Текст книги "Крах каганата"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

10

С детства Ирина знала – по рассказам и книжкам – сколь прекрасен город Константинополь. Он стоит на Босфоре и собой олицетворяет силу православного мира. И считается Новым Римом – греки называют поэтому всю свою империю «Романией», а её язык (новогреческий, утончённый) – «ромейским». Здесь живёт Патриарх – равный по могуществу Папе Римскому. Здесь живёт император, и его дворец – знаменитый Вуколеон – не сравнится по красоте и масштабности ни с одним из дворцов западных монархов. А Святая София! Что за чудо этот собор – беспримерный, фундаментальный, поражающий абсолютно всех, кто в него вошёл, – золотом, мозаикой, фресками, паникадилами, высотой колонн и величиной купола, неохватного взглядом... А библиотека с сотнями и сотнями тысяч томов и свитков! А Константинопольский университет с богословским и юридическим факультетами!.. В общем, не просто город, а почти что восьмое чудо света!

И когда бывшая царица Хазарии оказалась на пристани Золотого Рога и затем в колонне рабов, стукая по тёсаным камням мостовых деревянными подошвами сандалий, прошагала по улицам этого старинного мегаполиса, удивляясь его домам, ипподрому и зоосаду, утвердилась в мысли: да, Итиль и Магас, вместе взятые, – захолустные деревеньки по сравнению с грандиозной столицей Византии! И народ на площадях выглядел под стать. Нет, конечно, и здесь хватало нищих, оборванцев, попрошаек-мальчишек, портовых проституток и кликуш-юродивых; так же, как в Шахрастане, от торговых рядов доносились зычные крики зазывал и воняло рыбой; но зато наряды аристократии, конные повозки и паланкины, облачение воинов потрясали изяществом, утончённостью и богатством. Дорогим паволокам, вышитым согдийским шёлком, и узорной китайской саржи не было числа! Даже невольничий рынок, находившийся на площади Тавра, не производил впечатления ямы или помойки; правда, тут же, на этой площади, продавали не только людей, но и овец, что подчёркивало полное тождество рабов и животных; но сидели пленники, ожидавшие торга, не на голой земле, а на лавках, и от солнца их защищал полотняный тент; рядом бил фонтанчик с водой – можно подойти и напиться; а нужду справляли в специальных отхожих местах, не у всех на виду, за перегородкой из дерева, нависавшей над выгребной ямой.

Путешествие по Чёрному морю сблизило Агузат и Ирину. Всю дорогу от Семикаракора их всего дважды выводили из трюма проветриться – у Самкерца на берегу Керченского пролива и у Херсонеса Таврического (около современного Севастополя в Крыму). Если бы опальная государыня знала, что в Самкерце, в доме у тархана Песаха бен Хапака, обитает её невредимый и живой сын Эммануил! Впрочем, вероятно, и лучше, что не знала; материнское сердце лопнуло бы от горя – быть поблизости и не смочь увидеться, – разве это вынесешь?! С Агузат делили одну циновку. Ели из одной миски и старались, в меру возможностей, содержать тело в чистоте. Но, конечно, к Константинополю далеко не благоухали, а туники из белых превратились в коричневые, да ещё и с разводами! Об итильских банях, притираниях и душистых маслах оставалось только мечтать, как о чём-то далёком и несбыточном.

– Это верно, что ты царица? – интересовалась подруга и смотрела на неё с подозрением.

– А, какая разница! – отвечала та, поводя плечом. – Мне уже самой непонятно. Вроде я – не я, и меня прежней никогда не существовало. Ну, а ты – кем была в Алании, на свободе?

– «Кем»! Невестой на выданье. Нас у родителей – семеро детей. Жили скромно, но дружно. По законам предков. Поклонялись древним богам – Хуру и Афиши, Аши и Уастырджи. Ну, само собой, почитали таволгу и орешник, никогда не трогали змей, оленей и лис... Разводили овец и растили жито. Вот на пастбище степняки меня и похитили. Боги Хардалар и Бурхорали не смогли укрыть... Так же, как тебя – твой Иисус.

Дочка Негулая вздыхала:

– До поры до времени смертному не дано понять воли Господа. Испытания нам ниспосланы за грехи. Тернии пройдя, воспарим ко звёздам!

– Говоришь цветисто. Объясни, пожалуйста, чем Христос, по-твоему, лучше тех кумиров, что стоят в наших капищах, – Солнца, Солнечного Огня и Воинственного Меча? Ведь в них верили наши деды...

Разведённая государыня терпеливо рассказывала. Девушка внимала – поначалу с усмешкой, а потом серьёзно, глубокомысленно. Задавала вопросы о крещении и загробной жизни. А потом вроде подытожила:

– Ты меня, конечно, осудишь, но по мне – всё едино, как ни назови Небесные Силы: Саваоф, Яхве или Хур. Главное, чтоб верить. Потому что без веры жить нельзя.

– Да, нельзя, – поддержала её Ирина. – Только вера нам приносит и любовь, и надежду. Даже в нашем с тобой страшном положении.

Та в ответ невесело улыбнулась:

– Не такие уж мы с тобой отпетые грешницы, чтобы Небо отвернулось от нас! Как считаешь?

– Хочется надеяться...

На торгах их купили довольно быстро. Первой ушла Агузат: девушку взяла пожилая матрона, предварительно ощупав и осмотрев, вплоть до качества зубов, как у лошади; заплатила 28 номисм (приблизительно 65 шэлэгов), посадила в повозку с четырьмя другими рабами, купленными тут же, и увезла; Агузат лишь успела покивать издали Ирине – мол, держись, сестра, Бог тебе в помощь... Больше они никогда в жизни не увиделись... Не успела отвергнутая супруга Иосифа мысленно благословить бедную аланку-попутчицу, как заметила, что нахмуренный бородатый дядька с хищным носом-клювом пристально разглядывает её самое. Борода была чёрная и косматая, губы влажные, руки волосатые. Чуть лениво выставив указательный, согнутый в средней фаланге палец, бородач спросил у Мара Яакова хриплым голосом по-гречески:

– Что умеет эта рабыня?

Тог пошёл нахваливать – и её учёность, и благородство, и неженский ум. Покупатель велел:

– Подведи поближе. Я хочу задать ей пару вопросов.

Прежняя царица Хазарии выглядела гораздо свежее, чем во время торгов в Семикаракоре, – синяки рассосались, от царапин и ссадин не осталось следа, а прямая спина и красивый изгиб белоснежной шеи выдавали её природное благородство.

– Из богатых, нет? – догадался мужчина. – Стряпать-то небось не обучена?

– Да, не приходилось, – честно ответила Ирина.

– А учить детей? У меня их трое – старшей уж одиннадцать, средней – семь, а мальцу четыре. Люди мы хотя и небедные, но впустую тратить деньги на бессмысленные науки не станем. Грамота и счёт, да ещё знание Евангелия – вот и всё, что им нужно.

– Без труда от меня усвоят. Заодно могу преподать навыки игры на кифаре, рисования, верховой езды и стрельбы из лука.

– Ну, уж и стрельбы! – рассмеялся константинополец.

– Испытайте – и увидите сами.

Это заявление оживило всех. Тут же у охранника, наблюдавшего за порядком на площади, одолжили лук и вручили горделивой невольнице. Бородач спросил:

– Видишь в том загоне чёрную овцу? Застрели её.

– А хозяин животного не устроит скандала?

– Дело не твоё. Я беру хозяина на себя.

Дочка Негулая отработанным жестом вставила стрелу в лук, вскинула его, отвела тетиву и, почти не целясь, выпустила в цель. Окружающие ахнули: бедное животное дёргало ногами, умирая в пыли, а стрела торчала у неё из виска – между глазом и ухом. Люди наградили Ирину аплодисментами. Лишь владелец овечьего стада возмущался, требуя возместить потерю.

Бородач расплылся:

– Покупаю! И невольницу, и застреленную скотину!

– Шестьдесят номисм! – не моргнув глазом заломил Мар Яаков наивысшую цену, назначаемую обычно за раба-врачевателя.

– Хватит и пятидесяти, – не расщедрился господин с хищным носом. – Сам небось платил не более десяти. И отдайте две номисмы за убитую тварь. Шкура пригодится в хозяйстве, а из мяса сделаем неплохое рагу для моих посетителей. – Пояснил при этом: – Я владею трактиром «Серебряный конь», что у Милия, если кто не в курсе.

– Кто ж не знает знаменитого Кратероса из Коринфа Пелопоннесского! – льстиво крикнули рядом из толпы. – Самые дорогие блюда, самая достойная публика! Честь большая для нас...

Так Ирина сделалась собственностью трактирщика – одного из лучших в Константинополе, но достаточно презираемого элитой, – ведь профессия содержателя кабака не считалась тогда достойной и стояла в общественном сознании ниже захудалого плотника или гончара...

11

Поселили хазарскую царицу в тесноватой людской, в комнате на пять женщин, – там ещё стояли лежанки горничной, прибиравшей хозяйский дом, двух кухарок и посудомойки. Всем рабыням полагались полочка для личных вещей и ночной горшок, рукомойник и тазик. Помещение было полуподвальное, с маленьким оконцем под потолком, а свечу выдавали одну в неделю, так что треть жизни проводили они практически без света, и о чтении Евангелия перед сном или об игре в кости даже речь не шла.

Отношения с детьми Кратероса складывались по-разному. Младший, Феофан, прямо-таки влюбился в Ирину и старался не отпускать ни на миг, обнимал, целовал и стремился к ней вскарабкаться на колени. (Мальчику не хватало женской ласки, ведь супруга трактирщика умерла два года тому назад). Средняя, Агафья, слывшая в семье дурочкой, говорившая с трудом, шепеляво, медленно, расценила появление гувернантки-наставницы как обычное, рядовое дело; ну, ещё одна рабыня – что с того? Дескать, мне от этого ни жарко, ни холодно, а её рассказы о дальних странах даже любопытны; но вообще-то не слишком, потому что на свете самое приятное – вкусная еда и цветные сны. Старшей, Анастасо, новая покупка отца с ходу не понравилась. Девочка была своевольная, наглая, капризная. Знала, что безумно красива, и вела себя часто вызывающе, вроде бы она – приз любому, с кем ей захотелось общаться. Битые часы проводила у зеркальца – полированной бронзы, – изучая каждую свою ресничку, волосок бровей, складочку и жилку; то вытягивая, то складывая бантиком губы; строила самой себе глазки. Да, актёрский талант у неё имелся: декламировала стихи – темпераментно, живо, очень любила петь и неподражаемо танцевала. Кратерос иногда заставлял наследницу выступать перед наиболее знатными гостями; та вначале для вида ломалась, но потом говорила нехотя: «Ладно, так и быть...» – и, одевшись тщательно, ярко, броско, выходила к публике; трио музыкантов, каждый вечер игравших в кабаке, ей аккомпанировало; Анастасо пела, плясала, под аплодисменты кланялась, подставляла затем подол под летящие в её сторону ассы и денарии – медные и серебряные монетки; иногда набиралось много. Папа серебро отнимал, оставляя мелочь – на духи и ленты.

Первое время гувернантка не могла найти к ней подхода. Все старания бывшей государыни усадить девицу за стол – с книжками, пергаментом и чернильницей – натыкались на грубости и капризы: «Голова болит», «Не хочу сегодня», «Буду я ещё слушать разных варваров!», «Отцепись, не липни!» – «Как не стыдно, барышня, – говорила Ирина. – Папенька за меня платил деньги, чтобы вы научились чему-нибудь, а не просто измывались да гнали!» – «Вот и занимайся с Агафьей. Гашка – дурочка, ей любые науки впрок. А меня не трогай!»

Но однажды, находясь в хорошем расположении духа, Анастасо сказала:

– Расскажи о себе, Ирина. Из какой ты семьи, как попала в рабство?

Дочка Негулая спросила:

– Да зачем вам об этом знать? Врать мне что-то не хочется, в правду вы поверите вряд ли...

– Почему?

– Слишком невероятное стечение обстоятельств.

– Говори, говори! Я приказываю тебе – не таи ни капли!

Что ж, покинутая супруга Иосифа незатейливо поделилась всей своей биографией – от рождения в городе Магасе до предательства младшего брата Димидира-Самсона. Потрясённая ученица слушала с открытым от изумления ртом.

– Ничего себе, – наконец проговорила она. – Чтоб особа с голубой кровью проживала у нас в людской! И возилась с такой паршивкой, как я! В голове укладывается с трудом.

– Тем не менее мне кривить душой не пристало. И прошу только об одном: пусть моя история дальше этой комнаты не пойдёт. Не хочу огласки. Кроме издевательств со стороны рабов и прислуги – мол, попалась, птичка, раньше повелевала, а теперь посиди в грязи! – ничего не будет. А ходить неузнанной даже легче.

– Нет, наоборот! – хлопнула ладонью по столу Анастасо. – Я тебя вызволю из подвала. Переедешь в комнатку наверху – папу уломаем. И пускай люди знают, кто живёт у нас в доме! И кому обязаны воспитанием дети Кратероса из Пелопоннеса! – Девочка подсела к ней ближе. – Ты должна меня научить, как себя вести в высшем свете. Поведению благородной дамы. Разным таким словечкам и штучкам. Чтоб не выглядеть чумазой плясуньей в папином трактире!

– Вы хотели бы выйти замуж за аристократа? – удивилась аланка.

– Говори мне «ты». Да, хотела бы. Прозябать в отцовом клоповнике долго не намерена. Я красива, умна, а с годами сделаюсь ещё краше. Все мужчины империи будут у моих ног! Что, не веришь?

Та пожала плечами:

– Почему бы нет? Всякое случается. Если дочь аланского керкундеджа продастся в рабство, отчего дочери кабатчика не податься в императрицы? Главное – везение.

– Это верно!

Вскоре в самом деле от хозяина поступило разрешение поселиться на втором этаже. Правда, закуток слишком походил на чулан – был довольно тесный и без окна; но зато у неё под ухом больше не храпели, а свою свечу женщина могла жечь, не сообразуясь с соседками. Дружба с Анастасо делалась всё крепче. Даже Феофан начал ревновать, полагая, что гувернантка уделяет ему много меньше времени, нежели сестре. Приходилось как-то лавировать, дабы угодить каждому ребёнку. Время за занятиями шло довольно быстро. Дни мелькали за днями, повседневный быт полностью засасывал, и мечты Ирины – отомстить Иосифу, свергнуть его с престола, чем освободить родную Аланию от хазарского ига, – спрятались куда-то в тайники памяти. Нет, она не забыла их, просто отложила на время; цель была простая: через близость к детям хозяина, уважение и любовь, заслужить право на свободу; труд, конечно, это немаленький, но надежда не оставляла разведённую государыню, и её старания понемногу приносили плоды. Анастасо слушалась, с удовольствием изучала риторику, новые стихи и латынь, постигала тонкости придворного этикета, выходила из дома только в сопровождении гувернантки. Дети с наставницей посещали церковь. Летом жили на море – в деревенском домике, купленном трактирщиком через год после приобретения им аланки. Там резвились вовсю – в мяч играли, плавали, иногда ездили верхом и стреляли из лука, разводили цветы в саду. Папа восторгался рабыней и не спрашивал с неё, как с других невольников.

Перелом случился на Медовый Спас 954 года – по Константинополю крест Господен носили в целях отвращения всех болезней, а затем в трактире «Серебряный конь» собралась тёплая компания – выпить мёду и полакомиться жареной на мёду курятиной. Ближе к полночи попросили Кратероса привести Анастасо – спеть, потанцевать и вообще порадовать всех присутствующих мужчин райской красотой. Вскоре появилась она – повзрослевшая, с хорошо заметными соблазнительными формами, но по-прежнему гибкая, изящная, артистичная. Локоны распущенных тёмно-рыжих волос развевались и трепетали в танцевальных па; руки, открытые до плеч, изгибались женственно – вроде без костей; юбки в вихре музыки обнажали стройные и крепкие нога. И наряд на плясунье был под стать: сочетания чёрного, красного и белого; белая роза в волосах, белизна не затронутой солнцем кожи, карие бездонные очи... О, на этот раз дочь кабатчика удостоилась целого дождя из монет! Гости хлопали, восхищались её талантами и не отпускали. Громче всех выражал восторга знатный армянин Иоанн Цимисхий. Небольшого роста (прозвище «Цимисхий» близко к русскому слову «Коротышка»), с огненно-рыжей шевелюрой, крепкий, широкоплечий, он не раз удивлял константинопольцев, побеждая на ипподроме в гимнастических упражнениях. В те далёкие годы ипподром служил не только для бегов и конкура, но вообще местом проведения регулярных праздников – для соревнований атлетов, выступлений канатоходцев и дрессировщиков диких зверей. А «коронным номером» Иоанна был прыжок в длину – через четырёх, в ряд поставленных лошадей. Но вообще-то гимнастика не являлась его основным занятием: он служил в армии и в свои двадцать девять лет сделал блестящую карьеру – выбился в стратопедархи (в современном понимании – в генерал-майоры). Сам император Константин Багрянородный, правивший в то время, покровительствовал ему.

– Брава, брава! – по-латыни кричал Цимисхий. – Я даю номисму за ещё один танец! – и пока девушка плясала, снарядил мальчика-посыльного в лавку за корзиной цветов. Да, такого триумфа дочь трактирщика ещё не переживала!..

– Он смешной, этот Иоанн, – на другое утро говорила она Ирине, нюхая цветы и загадочно улыбаясь. – Щёчки раскраснелись, голубые глазки горят... Заплатил сразу две номисмы. Да на эти деньги можно купить корову!

Гувернантка ответила с явным неодобрением:

– Ох, смотри, не влюбись в него. Он – женатый мужчина, вдвое старше тебя. Симпатичный, не скрою, темпераментный, острый на язык...

– И богатый, знатный!..

– И богатый, знатный. Но не дай вскружить себе голову. Это плохо кончится.

– Чем же, например?

– Позабавится с тобой, осквернит и бросит.

– Но зато введёт в высшие круги.

– И пойдёшь по рукам – в этих самых высших кругах!

– Ладно, не пугай. Я ещё с Цимисхием не спала.

Но случилось то, от чего предостерегала Ирина: Иоанн завоевал сердце танцовщицы. Он подстерегал её в церкви и произносил комплименты, присылал с нарочным букеты и пергаменты со стихами. А однажды ночью выкрал и увёз. Поселил в загородном доме, окружил стаей слуг, нарядил в шелка и осыпал драгоценными безделушками.

– Вы должны написать жалобу эпарху! – убеждала аланка своего господина. – Это произвол – увозить беззащитных девушек, пусть не знатных, но честных, делать из них наложниц – при живой-то супруге! Существуют законы – и церковные, и гражданские. Наконец, может защитить император – как верховный судья в Романии!

Кратерос молчал, шевелил бровями и жевал нижнюю губу. Произнёс задумчиво:

– Если мне Цимисхий заплатит тысячу номисм, я закрою глаза на его поступок.

– Продадите дочь?! – вырвалось у женщины.

– Скажем так: сдам в аренду. – Он расхохотался. – Ах, Ирина, жизнь – такая штука, что её нельзя идеализировать. Мы не ангелы, а простые смертные. И, пока живём, не имеем права упускать хоть малейшей выгоды. Даже если Анастасо ему наскучит, то она вернётся ко мне не с пустыми руками. Заработает славный капитал. А с деньгами её возьмут замуж и недевственной.

Бывшая царица вздохнула:

– Дело, конечно, ваше. Просто мне казалось, что с её талантами, светлой головой можно добиться большего.

– Не исключено. Ей всего четырнадцать, а она уже – фаворитка стратопедарха. Будущее покажет, где она окажется к двадцати!

Иоанн заплатил требуемую сумму, и конфликт был исчерпан. Более того: армянин предложил ещё двести золотых – за приобретение прав на рабыню Ирину. И хотя семилетний Феофан со слезами на глазах умолял отца этого не делать, потому что гувернантка – как родная мать ему, корыстолюбивый кабатчик согласился и на вторую сделку. Сыну же сказал: «Замолчи, дурак! За такие деньги я тебе куплю грех других Ирин, образованнее и лучше!» – «Не хочу других! Возврати её!» – плакал мальчик, но его никто слушать не желал.

Переезд из «Серебряного коня» в дом Цимисхия состоялся под Рождество. За аланкой прислали крытую повозку – и весьма даже кстати: рыхлый снег, шедший в Константинополе тем утром, мог бы промочить всю её одежду до нитки. Небольшое имение военачальника находилось неподалёку от города, в живописной бухточке Мраморного моря, берега которой были сплошь усажены корабельными соснами. Двухэтажная каменная усадьба открывалась окнами на заросший пруд, грязновато-серый в такое время, а во внутреннем дворике не функционировал (также по причине зимы) маленький фонтан. Анастасо выбежала навстречу наставнице:

– Слава богу, ты здесь! Проходи смелее, чувствуй себя как дома! Я тебя поселю рядом со своей спальней. Ты замёрзла? Ничего, примешь ванну, шерстяное исподнее наденешь, выпьешь горячего вина и согреешься. Сядем у камина, поболтаем вволю... Все мои рабыни – глупые невежды, словом перекинуться не с кем. Ты – другое дело. Ты – почти что подруга, верно?

Юная наложница сделалась ещё женственней, как теперь бы сказали – сексапильней, тем, что именуют «роковая красавица»; дорогие наряды, украшения, яркая косметика шли ей необычайно. Чёрный мохнатый пёсик семенил за хозяйкой по комнатам и, облаяв Ирину, чуть не укусил её за ногу.

– Фу, Арапка, фу, – прогнала его танцовщица. – Он вообще незлой, но чужих боится. Ничего, привыкнет. Как тебе моё обиталище? Милая конурка? Не сравнить с папиной лачугой! И потом здесь бывают такие гости – государственные мужи, и военные, и учёные. Лучшие умы! Я практически принята в их круг. Неплохая награда за потерю чести? – И она смеялась, радостно откинувшись на спинку дивана.

Тем же вечером огорошила гувернантку главным своим секретом:

– Я беременна! Только – тс-с, никому ни слова. Даже Ио пока не знает. Это мой сюрприз ему к Рождеству. То-то будет рад! Ведь его супруга Мария – как и он, армянка, – не имеет детей. А бесплодие одного из супругов – веский аргумент для развода, церковь признает. Он тогда женится на мне. Мы с тобой и с ребёночком переедем в его особняк в Константинополе, важные знакомства завяжем и меня примут во дворце... А? Неплохо задумано?

От вина и тепла дочка Негулая несколько расслабилась и некстати брякнула:

– Ну, а я тогда получу от тебя свободу?

Фаворитка Цимисхия недовольно надула губки:

– Вот неблагодарная! Хочешь со мной расстаться, улизнуть в Хазарию, жить своими заботами? Хороша «подруга»! Нет, забудь о родине. Я тебе не дам вольную даже за груду золота. Будешь моей рабыней до скончания века. – И добавила очень резко: – И спаси тебя Бог заводить снова разговор о свободе. Больше не прощу. А в отместку могу продать – скажем, в дом терпимости. Раз и навсегда заруби себе это на носу!

У Ирины кожа сделалась гусиной: перед ней сидела не наивная девушка-подросток, легкомысленная, без царя в голове, но расчётливая, холодная и немилосердная тварь.

– Извини, – пробормотала аланка, – я сморозила глупость. Просто переезд и дурная погода мне навеяли странные фантазии. Ты – моя владычица. Я твоя всецело. Больше, чем Арапка...

Губы Анастасо из надутых растянулись в улыбку:

– Вот: другое дело. Ты же у меня умная, дважды повторять не приходится...

А невольница про себя подумала: план освобождения сводится отныне к единственному – побегу.