Текст книги "Белая горячка. Delirium Tremens"

Автор книги: Михаил Липскеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Тут курящий случайно затянулся и закашлялся. И этот кашель был принят как знак начала казни.

Цани, слуги сцены, в разноцветных балахонах опрокинули Иисуса на крест, взяли молотки и стали выбирать гвозди. Нужно было отобрать наиболее длинные и чистые. Чтобы у Иисуса, часом, не произошло заражения крови. И тут обнаружилось, что сволочь-подрядчик, обслуживающий все распятия в Римской империи вообще и в Иудее в частности, поставил гвозди хоть и чистые, но короткие. Так что руки и стопы пробить они могли. Но войти в дерево у них не получалось. Поэтому Иисусу привязали руки к поперечной перекладине креста. А гвозди вбили в ладони, чтобы они символически коснулись дерева креста. Стопы, также пробитые гвоздями, разместили на маленькой поперечной дощечке. Голени перебили молотками. Чтобы у них не было опоры. И привязанные руки, пробитые гвоздями, не могли получить облегчения. На соседних крестах на скорую руку распяли двух разбойников. А может быть, и не разбойников. Может быть, просто случайных людей. Потому что по канону Иисус должен быть распят обязательно в компании. Палило солнце, в толпе шастали разносчики воды, орудовали карманники. Зрители заключали пари на время смерти Иисуса. Кипела обычная для его казней жизнь.

И только Мэн с учениками стояли на коленях. И молили Господа, чтобы Он побыстрее закончил крестные муки Сына Своего. И Бог внял молитвам Мэна и учеников. С безоблачного неба сверкнула молния, ударила в тело Иисуса. И он со словами «Иду к Тебе, Отче» обмяк на веревках. А молния небесная, отразившись от тела Христова, коснулась плеча Мэна, слегка царапнув его. И вот уже на плече Мэна снова сидел голубь и требовательно смотрел на него.

19 И услышал Мэн слова Господа:

– Иди дальше, сын мой. Продолжи дела другого Сына моего. Который принес себя в жертву ради спасения человека. Твое время тоже придет. От тебя тоже потребуется жертва. Ради спасения дара творения. И это будет третий, завершающий Завет между мной и людьми. Первый Завет – ради спасения народа. Второй Завет – ради спасения человека. Третий Завет – ради спасения Духа.

Потом некий Иосиф снял Иисуса с креста. Правда, один из правительственной ложи настаивал, чтобы Иисус висел на кресте, пока не сгниет. В назидание диссидентам. Другой хотел его сожрать. Но третий и четвертый настояли, чтобы Христа сняли. Третий – для постоянного подновления христианства. Четвертый – чтобы освободить место для предстоящих казней. Так что тело Иисуса отнесли в пещеру, положили в могилу и завалили каменной плитой. А у пещеры поставили охрану из римских воинов. Чтобы тело Иисуса не было выкрадено и подвергнуто осквернению со стороны правоверного люда.

Всю субботу Мэн с учениками оплакивали смерть Иисуса. А в воскресенье отправились к пещере. Они проходили мимо виноградарей, и один из виноградарей спросил:

– Что, ищете живого среди мертвых?..

И Мэн узнал в нем Иисуса. Воскресшего. И все ученики поверили в воскресение Иисуса. Кроме Раввина. Тогда Иисус предложил ему вложить пальцы в свои раны. И Раввин уверовал. И тут же был окрещен Доминиканцем в христианство. И у Раввина на груди рядом с могиндовидом повис крест. Крест – в память об одном замученном еврее. Могиндовид – в память о миллионах замученных евреев. (Так это, как уже было сказано, трактовал Мэн.) Причем впоследствии наблюдалась странная вещь. Поскольку крест и могиндовид висели на одной цепочке, то наверху попеременно оказывались то крест, то могиндовид. И в зависимости от этого Раввин ощущал себя то евреем, то христианином. С одной стороны, это было удобно. Так как Раввин отдыхал два раза в неделю. В субботу, согласно законам иудаизма. И в воскресенье, согласно законам христианства. С другой стороны, это вносило в него смуту. Как объяснил Мэн, человек, носящий в себе две истины, не владеет ни одной. Для него в зависимости от случайных событий дважды два может быть и четыре, и пять, и шестнадцать. И сто двадцать семь в третьей степени. И такой человек обречен мучиться в поисках единственной истины.

– А впрочем, – философски добавил Мэн, – единственная истина, ради которой живет человек, это – поиск истины. Поэтому гуляй субботу и воскресенье. Тем самым ты, с одной стороны, чтишь Закон Бога-Отца. С другой – чтишь память Бога-Сына…

(Возможно, именно поэтому во многих странах мира с недавних пор существует пятидневная рабочая неделя. Так мы думаем. И нет никаких оснований искать для пятидневки другую, более логичную причину.)

Короче, Мэн со всеми учениками узрели воскресшего Иисуса. И тут Мэна ожидало потрясение. В беседе с Иисусом смутно помнящаяся Мэну Книга Бытия приобрела совсем другое содержание. Оказывается, по версии нового Иисуса, праотцом всех евреев был не Авраам. А некий Мэн. Который неведомо откуда появился в земле Ханаанской. Сын его Исаак был убит в междуусобице. И продолжателем рода стал другой сын, бедуин Измаил. Рожденный Мэном от рабыни по имени Агарь Измаил, в свою очередь, родил Иакова и Исава. От Чернокожей рабыни. Исав продал Иакову право первородства за чечевичную похлебку. Иаков от двух своих жен, Лии и Рахили, родил двенадцать сыновей. Двенадцать основателей колен израилевых. Потом были египетское рабство, исход, Моисей, Давид. От которого впоследствии и произошел Иисус. Мэн был потрясен. Он и не мог себе представить, что в приступе белой горячки изменил истоки. Но не менее он был потрясен тем, что все вернулось в известную ему колею. И понял всю мудрость Господа, который, несмотря на все искажения прошлого, ведет человека к единственному верному настоящему.

– А где похоронены праотцы твои, Иисус? – спросил Мэн.

– И твои тоже, – мягко поправил Иисус. – А лежат они в пещере Махпела. На поле Ефрона, сына Цохара, Хоттеянина. Которое против Мамре. Сейчас там город Хеврон. Иди туда и поклонись праху праотцев твоих. И получи от них силу, чтобы продолжить начатый мной путь. Иди, брат, – закончил Иисус.

20 По дороге в Хеврон Прокаженный, Насморочный и Здоровый затеяли схоластический спор о путях человечества в будущем. Первый говорил об одном, Второй – о другом. Третий – о третьем. Остальные ученики, вмешавшись, предложили свои варианты. Бессмысленный спор разгорался. И теоретические разногласия превратились в практический мордобой. Причем было непонятно, кто кого бьет. И за что. Книжники клевали носами всех и постреливали соплями в разные стороны. Трижды изменивший молотил своих бывших судей. Владелец бесплодной смоковницы бил Прокаженного. Тот бил Насморочного. Насморочный бил Здорового. Жук и Каменный Папа молотили всех. Воспользовавшись умением, полученным в детстве, юности и взрослости на улицах Москвы. В общем, было достаточно весело и непрофессионально.

А когда все несколько притомились, Мэн остановил измочаленных учеников и рассказал им следующую притчу:

– У отца было три сына. И как это ни странно, ни один из них не был дураком. Итак, старший сын пошел на запад и вернулся с востока. Он хотел посмотреть свет.

Средний сын пошел на север и вернулся с юга. Он хотел посмотреть свет.

А младший сын остался дома. Возделывать свой хлеб.

Первые два принесли в дом рассказы о хлебах, которые они ели в своих странствиях. С запада на восток. И с севера на юг. Но эти рассказы не могли заменить живой хлеб. Который вырастил младший сын. Какой смысл извлечете вы из этой притчи? – спросил Мэн утирающих кровищу учеников.

Те тупо смотрели на Мэна, так как смысл притчи был очевиден. Для них. Но, заметим мы, «очевидное» – термин не всегда утверждающий. Это знал Мэн. Но не знали ученики.

– Так вот, – продолжил Мэн, – одному человеку свойственно идти на запад. Чтобы вернуться с востока. Второму – на север. Чтобы вернуться с юга. А третьему – выращивать хлеб. И все три брата для их отца – сыновья. Вне зависимости от того, кто куда пошел. Кто откуда вернулся. И кто что вырастил. Поэтому говорю вам. Любите детей ваших. Потому что они – дети ваши. Любите детей братьев ваших. Потому что и они – ваши дети. Любите всех детей. Потому что они – дети Господа. И нет среди детей разницы перед Господом. Куда бы они ни пошли. Откуда бы они ни вернулись. Чтобы они ни делали. И всех любит Господь. И вы любите друг друга. Потому что вы – дети Господа. И не хрена мордовать друг друга по надуманным, а не реальным причинам. Хорошо ли я сказал, Господи? – осведомился Мэн у Господа, слегка запутавшись в своих построениях.

– Как тебе сказать?.. – отвечал Господь откуда-то сбоку. – В общем, сказал истинно. Ибо не сказал ничего ложного. – И Господь замолчал.

Ученики переваривали услышанное. И в процессе переваривания с их лиц исчезла кровь, затянулись раны. Прошла боль, появившаяся в процессе спора о путях человечества. (Возможно, отсюда берет начало выражение «Слово Божье лечит».)

– Ты, как всегда, прав, – хором сказали ученики, – и наши залеченные раны свидетельствуют об этом…

– Но, – робко заметил один из Книжников, – вот какой вопрос. Точнее говоря, недоумение. Твои слова – слова Господа. Но отдельные из них отсутствуют в Законе, Пророках и Святых Благовествованиях и иногда противоречат им. Как быть?

– Я уже рассказывал вам притчу о корабельщиках и островах. Возможно, вы ее забыли. Между прочим, отдельные положения Закона, пророков и Святых Благовествований противоречат друг другу. На первый взгляд. Чтобы разрешить эти кажущиеся противоречия и вновь возникшие у вас после моих слов, расскажу вам еще одну притчу. Умер один человек. И оставил своим сыновьям дом. Старший взял себе крышу, средний – стены, младший – пол. И все трое остались с грудой никчемных камней. Камни стен бессмысленны сами по себе. Они всего лишь камни. Камни потолка бессмысленны сами по себе. Они всего лишь камни. Камни пола бессмысленны сами по себе. Они всего лишь камни. А все вместе они составляли дом. Так и Слово Божье, разъятое во времени и пространстве, – не Слово, а всего лишь буквы. Набор частей не составляет целого. Стены дополняют пол. Крыша дополняет стены. К каждому дому можно сделать пристройку. Лишь бы она была в гармонии с уже имеющимся домом. Так что уже написанное Слово Божье может быть дополнено другими Его словами… И Сам он – глава Своего живого тела или Церкви, которое, как всякое живое, развивается, а не застыло во времени.

Пока Мэн налево и направо сыпал притчами, Жук где-то свистнул курицу. И даже ощипал ее. (Мы полагаем, что в этом не было никакого мистического смысла, внушенного притчами Мэна. А желание есть, и застарелая привычка удовлетворять его любыми способами.) Нарушение Жуком одной из заповедей Мэн и ученики осудили. Но курицу съели. Поскольку не пропадать же добру. После чего Доминиканец, любовно обсасывая косточку, в последний раз осудил Жука, пригрозив за воровство карой Божьей и страшными муками в аду. Попеняв отсутствием страха Божьего в Жуке и в народе вообще, посетовав на общее оскудение нравов, Доминиканец подложил косточку под голову и приготовился ко сну. Мэн, водя второй берцовой костью по песку, произнес:

– Не бойтесь Господа из-за того, что Он может причинить вам боль. Бойтесь причинить боль Господу. Это и есть страх Божий. Ибо, причиняя боль Господу, вы причиняете боль и себе. Ибо каждый из вас – частица Господа. Рука Господа. Глаз Господа. Сердце Господа. Больно Господу – больно и вам. Но эта боль придет позже…

С этими словами Мэн выдернул куриную кость из-под головы засыпавшего Доминиканца. Тот со смачным звуком шлепнулся головой о пустыню. И сел с ошалевшими от предсонья глазами.

– Ну вот как ты представляешь себе ад? – спросил его Мэн.

21 Доминиканец помотал головой, просыпаясь окончательно. И вдохновенно стал расписывать внутреннее убранство ада и сопутствующие ему муки. Тут был весь набор средневековых штампов. Принадлежащих средневековым шестиразрядным писателям. Желающих псевдострахом Божьим отпугнуть грешников от греха. Наиболее употребительными были поджариванье на сковородах и помещение в котел с кипящим маслом.

Вдохновившись, Доминиканец придумал собственную муку, которую мы не встречали ни в одном из известных нам источников. Истекая слюной, горя глазами и размахивая руками, он поведал о бесконечном коле, который через зад входит в тело грешника. А поскольку зад тоже бесконечен, то и прохождение бесконечного кола через бесконечный зад тоже бесконечно. Таким образом, грешник, если только он не пассивный педераст, имеет вечный кайф наоборот… Закончив изложение, Доминиканец мечтательно уставился взглядом в перспективу.

– Так, – подытожил Мэн, – твое представление об Аде мне понятно. Это – доведенные до бесконечности пытки, которые пользовало человечество во все времена. Я бы мог предложить еще кое-какие, изобретенные в неизвестном тебе будущем. Но качественно они ничего не изменят… Самое страшное мучение не то, которое применят другие. А те, которые человек доставляет сам себе. И нет ничего страшнее, чем вечное похмелье без похмелки. Представьте себе безысходную средненощную тоску, тяжкую депрессию. Когда внешне все вроде бы хорошо. Когда все вроде бы нормально. Когда за стеной спят жена и дети, а тоска толчками заливает сердце и мозг. А похмелки нет. И не будет НИКОГДА! Вот это-то и будет Ад. За грехи. Бесконечные страх, тоска и депрессия… Без конца… Вечно… Во все времена… Скончания которым не будет… А противоположностью этому Аду существует Рай…

При слове «Рай» ученики встрепенулись.

– Рай, – мечтательно уставившись в ночь, проговорил Доминиканец, – это Ад наоборот. Как я себе его представляю. Если грешники будут жариться на сковородках, кипеть в масле, протыкаться бесконечным колом, то праведники будут их жарить, кипятить, протыкать. И так далее. И это величайшее наслаждение – наказывать зло. Не покладая рук. Бесконечно. И в конце каждого потустороннего дня испытывать радость от честно исполненного долга и ложиться спать. Чтобы с утра снова жарить, кипятить и протыкать. И так до бесконечности… – И Доминиканец пустил слюну.

– Уже написан «Вертер», – пробормотал про себя Мэн, а вслух сказал: – Инстисторис и Шпренгер тебе кланялись. Все свои представления о Рае ты можешь воплотить в сегодня. Ты уже пытался с этими двумя, – и Мэн указал на Раввина и Муллу, – сделать шаг к твоему Раю, сжигая этого четвертого. – И Мэн ткнул пальцев в Трижды Изменившего. – Только ты не учел одного. Бесконечная пытка пытаемых становится тяжкой работой. И очень быстро превращается в пытку для пытающего. И твой Рай задолго до бесконечности превратится в Ад…

И удрученный Доминиканец поник головой.

А Мэн с вопросом о Рае обратился к Мулле. Мулла грохнулся на колени, воздел руки к небу, что-то провопил по-арабски. А потом убежденно сказал:

– Рай, учитель, это когда к твоим услугам бесконечная груда разноцветных и разноплеменных гурий. А член стоит, не падая. И приятную усталость от бесконечных оргазмов смягчаешь крепленым щербетом. В неограниченных количествах. И все это вечно…

– Понятно, – прокомментировал Жук. – Шлюхи и кирянство. И все – на халяву. Вот и верь после этого в чистоту помыслов приверженцев ислама…

Мулла подобрал полы халата, чтобы наказать неверного за неверие, но отказался от этого намерения. Сравнив свои и Жука весовые категории, вместо толковища он псевдокротко произнес:

– Я полагаю, что всемогущий Аллах должным образом оценит мое воздержание, верное служение ему и в Раю возместит мне недополученное в этой жизни…

– Короче говоря, – сказал Мэн, – я делаю неутешительный для тебя моральный вывод. В своем служении ты был небескорыстен. Ты служил Господу в рост. Свое благочестие ты вложил на проценты. И думаю я, что Господь, он же Аллах, в создании Рая имел другие намерения. Нежели удовлетворение похоти и жажды, недополученные тобой в этой жизни. Служить Господу нужно не в надежде на воздаяние. А из любви к Нему. Поэтому твои притязания на Рай в твоем собственном исполнении кажутся мне сомнительными.

Мулла поник головой, дав себе обещание забыть о Рае навсегда. Во всяком случае до того момента, когда это произойдет. Если это вообще произойдет. Если же нет, если же он попадет в Ад, полный, по словам Мэна, глухой беспросветной тоски, стало быть, так тому и быть. Стало быть, это и есть Воля Аллаха. Или Господа. И этой своей искренней печалью, этим своим искренним смирением он сделал первый шаг в непонятный пока для него Рай.

Далее свои соображения по поводу содержательной части Рая высказал бывший Прокаженный. По его мнению, Рай населен исключительно прокаженными. Которые совершенно свободно болтаются по всей территории Рая. И никто их не гоняет и не преследует. Потому как некому. Потому, как все прокаженные.

Периодически между ними происходит соревнование на большую прокаженность. И самый прокаженный занимает место одесную Господа. Занявший второе место – ошую. А третий призер возлежит у ног первых двух. А четвертый их фотографирует. А в остальное время все в Раю равны в своей прокаженности. И все счастливы. Потому что равны. Потому что имеют общую прокаженность, не имеющую трагического исхода.

Идею общего равенства в Раю поддержал и бывший Насморочный. За исключением того, что вместо прокаженных Рай полностью заселен насморочными. А в остальном – то же самое.

– Так, – подытожил Мэн, – я пошел. Если бы среди вас были расслабленные, слепцы и бесноватые, то Рай, соответственно, был бы населен либо расслабленными, либо слепцами, либо бесноватыми. Эдакое равенство в полном говне. Правильно я вас понял?

Бывшие Прокаженный и Насморочный, смущенные столь неожиданным, но логичным выводом, молча кивнули головами.

– Стало быть, – продолжил свою мысль Мэн, – для каждой болезни Господь должен создать свой собственный Рай. Или один общий, разделенный на зоны. Так сказать, по интересам… Так?..

И опять бывшие Прокаженный и Насморочный, следуя за идиотской логикой Мэна, вынуждены были кивнуть головой. Но уже с меньшей радостью.

– Грустно мне на вас смотреть. И грустно вас слушать. Свою бывшую ущербность вы приняли за избранность. Почти коммунистическая идея. И втайне гордитесь ею. И путаете гордость с гордыней. Ибо гордость – это ощущение себя частицей Господа. А гордыня – чувство превосходства над другими частицами Господа. А значит, и над самим Господом. Пусть и в ущербности. И воистину, вы достойны только того Рая, который себе представляете.

Бывший Владелец бесплодной смоковницы представлял Рай как состоящий из двух частей. В первой части ничего нет, а во второй полно сверхплодовитых смоковниц. И он продает эти смоквы во вторую часть Рая, где в них сильный дефицит.

Книжники же представляли Рай как бесконечное ристалище для споров. Где споры существуют только ради споров. Являясь чистым искусством.

– Ну а вы, – обратился Мэн к своим бывшим московским соратникам, – а как вы представляете себе Рай?

Жук и Каменный Папа молча сглотнули.

– С вами все ясно, – сказал Мэн. – Златые горы и реки, полные вина.

Жук вкрадчиво поправил:

– Если «полные вина», то златые горы необязательны… Чтобы, когда приходишь в «Восьмой», Валерка давал все бесплатно, Руфа без всяких яких выносит стакан. А Нинка подносит стакан к твоим губам. Чтобы похмелье опохмелялось, – добавил Жук.

– И чтобы никогда, никогда, никогда не блевалось! – завершил Каменный Папа.

И оба опустили головы. Сознавая ничтожность своих представлений о Рае.

И последним высказался Раввин. Он сказал, что, по его мнению, Рай населен одними евреями, причем принявшими христианство. И половину райских суток они благодарят Господа за то, что они – евреи. А вторую – за то, что они – христиане. Все же остальные находятся в аду. И как справедливо заметил недавно уважаемый Равви Мэн, пребывают в глухой тоске. Потому что они и не евреи. И не христиане. Такая вот своеобразно понятая соборность. Любовь к Господу на национальной почве.

22 – Значит так, – подытожил райские изыскания Мэн. – Одни из вас представляют Царство Божье как возмещение страданий, полученных в этой жизни. Другие – как оплату за служение. Третьи – равенство для своих. Таким образом, по вашему мнению, мы получаем множество Царств Божьих. Рано или поздно из-за несходства интересов эти Царства начнут враждовать между собой. И мы в вечности бытия получим точное отражение его кратковременности. И это – ваша ошибка. Как и ошибка миллионов ваших предков. И ваших потомков. Получить там то, чего не хватает здесь. И полное нихренанеделанье. Скопище паразитов на теле Божьем. Отсосете, дети мои. Вынужден вас разочаровать. Рай – это место творения. Где души, покаявшиеся даже в последний момент, возлюбившие Господа, красоту и друг друга, проникнутся Святым Духом и обретут силу творения. Творения новых, более совершенных миров. В которых будет жить новый человек. Все более и более совершенный. И тем будет совершенней будущий человек в будущих мирах, чем совершеннее будете вы в этом мире. И в тихой печали, и в глухой тоске будет совершаться творение. Ибо, как жили вы, так будут жить и ваши творения. Ибо неисчерпаем Господь, неисчерпаем Святой Дух. Причем во все стороны. В самой глухой тоске открываются темные бездны Духа. В самой светлой печали открываются сверкающие дали Духа. И то, и другое – безграничное Откровение Святого Духа. И глухая тоска и тихая печаль влекут за собой творение. Творение многогранно в бесконечном искусстве познания Святого Духа. И Царство Божье – сверкающее свободное творение. В тихой светлой печали. И чем больше вы принесете в этот мир добра и любви, тем больше их будет в будущих мирах. И не будет конца творению. Как сегодняшнаяя любовь – шаг к завтрашнему Царству Божьему. Так и завтрашнее Царство Божье – шаг к послезавтрашнему. – И Мэн умолк. Грустно утомленный.

– А кто засвидетельствует истинность твоих слов? – спросили Книжники и вопросительно вытянули носы.

– Во-первых, я – ответствовал Мэн, – во-вторых, распятый на ваших глазах Иисус, а в-третьих, – и он указал на Жука и Каменного Папу, – вот эти два охламона, на глазах которых я превратил воду в водку и португальский портвейн.

– И я, – послышался голос сверху.

– Кто «я»? – спросили все хором.

– Папаня ваш общий, шендарасты, – опять раздался вышний голос, – а то…

И с неба на компанию свалилась куча дерьма.

– Что это?.. – прошептали ученики.

– Срань господня, – ответили сверху, и эта фраза прочно вошла в арсенал американских боевиков, как символ невыразимого ужаса и удивления.

И Книжники смирились. И все остальные вынуждены были согласиться с Мэном, или с Господом. Именем которого говорил Мэн. И все дали слово идти за Мэном до конца. До конца, которого они не ведали. И ведать не могли. Потому что конец не был ведом даже Мэну. Мы имеем в виду нынешний конец. А не конец вечности, которого, как теоретически обосновал Мэн, нет и не может быть никогда.

23 И все отправились дальше на юг. В Хеврон. На могилы праотцев и праматерей. На могилу Мэна. Который парадоксальным образом являлся самим Мэном.

Так шли они по полям и рощам Иудеи, приближаясь к пустыне Негев. В северной части которой располагался священный город Хеврон. По пути Мэн проповедовал о Царстве Божьем. Которое на самом деле является не концом света, а только его началом. Одним из начал начала, которому нет конца. Потому что математическая бесконечность Вселенной подразумевает и духовную бесконечность человека. И путь в Царство Божье и дальше, в бесконечность жизней, начинается с познания бесконечности, Вселенной и человека.

– Но, – предупреждал Мэн виноградарей, пастухов и землепашцев по пути вХеврон, – попытайтесь познать сначала себя. Ибо вы ближе к себе, чем к космосу. Уйдите в бесконечность малого. И через нее познаете бесконечность большого. Бесконечность Бога. Который и есть все вы и космос…

Безо всякой видимой надежды проповедовал Мэн. Виноградари, пастухи и землепашцы были слишком заняты своим делом. Им было не до метафизики. И они делали свое дело, в поте лица добывая свой хлеб. И кто знает, может, в их мелких суетных заботах скрывалась часть божественной мудрости. Божественного предназначения человека. Очень сложно в малости увидеть величие. Немногим это дано. Мэн подозревал это. И не гневался, что люди не бросают орудия своего труда и не преклоняют колена перед словами, сказанными Мэном как бы от имени Бога. Ибо есть время собирать виноград, время пахать, время пасти овец. И время для Бога. Нельзя все время думать о Боге. Он должен быть все время с тобой. Как воздух, вода и одежда. Мы вспоминаем о них, когда нам нечем дышать, мучает жажда, томят холод или жара. Так и о Боге мы вспоминаем, когда нас мучают духовная жажда, духовный голод, духовные холод или жара. Тогда мы и вспоминаем о Боге. Но он всегда с нами. И как человек, а не милиционер, простит нам нашу забывчивость.

Но это наши собственные размышления, имеющие к повествованию косвенное отношение. Но вместе с тем, как нам кажется, не расходящиеся с его основной идеей. (О которой мы сами не имеем ни малейшего представления.)

24 В один из дней пути дневная жара застала их у хижины, в которой проживала некая Фаина из Натании. Которая за некую мзду оказывала некоей части паломников некие услуги некоего интимного характера. И пока Мэн и одиннадцать учеников в тени хижины пересыпали жаркое время дня, Доминиканец, обезумевший от целибата, проскочил в хижину и получил требуемые услуги, расплатившись рясой. И вышел к проснувшимся соратникам в одной тонзуре. И веревке, опоясывающей пустые чресла.

Ученики, втайне завидуя, стали осуждать Доминиканца, предавшегося греху прелюбодеяния. Доминиканец, прикрыв орудие греха листом лопуха, пал на колени и завопил:

– Покаемся, братие! Святой молитвой искупим мой грех! А заодно и грехи, висящие на нас всех. И как вериги, отягощающие наш путь в священный город Хеврон!..

И все, кроме Мэна, грохнулись на колени, а Мулла даже распростерся в пыли, моля Господа о прощении грехов. Мэн с интересом прислушивался к воплям об искуплении, треску рвующихся волос и сплевывал пыль, которой посыпали себе голову кающиеся.

После чего, отпустив себе грехи, ученики по очереди, а иногда по двое, по трое зашли в хижину Фаины и совершили с ней грех прелюбодеяния. Расплатившись, кто чем мог. И не расплатившись, кто не мог. Перед Муллой, который валялся в пыли и чья очередь в связи с этим оказалась последней, лоно Фаины превратилось в чавкающее болото. И Мулла не получил никакого удовольствия. То есть кончить-то он кончил. Но лучше бы он это совершил при помощи рук. А так он испытал лишь отвращение. И по свойственной человеку природе свое отвращение он свалил на Фаину. Запахнув халат, он вышел из хижины и начал проклинать Фаину. Вовлекшую их хоть и в заранее искупленный, но все же грех.

– Братие, – орал он точно так же, как и орал недавно Доминиканец, – вот в этой хижине возлежит блудница. Которая грех сделала своим ремеслом. Можем ли мы, братие, терпеть ее на своем пути в священный город Хеврон. Который, путь то есть, по этой причине также является священным?.. Господь вопиет к нам! Господь гневается на блудницу! Как поступить с ней? Как избавить от греха других паломников?.. Отвечайте, братие!..

Смущенные своим грехом и обуянные гневом на Фаину, ученики обратили свои взгляды к Мэну. Мэн сидел на камне и опять чертил прутиком на песке какие-то замысловатые узоры. Потом он посмотрел на учеников и произнес уже до него произнесенные слова:

– Кто из вас без греха, пусть бросит в нее камень… – И опять стал чертить на песке свои непонятные фигуры.

Ученики задумались. Грехи у них были, были у всех. Разное количество и разной тяжести. Хотя кто возьмет на себя смелость взвесить тяжесть греха. Грех – он и есть грех. И только Господь может оценить его. И наверное, ученики еще долго бы маялись в раздумье, но тут вскинулся трижды Изменивший и торжественно сказал:

– Мы согрешили, братие. Но предварительным покаянием искупили грехи. И, если понадобится, покаемся еще и снимем с себя вновь совершаемый грех. Но, как верно заметил мой мусульманский собрат, мы совершим величайшее благодеяние для всех путников, совершающих паломничество в священный город Хеврон, если избавим их от соблазна. Поэтому я не вижу проблем в побитии камнями блудницы. И сим своим грехом, который мы, впрочем, потом отмолим, избавим от греха тех, кто пройдет за нами. С Богом, братие! – и поднял с земли камень…

Следуя верности известным нам фактам и не желая в угоду будущим поколениям приукрашивать их, мы вынуждены описать то, что произошло после того, как Трижды Изменивший поднял с земли камень.

Подняв его, он прицелился и бросил в затянутое бычьим пузырем окно. Пузырь, спружинив, отбросил камень, который попал в морду Крещеного Раввина. И пустил ему из носа кровь. Усмотрев в этом козни блудницы, Крещеный Раввин схватил свалившийся с морды камень, втянул в себя кровавые сопли, ногой распахнул дверь хижины и метнул камень в сторону ложа. Где Фаина отдыхала от коллективного траха. Метнул, но не попал. Тогда, взъярившись, он подхватил камень, поднял над собой и, снова втянув в себя кровь, опустил камень на голову Фаины. Раздался вопль. И тогда ученики, до сего момента стоявшие в нерешительности, подстегнутые воплем, как львы бичом дрессировщика, рванули в хижину. Они теснились в дверях, мешая друг другу. В то время как Крещеный Раввин наносил удар за ударом. Наконец, камни, обрамлявшие дверной проем, рухнули, и ученики ворвались внутрь, подхватив камни от разрушенной двери. И на Фаину обрушился град камней. Глаза учеников горели, изо ртов текла слюна. Раздавалось натужное сопенье, прерываемое торжествующим рыком от каждого удачного попадания. Это же удивительно приятно присвоить себе волю Божью и воплотить ее в действие. Это же удивительно приятно перенести гнев Божий (если он существует на самом деле) со своих грехов на чужие. Это же удивительно приятно (и легко!) уничтожить грешника. Вместо того чтобы избыть грех…

Через весьма краткое время на ложе лежал дымящийся свежей кровью комок мышц, сухожилий, раздробленных костей и слипшихся окровавленных волос. А Мэн по-прежнему сидел на камне и прутиком продолжал рисовать на песке какие-то непонятные фигуры.

Забрызганные кровью ученики, тяжело дыша, подошли к нему и опустились на колени.

– Благослови нас, Равви, мы избавили землю от части грехов.

– И, – добавил Жук, стряхивая с себя кусочки мозга Фаины, – очистили для других паломников путь в священный город Хеврон.

25 Мэн прутиком стер с песка непонятные рисунки и поднял на учеников грустные, грустные глаза. Это была и вековечная еврейская грусть, и мечтательная кратковременная грусть русского, и безбрежная, как Ледовитый океан, грусть чукчи, и непонятная ему самому грусть американца… Потом он встал, отошел немного в сторону и обломком камня стал рыть в песке яму. Когда ученики попытались ему помочь в неведомом им рытье, Мэн остановил их. Когда яма была вырыта, Мэн вошел в хижину и стал по кускам выносить некогда цельное тело Фаины. Он вынес перебитые руки, разорванное чрево, разможженные ноги, расплющенный череп. Аккуратно собрал брызги мозга, оторванные груди и молча сложил все это в яму. Затем он разобрал хижину по камням и завалил ими яму с ошметками блудницы. Ученики пытались было помочь Мэну таскать камни, но какая-то тяжесть втиснула их колени в песок, и не было никаких сил оторвать их. И только тогда, когда рядом с бывшей хижиной вырос каменный холмик, ученики смогли встать с колен.