Текст книги "Крах каганата"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Крах каганата

Рита Окуневич после смерти мужа, Гоши Окуневича – археолога и лингвиста, собралась переселиться в Америку – к дочери и внуку. Гоша никогда уезжать не хотел, злился всякий раз, как жена заводила разговор о своём желании эмигрировать из России, и твердил, что в Москве он родился, вырос и умрёт и в чужой земле не лежать ему ни за какие коврижки. Так оно и случилось. Гошу похоронили на Введенском кладбище, вскоре после этого Рита подала документы в консульский отдел посольства США и, пройдя интервью, получила визу. Продала мебель и квартиру, электронику и домашнюю утварь, книги раздарила, а «фамильные драгоценности» – два кольца, серьги и кулон – повезла на себе. Накануне отлёта заглянула ко мне домой – попрощаться. И вручила старый, повидавший виды, замызганный портфель. На мои вопросы ответила:

– Гошкины бумаги. Здесь они уже никому не нужны, а за океаном – тем более. Разбери, посмотри. Пригодятся – возьми себе, а не пригодятся – так выкини. Мне самой было жалко жечь.

Мы поцеловались, и она, промокнув слезу, упорхнула в загадочный, сверхцивилизованный Новый Свет.

А в портфеле учёного я нашёл черновики нескольких неизданных статей, снимки бесконечных раскопов – на Кубани, в Абхазии, Карачаево-Черкесии, Дагестане и неподалёку от Астрахани, схемы аланских древних погребений, описи отрытой посуды, украшений, оружия... Но в отдельном кармашке мною была обнаружена фотоплёнка. При увеличении оказалось, что на ней заснята непонятная ветхая рукопись – 26 кадров. Исключительно на старогреческом языке. И не просто на старогреческом – на его ромейском (то есть – византийском) наречии.

Я с большим трудом, обложившись словарями, сделал перевод. Назывался труд:

«ЖИТИЕ ЦАРИЦЫ АЛАНСКОЙ ИРИНЫ, ДОЧЕРИ ЦАРЯ НЕГУЛАЯ, ВНУЧКИ ЦАРЯ ДАВГАСАРА-ГРИГОРИЯ, СПРАВЕДЛИВОЙ И МУДРОЙ, ХРАБРОЙ ВОИТЕЛЬНИЦЫ, НИСПРОВЕРГШЕЙ СОВМЕСТНО С РУСЫО ГРОЗНОЕ ХАЗАРСКОЕ ЦАРСТВО, ДА ПОКОИТСЯ ЕЯ ПРАХ В МИРЕ И СПОКОЙСТВИИ, ПИСАННОЕ ПОСЛУШНИКОМ ЕПИФАНИЕМ ИЗ СВЯТОЙ ОБИТЕЛИ ИОАННА ПРЕДТЕЧИ, ЧТО СТОИТ БЛИЗ КРЕПОСТИ ТУСУМЕ НА РЕКЕ УРУПЕ, В ЛЕТО 6489 ОТ СОТВОРЕНИЯ МИРА И 981 ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА».

Из него я узнал о нелёгкой, полной приключений, взлётов и падений, счастья и отчаяния, жизни этой удивительной женщины, о которой не слышал ранее. Все мои последующие попытки отыскать в архивах и научных библиотеках современные взгляды на Ирину Аланскую и её биографию ничего не дали. Более того: сочинение Епифания тоже нигде не упоминалось. Где хранится подлинник, снятый Окуневичем, как попал к нему и куда исчез, остаётся нераскрытой загадкой. Спрашивать жену Риту, прозвонившись в Америку, было бесполезно: Гошины занятия никогда в ней не вызывали ни малейшего интереса. Он унёс ответы с собой...

Вместе с тем советоваться с кем-либо из историков я не торопился. Что спецы скажут? Часть из них поверит, срочно накропает диссертации и трактаты, разберёт «Житие» на масштабных конференциях, семинарах и диспутах, распечатает в альманахах и по Интернету, оттеснив Окуневича на десятый план. Часть – наоборот, опровергнет, скажет, что монашеский манускрипт – подделка, приведёт сотни аргументов и потребует предъявить сам пергамент. Доказав, что Гоша – провокатор и жулик. Нет, ни тот, ни другой исход мне не подходил.

И тогда я пошёл иным путём – изложил описанные события в виде романа. Заслонился щитом творческой фантазии: с беллетристики, как известно, взятки гладки. Для соотношения вымысла и реальности нет отдельных правил, ссылки на первоисточники не нужны... Но не предварить «Крах каганата» этим предисловием я не мог. Пусть моя работа станет своеобразным памятником Игорю Петровичу Окуневичу – страстному учёному, верному товарищу и хорошему человеку, подарившему мне основу для литературной версии, субъективного взгляда писателя на давно минувшие времена, на одну из страниц истории нашей замечательной Родины.

Часть первая
ЦАРИЦА-РАБЫНЯ

1

– Подплываем! Подплываем!

Этот крик с верхней палубы оторвал Ицхака бен Шимона Когена, бывшего главного раввина Константинополя, от вечерней трапезы.

– Господи, – прошептала его жена Дина и, прикрыв глаза, прочитала из Торы: – «Господи, благословен Ты, Бог, Который сохранил нас Живыми, дал нам силы и позволил дожить до этого часа!»

– Подплываем, подплываем! – весело повторил маленький Натанчик и задрыгал ножками, сидя на коленях у матери – дочери Ицхака, Ханны.

Молодая женщина сжала сына поперёк туловища и потёрлась виском о его мелкие тёмные кудряшки. А потом заметила:

– Море – только первая половина странствия. Что подстерегает нас далее, на дороге к Итиль-реке?

– Вседержитель милостив, – встал из-за стола священнослужитель и огладил бороду. – Будем уповать на Его покровительство. – Он вполголоса произнёс обязательную послетрапезную молитву и неторопливо начал подниматься по лестнице – посмотреть, как суда приближаются к берегу.

Чёрное, или, по-гречески, Понтийское море безмятежно зевало, предвкушая летний праведный сон. Небольшие волны налетали на коричневые борта каравана купеческих кораблей. Сквозь прозрачную голубую воду можно было заметить зыбкие туманные купола бестолковых, неизвестно зачем живущих медуз. В жарком, без дуновений воздухе пахло рыбой. Чайки, взволнованно полосуя небо, криками приветствовали прибывших. За кормой, на западе, раскалённое закатное солнце собиралось понежиться, окунувшись в сиреневую пучину. В алых его лучах, впереди, на востоке, вырисовывались могучие стены Самкерца, сложенные из белого камня, линия причала и рыбацкие плоскодонки, разбросанные на гальке...

– Подплываем, ребе Ицхак, – раздалось над ухом константинопольца, и раввин, оглянувшись, рядом с собой увидел Мара Яакова – толстого купца, в собственности которого и был каразан. На своих кораблях, лошадях и верблюдах тот возил с Волги на Босфор ценный рыбий клей, камфару, корицу, кожу, меха и рабов (в том числе – детей), а обратно – дорогие ткани, оружие, украшения из стекла и слоновой кости, красное вино, серебро и евнухов...

– Основные опасности уже позади, – продолжал торговец; говорил он по-гречески с сильным тюркским акцентом, выдававшим его хазарские корни. – От Самкерца – восемь дней пути до Итиля. Наши охранники хоть и поклоняются Магомету, но вполне надёжны. А ещё я думаю, что тархан Песах, как узнает о приезде вашей милости, выделит особый отряд для сопровождения. Шутка ли сказать, вы – такой уважаемый и великий в своём роде человек! Гордость сынов Израилевых! Мудрый толкователь Пятикнижия Моисеева! Выразил желание стать духовным наставником иудейского племени нашего Хазарского царства! Это исторический день!

На его льстивые слова Коген отозвался грустной улыбкой:

– Честно тебе скажу, добрый Мар Яаков: без особой радости я покинул Константинополь – мой родной город. Там остались могилы матери и отца, деда и других предков. Там остались сын и четверо внуков. Наша синагога осталась – да стоит она вечно! Наши прихожане. Но когда мне вручили свиток, содержащий милостивое приглашение от царя Хазарии – поселиться в его столице Итиле и занять место опочившего рабби Леви бен Араха, я не счёл возможным огорчить его величество дерзостным отказом. Ведь, в конце концов, после разрушения Иерусалима и изгнания нашего народа со святой обетованной Земли, государство хазар – первое и пока уникальное, во главе которого стоят иудеи. Может, это единственный шанс нашему богоизбранному народу вновь собраться вместе, встать плечом к плечу, сделаться источником разума, благочестия, справедливости для людей, не познавших пока Откровения Господня. Может быть, Хазария – наш всеобщий будущий рай. Нас нигде не любят, многие боятся, многие стремятся унизить, выгнать вон. А куда идти, где найти приют? Может быть, в хазарской земле, на брегах Итиль-реки?

– Истинно, истинно так, ребе Ицхак! – с умилением на лице подтвердил купец. – Вашими устами Бог глаголит! Предки мои тоже не смогли прижиться ни в Персии, ни в Армении. Но узнав, что хазарский царь – иудей, устремились на север, под его покровительство. И теперь Итиль-река для нас – будто бы родной Иордан! Нет, конечно, нам до роскоши и богатства, скажем, Константинополя надо ещё расти и расти, строиться и строиться, но зато мы сметливее и проворнее греков. На пустом месте начали – а уже владеем землями от Дербента до Киева! Двадцать пять племён обложили данью! Это ли не признак могущества?

Толстые канаты из славянской пеньки полетели с корабля на причал, были закреплены на специальных брёвнах. Судно встало на якорь – вроде угомонившись, вроде отдыхая после девятидневного напряжённого путешествия. По широким дубовым сходням первыми спустились на берег самые богатые и знатные пассажиры, а затем рабы под началом присмотрщиков начали сгружать привезённые из-за моря бесчисленные товары.

Город Самкерц был форпостом Хазарского государства на восточном берегу Керченского пролива. Возведённый на месте античной Гермонассы, он казался неприступной твердыней: с двух сторон овраги и рвы, с третьей – небольшое солёное озеро, а с четвёртой море. Белые высокие стены, сложенные из рваных камней, толщину имели до четырёх метров. Узкие ворота охранялись строжайше, а со смотровой банши караульный замечал приближение неприятеля загодя. Гарнизон насчитывал две с половиной тысячи человек – в основном мусульман-наёмников из стенного племени гузов. По военным комендантом, управителем города – по-хазарски «тарханом» – был еврей, представитель хазарской аристократии – Песах бен Ханак по прозвищу Сар (в переводе на русский – «Жёлтый», ибо он, по рангу, облачался в золотистого цвета парчовый плащ). На другом берегу пролива, в городе Керце, не таком укреплённом и крупном, находилась резиденция главы гражданской администрации края – тудуна. Тот в основном занимался сбором податей и служил арбитром в спорных делах.

Песаху недавно исполнилось сорок восемь. Ниже среднего роста, худощавый, жилистый, он имел всего один глаз, правый, а на левой пустой глазнице Сар носил чёрную повязку. Окривел военный десять лет назад, в Крымской кампании 948 года. Во главе многотысячной армии бен Ханак отобрал Крым (Тавриду) у Византии и прогнал оттуда русов, давних союзников Константинополя. Воевода русов Олег, потерпев поражение, откатился с оставшимися войсками по Днепру на север. Песах их преследовал и дошёл до Киева. Киевский князь Игорь, не решаясь на битву и боясь разорения собственной столицы, согласился выплачивать Хазарскому царству ежегодную дань... Одержав победу, Сар лишился глаза, выбитого палицей русского воина где-то под Херсонесом. Такова суровая логика жизни: потеряв одно, ты приобретаешь другое...

Зная заранее о приезде раввина с семьёй, одноглазый тархан организовал в Самкерце пышную, нарядную встречу. На причал постелили множество персидских ковров и усеяли их лепестками роз. Воины в парадных одеждах образовывали естественный коридор и стояли навытяжку, все как на подбор крепыши, красавцы. Под цветастым шёлковым балдахином ожидал дорогого гостя сам глава гарнизона – в длинном белом облачении типа римской тоги, золотистом плаще и расшитой золотой нитью круглой плоской шапке – наподобие тех, что сегодня носят в Афганистане. Рядом с ним в деревянных креслах восседали члены его семьи – мать, два брата и жена с дочерью. Чуть поодаль играл оркестр – струнные, деревянные духовые и барабан. Сзади стояло несколько увитых цветами колесниц, и арабские тонконогие лошади, запряжённые в них, изредка взмахивали длинными, хорошо расчёсанными гривами и хвостами.

Подойдя друг к другу, Песах и Ицхак церемонно раскланялись.

– Рад приветствовать вас, учитель, на Хазарской земле, – произнёс тархан; явственный тюркский акцент отличал его греческую речь, как у Мара Яакова; он смотрел на высокого, статного раввина снизу вверх. – Как вы провели эти дни на море? Не было ли качки?

Сар представил своих родных, в том числе супругу – Лию бат Мириам, доводящуюся царю Хазарии сводной сестрой, и единственную дочь – восьмилетнюю Юдифь. Девочка была удивительно хороша – с тонкими, нежными чертами лица и огромными карими глазами.

Разместившись на колесницах, пёстрая процессия двинулась к воротам Самкерца. Улицы города оказались вымощенными битой керамикой вперемешку с костями домашних животных. Стиль построек был скорее мусульмано-арабский – глинобитные стены, толстые, глухие; полукруглые крыши домов над ними; сточные канавы. Конные воины разгоняли прохожих, очищая путь для аристократов. Подъезжая к дворцу тархана, миновали небольшую мечеть с минаретом. Сам дворец, окружённый ещё одной крепостной стеной и рвом, выглядел снаружи достаточно мрачно. Но внутри открывался чудесный вид – цветники, кустарники в ягодах, множество фруктовых деревьев, даже фонтан с бассейном. Несколько рабынь подметали ступени перед уважаемыми приезжими. Плавная восточная музыка доносилась с галереи на втором этаже. Пахло мускусом и дурманящим дымом из высоких курильниц на железных треногах.

После омовений с дороги и короткого отдыха гости и хозяева встретились за пиршественным столом. Тот ломился от персиков, дынь и винограда. За холодными и горячими блюдами, кубками с вином потекла беседа. Песах сообщил:

– До приезда царя в Итиль – целый месяц времени. Он проводит лето у себя в имениях – либо в Семендере, либо в Беленджере. А затем возвращается только к осени, чтобы встретить Новый год – Рош-га-Шану – вместе с царицей и наследниками, уезжавшими сами по себе, в собственные владения.

– Кто же встретит нас? – удивился Коген.

– О, не беспокойтесь, учитель, есть кому. Неизменно на месте в столице сафир – правая рука государя. Он отдаст все необходимые распоряжения.

Помолчав, священнослужитель сделал комплимент:

– Ваша дочь Юдифь – сущий ангел, глаз не отвести.

Сар ответил той же монетой:

– Ваша Ханна – воплощение материнства. Правда, что она лишилась супруга?

– Зять погиб во время пожара год назад. Был поджог нашей синагоги, мы тогда бросились тушить, кровля рухнула, погребя под собой десять человек, в том числе и его.

– Ах, какая жалость! Искренне сочувствую. В этом юном возрасте сделаться вдовой! Но, я думаю, что в Итиле ваша дочь снова выйдет замуж. Породниться с Ицхаком Когеном – честь великая для любого благородного человека, в том числе и джинса.

– Кто такой «джинс»?

– Так у нас называют представителей царского рода.

– О, благодарю! – улыбнулся константинополец и огладил бороду. – Кстати, есть ли у царя сыновья?

– Трое, с вашего позволения. Но они малы – старшему пятнадцать, среднему – одиннадцать, младшему – только восемь.

– Значит, не судьба мне сделаться свойственником хазарского самодержца! – рассмеялся раввин. – Ханне уже за двадцать.

Опустив загадочно свой единственный глаз, Песах пробубнил:

– Будущее покажет... Кто кому станет родичем...

– Я не понимаю, о чём вы? – посерьёзнел гость.

– Так, невольно вырвалось. Не в моей власти – выдавать планы его величества... Скоро вы узнаете сами...

2

Сделаем небольшую паузу. Прежде чем описывать все последующие события, все перипетии судеб героев, надо пояснить рядовому читателю, что же представляло собой Хазарское государство в середине X века нашей эры? Кем оно управлялось? И каким образом иудеи заняли в нём ключевые позиции?

Древние хазары – северокавказское племя, близкое адыгейцам и осетинам. Жили они с незапамятных времён на западном побережье Каспия, где теперь – Дагестан, разводили скот и ловили рыбу, славились обширными виноградниками и садами и, не будучи особо воинственными людьми, без конца страдали от набегов агрессивных соседей – степняков-буртасов, камских булгар и арабов. Чтобы не подвергаться опасности в дальнейшем, племенные вожди (ишханы) заключили в VII веке союз с кочевыми тюрками – храбрыми воинами, подчинившими себе всё пространство в низовьях Волги (по-тогдашнему – Итиль-реки). Тюрки охраняли хазарские границы, удовлетворяясь вначале одними подарками, а затем захватили и все ведущие посты в государстве. Во главе Хазарии встал каган (или хан) – представитель тюркского рода Ашина.

Но владычество тюрок длилось менее века. Вскоре в Персии началась гражданская война, и оттуда на север, к Каспию и Волге, хлынули беженцы-евреи, жившие до этого бок о бок с персами несколько столетий. Обстановка в Хазарии им безмерно понравилась, и они занялись торговлей, вытеснив купцов других наций на Великом шёлковом пути – из Китая в Европу и обратно, посреди которого находилась как раз Хазария. Первое время коренные хазары, тюрки-воины и купцы-евреи мирно сосуществовали, дополняя друг друга. Но по мере того как евреи богатели, им захотелось большей власти. Впрочем, смещать кагана-тюрка они не стали. Просто в конце VIII века учредили такую систему правления, при которой каган, будучи формально главой государства, стал фактически всего лишь номинальной фигурой (вроде нынешней английской королевы). А реальным царём (по-хазарски – каган-беком) сделался еврей. Так иудаизм перешёл в Хазарии в ранг государственной религии. И сюда, на берега Итиля-Волги, в главный город, названный тоже Итилем, потянулись евреи со всего света.

Царство стремительно набирало силу. В подчинении у него оказались и Северный Кавказ, и Крым, и восточные славяне по Днепру и Оке, и булгары с Камы, и степные гузы. Иудеи неплохо уживались с мусульманами, христианами и язычниками. Развивалась торговля. А в X веке хазарский царь по могуществу и силе мог уже соперничать с императорами Константинополя и правителями Хорезма...

Отчего же этот колосс вскоре затрещал по швам и обрушился в одночасье? Что явилось причиной? Как сложилась судьба населявших его народов? Попытаемся рассказать непредвзято и убедительно, возвратившись опять в конец августа 958 года от Рождества Христова (или в месяц Элул 4718 года по календарю иудеев)...

...Сон покинул царицу Ирму на рассвете. Первые лучи утреннего солнца ласково играли на блестящих тканях грандиозного балдахина, вышитых серебряной ниткой. У окна, в ячеистое стекло, билась муха.

«Интересно, а какой подарок привезёт мне Иосиф в этот раз? – думала супруга каган-бека, сладостно потягиваясь на шёлковых простынях. – С прошлого кочевья преподнёс чудесного скакуна, на котором я могу обгонять ветер! С позапрошлого – верхового верблюда, к сожалению, павшего у меня в имении от кишечных червей... Может быть, борзую собаку? Или сокола? То-то поохотимся, отведём душу в гонке за каким-нибудь диким зверем! Мы, аланы, рождены в седле, с луком и стрелами в руках!»

Да, царица была аланкой. В 932 году в битве под Магасом царь Хазарии Аарон захватил в плен её отца – самодержца Алании Негулая, но казнить не стал, потому что тот обещал отречься от христианства и принять иудаизм. И тогда два монарха закрепили на радостях единение их народов брачными узами детей: дочку Негулая – царевну Ирину – выдали замуж за сына Ларона – Иосифа. После посвящения в новую религию ей присвоили имя Ирмы...

Ирма встала с ложа и в чём мать родила (спали в то время обнажёнными), утопая но щиколотку в ворсе шерстяного ковра, подошла к окну и раскрыла створки. Толстая зеленопузая муха, радостно жужжа, вылетела на волю. Лёгкие царицы глубоко вдохнули утреннюю прохладу. Бледное рассветное солнце медленно выкатывалось из-за Волги-Итиля, из-за островерхой крыши дворца кагана, находившегося на острове посреди реки, из-за белозубой стены царского дворца – Сарашена, – где и ночевала аланка. Смуглая её кожа чувствовала мягкие дуновения шаловливого ветерка. В тридцать четыре года Ирма выглядела свежо и молодо: крепкое, не по-женски мускулистое тело, совершенно плоский живот и высокая небольшая грудь. Вроде и не рожала четыре раза! Вроде не находилась в замужестве более семнадцати лет! Только две незначительные детали говорили о её возрасте: неглубокие, но заметные поперечные морщины на шее и недевичьи руки – сильные, с рельефно выступавшими венами на тыльной стороне ладони. Но глаза были живы, щёки бархатны, а на тонких упрямых губах расцветала улыбка уверенного в себе человека; привлекательное лицо не могли испортить ни излишне тяжеловесная нижняя челюсть, ни, пожалуй, много ниже, чем нужно, набегавшая на лоб линия волос – темно-каштановых, чрезвычайно густых...

Несколько озябнув, женщина отошла от окна и подёргала за шёлковый шнур с колокольчиком – призывая к себе прислугу. Торопливо подоспевшие девушки-рабыни начали, как положено, приводить государыню в порядок – обрядили в хламиду и сопроводили в купальню, вымыли, натёрли дорогими маслами, промассировали каждый участок тела, наложили согревающие компрессы и питательные маски, перед бронзовым зеркалом тщательно причесали, закрепил и волосы костяными гребнями, шпильками и заколками, нанесли краски на лицо, облачили в дорогие наряды, надушили ароматными жидкостями... Терпеливо снося все манипуляции, Ирма беседовала со своей наперсницей, так сказать – «главной фрейлиной» (по-хазарски – «хо-мефеин»), не рабыней, но благородной – из аланской аристократии; звали её Тамара, и она, в целом симпатичная молодая женщина, отличалась безобразным красно-фиолетовым родимым пятном на щеке и шее; из пятна росли волосы, и оно пугало.

– Что рассказывают о новом раввине Ицхаке Когене? – спрашивала царица.

– Ничего такого, что заслуживало бы внимания, – отвечала товарка. – Нанял себе учителя хазарского языка – ну, во-первых, для обычного общения с прихожанами, во-вторых, для доходчивых разъяснений в синагоге непонятных отрывков из Святого Писания.

– Неужели службу собирается вести по-хазарски?

– Думаю, частично: чтение из Торы на иврите, а затем толкование – на местном наречии.

– Что-то новенькое. Рабби Леви – мир его праху! – эти вольности всегда осуждал.

– Новое время – новые песни. А жену Ицхака видели на базаре – вместе с двумя служанками лично отбирала продукты – что кошерное, а что не кошерное, – никому не доверив, никого не стесняясь.

– Это их константинопольские привычки. Мы – Восток, и у нас эльтеберы, беки, с простолюдинами не общаются. Ничего, приникнут... Правду говорят, что их дочь – красавица?

– Я сама не видела, но по слухам – да. Будто бы ни один мужчина глаз не отведёт.

Ирма надула губы:

– Этого ещё не хватало. Надо её оградить от внимания моего супруга. Всем известно, как он падок на других женщин! Летом, во время кочевья, вне моего внимания, пусть ведёт себя, как ему угодно, – раз Господь сотворил мужчин невоздержанными в любви, тут менять что-то не приходится. Но в Итиле, осенью и зимой, у меня под боком, никаких гаремов я не потерплю!

Помолившись и выпив утренний шербет (плотный завтрак в их среде понимался как дурной тон, признак плебса), государыня спустилась во двор, села в изукрашенный лентами и гирляндами паланкин и в сопровождении пышной свиты двинулась к южным воротам Итиля – встретить прибывавшего с летнего кочевья супруга.

Главный город хазар на Волге состоял из трёх неравных частей. Посреди реки, на острове, жил каган – то есть «царь царей», номинальный глава государства, – и его дворец красотой и величиной затмевал все другие здания столицы; был он сложен из белых сырцовых кирпичей. Остров соединялся с правым берегом неким подобием плавающего моста – рядом лодок, пристыкованных бортами друг к другу. В случае опасности лодки разъединялись, разъезжались в разные стороны, и попасть к кагану неприятель с ходу уже не мог.

На правобережье находилась большая, западная часть Итиля – Сарашен (замок Иосифа), Бакрабад (средоточие духовных учреждений – синагог, мечетей, христианских церквей; тут располагались также суды, кладбища и религиозные школы) и Хамлидж (аристократические дворцы, частные дома, окружённые садами, бани, разные хозяйственные постройки). Толстая стена с мощными огромными башнями ограждала эту треть Итиля от приволжской степи. Население западной части составляло около 16 тысяч человек, не считая воинов, охранявших покой и мир богатейших семей Хазарии.

На восточном, или на левом, берегу Волги размещался Шахрастан – шумный, демократичный, изобиловавший базарами, мастерскими и дворами для приезжих купцов; здесь же содержался острог и функционировал невольничий рынок, а на главной площади обезглавливали преступников. В лавках продавались невиданные товары, кабачкам и харчевням не было числа, равно как и весёлым домам, где любой желающий мог вкусить любви с дамой любого возраста и оттенка кожи. Не в пример Бакрабаду и Хамлиджу здания Шахрастана не отличались величиной – были мелкими, деревянными или глинобитными, или войлочными – наподобие юрт. Да и запахи этой части Итиля благородством не поражали – отдавая ароматами жареной баранины, плова, кислого молока, конского навоза...

Но вернёмся обратно на правый берег – ведь процессия с паланкином царицы Ирмы приближалась к воротам Буйюк в южной оконечности города. Над воротами высилась четырёхугольная каменная башня. В каждой её бойнице виделось лицо лучника. Поверху стены, меж зубцов, медленно прохаживались воины-часовые. На ветру развевался стяг – белое полотнище с синей шестиконечной звездой. Над широкой площадкой-балконом был натянут шёлковый тент, под которым сидела царская семья – вдовствующая царица-мать Мириам и царевичи – старший Давид, средний Эммануил и младший Элия. Их шестилетнюю сестру Сарру на Буйюк не взяли, побоявшись держать малютку на невыносимой жаре, и оставили в Сарашене под присмотром мамок и нянек. Во вторых рядах ожидавших на башне находились представители знати, аристократическая верхушка во главе с сафиром Наумом бен Самуилом Парнасом и раввином Ицхаком Когеном. Слуги обмахивали господ разноцветными опахалами. Солнце налило яро, и горячий воздух зыбкими потоками поднимался вверх от шероховатых раскалённых камней балкона.

Под торжественные звуки духовых инструментов и гортанные крики глашатаев, возвещавших о прибытии её величества, Ирма поднялась на площадку. Все присутствующие преклонили колена, кроме царицы-матери – ей, по положению равной с невесткой, выражать покорность не полагалось. Обе женщины, недолюбливавшие друг друга, сдержанно раскланялись. Дети прикоснулись губами к рукаву плаща-ненулы своей родительницы. Та чуть-чуть приоткрыла нижнюю часть лица, убранную раобом – полупрозрачной тканью (аналогом вуали), и поцеловала отпрысков. У Давида, походившего на отца, круглолицего, полноватого, пробивалась уже щетинка. Чернобровый и тонкокостный Эммануил то ли от смущения, то ли из боязни отводил глаза, не выдерживал устремлённого на него в упор взгляда. А весёлый и простодушный Элия улыбался безоблачно – словно дурачок на базаре.

Ирме подставили кресло, и она села. Повернула голову в сторону сафира:

– Близок ли караванный поезд его величества?

Поклонившись низко, первый помощник каган-бека отвечал с подчёркнутым умилением:

– Так, всемилостивейшая из поднебесных! Прискакал гонец и предупредил, что великий царь, наш владыка и повелитель, снизойдёт до нас, недостойных подданных, сразу пополудни, соблаговолив находиться ныне в четверти фарсаха отсюда.

– Распорядитесь принести разбавленного вина. Да похолоднее!

– Слушаюсь, добрейшая из прекрасных!

Не прошло и часа, как действительно на дороге с юга появилось пыльное, слабо различимое под палящими солнечными лучами облачко, но дозорные уже подали специальный сигнал: едут, едут! – и военные трубачи, стоя по бокам башни, огласили окрестности глуховатыми торжественными звуками трёхметровых карнаев. Все встречающие приподнялись в трепете. Мириам приложила к бровям ребро ладони, защищая глаза от яркого света. Элия встал на цыпочки и вытянул шею. А сама царица прищурилась и, увидев летящую во всю прыть кавалькаду – всадники, колесницы, кибитки, – тоже ощутила в теле непонятную дрожь. Почему, казалось бы? Прибывает любимый муж, никогда не третировавший её, относившийся с нежностью, а порой с восторгом, не отказывавший ни в чём, не скупой, не злобный, превосходный любовник и отец всех её детей, – что же беспокоиться? Нет, она волновалась. Может быть, полуденный зной действовал на психику? Выпитое вино? Завывание труб? Или осознание, что твоя судьба, даже государыни, целиком зависит от капризов одного человека? Хочет – милует, а хочет – казнит?..

Вот предстала глазам процессия в полном блеске: царские штандарты на высоких шестах, звуки охотничьего рога, гривы на ветру, клубы ныли, золочёные шлемы воинов, синие и жёлтые плащи высшей знати, белые одеяния самодержца в центре группы... Не спеша отворились створки ворот, окованные железом. Стража приветствовала монарха зычным выдохом из десяток лужёных глоток: «Шалом! Шалом!» («Здравствуй! Мир тебе!»). И удары копыт зазвучали под сводом башни.

Все встречавшие повернулись к лестнице в ожидании появления Иосифа: ведь, согласно обычаю, он, приехав, поднимался к семье и близким, спрашивал, как дела в столице, говорил о грядущем празднике Нового года, оглашал новые указы. Ирма инстинктивно провела пальцами по радибу – лёгкой накидке на плечах – и поправила усыпанный драгоценными камнями пояс – символ супруги каган-бека и вообще преданной жены. Несколько минут длилось напряжённое ожидание. Царь не выходил.

– Где же его величество? – шёпотом спросила царица-мать. – не случилось ли что в дороге?

Побледневший от страха сафир бросился узнать. Он отсутствовал ещё какое-то время, и казалось, оно никогда не кончится. Наконец Парнас медленно взошёл по ступеням. Разведя руками, пробормотал:

– Наш владыка и повелитель соизволил проследовать прямо в Сарагаен...

– Как?! – воскликнула государыня. – Пренебрёг церемонией взаимных приветствий?

Все поледенели от ужаса: установленный веками порядок должен был соблюдаться неукоснительно, несмотря ни на что; только чрезвычайные, связанные с чем-то невероятным обстоятельства позволяли его нарушить.

– Благословен Он, истинный Судия, – еле слышно прошелестела царица-мать. – И прости нас, о Отец наш, ибо Ты прощаешь и милуешь, отпусти нам наши прегрешения...

– Может быть, отец заболел? – произнёс Давид; ломкий петушиный голос подростка уморительно взвизгнул.

– Замолчите, ваше высочество! – шикнула на сына родительница. – Не накличьте беду глупыми вопросами. Едем во дворец! Только там узнаем.

И встревоженные вельможи начали спускаться по лестнице к паланкинам, коляскам и просто верховым лошадям, ожидавшим их.

Сарашен встретил Ирму подозрительной тишиной. Посланная на разведку Тамара возвратилась, недоумённая:

– Возле входа на половину его величества – часовые с боевыми секирами, говорят, что не велено никого впускать.

– И меня? – с вызовом спросила царица.

Первая её фрейлина покраснела, и родимое пятно у неё на щеке и шее сделалось багровым.