355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Липскеров » Белая горячка. Delirium Tremens » Текст книги (страница 4)
Белая горячка. Delirium Tremens
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 19:27

Текст книги "Белая горячка. Delirium Tremens"


Автор книги: Михаил Липскеров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

С этой мыслью Мэн внеурочно заснул. Но, очевидно, не надолго. Потому что, когда он проснулся, папироса «Беломор» еще дымилась у него в зубах. Адидас сидел на своей кровати и ожесточенно спорил с каким-то Одновозрастным малым, неподвижно лежащим через койку от Мэна.

– Все-то ты врешь, – спокойно говорил Одновозрастный, – убил ты не двенадцать мальчиков, а всего шесть. И самому старшему было не двенадцать лет, а все пятнадцать. И Героя, а точнее, медаль за освоение целины тебе дали не за это, а за то, что ты привел в батарею пятеро девочек, которых и пропустили через себя все ребята. А девочек этих потом забили камнями односельчане. Дикари…

– У тебя все перемешалось в голове, – загорячился Адидас, – за девочек я получил орден Мужества, а за мальчиков-то как раз и Героя. Уже четвертого. А за что я получил первые три, уже и не упомню. А вообще, – еще больше взъярился он, – патчему вы, капитан, разговариваете с генерал-полковником лежа, а не сидя хотя бы?

Одновозрастный покорно сел на койке, свесил с нее целую правую и обрубленную до колена левую ноги и отдал честь:

– Слушаюсь, товарищ генерал!

Адидас удовлетворенно улыбнулся, рухнул головой на подушку и захрапел.

– Ты кто будешь, мужик? – спросил Мэна Одновозрастный.

– Я не «буду», – полуобиделся Мэн, – я – есть.

– Ну, это до времени, – успокоил Мэна Одновозрастный. – Сейчас мы оба-два есть психически ненормальные люди. Это однозначно, как говорит один популярный политический пидор. А вот кем вы станете завтра – большой вопрос.

– Никакого вопроса здесь нет, – отрезал Мэн. – Кем был раньше, тем и останусь!

– Не горячись, мужик. Это не факт. Я тоже раньше думал, что после войны вернусь в свой НИИ, я ведь добровольцем пошел, а на самом деле залетел сюда. Правда, погулял серьезно. А потом сюда. Вышел, опять погулял. И опять сюда. И так пойдет и дальше. А он здесь уже два года. Мой генерал…

– Да-а-а, – протянул Мэн, – а меня скоро переведут в санаторное, подлечат немного, и – на волю. Я – обыкновенный алкоголик. А вы…

– Ладно, ладно, – согласился Одновозрастный, – а мы необыкновенные. – Потом он достал из-под койки протез, взял прислоненные к стенке костыли, встал, сделал один шаг и помочился на спящего Адидаса. Потом сделал шаг назад, приставил костыли к стенке, отстегнул протез и опять лег.

– Так вот, – продолжил он, – если ты не хочешь говорить, кем ты будешь, скажи, кем ты был.

– Сценаристом мультипликации, – не солгал Мэн.

– А-а-а, искусство, одинаково любимое детьми и взрослыми. Для нас важнейшим из искусств, которое принадлежит народу, является кино. А всему хорошему во мне я обязан книгам.

– Нельзя смеяться над святыми словами, – лицемерно сообщил Мэн. – Кстати, позвольте вас спросить, почему вы, по всей видимости, интеллигентный человек, помочились на вашего, по вашим словам, однополчанина? А не, как это принято даже у капитанов запаса, в туалете?

– Как «почему»? – удивился Одновозрастный. – Он в данный момент оказался ближе туалета.

– Понял, – удовлетворился безупречной логикой Мэн. – Если не секрет, как вы оказались здесь, и правда ли то, что сообщил ваш однополчанин? И что он – генерал, и по поводу мальчиков-девочек?

– Правда. С известным уже тебе преувеличением. Как я уже говорил, мальчиков было шесть. Одна обойма Макарова. И до генерала он не успел дослужиться. Полковник. Правда, с маленькими звездочками и одним просветом на погонах. То есть старший лейтенант. Обыкновенная мания величия. А что касается моего и его пребывания здесь, то это профилактическая мера. Чтобы почти законные в других обстоятельствах поступки не стали обыденностью, за которые может последовать уголовное преследование с последующим наказанием. Здесь не война.

– И никак невозможно себя контролировать?

– Возможно. Глушить себя. Водкой. На некоторое время внутри становится тише, а потом поднимается тупая злоба и тогда нужно немедленно идти сюда сдаваться. А то… Был у нас один лейтенантик. Он был на деле вместе с полковником. Когда, как ты сказал, мальчики-девочки. Так он после вывода войск демобилизовался, ну и погулял по пьяни. Табельного оружия у него уже не было, так он кухонный нож хотел применить. Им же его и зарезал муж той бабы, которую он хотел изнасиловать. Так что лучше уж сюда. Пару-тройку месяцев колесами попридавят, и с годик можно спокойно в миру жить. А ты отчего пьешь?

– Жизнь собачья, – ответил Мэн расхожей фразой алкоголиков.

– Ну а сам-то ты, конечно, ни при чем? – полуутвердительно спросил Одновозрастный. – Водка проклятая виновата?

– Ну-у-у-у… не только водка… Социальные условия… Стечение обстооятелств… И пр. и т.д., и т.п.

– А в Бога вы верите? – спросил Одновозрастный.

– А как же?! Вот крест.

– Крест сейчас последняя блядь носит. В прямом и переносном смысле слова. Я насчет веры спрашиваю.

– Верю… Или очень хочу верить… Потому что… В общем, не знаю, как сказать… – смутился Мэн, а потом как-то взъерошился и гордо заявил: – Вообще-то, вера – это интимное дело.

– С чего это вдруг интимное? Интимное – это каким способом трахаешь жену. А вера – это ваше местопребывание в этой жизни и местопребывание в другой. Это – свобода выбора и ответственность за этот выбор. И водка – это твой и мой выбор. Который важен не только для тебя, но и для других верующих или неверующих. Интимное – это когда только твое, индивидуальное. А вера – дело всеобщее для всех верующих. Пресловутая соборность. Столь любимое коммунистами понятие. Но присущее только верующим. Ею и спасемся. Ею и искупим грехи наши!.. Господи Иисусе Христе, Отце небесный, помилуй мя!!!

Одновозрастный внезапно изменился, глазные яблоки закатились под верхние веки, он поднялся на койке на руках и тут же, хрипя, свалился на спящего Адидаса. Обоссанный Адидас вскочил, повертел головой, а потом подхватил хрипящего Одновозрастного, вместе с Мэном поднял со своей койки, и они вдвоем прижали молотящие по воздуху руки Одновозрастного к бокам. Тот еще некоторое время подергался, а потом присмирел, открыл глаза и внятно произнес:

– Товарищ генерал, я хочу выпить.

– Щас, милый, щас, капитан, – засуетился Адидас, распространяя вокруг себя запах мочи Одновозрастного, – сейчас придумаем. Слушай, мужик, как тебя, не знаю, зовут, у тебя бабки есть?

– Бабок нет, а зовут меня Мэном.

– Кранты, загнется ведь мой капитан.

– И я вместе с ним. Я тоже хочу выпить. Смертельно. А бабки в лучшем случае будут завтра. Когда кто-нибудь приедет, – и Мэн посмотрел на часы, – часов в десять утра.

Адидас пристально посмотрел на мэновские часы.

– За сколько брал?

– Полторы штуки баксов. А что?

– Сейчас Одного кликну.

– Пожалуй, кликни, пусть его чем-нибудь уколят. Чтобы поуспокоился.

– Да не об уколе речь. Мы ему твои часики в залог дадим до завтра. Он нам мигом пару флаконов отгрузит. – И добавил мечтательно: – И колбаски украинской полукопченой.

– Литр с колбасой за полторы штуки баксов?!

– Тебе что, – взъярился Адидас, – часы дороже жизни капитана Советской Армии?! Как лежите, гражданский?! А ну встать, когда с тобой маршал разговаривает!!! Или часы давай, дорогой задушевный друг мой. До завтра.

Мэн снял часы и протянул Адидасу. Тот посмотрел на часы, пукнул от восхищения и выскочил из палаты, где медленно отключался Одновозрастный, в миру – капитан запаса Советской Армии.

И Мэн получил возможность оглядеться. В палате вместе с его койкой было девять. И все были аккуратно застланы, кроме обжитых Мэном, Адидасом и Одновозрастным.

– Видно, – подумал Мэн, – психическое здоровье нации укрепляется.

И тут в палату вернулся Адидас с мелким плешивым чуваком в брюках и пиджаке, из-под которого виднелась пижама. Это и был Один, который сразу приступил к делу.

– Значит так, алкаш. Литровка – пятьдесят баксов. Отдашь завтра. Если – нет, твой «Лонжин» – мой.

– Еще колбаски украинской полукопченой, – встрял Адидас.

– За ради Бога, – сказал Один. – Круг – двадцать баксов.

Адидас просительно глянул на Мэна. Тот кивнул головой.

– Вот и договорились, – кивнул Один и встал с койки.

– Слушайте, – кликнул его Мэн, – мне бы звякнуть, чтобы бабки завтра принесли.

– Об чем речь, – вернулся к койке Один, вынул из кармана мобильник и протянул Мэну.

– Сколько? – спросил Мэн.

– Обижаешь… Что я тебе, кусошник какой. Это – от души. А вообще, если будет нужно еще куда звякнуть, в пятой палате – Малой. Телефон – это его бизнес. – И он вышел.

Мэн позвонил Старшему сыну и попросил его привезти завтра двести долларов на дополнительное эксклюзивное лечение по секретным пентагоновским разработкам. Ну и конечно, украинской полукопченой колбасы, входящей в вышепомянутый эксклюзивный курс лечения.

И все стали ждать скорой алкогольной помощи капитану запаса бывшей Советской Армии. И все молчали, кроме Одновозрастного, этого самого капитана бывшей армии, который бормотал молитвы вперемежку с командами «Прицел!», «Уровень!», «Правее!», «Огонь!». При этих словах Мэн почувствовал прилив сил и памяти.

Флэшбэк

Когда-то Мэна призвали в армию. К тому времени ему уже стукнуло двадцать девять лет с копейками, у него была жена, четырехлетний сын и положение не слишком управляемого идеологией конферансье. Незадолго до этого был выпущен закон, позволяющий призывать в армию офицеров запаса до тридцати лет, не служивших в армии. К таковым принадлежал и Мэн, оторвавший звание мл. лейтенанта запаса по окончании Московского института цветных металлов и золота по специальности «геология и разведка месторождений полезных ископаемых». Правда, это знаменательное событие произошло уже семь лет назад, и Мэн не ожидал такой пакости от любимой им Советской власти. Его запросто могли бы отмазать от воинской повинности, но случилось странное совпадение. Шарахнули события в Чехословакии, и весь советский народ на многочисленных собраниях поддерживал мудрое решение своей власти. Произошел такой слет и в Мастерской сатиры и юмора «Москонцерта», где и служил Мэн. На слет Мэн пришел в состоянии средней поддатости и в противовес мнению большинства советского народа публично не поддержал действия руководства страны. Его публично осудили, что не помешало осудившим надраться с Мэном в приватной обстановке уже по-настоящему. Через несколько дней Мэну пришли две повестки. Одна – из военкомата, в которой предлагалось прийти в этот самый военкомат, чтобы отдать свой долг в сумме двух лет службы. Вторая была поинтереснее. В ней Мэна приглашали в Куда надо для беседы. Причем обе повестки были на одно и то же время. Мэн предпочел пойти по первому приглашению. Тем более что в Куда надо он побывал совсем недавно, где давал объяснения по поводу приписываемой ему устной поддержки агрессии Израиля против арабских стран во время Шестидневной войны. Произошло это якобы во время послеконцертной пьянки в одной из частей ПВО. Якобы на этой пьянке Мэн сравнил захват Синайского полуострова, Голланских высот и Западного берега Иордана с освобождением Петром Первым исконных русских территорий Яма, Копорье и Орешека в ходе русско-шведской войны. Тогда-то Мэна и позвали для беседы. Мэн все отрицал. К тому же соратники Мэна по концерту тоже решительно ничего не помнили из приписываемых Мэну обвинений. Более того, эти обвинения не помнил и присутствовавший на пьянке второй секретарь Московского обкома ВЛКСМ по причине того, что не помнил вообще ничего, так как был пьяным еще до концерта. Но в Куда надо решили не горячиться и якобы поверили Мэну со товарищи, включая и второго секретаря Московского обкома ВЛКСМ, который на беседе был привычно пьян и не помнил ничего. Даже самой беседы. (Что и подтвердилось на последующей встрече всех заинтересованных лиц на гулянке, устроенной Мэном в шашлычной «Эльбрус» на Ногина.)

А впрочем, об этом Мэн уже вспоминал.

Так что в Куда надо Мэн уже был и ничего интересного от вторичного похода он не ожидал, поэтому и пошел в военкомат. И уже через двое суток летел послужить Родине на близкий ему остров Сахалин. Там он был назначен помощником начальника штаба истребительно-противотанкового дивизиона кадрированного артиллерийского полка, получил обмундирование, выяснил, что вырос в звании до лейтенанта, что и обмыл с молодыми офицерами в офицерской столовой. Потекли дни, месяцы и годы службы. За это время Мэн прошел переподготовку, сменил семь должностей, успел развалить шесть подразделений, сделав каким-то образом седьмое отличным, получил двадцать пять суток гауптвахты, из которых пять провел на квартире и.о. начальника Ю.-Сахалинского гарнизона, знавшего Мэна по его гастролям в Ю.-Сахалинске, в перманентной пьянке и неформальном общении с местными гражданскими дамами (что не противоречит ни одному из уставов Советской Армии. О Моральном Кодексе говорить не имеет смысла, потому что в армии не имеет смысла говорить вообще о какой-либо морали). Еще пять суток он пил на самой гауптвахте вместе с начальниками караулов, с которыми проходил переподготовку. Остальные пятнадцать ему были записаны, так как на четыре койки в офицерских камерах был громадный конкурс, который Мэн не прошел как младший по званию. Также были и многочисленные задушевные беседы со старшими офицерами полка в штабе полка за водчонкой местного разлива и закуской, принесенной завстоловой из склада. Это были офицеры, прошедшие войну, имевшие ордена и медали и всю жизнь жившие по уставу (в котором, как и о бабах, тоже ничего не говорилось о запрете на распитие спиртных напитков во время прохождения службы). Мэну эти беседы записывались в качестве проведения политподготовки личного состава. Так, по подсчетам Мэна, он провел семнадцать бесед с личным составом по «апрельским тезисам», восемь – по Брестскому миру и почему-то двадцать четыре – по осуждению романа Солженицына «Раковый корпус», который не читала ни одна живая душа не только в полку на Сахалине, но и на всем Дальнем Востоке. Кроме Мэна, который прочел его, будучи штатским. Но ничего не поделаешь, таковы были планы политуправления Краснознаменного Дальневосточного военного округа, которые из Москвы спустил какой-то мудак. Кстати, офицерам полка, которые также должны были обсуждать этот роман со своими подчиненными, Мэн его тщательно пересказал. Возможно, поэтому он и получил медаль по случаю столетия Владимира Ильича Ленина. Других причин для получения столь высокой награды Мэн не видел.

Но самыми веселыми в армейской жизни Мэна были полковые, дивизионные и корпусные учения, на которые полк поднимался по внезапной боевой тревоге, о которой было известно за неделю. Поэтому офицеры запасались водкой впрок, так как в условиях, приближенных к боевым, ее не всегда удавалось достать. А какие же учения без водки. Абсурд! Нонсенс! Оксюморон!

* * *

Так вот, однажды жарким летним утром в четыре часа пополуночи Мэна и его соквартирника, Начальника контрольно-проверочной машины ракет ст. лейтенанта, поднял вой сирены, стук в дверь и вопль посыльного:

– Тревога!

Похмельные офицеры вскочили, плеснули в рожу водой, схватили тревожные чемоданчики, в которых должно храниться все необходимое на первые дни войны, а хранились четыре бутылки вермута белого по 0,8, и порскнули из квартиры. Хорошо, что по пьяни они спали, не раздеваясь, поэтому вовремя успели в родной дивизион, где встретили очумевших солдат и офицеров в разной степени трезвости. Единственный трезвый из офицеров (у него была какая-то лажа с вестибулярным аппаратом, поэтому пить он совсем не мог. И как только таких берут в армию?), Комдив-Майор, поставил боевую задачу: дивизиону выдвинуться в район мыса Кипучий и подготовиться к отражению морского десанта.

– Время пошло!

Весь дивизион, а точнее батарея (полк-то кадрированный) помчались в артпарк, где уже вовсю заводились тягачи, выкатывались орудия разных калибров. Шла жуткая суета, напоминавшая суету вокруг заснувшего жениха на еврейской свадьбе. И за всей этой толковищей с интересом наблюдало полковое, корпусное и окружное(!) начальство. Количество больших звезд слепило мутные глаза защитников Отечества. Наконец, личный состав выстроился в колонну и попер к мысу Кипучему. Мэн в своем «газике» глотнул вермута и стал полностью готов к отражению десанта японцев, китайцев, малайцев и прочих засранцев, посмевших посягнуть на священные границы. «Броня крепка, и танки наши быстры, и наши люди в рот меня та-ра-та-та».

И вот уже девять БРДМ с установленными на них ПТУРС системы «Фаланга» выстроились за холмами мыса Кипучий, что на западном берегу Анивского залива. Со стороны залива их не было видно. Только торчали направляющие с ракетами, готовыми по приказу Родины поразить грозного врага. Все было привычно. Никто никого поражать не собирался. Главное было вовремя развернуться, занять позиции для противодесантной обороны. Потом сымитировать победу и ждать обеда.

Первый нехороший звоночек прозвучал в ушах Мэна, когда он, выбравшись из «газика», увидел множество «газиков», из которых выбирались сплошные полковники и генералы. Второй звоночек прозвучал, когда он увидел, что в левой части залива выстроились катера со щитами, которые должны быть поражены нашими ракетами. Для имитации боевой обстановки над каждым щитом развевался японский флаг.

Но где два звонка, там неминуемо должен был прозвучать третий. И он прозвучал в голосе Комполка:

– Лейтенант Мэн!

– Я! – честно ответил Мэн.

– Шаг вперед!

– Есть! – без особой радости согласился Мэн.

– Приказом Начальника артиллерии корпуса вам, как офицеру, призванному из запаса, предстоит решить задачу поражения вражеских десантных кораблей.

Такой подлянки Мэн не ожидал. Вообще-то он много раз имитировал боевые пуски на электронных тренажерах, но вживую!.. Такого многие кадровые офицеры не делали за пять-десять лет службы.

Мэн вздохнул, схватил тревожный чемоданчик и влез в БРДМ второго взвода, выгнав оттуда Сержанта, Командира БРДМ. Мэн занял его место, надел на голову гарнитуру связи и попробовал рукоятки визира. Рукоятки дрожали. Мэн было удивился, но потом сообразил, что рукоятки не могут не дрожать, если дрожат руки. Мэн сделал несколько мощных глотков вермута, глубоко вздохнул, на пять секунд закрыл глаза, а потом опять положил руки на рукоятки визира. Рукоятки не дрожали! Мэн находился в состоянии полной боевой готовности.

В визире показался катер. Мэн было хотел шарахнуть ракетой по нему, но пожалел семьи команды катера и стал ловить в визир щит с японским флагом. И вот он появился. Мэн высунулся из люка БРДМа, чтобы посмотреть, все ли готовы к его триумфу. Все были готовы. Многозвездная шобла сидела, свесив ноги с обрыва над заливом, и уперлась биноклями в воды залива. Мэну было положено пустить две ракеты для поражения цели. Тогда бы стрельбу признали отличной, Мэну бы дали внеочередную звездочку (и на хрена она ему нужна). Мэн совершил все необходимые манипуляции с приборами и, когда щит с наглым японским флагом появился по центру визира, нажал на кнопку пуска. Ракета должна была появиться в визире через пять секунд. Мэн начал отсчет, твердо сжимая рукоятки управления ракетой:

– Раз, два, сейчас он, падла, им, три, четыре, пять… Ну же! Шесть, семь, восемь… – Ракеты в визире не было!

И тут собственный голос Мэна заглушил многотональный мат в наушниках связи, ничем не напоминавший застольное грузинское многоголосие. В этом мате была жажда бури, тоска по несбывшемуся, разгул деревенской свадьбы, персидская княжна за бортом, карающее олово на голову электромонтера, призыв к ударной работе, возмущение неустроенностью мира, А.П. Керн, ударная комсомольская стройка, битва за урожай, петтинг доярки и тракториста, пугачевский бунт и многое другое, выражающее многообразие чувственного мира великого русского народа. Восхищенный Мэн высунулся из люка и увидел лежащих вверх ногами офицеров. В водах залива около самого берега опадал фонтан брызг. Мэн было ужаснулся, но! Боевая задача должна была быть выполнена. Он снова нырнул в люк и нажал на кнопку пуска второй ракеты.

– Раз, два, три, четыре, пять…

Ракета появилась в визире! Твердые от вермута руки Мэна повели ее по-над водой в ненавистный японский флаг. Перед самым щитом Мэн мягко опустил ракету, и в центре щита появилась аккуратная дыра.

– Вот вам всем, бляди! – заорал Мэн и услышал в наушниках вопрос Начальника артиллерии:

– Это ктой-то бляди?

– Японские милитаристы! – гордо ответил Мэн и услышал в ответ:

– Молодец, сынок, страна гордится тобой. А теперь скажи мне, сучонок, что произошло с первой ракетой…

Мэн высунулся из люка и ответил уже напрямик, без радиосвязи:

– А хрен ее знает. Не появилась в визире и все…

Через минуту выяснилось, что ракета вышла с направляющей и, вместо того чтобы плавно двинуться по направлению к цели, закувыркалась в воздухе, а потом резко нырнула вниз и ушла в Анивский залив. Потому что у нее вместо трех сопел работали только два! И Мэн понял, в чем дело. Его вчерашний собутыльник, Начальник контрольно-проверочной машины, вместо того чтобы проверить ракеты, выпивал вместе с Мэном. О чем Мэн никому и не доложил. А чего докладывать, все живы, здоровы, боевая задача выполнена. Мэн, а вместе с ним и батарея, и дивизион, и полк, и корпус получили оценку «отлично».

А потом был Обед! Отдельно для солдат, отдельно для младших офицеров, отдельно для старших с генералами. Мэна пригласили к Главному столу. Все-таки он был не простой офицер, а двухгодичник, бывший артист. Он олицетворял собой готовность всего советского народа защитить рубежи нашей Родины.

Пили «Посольскую».

Через час в сгущающейся темноте послышались крики:

– По фашистским гадам! Прицел! Уровень! Ориентир два правее четырнадцать! Огонь!

* * *

Это-то и вспоминал Мэн, лежа в палате психиатрической больницы и слушая горячечные возгласы Одновозрастного.

Появился Один. Он вынул из-за ремня порток две бутылки водки и снял с шеи загримированное шарфом кольцо украинской полукопченой колбасы. Одновозрастный мигом пришел в себя. Он уже было сдвинул чашки на тумбочки, чтобы расплескать гармонь по ним, но тут в палату вошел врач, посчитал пустые койки и вышел.

– Пауза, – сказал Адидас, – сейчас из реанимации пополнение придет.

И из реанимации пришло пополнение. В количестве шести человек. Правда, одного из них с длинными волосами и такой же длинной бородой принесли. Не то чтобы он был невменяемый, нет, просто у него был полусломан позвоночник, и сам он ходить не мог. Но был весьма жизнерадостен. Он потирал освободившиеся от ремней руки и удовлетворенно рыгнул, когда его опустили на койку. Он поднял руку в знак приветствия, потом потер щеки и крякнул от удивления. Мэн, Одновозрастный и Адидас вопросительно глянули на него. Тот еще раз провел руками по щекам, потом рука спустилась по бороде, потом коснулась длинных волос, и ее владелец удивленно спросил:

– Сейчас у нас что?

– Пятница, – ответил Адидас.

– А месяц?

– Вчера был июль, – пошутил Одновозрастный.

– Так, значит, вот почему борода отросла. Я, оказывается, с марта гужу.

– Этого года? – опять пошутил Одновозрастный.

– А сейчас какой?

– А какой бы ты хотел?

– Одна тысяча девятьсот девяносто четвертый.

– Так, – скорбно сказал Адидас, – сейчас одна тысяча девятьсот девяносто шестой год. Август месяц. Двадцать четвертое. Пятница.

– Вот тебе и раз… – проговорил Бородатый, – теперь понятно, откуда борода…

Вся палата с восхищением посмотрела на Бородатого. Среди присутствовавших не было ни одного, кто просто мог себе представить человека, гудящего без перерыва два с лишком года и заблудившегося в беспамятстве.

– И на что ж ты пил все это время?

Бородатый задумался. И все остальные тоже задумались. Не мог же человек два с лишним года пить неизвестно на что. Ну, не в заводе у нас еще пока бесплатный алкоголь.

– А живешь, то есть жил ты с кем?

– Живу я ни с кем по причине полусломанного позвоночника с путча 91-го года, когда мне по хребту оглоблей проехались. С тех пор у меня не стоят ни ноги, ни член. Так что живу я один, – и он кратко всплакнул.

– Суки коммунисты! – воскликнул Мэн.

– Гады демократы! – одновременно воскликнул прибывший Лысоватый мужичок, расположившийся на койке рядом с Мэном, но с другой стороны. Потому что на этой стороне уже лежал Адидас.

Мэн и Лысоватый привстали на койках. Завязывалась гражданская война в рамках одной палаты психиатрической больницы. Но тут же и развязалась, потому что Бородатый дал исчерпывающий ответ:

– Ни те, ни другие, – прекратил плач Бородатый. – Дело в Можайске было, а там на все три дня путча свет отключился, так что кто меня переехал, я без понятия, потому как все пьяные были по случаю наступившего вечера. Позвоночник хрясть, жена ушла, так что я теперь живу один в своей избе по улице Колодезной города Можайска.

– А что, – спросил один из вновь прибывших, – у вас в Можайске своей психушки нет?

– Как нет? – обиделся Бородатый. – А где же я лежу?

Все – и старые обитатели палаты, и вновь прибывшие – молчали.

– Нет, мужики, – кое-как приподнялся на койке Бородатый, – я где?

Все еще немного помолчали, а потом Мэн встал, подошел к Бородатому, погладил его по голове и сказал:

– Ты, милый, лежишь в самом известном дурдоме страны, в столице нашей Родины, – и посильнее поприжал Бородатого к койке.

Но тот ошарашенно молчал. Пить два с лишним года в Можайске и неизвестно на что! А потом! Без возможности самостоятельно передвигаться! Без денег! Вместо родимой можайской психушки оказаться в московском дурдоме, это было посильнее «Фауста» Гете.

– Неисповедимы пути Господни, – прервал сгустившийся ужас Одновозрастный, и все облегченно перекрестились, кроме одного Измордованного, оказавшегося татариным. У них, у татар, вера другая. У них не крестятся. И не пьют. А он пил. Но выпить – меньший грех, чем перекреститься. Вот он и не перекрестился.

Первым опомнился Одновозрастный:

– Так не пойдет, надо привести этого забывшегося в божеский вид, негоже, чтобы в столичном дурдоме лежало такое неопрятное чудовище. У кого-нибудь есть пачка «Явы»?

Ни у кого из вновь прибывших, естественно, ничего не было. Только Мэн на всякий случай полез в карман пижамы. В последний раз он доставал оттуда «Житан», затягивался «Примой», выдыхал дым «Пэл-Мэла» и мусолил в зубах «Беломор». В этот раз, как он и ожидал, в кармане оказалась непочатая пачка «Явы», коею Мэн и предъявил сообществу.

– То, что надо, – кивнул Одновозрастный, надел протезы, взял костыли, пачку «Явы» и вышел из палаты.

– Слушай, батя, а у тебя еще закурить не найдется? – обратился к Мэну вновь прибывший из реанимации Пацан.

Мэн хлопнул себя по карманам, которые по идее должны быть пустыми, но обнаружил там пачку «Мальборо». Одну сигарету вытянул Пацан, вторую, оказавшуюся «Винстоном», взял Адидас, третью – «LM» – жадно схватил Лысоватый. Все потянулись в туалет. Потому что сообща в палате курить нельзя. Засекут, устроят шмон, и все вообще останутся безо всего. К тому же это было кстати, потому что Мэну захотелось писать, а писать на Адидаса он не мог из-за отсутствия к этому навыка. Но так сразу пописать ему не удалось. К двум посадочным очкам в туалете стояла очередь. Да и как ей не быть? Ежели в отделении шестьдесят два человека, а посадочных очка всего два. На шестьдесят два человека. И писсуаров нет. На шестьдесят два человека. Как тут без очереди? Просто невозможно. Вот она и стояла. Даже две. По одной к каждому посадочному очку. А в умывальники никто пописать не догадался. Чай, не артисты эстрады. К тому же умывальников было тоже два. И к ним тоже стояла очередь. Чтобы помыть руки, после того как пописали и покакали в два посадочных очка. На шестьдесят два человека. Так что Мэн встал в очередь к одному из них. Не к одному из шестидесяти двух человек, а к одному из двух посадочных очков. После двух сигарет «Прима» он наконец пописал и побрел в палату. Там он увидел несколько необычную картину. Бородатого посадили на койку, двое поддерживали его, чтобы переломанный позвоночник не сложил его вдвое, а третий, жутко старый Неизвестный, стриг Бородатого. Сначала он довольно элегантно обстриг волосы на голове, а потом на морде. Через несколько минут на голове Бородатого торчал панковский гребень. После этого Неизвестный обкорнал бороду, а потом острейшим ножом окончательно побрил Бородатого. За всем этим делом внимательно наблюдал Одновозрастный. Когда Неизвестный закончил работу, Одновозрастный протянул ему пачку взятой у Мэна «Явы».

– Ваш гонорар, милейший, – сказал он.

– Покорнейше вас благодарим, – поклонился Неизвестный и вышел из палаты.

– Когда-то в «Сандунах» работал, – кивнул ему вслед Одновозрастный,

– Парикмахером? – уточнил Мэн.

– Мозолистом, – опроверг уточнение Одновозрастный. – Самому Кагановичу мозоли снимал. А когда того – того, он сюда и закосил от страха. Чтобы его не связали с антипартийной группировкой: Молотов, Каганович, Маленков и примкнувшего к ней Шепилова. С тех пор отсюда выходить не желает. А душа-то работы просит, а мозоли здесь всем по фигу. Вот он в парикмахеры и переквалифицировался. Очень полезный человек…

И вправду полезный. Потому что Бородатый превратился в благообразного панка с мордой взволнованной табуретки. Но когда его отвели в туалет и, разогнав очередь к умывальнику, уткнули в зеркало, он широко и радостно улыбнулся. И тогда выяснилось, что оглоблей ему проехались не только по хребту. Но и по зубам. Потом все вернулись в палату.

Мэн было собрался пустить в дело приобретенную по ресторанной цене водку, Адидас раскатал губу на украинскую полукопченую, но Одновозрастный остановил их.

– Только после ужина и раздачи колес. А то впрыснут «сульфу», а это не сахар.

– Что такое «сульфа»? – поинтересовался Мэн.

– Если не повезет, узнаешь.

Через какое-то время Мэн узнал, что такое «сульфа» в мельчайших подробностях, но до этого он оставался заинтригованным. Ужин не заставил себя долго ждать. Так как в отделении столовой не было, ужин на каталке развозила Санитарка, пожилая тетка, груди которой сливались с животом, который, в свою очередь, переходил в колени.

Давали гречишники. Запеченные творог с гречкой. Которые Мэн, Адидас и Одновозрастный есть не стали. Не потому, что это говно невозможно есть, любое говно можно съесть, а по высшим соображениям. Ибо какой уважающий себя алкоголик станет есть перед выпивкой. Но остальные Реанимированные гречишники приняли благодушно. Кроме Лысоватого. Тот внимательно осмотрел блюдо и впечатал его в лицо Санитарки. Сам гречишник прилип к лицу, а тарелка упала и разбилась. Прямо как золотое яичко. Все ошалели. А Лысоватый молча подобрал один осколок, внимательно осмотрел его и полоснул по вене от локтя до кисти. Потекла кровь. Которую Лысоватый стал с наслаждением вылизывать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю