Текст книги "Крах каганата"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Да простит меня ваше величество, – выдавила из себя приближённая дама, – но они говорят – вас особенно!

У аланки потемнело в глазах.

– Что, опала? – догадалась она.

– Мне сие неведомо, – поклонилась придворная.

– Гневается? В ссоре? Бог ты мой! Чем я виновата? Столько лет любви и согласия... – Губы государыни плотно сжались. – Он ещё пожалеет об этом. – И она, круто развернувшись, быстрым шагом устремилась на свою половину.

3

Царь Иосиф был коротконог и слегка сутул. В тридцать пять полных лет он уже имел крупные залысины, и его не очень густые, светловатые курчавые волосы ниспадали до середины шеи. Чуть покатый лоб сочетался с рыжими бровями, голубыми глазами и недлинным, но достаточно загнутым книзу носом. Самодержец усов не носил, а его борода прорастала кустообразно, вроде пенилась, прорываясь из кожи, – на щеках и поверх подбородка. Пухлые губы постоянно складывались в гримасу неудовольствия. Чрезвычайно кургузые пальцы находились в непрерывном нервическом колебании. А просторные, неприталенные одежды не могли скрыть его круглого животика.

Сидя на коне, в окружении взвода личной своей охраны – сабли наголо! – выехал правитель Хазарии из восточных ворот Сарашена, обращённых к Волге. Серый в яблоках молодой скакун горделиво ступал копытами по немыслимой красоты голубой ковровой дорожке, загодя раскатанной преданными рабами – от дворца к причалу, по плавучему мосту из соединённых бортами лодок, по второму причалу и к воротам дворца кагана – «царя царей». Островерхая, круглая в своём основании крыша упиралась в небо. Белые кирпичные стены подавляли мощью. Стражников на них было больше, нежели муравьёв в разбуженном муравейнике.

Из ворот, навстречу Иосифу, вышел кундур-каган – первый помощник кагана – Соломон бар Сасон Врач. Толстый и громоздкий, он ходил с трудом, говорил с одышкой и всегда неимоверно потел. Встав на одно колено и раскинув руки, произнёс неспешно:

– Мир тебе, о великий и мудрый Иосиф, шалом! Рады видеть, что ты не болен и полон сил. Мой священный господин – да продлятся его годы по желанию Вседержителя! – милостиво примет тебя сегодня.

– Мир и тебе, верный Соломон, – отвечал монарх. – В добром ли здравии царь царей, ум и светоч нашего народа, богоравный каган?

– Слава Тому, Чьим могуществом полон этот мир, – да, вполне здоров. Аппетит отменный, речь стройна, помыслы возвышенны.

Государь легко, без поддержки слуг, сам спустился с коня. По роскошным коврам, устилавшим полы и ступени, оба проследовали в покои номинального главы государства. Надо пояснить, что в Хазарии отношение к кагану было особое; он считался наместником Бога на Земле, существом высшего порядка, прорицателем и кудесником. Ни один смертный не имел возможности видеть его лицо. Ни один смертный не имел нрава называть его по имени. Вместе с тем и кагану разрешалось немногое: жить в своём дворце, наставлять неразумных подданных на путь истинный – маловразумительными пророчествами – и плодить наследников. При венчании на трон он обязан был пройти унизительный ритуал: встать на колени и склонить голову, а его духовный наставник – джавши-гар – медленно затягивал на шее будущего владыки шёлковый шнурок; и когда несчастный начинал уже биться в судорогах, задавал вопрос: «Сколько лет собираешься ты править?» Тут каган называл ниспосланную ему с небес цифру (но не более 40). Если он впоследствии умирал раньше установленного им самим срока, это считалось Божьей карой; если он по прошествии намеченных лет был ещё здоров, джавши-гар его умерщвлял...

Из дверей, ведущих в тронный зал, вышел, опираясь на палку, тощий старик с тусклыми проваленными глазами и какой-то куцей козлиной бородой. Лицевые мускулы у него вроде бы усохли – пепельная кожа прикреплялась непосредственно к черепу. На сухой морщинистой шее билась неуёмная жилка.

– Здравствуй, Иосиф, – дребезжащим голосом обратился к царю этот доходяга. – Выглядишь отменно. Годы и заботы тебя не трогают. Можно позавидовать.

Старец разговаривал с монархом без традиционного для рабов самоуничижения, не раскланивался и не лебезил. Положение позволяло: это был тот самый джавши-гар, тень «царя царей» и его советчик (мы бы теперь сказали – «серый кардинал»), с мнением которого все считались. Звали его Авраам бар Синай Левит.

– Мир тебе, учитель, – отозвался Иосиф без особой радости. – Вижу, что и ты выглядишь неплохо.

– О, твои слова далеки от истины, – растянул губы собеседник, показав беззубые десны. – Я ужасно слаб, сердце еле бьётся, а в коленях дрожь. Близок мой финал. Каждый день может стать последним.

Государь похлопал его по костлявой руке, зажимавшей посох:

– Не смеши меня, мудрый Авраам. Ты бессмертен. Сколько я себя помню, у тебя одно на уме – скорая кончина. Но живёшь и оплакиваешь других – тех, кто помоложе! Да хранит Всевышний и тебя, и твою семью!

– Да, на всё воля Господа, – согласился Левит. – Благословен Он, суть Добро и Делатель Добра, некогда вдохнувший в нас душу и готовый её у нас взять в любой миг, но потом возвратить в умершее тело... Проходи же, Иосиф. Богоравный ждёт тебя. – И, взглянув на Врача, добавил: – Ожидай нас тут. Разговор не для посторонних ушей.

Толстый кундур-каган часто задышал от обиды, но безропотно согласился, низко поклонившись.

Как предписывал древний ритуал, визитёр освободился от обуви и, оставшись босиком, взял горящий факел, поданный ему стражником. Трижды провёл огнём вдоль всего тела – вроде очищаясь от скверны и зловредных духов. Произнёс молитву и вступил на ковёр в тронном зале. Здесь же, у дверей, рухнул на колени и склонил голову. Так стоял, раболепный, согбенный, ожидая разрешения встать. Наконец услышал:

– Мир тебе, Иосиф. Подойди поближе. Мы готовы тебе внимать.

Тронный зал был без окон. Освещался масляными коптилками в виде высоких чаш. В воздухе витал запах дорогих притираний и курящейся конопли, отчего слегка дурманился разум. На высоком золотом троне восседал «царь царей», но свисающие с балдахина полупрозрачные тёмные занавески закрывали его лицо; можно было только понять, что верховный правитель Хазарии – полноватый мужчина с бородой до пояса; различался такие кафтан из расшитой материи, руки в перчатках – с драгоценными перстнями на каждом из пальцев, остроносые сапоги с голенищами до самых колен. По краям кафтана были нашиты круглые серебряные бубенчики, издававшие мелодичный звон при любом движении господина.

Сев на нижней из ступенек, восходящих к трону, гость молитвенно сложил руки и сказал:

– О, могущественный из всех владык подлунного мира, солнце нашей страны и отец хазар! Ниспошли на меня свою милость, вразуми и благослови. Я задумал жениться во второй раз. Ты ведь знаешь, что мой родитель – доблестный каган-бек Аарон – мир его праху! – выдал за меня царевну Алании христианку Ирину, перешедшую затем в нашу веру, восприняв Заветы Моисеевы и иные Заповеди сынов Израилевых. Мы с ней прожили в любви и согласии целых семнадцать лет, а Давида, старшего моего сына от неё, я провозгласил собственным преемником. Но сомнения с некоторых нор гложут мою душу: можно ли доверить титул каган-бека человеку, появившемуся на свет не от матери-еврейки? Пусть и обращённой? И покойный рабби Леви бен Арах, изучая Законы Галахи, укрепил моё побуждение произвесгь наследника от другой женщины – иудейки не просто провозглашённой, но и по рождению! Долго мы искали такую. И теперь нашли – дочь раввина Когена, приглашённого нами из Константинополя. После праздника Рош-га-Шаны я желал бы объявить о разводе с Ирмой-Ириной, а затем сочетаться законным браком с этой Ханной, да хранит её Небо от злых напастей!

Несколько мгновений подумав, бородач на троне спросил:

– А твоя аланка? Как ты с ней поступишь после акта развода?

– Поселю её в крепости Хазар-Кала, на реке Ярыксу, что южнее города Семендера. Пусть живёт, не зная ни в чём отказа, кроме свободы и возможности отомстить.

– А твои нынешние дети?

– Мальчиков оставлю в Итиле, заключив их в дальнюю башню Ал-Байда, чтобы ждали там своего совершеннолетия, а /затем отправлю наместниками в подданные нам страны. Девочку же Сарру поручу её матери, им вдвоём в изгнании будет веселей.

В голосе «царя царей» прозвучало сомнение:

– Вряд ли это мудро, Иосиф. Мы сейчас не про женщин – их обеих опасаться не следует. Мы имеем в виду твоих сыновей. Не отняв у них жизнь, ты себя и страну обречёшь на смуту, повод дашь врагам попытаться сделать кого-то из них каган-беком и тем самым поставить под удар нового наследника от второй жены.

Гость заволновался, пальцы его задёргались:

– Умертвить моих милых мальчиков? Я такого не сделаю никогда. Лучше сам умру, чем останусь навечно сыноубийцей.

Высший хазарский судия усмехнулся, и бубенчики на его кафтане иронически звякнули:

– Ты добросердечен, как Авель, убиенный Каином. Но правители слеплены из иной глины. Чувства, свойственные рядовым людям, слишком для них мелки. Надо думать о благе царства! Если хочешь взять себе другую жену – надо решать вопросы с отпрысками от первой. Или не разводиться вовсе. Как ты думаешь, Авраам?

Дхавши-гар, находившийся в отдалении, у дверей, поклонился с кряхтением старого человека:

– Истинно так, о святейший и прозорливый! Оставлять жизнь Давиду, Элие и Эммануилу после развода – слишком рискованно для судеб Хазарии. Наша история знает междоусобицу, происшедшую в царство Авдия, полтора века тому назад, – сколько лучших умов умерли напрасно! Сам великий Авдий погиб и два его сына – Езекия и Манассия. Мы тогда лишились Тавриды и камской Булгарии... Только брату Авдия, несравненному Хануке, удалось железной рукой навести порядок, возвратить утраченные провинции... Допустить повторения беспорядков мы не можем, это равносильно измене.

Красный от волнения, с устремлёнными в пол глазами, молча стоял Иосиф на коленях у трона, и его спина выглядела сутулой больше обыкновенного. Наконец он проговорил:

– Хорошо. Будь по-твоему, о святейший и богоравный. Я убью всех своих детей мужеского пола.

– Что ж, Иосиф, – одобрительно качнул головой «царь царей», – вот теперь мы благословляем тебя на повторный брак. И ступай же с миром. Если разрешит Провидение, нам удастся почтить вниманием церемонию твоей новой свадьбы.

– О, благодарю... я и Ханна будем счастливы, как никто из смертных...

Но уже удалившись из дворца, сидя на коне, как нахохленная птица, мрачный и озлобленный, муж Ирины мысленно возразил кагану: «Чтоб ты сдох, мерзкий и бездушный. Так я и отдам на заклание славных моих сыночков! Жди, надейся! И второй раз женюсь, и детей оставлю в целости и сохранности. Может, ты и умный со своим хилым Авраамом, только я буду похитрей вас обоих! Знайте!»

4

Что за славный праздник Рош-га-Шаны! Перед ним каждый уважающий себя иудей должен совершить омовение в «микве» – специально оборудованной купальне с дождевой или же проточной водой. Ибо сказано: сила Бога Яхве в воде, чудеса Он творил на воде, и вода очищает тело от всего непристойного. Обнажившись полностью, сняв даже кольца и серьги, человек поначалу просто моется, а уже потом совершает ритуальное погружение (твилу), не переставая читать священные тексты, каясь за содеянные грехи: «Прости нас, о Отец наш, ибо мы согрешили; помилуй нас, о Царь наш, ибо мы нарушили Твой завет; ибо Ты прощаешь и милуешь. Благослови Ты, Господь, милостивый и всепрощающий!»

Празднично одетые, собираются верующие в синагоге. На мужчинах – талиты – покрывала из белой материи с горизонтальными полосами синего или чёрного цвета по краю, а на всех четырёх углах – кисти; голову и левую руку украшают тфиллины – чёрные коробочки, содержащие свитки с извлечениями из Второзакония и Исхода. После богослужения все выходят на берег реки, чтобы вытряхнуть из карманов и пустить по течению крошки, мусор, а по сути – скверные остатки старого года, очень надеясь оказаться в Новом налегке, без вчерашних горестей и страданий. Очищению помогают радостные гимны – вроде «йигдаля» – «Величие и слава Бога, дающего жизнь, безграничны!..» Из домов выбрасывается залежавшийся хлам. А собравшись за праздничным столом, люди распевают «Шолом Алейхем!» – «Мир вам, ангелы-служители!» и едят новогоднюю пищу, содержащую мёд – яблоки с мёдом, торты и пирожные...

Ночь накануне Рош-га-Шаны Ирма провела не смыкая глаз, – в думах о своём положении. Ведь она не знала, что замыслил Иосиф, и вторые сутки после возвращения мужа в Итиль продолжала томиться в неизвестности. Наконец решила, что единственный способ выяснить причину царской немилости – подойти к супругу во время ташлиха – церемонии очищения у реки.

В семь утра протрубили в бараний рог (шофар). Разодетую и причёсанную, понесли государыню в паланкине к синагоге. Боковой лестницей поднялась она на специальный балкон: женщинам в храме надлежало стоять отдельно от мужчин. Сверху было хорошо и видно, и слышно: множество талитов и тфиллинов, бронзовые меноры – семи– и девятисвечники, освещавшие всё убранство святого дома, в глубине – ковчег – шкаф, прикреплённый к восточной стене, над которым – две дощечки с первыми словами из десяти Заповедей и предупреждение: «Знай, перед Кем ты стоишь!» Появился рабби Ицхак – величавый и просветлённый. Вместе с помощником он направился к самому ковчегу и торжественно извлёк изнутри свиток Торы. Повернувшись, Коген понёс его к центру синагоги, а присутствующие мужчины наклонялись вперёд, чтоб дотронуться до Святого Писания кончиками кистей, украшавших талиты. На центральной площадке храма – бимс – свиток водрузили на высокую деревянную подставку, и тогда началось чтение на древнееврейском и негромкое песнопение – рабби исполнял ведущие партии сильным, низким голосом, хор за ним подтягивал... Ирма плохо знала иврит, несмотря на экзамен, сданный ею семнадцать лет назад раввинам – при принятии иудаизма, и поэтому слушала вполуха. И вообще православное богослужение в церкви Святой Софии на её родине, в городе Магасе, нравилось ей гораздо больше. Впечатления детства самые сильные, и однажды, поразившись красоте христианского собора, золотым окладам икон, дорогим одеяниям священников и многоголосию хора, дочь аланского царя Негулая не могла в дальнейшем себя заставить восхищаться и точно так же трепетать в синагоге. Да ещё предстоящий разговор с Иосифом отвлекал её мысли. Ирма видела супруга с балкона – он стоял сразу перед любимой, в чёрной шапочке-капели и с тфиллином на лбу, чуть заметно раскачиваясь в такт молитвам. Да, она любила его – ласкового, мягкого, иногда – упрямого и крикливого, чересчур наивного для правителя целого народа, склонного к депрессии, а потом к необузданному веселью, но неглупого и незлого. Близость к этому человеку сделалась привычкой. Ссорились они редко. Почему же теперь в их семейной жизни больше нет согласия? Что за план зародился в этой круглой воловьей голове с большими залысинами? Как узнать?

– Ваше величество, – прошептала рядом Тамара, – вы заметили, где стоит его высочество цесаревич Давид?

Государыня вздрогнула и глазами пробежала по прихожанам. С той поры как её отпрыску минуло тринадцать и его приняли в «миньян» – иудейскую общину, вызвав при этом громогласно читать в синагоге отрывок из Торы, он всегда стоял по левую руку от отца. Но сегодня на этом месте находился сафир. Боже! Их наследника задвинули в третий ряд, где положено было молиться мальчикам из вельможных семей, но никак не царского рода! Скверный, скверный знак. Гнев монарха – и на ней, и на детях. Что же будет дальше?

– Я хочу на воздух, – побелевшими от испуга губами еле слышно произнесла царица, – проводи меня.

– Ваше величество, что подумают люди? Служба ещё не окончена.

– Нс имеет значения. У меня закружилась голова. Ног под собой не чую.

– Врачевателя не позвать ли?

– Нет, оставь, не надо. Делай, как сказала.

Во дворе синагоги целая толпа женщин, не попавших внутрь, пала перед вышедшей супругой каган-бека на колени. Та прошла мимо бледная, никого не отметив взглядом, и направилась к своему паланкину. Села на подушки и кивнула Тамаре – чтобы первая фрейлина примостилась напротив.

– Что ты думаешь обо всём об этом? – Ирма уже взяла себя в руки, и в её интонациях не сквозила прежняя крайняя растерянность.

– Я в недоумении, ваше величество.

– Не юли, Тамара, – и она взяла хо-мефеин за округлый подбородок; яркое пятно у той на щеке сделалось бордовым. – Что тебе известно?

– Только то, что его величество волю свою объявит на Йом Кипур – в Судный день.

– Неужели развод?

– Мне сие неведомо.

Тёмные глаза дочки Негулая не по-доброму сузились. Отпустив подбородок товарки, безразлично осведомилась:

– Ты поедешь со мной в изгнание? Принуждать не хочу, мы с тобой подруги...

– Ваше величество! – с жаром закивала Тамара. – Вы же знаете: с вами хоть на край света, несмотря ни на что!

– Хорошо, посмотрим... – и велела слугам: – Возвращаемся в Сарашен. Живо, живо.

Фрейлина спросила смущённо:

– А ташлих? На Итиль-реке? Вы желали обратиться к его величеству и вернуть его благорасположение...

– Думаю, что поздно. Он уже решился на что-то. И меня к нему теперь просто не подпустят. Хватит унижений при всех! – а затем, помолчав, добавила: – Бедный, бедный Иосиф. Он не мне роет яму, но себе. Ах, его финал будет очень жалок!..

Десять дней провела царица, затворившись в своих покоях. В одиночестве голодала перед Йом Кипуром и молила Господа отпустить ей грехи; а грехов было много – неуёмная страсть к охоте, невоздержанность в пище и любовь к пустым разговорам; вспомнила, как норой била слуг за невинные их проступки, а одну из девушек выдала насильно за богатого старика, просто по своей прихоти, из какого-то дурацкого озорства... «Впрочем, у меня главный грех – отречение от христианской веры, – размышляла она со скорбью. – Ибо Иисус – Мессия, о приходе которого говорится всеми библейскими пророками, но когда Он явился, иудеи не признали Его и распяли; и тогда Божественное проклятие пало на их несчастные головы, разбросало по свету, обрекло на муки непонимания... Вместе с ними разделила проклятие и я, выйдя за Иосифа. И немилость мужа – не знамение ли свыше? Шанс вернуться в лоно истинного Учения? Может, надо радоваться сему?» Но душа томилась, неизвестность жгла, а из глаз то и дело бежали слёзы.

Чтобы как-то отвлечься, Ирма посетила детей. Младшие царевичи не предчувствовали беды – Элия возился со своей любимой собакой, та его покусывала, но небольно, а Эммануил играл со слугой-наставником в нарды.

– Что-то вы больно веселы сегодня, – упрекнула их мать. Перед Йом Кипуром надо быть в печали и думать о Боге.

– Мы стараемся, ваше величество, – поклонился средний из сыновей, – но играть в нарды позволено даже на Шабат – в субботу. Рабби разрешает.

Государыня согласилась молча.

А Давида она действительно нашла угнетённым, грустным, он смотрел на неё затравленно, хмурил брови.

– Матушка, скажите, отчего отец сердится на нас? – обратился к ней старший.

– Я не знаю, мой золотой, – отвечала со вздохом правительница Хазарии. – Он не допускает меня к себе. Ты-то его не спрашивал на моление в Рош-га-Шану?

– Не посмел, увы. Мне Наум передал волю государя – встать на новое место, в третий ряд, я и подчинился.

– Да, несладко... Коли он задумал повторный брак, может и тебя лишить права на наследование престола.

Мальчик задрожал, словно от озноба, и с трудом задал жутковатый вопрос:

– Но ведь не убьёт?

Дочка Негулая снисходительно улыбнулась:

– Нет, ну что ты! Он своих детей любит. Не тревожься, глупенький, – и поцеловала его в висок. Но сама подумала: «Ну, а если?.. Нет, не допускаю. У Иосифа смелости не хватит».

Под конец повидала Сарру. Девочке пошёл седьмой год, но она уже знала рунические буквы и могла с трудом читать по-хазарски, а к ивриту пока не подступалась. И служанка-аланка потчевала её народными сказками – о Батразе-воине, огненном колесе Балсага и красавице Дзерассу, превращавшейся в птицу, чтобы воровать волшебные яблоки.

– Мама, маменька! – прыгала малышка, подставляя щёки для поцелуев; волосы её, вьющиеся, светлые, были заплетены в тонкую косичку. – Мне сегодня приснилась лодка, где сидели вы, Тамара, я и все братцы, и мы плыли на вёслах, удаляясь от Сарашена, а на берегу стоял папенька и махал нам рукой, вроде провожая. Мы когда поедем кататься по Итиль-реке?

Ирма обняла дочку, покачала, как новорождённую, и произнесла с болью в голосе:

– Как захочет Бог.

Сарра заглянула родительнице в глаза:

– Вы в печали, маменька? Кто-то вас обидел? Уж не я ли, без умысла на то?

– Нет, конечно, свет моей души. Ты мне доставляешь одни только радости. Может быть, действительно скоро мы поедем.

– Далеко?

– Вероятно, неблизко.

Йом Кипур наступил на десятые сутки после Рош-га-Шаны. Судный день, называемый иудеями также Днём Великого Искупления и Трепета, представлял собой как бы репетицию Страшного суда, на котором Бог выносит вердикт каждому из смертных, по его делам. И затем дарует: праведникам – вечную жизнь, а погрязшим во грехах – вечные мучения. И поэтому встретить Йом Кипур надо в отрешении от всего земного и раскаянии. Это праздник, но особого рода – невесёлый, аскетично торжественный, судьбоносный...

А когда он прошёл, у царицы в покоях появился сафир, посланный Иосифом, и прочёл так называемое «разводное письмо», развернув пергаментный свиток. Как любой документ в Хазарии, по традиции, царское послание было составлено на иврите, так что государыня многие места не могла понять и поэтому часто отвлекалась, думая о внешности своего визитёра: весь его облик, пышная буланая борода, длинные одежды, навевали образ если не Самого Яхве, то Его архашела Гавриила, оглашающего в Судный день повеление Господина.

Дочитав до конца, первый помощник государя низко поклонился.

У аланки прояснилось в уме, и она, возвратившись в действительность, ощутила, что не слышала доброй половины распоряжения государя.

– Извини, Наум, – улыбнулась царица мягко, – я нечаянно пропустила цифры. Сколько мне положено от его величества?

– Двадцать тысяч шэлэгов серебром, все ваши драгоценности и одежды, тридцать слуг и надел у Хазар-Калы – пять на пять фарсахов для кормления.

– Оговорены ли гарантии для моих детей?

Тот пожал плечами:

– Мальчики останутся здесь, с отцом. Это и есть гарантия полной безопасности. Безусловно, если ваше величество будут во всём покорны и благоразумны... А иначе их жизнь окажется под угрозой...

Ирма вспыхнула:

– Как он смеет?! Угрожать? Строить козни? – Но потом сдержала себя и произнесла несколько спокойнее: – Я желаю встречи с его величеством.

– Нет, его величество велел передать, что особой встречи у вас не будет. Вы увидитесь только завтра, в Бетдине, для формального закрепления развода.

– Да, но там не поговорить откровенно...

– Ничего не могу поделать, ваше величество, – снова поклонился сафир.

– Хорошо, ступай. Нет, постой: на какое число мой отъезд намечен?

– Па тринадцатое число месяца Тишрея, за два дня до праздника Сукот.

– А когда состоится свадьба его величества?

– Сразу после Симхат Торы – вероятнее всего, двадцать пятого – двадцать шестого.

– О, к тому времени я уже обоснуюсь в Хазар-Кале. И не буду видеть этот позор своими глазами!

Первый помощник скромно воздержался от комментариев. Оказавшись одна, Ирма вынула из резного шкафчика дорогую шкатулку и достала оттуда свой нательный крестик. Прикоснувшись к нему губами, пылко прошептала: «Святый Боже, Иисус Христос! Не карай меня за вынужденное отречение от Тебя. И апостол Пётр трижды от Тебя отрекался, но ведь Ты и его простил... Дай мне силы выстоять, выдержать изгнание и заставить подлого Иосифа заплатить за всё!»