе с князем сняли с кораблей и отправили по суше, а другим трём тысячам – под командованием Свенельда – повелели на ладьях блокировать город с Волги и Камы. Вызывая противника на бой, Ольгин сын снарядил гонца с грамоткой, где была написана знаменитая его фраза: «Иду на вы». Но булгары, явно не желавшие лобового сражения, затворились в своей столице, предпочтя осаду. Что ж, такой поворот не смутил днепровского полководца. Окружив непокорное городище с трёх сторон, заперев ладьями с реки, начал энергично готовиться к захвату. Стены и фортификации крепости выглядели не столь грозно, как в Саркеле: рвы поуже и валы пониже, стены же бревенчатые, а ворота в башнях даже без оковки железом. Сразу было видно: строили не греки с их архитектурными хитростями. Но зато людей у противника насчитывалось больше, чем в хазарском форте, – войска тысяч семь да ещё добровольцев-жителей тысяч десять. С ходу не возьмёшь, с кандачка не разрушишь. Приходилось придумывать что-нибудь обманное, прибегать к уловкам. Интересный план предложил Свенельд: подкопать левый берег Камы и направить воду в рукотворное русло – крепость окажется подтопленной и под страхом полного погружения на дно быстро сдастся. Все одобрили смелую идею.

Рыли споро и дружно; конники охраняли ведущиеся работы и предотвращали вылазки неприятеля; ошарашенные булгары с ужасом взирали с городских стен, как их собираются одолеть. На двенадцатый день осады из ворот Булгара вышла депутация местных жителей и направилась к ставке Святослава – с предложением завершить дело миром.

– Мы тебе покоримся, княже, – говорили они, – станем твоими данниками, вступим с тобой в союз против власти хазар и дадим войска – в дополнение к русским – для похода в Итиль. Лишь не затопляй города, пощади женщин и детей малых.

Святослав сидел, ухмыляясь, медленно накручивая на палец правый ус. И серьга с рубином беззаботно качалась у него в ухе. Наконец ответил:

– Так тому и быть. Без нужды ни своих, ни чужих губить нет желания. А дары возьму. И вина покрепче. Погуляем на радостях и отправимся дальше. Снаряжайте булгарских ратников пеших с конными – чтоб числом не менее пяти тысяч. Мне они зело пригодятся в скором времени.

Ну, конечно, не обошлось без издержек: русские дружинники, впущенные в Булгар, пошалили сильно, отвели душу с местными красотками и набили физиономии тем, кто пытался им возражать; но особых потрясений и жертв тем не менее не было. И в начале червеня (июля) княжеская флотилия с новыми ладьями из числа булгарских и с подплывшим из Коротней резервом двинулась в фарватере Волги далее на юг. Бывшая хазарская государыня, сидя у кормила одного из судов, глядя на плывущий мимо Булгар, покорённый, но уцелевший, говорила сама себе: «Нет, с Итилем замиряться нельзя. Он стоять не должен. Надо его разнести по камушкам. Чтобы никогда не смог боле возродиться! – прикрывала глаза и шептала: – Боже всемогущий! Сохрани меня и помилуй, дай свершить праведную месть, а затем отмолить нечаянные грехи! Не карай, прости!..»

7

В противоположность Вышгороду, осень 963-го и зима 964 года были для итильцев очень бурными. Несколько событий потрясли столицу Хазарии, взбудоражив общественное мнение. В воздухе носилась близость перемен, и никто не знал – к лучшему или к худшему.

О сражении в башне Ал-Байда нам уже известно. Элие удалось вывезти Давида, спрятанного в корзине, с территории Сарашена и доставить в Хамлидж, в дом Песаха бен Хапака. В это время сын царицы Ханны, Натан, при поддержке деда – рабби Ицхака Когена, объявил, что каган-бек Иосиф низложен и вся власть переходит к нему, Натану. Начались беспорядки в городе: часть гвардейцев переметнулась к узурпатору, часть по-прежнему сохраняла верность старому правителю. Эти, верные, взяли под защиту дом Песаха и провозгласили, что укрывшиеся здесь сыновья монарха суть законные преемники государя и никто не может отобрать у них право на наследство. Весть, что братья спаслись и живы, облетела Бакрабад и Хамлидж. Толпы вооружённых людей запрудили улицы и кричали, что поддерживают детей Иосифа. «Самозванцу – смерть! – скандировали они. – Когены – предатели!» Ханна, её отец, дочки и Натан запёрлись в Сарашене; их сторонников было явно меньше, но они сдаваться не собирались.

В самый разгар этой заварухи возвратился с кочевья каган-бек, не совсем оправившийся от второго инсульта. При подъезде к Итилю, по докладу гонцов, высланных навстречу правителю, он уже знал все подробности происшедшего. Первым делом поскакал в дом к Песаху и предстал перед сыновьями. Те увидели бледного пожухшего человека, с дряблой кожей и мешками у глаз; их отец полысел почти полностью, говорил с трудом и нелепо скалился; но в зрачках по-прежнему сверкала игривость, а в словах звучал оптимизм.

– Ба, какие вы у меня рослые и могучие, – не спеша ортикулировал самодержец. – Дадус – хуже, тощий, слабый, только в том вина не его, а моя. Продержал сына взаперти столько времени! Но зато уберёг от смерти. Знала б ваша матушка, как вы возмужали и оперились!..

– Батюшка, где она? – влез нетерпеливый Эммануил.

– Одному Господу известно! – опечалился государь. – Мне писали из Киева, будто Ирма поселилась у тамошнего кагана, подбивает его идти на Хазарию. Думаю, что вряд ли. Как могла попасть к русам? А войны и вовсе бояться нечего... Кто отважится с нами воевать?

– Разве вы не знаете о захвате ими Саркела? – выступил вперёд Элия. – Я тому свидетель. Еле унёс ноги. Русы кровожадны и оголтелы. Истребили всех.

– Слышал, слышал... Будущей весной отберём назад... А потом пойдём в Киев, зададим перцу непослушным. Я уже отдал распоряжения... Вы, надеюсь, примете в походе деятельное участие?

Вместо радостного согласия Элия спросил:

– Ваше величество не откажется теперь объявить Давида главным и законным преемником каган-бека?

Их родитель протянул руку и погладил старшего сына по пергаментной впалой щеке:

– Разумеется, разумеется, объявлю... А кого ж ещё!.. Молод был и глуп, что развёлся с Ирмой... Много раз жалел... Но ума достало не губить детей...

– Кстати, как живёт сестра Сарра? С нею всё в порядке? – вновь спросил средний брат. – Не пора ли вернуть её в Итиль?

– Да, ты прав, сынок. Надо будет послать за дочкой в Дорос. – Он обвёл глазами своих наследников. – Вы моя опора отныне. Мне никто не страшен. Первым делом отобьём у бунтовщиков Сарашен. Ханну с дочками заточим в Ал-Байду. Когена отправим обратно в Константинополь – он лицо духовное, и с раввинами сражаться грешно. А Натана казним публично. В назидание прочим. И затем пойдём на мировую с каганом. Главное – убедить джавши-гара, а уж тот кагана уговорит, можно быть уверенным... – Явно утомившись, Иосиф тяжело опустился в кресло. – Пить хочу. Распорядитесь налить вина. Надо отдохнуть перед завтрашней схваткой. Обсудить детали боя за Сарашен...

Но сторонники самозванца упредили удар монарха – первыми напали на дом Песаха бен Хапака. Навалились ночью, без предупреждения, чем посеяли панику в стане оборонявшихся. Государь, лёжа на кровати, призывал на помощь, но к нему не приблизился ни один из слуг. Заперевшись в комнате, обращал мольбы к Господу Давид. А Эммануил бросился на женскую половину – защитить детей и Юдифь. Лишь один Элия сохранял спокойствие. Он возглавил отряд преданных гвардейцев и пошёл в атаку на основные силы противника, дравшиеся возле ворот. Более мелкие группы верных охранников отбивали наскоки на окна и двери дома. Запылала деревянная крыша флигеля. Нападавшие оживились и полезли отчаянно на отряд Элии. Неожиданно в тыл врага вышли свежие гвардейские части, прибывшие в Итиль с кочевья вместе с каган-беком. Это сыграло решающую роль. Взятые в кольцо ратники Натана были смяты и уничтожены. Флигель загасили, а Иосиф, появившись из спальни, крикнул звонко, запальчиво: «С ходу – на Сарашен! Вы должны его взять нынче утром!» Элие подвели коня, он вскочил в седло и возглавил скачку гвардейцев по напуганным звуками боя улицам Хамлиджа и Бакрабада. По пути собирал пеших и конных добровольцев. В результате возле стен государева замка появилась разношёрстная взбудораженная масса, одержимая мыслью захватить самозванцев и расправиться с ними. Элия развернул коня, поднял руку, призывая выслушать:

– Стойте! Не спешите! Надо действовать слаженно! Мы сейчас разобьёмся на десятки и сотни и назначим старших, объясним, кто и где движется в атаку.

Но его словам мало кто внимал. Распалённые люди не могли себя сдерживать, ждать ответственных указаний и теснили гвардейцев, устремлялись в бой; кто-то уже пробрался к воротам, и его обсыпали стрелами из бойниц главной башни; но на смену убитому тут же вставали новые, принесли таран, стали бить им в закрытые створки; сверху на них летели камни и стрелы, лился кипяток. Элия подумал: здесь прорыва не будет, но раз бой возник – то пускай сражение длится, отвлекая на себя силы неприятеля; надо заходить к северным воротам и ударить со стороны Ал-Байды, а затем по коридорам дворца выйти в сердце Сарашена и арестовать узурпатора. Только так возможна победа. Он привстал в стременах и скомандовал преданным гвардейцам: пропустить толпу, не препятствовать схватке, а самим скакать на другой участок.

Что ж, его расчёт оказался верен: гарнизон, защищавший Натана, был настолько мал, что не смог отбиваться с нескольких сторон, и охранники входа возле Ал-Байды прекратили сопротивляться за какую-то четверть часа. Под ударами нападавших распахнулись ворота, несколько мгновений – и гвардейцы уже внутри, рубят саблями остатки осаждённых, топчут их копытами боевых коней.

Но вторая часть плана Элии остаётся невыполненной: внутренние покои Сарашена пусты. В спальнях, тронном зале, трапезных и купальнях – никого. Пойманная на женской половине хо-мефеин объяснила быстро: в замке лишь осталась царица-мать Мириам; Ханна с дочерьми, старым Ицхаком и Натаном скрылись из дворца по подземному ходу, связывающему правый берег и левый, и теперь они давно уже вышли в Шахрастане, затерялись в пёстрой рыночной толпе. Младший сын Иосифа раздражённо сплюнул. Вытер пот с лица и сказал:

– Ладно, пусть бегут. Нам предатели больше не страшны. Мы опять у власти. – Повернулся к соратникам и провозгласил: – Мир каган-беку Иосифу! Мир его преемнику – Давиду!

– Шалом! Шалом! – рявкнули гвардейцы.

Месяц Тишрей миновал в эйфории от победы. Танцевали под флейту, арфу и цимбалы, пели псалмы из Техиллима, сравнивали царевича Элию с Элиёй Пророком – как, согласно 4-й Книге Царств, праведник изничтожил молнией несколько отрядов, посланных его арестовывать. Но потом навалились будни, а в канун светлого праздника Хануки от сердечного приступа отдал Богу душу Давид. Несмотря на усилия лекарей он не смог восстановить подорванный заточением организм, плохо функционировали почки и кишечник, то и дело кружилась голова, мышечная масса нарастала медленно. Тут ещё отец объявил, что намерен женить старшего наследника на богатой итильке, дабы та родила Иосифу внука; сын вначале сопротивлялся, умолял отложить бракосочетание, говорил, что по-прежнему пока ещё слаб и не сможет исполнять супружеские обязанности, как тому положено. Но правитель Хазарии слушать не хотел. Убеждал царевича: не пугай сам себя; оказавшись на брачном ложе, вмиг забудешь былые страхи, а инстинкты помимо воли сработают. И Давид покорился, разрешил подготовку к свадьбе. Но за день до торжественной церемонии впал в такое нервное состояние, что не спал, не ел, а потом вдруг позеленел, рухнул на ковёр и скончался. Так что вместо молитв за здравие им пришлось слушать молитвы за упокой (кадиш): «Да будет велико и свято имя Его в мире, который создал Он Своей волей...» и так далее. По обычаям иудеев похороны провели очень быстро. Мёртвого завернули в белые одеяния, в том числе в «китель» – отдалённо напоминающий халат, плечи покрыли молитвенным талитом, край которого был отрезан, дабы показать, что покойник больше не сможет посещать синагогу вместе со всей общиной. Для успокоения тела вырыли специальную катакомбу – некий подземный склеп, состоявший из нескольких комнат, где сложили одежду, ратные доспехи, драгоценности и посуду, много-много еды. Опустили Давида в мраморный саркофаг и закрыли плитой. А цветы возлагать на могилу у евреев не полагается, но зато каждый из участников траурной процессии должен истошно голосить и при этом рвать на себе одежды – соблюдая некие эстетические правила, без сомнения. Делали это слаженно; даже приведённая под руки престарелая мать-царица, совершенно глухая и почти слепая, кое-что порвала на себе слабыми артрозными пальцами. Первые семь дней соблюдали шиву – сидя на низких табуретках, скорбно вспоминали усопшего, ели только два раза в сутки, а мужчины не брились и не стригли волос. Следующий месяц – шлошим – возвращались к обыденным делам, но каких бы то ни было развлечений избегали. И затем провели заключительное оплакивание – йорцейт, в завершение которого положили на гранитную плиту с именем покойного маленький символический камушек.

Но ещё в шлошим появился в Итиле небольшой купеческий караван, прибывший из Киева (это был уже февраль 964 года, месяц Адар и канун праздника Пурим). Гости в страхе поведали о деяниях князя Святослава – подготовке к походу на хазар и разгроме Копырева конца, где погибли все, в том числе и Менахем Ханука. Привезённая весть неприятно поразила Иосифа. Втайне он надеялся, что большой войны с Русью не понадобится и кампания ограничится быстрым рейдом на Дон и Днепр. Но теперь становилось ясно: грандиозных столкновений не избежать. Царь ходил озабоченный, молчаливый, погруженный в себя. Посетил богоравного кагана. Их взаимоотношения после победы Элии вновь вошли в нормальное русло; джавши-гар убедил своего духовного подопечного, что давнишний обман Иосифа с мнимой смертью его наследников лучше не вспоминать, примириться во имя блага Отечества. «Царь царей» сказал из-за занавески, закрывавшей его лицо: «Мы тебе прощаем, Иосиф, прежние твои прегрешения перед нами. Вседержитель велик, и Его воля безгранична. Покоримся ей. Объяви нового преемника вместо усопшего Давида и с его помощью начинай готовиться к отражению нашествия русов». – «О, могущественный из всех владык подлунного мира, солнце нашей страны и отец хазар! – стоя на коленях, отвечал супруг Ханны. – Как мне сделать это? Средний сын мой, Эммануил, не желает трона. Говорит, что власть ему не нужна, он не создан править и хотел бы оставаться просто богатым шадом, джинсом, но не возлагать на себя венец каган-бека». – «Что ж, пускай тогда отречётся во всеуслышанье и подпишет специальную грамоту. А преемником назначь бесстрашного Элию». – «О, всемилостивейщий, богоравный! Можно ли считать эти несравненные по своей мудрости слова руководством к действию? Вы благословляете младшего моего отпрыска на грядущие скипетр и державу?» – «Да, благословляю. Он достойный сын нашего народа. Возблагодарим Провидение, что оно спасло ему жизнь».

Так и было сделано. Элия под началом отца занялся вербовкой новых наёмников и строительством, обновлением фортификационных сооружений – как на дальних, так и на ближних подступах к столице. Параллельно искали убежавших мятежных Когенов – Ханну, дочерей и Натана с Ицхаком, даже сулили семьсот шэлэгов каждому, кто их выдаст; но изменники словно в воду канули – никому ничего о них не было известно. Пасху (Песах) провели скромнее обычного, и во время моления в синагоге государь объявил, что ввиду чрезвычайной опасности с севера он не едет летом кочевать в Семендер и Беленджер, остаётся в Итиле, вдохновляя своим присутствием мирных жителей. Общество восприняло новость настороженно, и сначала медленно, а к весеннему празднику Шавуот всё решительней и решительней люди начали покидать главный город царства. Говорили, что они отправляются на кочевье, но на самом деле все старались взять с собой максимальное количество скарба – кое-кто увозил даже мебель и домашнюю утварь. Бакрабад и Хамлидж быстро опустели. А когда в начале месяца Ав появились камские купцы, рассказавшие об армаде ладей Святослава, навалившихся на Великий Булгар, побежал простой люд и из Шахрастана. Разница была в том, что евреи-аристократы направлялись в свои летние имения по течению Терека и на Каспии, а обычные небогатые горожане (в большинстве своём – мусульмане, для которых иудейская знать выглядела всегда чужеродной) укрывались на островах в дельте Волги. Там, на Баб-ал-Абваба и Сия-Кух, с их высокими двенадцатиметровыми берегами, рыли землянки, где и прятались. Влажность была ужасной, комары, жара, но зато безопасность полная – ни один человек, кроме местных знатоков, не найдёт в лабиринте волжских извилистых протоков эти поселения. «До зимы как-нибудь протянем, – говорили беженцы, – а затем по льду возвратимся домой. Если от домов что-нибудь останется...» А свои острова они называли «бэровскими буграми», или «медвежьими углами». Словом, к середине июля 964 года в городе Итиле – на его восточном и западном берегах – оставались только ратники да отдельные семьи, либо не желавшие никуда отправляться, либо не имевшие денег для эвакуации. В Сарашене по-прежнему обитала царствующая фамилия. Правда, Эммануил попытался было вывезти Юдифь и детей, но отец ему это запретил, и пришлось молча покориться. С места не трогался «царь царей»: он, его родные и слуги коротали время по-прежнему у себя на острове, словно ничего не случилось. Лишь в секретных комнатах островного замка прятались преступники – скрывшиеся Когены. По подземному ходу их провёл сам кундур-каган Соломон Врач и укрыл во дворце «на всякий случай»; мало ли, как ещё потом сложится, думал он вместе с дхавши-гаром; если Иосифа разобьёт Святослав, лучше мы посадим на трон Натана, чем страна окажется без правителя; главное – сохранить Богоравного, а царя при нём заменить несложно... Шла серьёзная политическая игра, и никто не знал, кто в конце концов выйдет победителем.