Текст книги "Петровская набережная"

Автор книги: Михаил Глинка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Географическое общество

Митя готовился к этому докладу года два… Или три? Во всяком случае, за это долгое время ему не раз приходила в голову мысль, что пора бы и бросить. И хотя все, что он мог прочесть, он прочел, все, что мог начертить и написать, написал и начертил и доклад (теперь уже Митя не боялся называть его докладом) был готов, но если бы не отношение к этому докладу троих людей, Митя все-таки не стал бы его делать.

Первым таким человеком была, конечно, бабушка. Бабушкино отношение ко всякому начатому было известно Мите давно.

«Докончи, – просила она. – Не бросай на полпути. Устал? Ну, давай поставим срок…»

Митя уступил. Чем старше он становился, тем менее был способен спорить с бабушкой.

Вторым человеком, для которого доклад Мити оказался важен, был Толя Кричевский, хотя именно Толе совершенно не новы были те сведения, что Митя готовился сообщать. Все самое удивительное и интересное из своих находок Митя сообщал Толе в тот же день, как узнавал сам, сидели-то они по-прежнему на одной парте. Нет, не сам доклад Мити был Толе интересен, а важно было для Толи то, что Митя, как сказал Толя, делал «опыт прыжка выше своей головы». Для чего-то Толе эта идея прыжка была страшно нужна.

Но раз доклад Мити стал важен для Толи, так он стал важен и для Митиной троюродной сестры. Время, когда Митя считал Надю пустышкой, давно прошло. Надя теперь всегда как бы стояла немного сзади Толи и глядела вперед, ему через плечо, словно перед Толей, прямо перед ним была круча или обрыв и Толя стоял на самом краю. И Толя что-то должен был сделать, он готовился, но только Надя могла вдохнуть ему уверенность, потому что она одна знала о Толиных планах. Если они улыбались, так чему-то своему, а чаще бывало так, что кругом смеются, а они – серьезны. Надя очень вытянулась, из веселой картавой пустосмешки все больше превращаясь в девушку, которую можно рассмешить лишь тогда, когда она сама того хочет.

Всех, неожиданно всех собрал Митя в это здание с первым этажом из серого голубого гранита.

Многое сопровождающее это событие Митиной жизни происходило как бы по щучьему веленью. Сережи Еропкина не было в нахимовском уже больше двух лет, но кто-то Митю продолжал подталкивать, и он, вообще говоря, знать не знал, кто же договаривался в конце концов с Географическим обществом – библиотека, учебный отдел или командование роты. Мите месяца за полтора сообщили число, и он должен был сказать: «Есть. Буду готов».

Он это и сказал, на том его административные заботы и окончились.

Лестница в Географическом обществе начиналась как винтовая, лишь потом распрямляясь в обыкновенную, перила ее из-за этого снабжены были странной загогулиной, которая предохраняла входившего на эту лестницу от крутой и неудобной ее части, где ступеньки веером сбегались вместе. Эта загогулина перил почему-то успокоила Митю. Удобно? Крепко? Старички-географы не споткнутся? Вот и хорошо.

На лестнице висели портреты великих путешественников и ученых странников, в зале тоже. Зал был человек на шестьдесят. Желтоватого дерева жесткие кресла, огромная бронзовая люстра, белая дверь с черной табличкой: «Президент». Зал стал заполняться.

Пришел Тулунбаев, появился Глазомицкий, явился полковник Мышкин, да не один, а с женой. Жена у Мышкина оказалась огромного роста, но Мышкин совершенно уверенно вещал снизу вверх, а она почтительно слушала, наклоняя к нему голову. Им даже не надо было идти совсем рядом или под руку, такой неразъемной парой они казались. Увидя их, Митя сразу вспомнил того стройного юношу с шелковистыми волосами, который мерещился ему мысленно, когда Митя наедине читал продиктованное Мышкиным в классе, а в огромной, грузной и величественной жене Мышкина привиделось Мите сразу деликатное, мягкое и всепонимающее этого юношу создание… Два старых человека – массивные, начинающие дряхлеть, – тяжело кряхтя, усаживались в кресла.

Неожиданно пришел Папа Карло. Они видели теперь его очень редко, и Митя сразу возликовал. Что-то в Папе Карло было такое, отчего все, кто уже пришел, сразу потянулись к нему, и Папа поворачивался во все стороны, восхищенно разглядывая бывших своих питомцев, улыбаясь офицерам, – одним словом, ликуя от того, что жизнь идет. При этом сразу можно было заметить, что одышка у Папы стала еще сильней. При виде Папы Карло Митя подумал, что к тем троим, кому нужен был его доклад, надо несомненно прибавить и Папу – достаточно было посмотреть на его счастливое румяное лицо.

Старшина Седых сопровождал из училища тех, кто хотел послушать Митин доклад. Среди них был и Шурик. Шурик заглянул в дверь, увидел, что Митя прикалывает свои картинки и диаграммы на доску, и произнес ломающимся голосом:

– Во дает профессор!

За спиной Шурика стояла его девочка. Девочка во все глаза смотрела на Митю. Вот так у них и чередовалось: когда-то Митя глаза проглядел, добиваясь того, чтобы она на него посмотрела, так она делала вид, что его не замечает, потом, на том вечере, вроде бы не только узнала, так даже подзывала его своими взглядами, но стоило Мите решиться подойти, как она ускользнула, затем при встрече в парке она опять сделала вид, что Митя ей не знаком, да еще так обидно это сделала, что он потом непрестанно думал о ней еще долго. А теперь вдруг перестал думать. Вот уже с год, наверно, как он увидел в их дворе на Васильевском острове, там, где они с бабушкой жили, одну девочку. Он узнал, что зовут ее Леной, что они почти ровесники, но Лена казалась ему гораздо старше: она была такая ловкая, легкая, а Митя…

Что только стало с его руками и ногами? Они мешали ему, зацеплялись за все, что ни попадалось, Митя чувствовал себя страшно неуверенным даже поблизости от Лены, не то чтобы рядом с ней. Он никак не мог заставить себя подойти к ней, но как тянуло! А сейчас, будто никогда в жизни не обижала его эта танцующая, глазастенькая, она вошла и впялилась в Митю своим взглядом. Но Митя почти ничего не почувствовал. Во-первых, это была девочка его друга, а во-вторых… «Нет, – решил он. – Вот если бы Лена пришла, тогда другое дело».

Балеринка – на нее сразу все обратили внимание – тотчас разглядела то место среди других, с которого ей будет лучше всего видно и одновременно на котором ее будет лучше всего видно, и прошла туда, ступая по-балетному, села легко, как бабочка, заплела ножки, а за ней угрюмо проследовал Шурик. Он в последнее время почему-то все больше мрачнел. У Мити с ним по-прежнему были самые добрые отношения, непроявленная в словах дружба, но Шурик теперь все, что видел, пропускал через какой-то темный фильтр. Шурик что-то буркнул своей балеринке, она красиво и легко к нему повернулась, переспросила, при этом губы ее двигались очень отчетливо, как для киноэкрана.

В зал вошел Сережа Еропкин.

Сережа уже давно перешел из нахимовского в высшее училище, сейчас он был курсантом третьего курса, и Митя вдруг подумал, что в каком-то смысле они сейчас уже почти ровня: Митя перешел на старшие курсы, а Сережа где-то еще в серединке своего, правда, высшего, но довольно-таки обыкновенного училища – их в одном Ленинграде считать пальцев не хватит… Сережа Еропкин стоял в дверях, и Мите показалось, хоть он уже и очень волновался – с минуты на минуту надо было начинать, – что именно Сережа сейчас нуждается в его, Митином, покровительстве. Митя пошел навстречу Сереже и взял в обе руки его руку. Они смотрели друг другу в глаза. Как Митя хотел бы уметь поделиться с Сережей тем, чем тот когда-то так щедро делился с ним! Да нет, заглянув в глаза Сереже, понял Митя, не даст. Не даст Сережа себя жалеть, хотя и видно, как замотала его учеба в высшем училище: от великолепного прежнего Сережи не осталось и следа.

– Иди, иди! – сказал Сережа и выпростал свою руку. – Послушаем, что ты там…

В зале появились какие-то совсем незнакомые Мите люди, некоторые из них были с бородами. Они вынимали блокноты, надевали очки, приготовлялись слушать серьезный доклад… Митя не рассчитывал на присутствие таких слушателей. Незнакомые люди смотрели на Митю, явно недоумевая, почему у кафедры докладчика толчется этот мальчик в морской форме. Один из них даже спросил что-то у другого, показав на Митю подбородком, – тот пожал плечами. Вероятно, они думали, стоит ли оставаться, однако новые люди все приходили и приходили. Зал заполнялся. Пришли еще несколько нахимовцев – некоторых из них Митя знал, других помнил только в лицо, – среди них пришел один мальчик, которого Митя уже отличил раньше, мальчик этот был из нового набора, тощий такой паренек… Митя невольно снова посмотрел на Сережу Еропкина. Как давно это было – шестой этаж училища, загадочная надпись: «Буфет» и слово «Гольфстрим», произнесенное впервые… Как давно!

Одним из последних в зал вошел старый Рюмин, и, как только он появился, стало ясно, что уж без него-то здесь обойтись было никак нельзя. Как только Рюмин вошел, так словно сразу ожили портреты знаменитых географов и ученых-моряков, которые так обильно висели в здании: рюминский шнурок от пенсне, тужурка, на которой из-за лацкана высовывался белый эмалевый крестик с красной серединкой, насмешливая багровая физиономия парусного волка словно сразу при своем появлении отдали какую-то команду.

– Ну что ж, пора, видимо, начинать, – сказал незнакомый Мите человек с небольшой бородкой, вставший за председательский стол. – У нас сегодня в каком-то смысле совершенно необычное собрание…

Митя еще никогда в жизни не делал докладов. Да и когда бы он мог их делать: Мите было всего пятнадцать лет. Однако помогла Мите та система, которую использовали в своем преподавании Мышкин и Глазомицкий.

«Расскажите мне о том, как вы понимаете роман «Обломов», – говорил Мышкин. – Только не сейчас, разумеется, а через неделю. Разрешаю пользоваться следующим материалом: романами «Обрыв» и «Обыкновенная история», книгой «Фрегат «”Паллада”», а также всем, чем захотите…»

И оказывается, через неделю они должны были быть готовыми сделать небольшой доклад.

«Даю вам задачу, – говорил Глазомицкий, – но решение ее, вернее, не решение, а исследование всех возможных подходов к ней, я попрошу вас сделать к третьей среде месяца, когда у нас с вами, как обычно, будет урок «свободной математики»… Решений здесь может быть три. Если Нелидов не придумает четвертого…»

И оказывалось, что к уроку «свободной математики» тоже нужно было подготовить ответ, напоминающий небольшой доклад.

Задолго до этого дня Митя места себе не находил, а здесь сказал несколько фраз и вдруг почувствовал: ничего страшного. Он действительно много всего прочел, и момента такого, чтобы нечего было сказать, не возникало. Напротив, все время приходилось себя сдерживать. Начал он с общеизвестного – с того, что напомнил присутствующим об экваториальных пассатных течениях Южного полушария и о том, что огромный нагон воды в Мексиканский залив именно и рождает эту теплую реку в океане.

– Теплую и ярко-синюю, – сказал Митя и вдруг увидел, что старшина Седых, слушая его, открыл рот. Движение это было таким непроизвольным, что старшина сам не заметил его. Лицо старшины излучало неподдельный, детский интерес, и Митя вспомнил, что за книжки читает старшина, вспомнил, что еще два года назад старшина часто помогал кому-нибудь на самоподготовке, теперь же, случись старшине присутствовать на уроке математики, на лице его застывало какое-то отчуждение. До класса, в котором теперь учился Митя с товарищами, старшина не дошел: помешала война. Открыв рот, старшина Седых слушал Митю.

– Да само название «галф стрим» именно и означает «течение из залива», – громко произнес Рюмин. Митя собирался это сказать, но раз Рюмин его опередил, то повторять он не стал.

Сообщая о том, что мощность Гольфстрима при выходе из пролива составляет двадцать пять миллионов кубических метров в секунду, Митя посмотрел на бабушку. Бабушка вся сияла. Но на нее никогда не действовали цифры. Важно ей было лишь то, что ее Митя делал доклад в Географическом обществе. Рядом с бабушкой сидел Папа Карло и сиял тоже. «Вот они, – как бы говорило его лицо, – вот они, мои ребята, которых мне дали три года назад! Посмотрите! Три года назад они от станции до лагеря дойти не могли так, чтобы ноги не сбить, а сейчас?!» И Папа Карло победно улыбался, озирая всех ликующим взглядом. Он показывал всем Митю.

Позади Папы Карло сидел Тулунбаев. Лицо старшего лейтенанта, как всегда, было непроницаемо. Слушая Митю, старший лейтенант делал пометки в блокнотике. Сурово было и лицо Глазомицкого, сидевшего рядом. Что математик думал сейчас о Мите? Локоть к локтю с Глазомицким сидел, конечно, Мышкин. Когда Мышкины сидели, они казались почти одного роста. Они немного наклонили друг к другу головы и все время обменивались кивками и взглядами.

– При выходе из Флоридского пролива струя Гольфстрима распространяется до глубины семисот метров, – говорил Митя, – и при ширине в семьдесят пять километров идет со средней скоростью на поверхности от шести до десяти километров в час. Суда, которые следуют из Мексиканского залива или входят в него, должны учитывать это течение. При попутном ходе оно может дать до ста пятидесяти километров выигрыша в сутки. С глубиной скорость течения уменьшается – на глубине триста метров, например, до половины…

– Ну, это уже специальные сведения для подводников, – скрипуче произнес Рюмин, и по залу пробежал смешок.

Позади Рюмина, который все время вворачивал свои реплики, сидела танцующая девочка. Она смотрела на Митю глазами, которые все более чернели. «Что такое? Что ей нужно? Однако, наверно, я неплохо говорю, если она так смотрит». И он отвел глаза от девочки, чтобы ее все более чернеющие зрачки ему не мешали. Шурик же смотрел в пол. На лице его застыло горьковатое, замкнутое выражение: зачем, мол, тебе это понадобилось? Зачем? «Огляделся бы ты по стенам», – подумал Митя. Сам-то он и без здешних портретов помнил, что добрую половину всех наших знаменитых географов прошлого составляли моряки, да не просто моряки, а военные именно: Беринг, братья Лаптевы, Головнин, Лазарев, Крузенштерн, Литке, Невельской… Но лицо Шурика было неприступно угрюмо. «Ну и что? – как бы говорило оно. – Ты-то здесь при чем?» Присутствие Шурика не помогало Мите, и он поскорее отвел взгляд… Маленький нахимовец, которого Митя запомнил и отличил еще раньше, сейчас вовсю что-то строчил в тетрадке – старался записать все, что Митя говорит. «Вот тебе-то я и передам свои записи, – подумал Митя. – Да, именно тебе».

В подготовке доклада Мите очень помогло его давнее занятие марками. Драккары викингов, каравеллы Колумба, которые Гольфстрим норовил отнести обратно в Европу, первые, еще колесные пароходы в их пути по Атлантике и, наконец, братья и сестры «Титаника» – «Лузитания», «Мавритания», «Куин Мери» – все они были известны Мите по изображениям на марках. Самого «Титаника», конечно, не было: марка – дело рекламное, кто же будет рекламировать плавучую братскую могилу?

Из своих марок Митя отобрал те, которые могли быть перевезены почтовыми судами, передвигавшимися в Гольфстриме. Вот Бермуды: профиль королевы Виктории, вот американские марки восьмидесятых годов прошлого века: бегущий почтальон, а на следующей марке той же серии вовсю несущийся велосипедист – как символ, должно быть, предельной скорости доставки почты. Вот Гаити: какие-то перекрещенные пушки и знамена, а из всей этой реквизитной свалки почему-то торчит пальма, и прямо на пальме растет фригийский колпак. Еще давным-давно, когда эта марка попала к Мите, он почему-то сразу решил, что на этом острове живется не сладко… О марках, конечно, Митя не упоминал, просто так выходило, что в какое-то время география, экономика, политика добирались до его сознания только через марки.

Толя Кричевский и Митина троюродная сестра не отрываясь смотрели на Митю, лишь иногда поворачивая головы друг к другу. На Мышкиных – вот на кого они сейчас были похожи! Конечно, на них! Казалось, Надя только и живет, потому что Толя может на нее посмотреть. Но кого-то еще Надя напоминала Мите… Кого? Может быть, ту девочку, о которой рассказывала Мите бабушкина приятельница из Старосольска? Может быть, Митина бабушка была когда-то такой?

Митя понимал, что доклад его никакой не научный, и потому старался сделать так, чтобы те, кто его слушал, не заскучали.

Цифры сравнений – вот что его самого поражало, когда он сам читал о Гольфстриме, и сейчас он вовсю пустил их в ход. Уж чего-чего, а этого-то он за три года набрал!

– Если к Амазонке, – говорил Митя, – прибавить Обь с Иртышом, Волгу, Нил, Конго, Миссисипи, Амур, Инд, Ганг, Янцзы, Тигр и Евфрат, Дон, Неву, реку Святого Лаврентия, Тахо – взять все самые большие, все средние и все маленькие реки и пустить их одним руслом, тои тогда они составят лишь одну двадцатую часть Гольфстрима…

Митя опять нечаянно глянул на старшину Седых. Старшина по-детски, почти с ужасом слушал то, что говорил Митя. И опять никак не восприняла цифры, но опять с гордостью осмотрелась Митина бабушка: до нее донеслось только то, что вся аудитория при Митиных сообщениях о мощности течения от изумления вздохнула. Географы-то присутствующие, конечно, в этом коллективном вздохе не участвовали, но все равно он получился общим. А Митю не зря учил Мышкин: Митя строил свой доклад по некоторому сюжету. Назвав гигантскую цифру перемещающихся течением масс теплой воды, он направил теперь этот колоссальный поток тепла на север – туда, где это тепло так долгожданно и необходимо. Митин Гольфстрим, как живое существо, катился на север, навстречу холодному Лабрадорскому течению. И вот встреча: битва тепла с холодом, густые туманы висят над вечным полем боя, встреча арктических сил с тропическими, на грани их клубятся и плодятся колоссальные косяки рыбы, тропики гонят и гонят к мысу Гаттераса новые кубические километры теплой воды, Гренландия посылает на поле боя новые айсберги.

– Эти вестники судьбы, беды и сюжета… – громко пробормотали из зала. На сей раз это был уже не Рюмин – это был согласно кивающий Мите Мышкин. И огромная женщина рядом с полковником согласно наклонила голову.

Даже научные сотрудники – так Митя назвал про себя всех незнакомых – теперь внимательно его слушали. Да уж одно то, что они не ушли сразу, какое было для Мити достижение! Мальчик же записывал все, что успевал.

Выйдя из той зоны, где могли подстерегать мореплавателя коварные ледяные горы, Митя двинулся к берегам Европы, и по мере продвижения дно океана покрывалось под Гольфстримом кварцевым песком и частичками тропических глин, останками рыб и моллюсков. Пройдя Бискайский залив, где Гольфстриму было разрешено в последний раз показать свою глубокую мощную синеву, Митя двинул свое течение к берегам Северной Европы, дабы позаботиться о ее круглогодичном климате. И умеренный, теплый и влажный климат, столь способствующий развитию постоянной, устойчивой и не подверженной климатическим катастрофам жизни, возобладал на этих берегах…

– Какая была бы идиллия, если бы миром и войной управлял климат, – пробурчал опять полковник Мышкин.

Но Митя говорил о метеорологическом климате Европы совсем не для того, чтобы на этом закончить. Вежливо промолчав на реплику Мышкина, Митя двинулся в своих размышлениях о влиянии Гольфстрима дальше, и по нему выходило, что и Англия с ее незамерзающими морями могла стать всемирной морской державой, только благодаря Гольфстриму, и характер северных народов Скандинавии, которые постоянно видели перед собой незамерзающее море, также сформировался веками, благодаря этому течению. Движение викингов, их воинственные набеги, переселение норманнов, ганзейская торговля, выдвижение в позднем средневековье Дании и Швеции Митя тоже связал с Гольфстримом. Последнее, о чем он сказал, – это о конвоях транспортных судов, которые, благодаря Гольфстриму, могли во время войны ходить от Исландии к Мурманску. Если бы Гольфстрима не было, десять месяцев из двенадцати от Гренландии до Мурманска стояли бы сплошные льды.

Кажется, ему удалось сделать хороший доклад. Хотя сам он знал, что на этом его усиленные занятия географией кончаются. Напрасно Глазомицкий смотрел на него сурово сквозь свои идеально промытые очки. Сейчас Митя просто-напросто доканчивал начатое.

География уходила назад вместе с увлечением марками.

Митя кончил рассказывать.

Была минута молчания, а потом начались расспросы. И Митя стал на них отвечать. Оказалось, что он столько накопил всяких морских сведений, занимаясь Гольфстримом, что теперь они как бы помимо него выхлестывались в ответах. Каким-то младшим нахимовцам Митя объяснял, что батискаф, опущенный на дно глубоководной океанической впадины, подвергается давлению, равному весу… Митя схватил мел, защелкал по доске. Вышло больше ста тысяч тонн.

– Два авианосца, – сказал Митя. – А если, например. Уронить в глубоком месте океана топор, то он достигнет дна уже без топорища: на глубине километра топорище уменьшит свой объем вдвое…

Глазомицкий блестел очками, Папа Карло восхищенно оглядывался. Кто-то спросил Митю об ядовитых медузах, и он ответил, что они в Гольфстриме не водятся.

– А где водятся?

– У берегов Австралии.

Но его все равно попросили рассказать, и Митя рассказал о морской осе – медузе величиной с электрический штепсель, восьмиметровые щупальца которой снабжены ядом, подобным яду кобры. И о том, что от этих медуз погибло больше людей, чем от акул.

– Послушайте, да он все знает! – воскликнул Рюмин.

И кто-то спрашивал Митю об осьминогах, о морских электрических угрях и о том, на сколько минут в воде могут задерживать дыхание разные млекопитающие. Тут, кажется, Митя поразил всех, потому что откуда-то он знал, сколько минут не дыша могут находиться под водой не только человек, дельфин и кашалот, но даже гиппопотам.

– Ну, этого, кроме вас, никто больше не знает, Нелидов, – уверенно произнес Рюмин.

Один из незнакомых Мите географов тоже задал вопрос.

– А вы не хотели бы, Дмитрий, вступить в Географическое общество?

– Как это – вступить? Надо ведь что-то… исследовать?… Открыть?

– Вот вы со временем и исследуете.

– Нет. Я не хочу, – сказал Митя.

И все затихли. Только Глазомицкий пошевелил плечами, будто удобнее устраиваясь в своем просторном ему всегда пиджаке.

– У меня не хватит времени, – сказал Митя и посмотрел прямо и серьезно в глаза своему любимому преподавателю. – Я не буду больше заниматься географией. Я занимался ею просто потому… что меня попросили. – И он посмотрел на Сережу Еропкина.

Митю больше не спрашивали. Он страшно устал.

Когда он вышел из здания Географического общества, то все, кто ехал в училище, уже сидели в автобусе и ждали его.

– Знаешь что, Нелидов, – сказал старший лейтенант Тулунбаев, – ты, если хочешь, можешь пойти погулять. Вот тебе увольнительная до двадцати двух.

– Нелидов, – сказал полковник Мышкин. – Вы не станете возражать, если мы вашу гранд-мер довезем до дому на такси?

Митя не очень вежливо мотнул головой, чмокнул бабушку в щеку и быстро пошел вслед за Сережей Еропкиным, который вдали уже скрывался за угол.