Текст книги "Космогония и ритуал"

Автор книги: Михаил Евзлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

II. Мифология и космогония

3. Мифологические и космогонические источники мотива подсматривания в связи с мотивом запрета[57]57
  Предварительные материалы к предлагаемой статье опубликованы в виде тезисов: Μ. Евзлин, Запрет на подсматривание: мифологические и космогонические источники, в: Балканские чтения – 2, Μ. 1992, сс. 26-30.


[Закрыть]

a) Мотив подсматривания с мифологической точки зрения.

Мотив подсматривания, несомненно, является универсальным архетипическим мотивом. С точки зрения аналитической психологии его можно интерпретировать как невольное заглядывание сознания в бессознательное. Как известно, понятие коллективного бессознательного использовалось Юнгом для обозначения общей (безличной) основы, из которой „вырастает“ всякое индивидуальное сознание[58]58
  См.: С. G. Jung, Il concetto d'inconscio collettivo, cit.


[Закрыть]. В бессознательном Юнг различает два слоя, коллективный (общее, безличное, составленное из архетипов) и индивидуальный (составленный из комплексов, т. e. вытесненных из сознания содержаний, из сознательных превратившихся в бессознательные). В этом смысле индивидуальное бессознательное можно рассматривать как негативное сознание, которое в силу своей негативности не может быть основанием сознания. Основанием сознания, его „почвой“ поэтому может быть только коллективное бессознательное, которое есть универсальная архетипическая структура, являющаяся «предварительным условием всякого отдельного случая»[59]59
  С. G. Jung, Aspetti psicologici dell'archetipo della madre, cit., p. 100.


[Закрыть]. Архетипы – это «формы, предрасположения, идеи в платоновском смысле этого слова, которые инстинктивно формируют и влияют на наши мысли, чувства, действия»[60]60
  Ibid., р. 81.


[Закрыть]. Являются ли они биологической данностью или имели происхождение, от решения этого вопроса Юнг устраняется, поскольку он «касается метафизики»[61]61
  Ibid., р. 100.


[Закрыть]. На это можно возразить: утверждение «структура есть то, что всегда (курсив наш. – Μ. E.) присутствует»[62]62
  Ibid.


[Закрыть] по существу является метафизическим, так как содержит в себе наречие „всегда“, которое бесконечно превышает эмпирическое время. Кроме того, не менее сомнительным с эмпирической точки зрения было бы заключение типа: это есть, следовательно, оно всегда было. С неменьшим основанием можно предположить: „есть, но не всегда было“. А если когда-то „не было“, то как „стало“?

Для архаического сознания мир в своей актуальной структуре появляется в результате космогонического процесса. Поскольку структура возникла, она содержит в себе элемент нестабильности (хаос, например), т. е. имеет тенденцию к распаду, и поэтому должна поддерживаться и каждый раз, когда это необходимо, возобновляться-пересотворяться[63]63
  См.: М. Eliade, Il mito dell'eterno ritorno, Milano 1975.


[Закрыть]. Это означает, что „чистых“ данностей не существует – существуют своего рода „отложения“ процессов. И поскольку процесс никогда не останавливается, невозможно говорить о чем-либо как о данности, как о том, что существовало и будет существовать всегда.

Чтобы понять структуру функционально, т. е. с точки зрения целей, необходимо раскрыть ее генезис, поскольку именно процесс становления, заданный неким началом, определяет структуру в основных ее элементах. Сказанное вполне относится к архетипической структуре коллективного бессознательного. Мотив подсматривания, как один из ключевых мотивов, и запрет на него в мифологиях позволяют сказать нечто как о самой структуре, так и о ее генезисе, т. е. о началах. Из этого следует, что архетипический мотив не может быть только психологическим. Прежде всего он есть онтологический. Психологическим он становится в результате „нарушения“ первоначального единства „бытия и сознания“.

Мотив подсматривания с психологической точки зрения, как говорилось выше, можно рассматривать как архетип отношения сознания со своей подсознательной основой. Само понятие „подсматривания“ указывает на то, что это отношение не есть непосредственное и открытое, но закрытое, а посему недозволенное. Причину неврозов (вообще „расстройств“) Юнг усматривает в активизации архетипов и неспособности сознания их интегрировать[64]64
  См.: С. G. Jung, Il concetto d'inconscio collettivo, cit.


[Закрыть]. Спонтанное явление архетипов провоцирует «древний ужас», вызывает «фатальные следствия»[65]65
  C. G. Jung, Gli arhetipi dell'inconscio collettivo, cit., pp. 14, 16.


[Закрыть].

Психология описывает явление этого «древнего ужаса» как „неврозы“, безумие. Установление причинно-следственной связи между архетипами и безумием, несомненно, одно из выдающихся современных открытий. Предположение о наличии архетипов как глубочайшего основания сознания и происходящих в нем процессов по существу является метафизическим. Поэтому дальнейшее исследование отношений архетипов и сознания может быть только онтологическим, основанным на данных мифологии. Не случайно, что сам Юнг пошел по этому пути.

Ь) Мотив подсматривания в мифологии.

Космогонические источники мотива подсматривания и связанного с ним запрета наиболее явственно обнаруживается в японском мифе о Идзанаки и Идзанами[66]66
  См.: Кодзики, в: Дневная звезда. Восточный альманах. Выпуск второй, Μ. 1974, сс. 417-435.


[Закрыть] – первой пары богов, наделенных антропоморфностью и способностью рождать других богов[67]67
  Е. М. Пинус. Идзанаки и Идзанами, в: МС, с.228.


[Закрыть]. Бог огня Кагу-цу-ти, рождающийся последним, опаляет лоно Идзанами. Она умирает и удаляется в страну мертвых Ёми-но куни. Желая её вернуть, Идзанаки отправляется за ней в подземную страну. Отведав «яств, приготовленных на очаге преисподней»[68]68
  Кодзики, цит., с. 428.


[Закрыть], она не может вернуться в „верхний мир“, и поэтому прежде должна «посоветоваться с богами» страны мёртвых. Идзанами отправляется к ним, запретив Идзанаки следовать за ней: «А ты тем временем не бросай на меня своих взоров»[69]69
  Там же.


[Закрыть]. Идзанаки нарушает запрет и отправляется разыскивать ее, входит в подземный дворец. «И тогда предстала перед взором бога Идзанаки такая картина – на теле его возлюбленной шипели-копошились гады ползучие»[70]70
  Там же, с. 428. В японском оригинале – не «гады ползучие», а черви (сообщено исследователем древнеяпонской литературы В. Сиссаури).


[Закрыть]. Идзанами обращается в бегство, его преследуют, посланные разгневанной Идзанами, «ведьмы преисподней», «боги-громовержцы» и «неисчислимая рать преисподней», поскольку, как говорит Идзанами, «ты покрыл меня позором»[71]71
  Там же, с. 429.


[Закрыть].

Гнев богини вызван не столько тем, что Идзанаки про явил неповиновение, но прежде всего тем, что он стал свидетелем отвратительного зрелища ее смертности. Происходит невольное раскрытие тайной природы бога (богини). Удаление богини в подземную страну, равно как и самое существование этой страны, имеет своей целью сокрытие обнаружившегося в мире и в боге „зияния бездны“, тайной хтонической природы божества. Скрывается то, что недозволенно, что может представлять опасность, т. е. „сокрытие“ имеет своей целью предохранение. Поэтому в подземной стране не только скрываются, но также и заключаются элементы, не вошедшие в структуру бытия и разрушительные для нее.

Разрешение конфликта или, вернее, определение его последствий для структуры мироздания происходит около персикового дерева, произрастающего у выхода из подземной страны. После того, как Идзанаки срывает три персика и бросает их в своих преследователей, погоня прекращается. Затем, обращаясь к персику, он просит его: «О персик, отвращай в трудный час беду, как отвратил ты ее от меня, ото всех страждующих и мающихся праведников нашей страны Асихара-но-нака-цу-куни, Срединной земли тростниковой равнины, беззащитных, словно клонящиеся травы»[72]72
  Там же, с. 430.


[Закрыть]. Эта просьба Идзанаки, преследуемого подземными (не добрыми) богами, представляет его в качестве доброго бога, благодетеля-мироустроителя. В этом качестве он утверждается вполне именно после посещения подземной страны. Главной целью его прихода в Ёми-но куни было возвратить в надземный мир свою сестру Идзанами, соучастницу миротворения (и в этом своем качестве также доброе божество), поскольку, как он говорит, «сотворение страны, что мы с тобой творили, не завершено»[73]73
  Там же, с. 428.


[Закрыть]. Этим „мы“ подчеркивается совместность творения, необходимость соучастия в нем двух раздельных принципов – мужского и женского. Невозможность ее возвращения из страны Мрака и произносимая ей угроза умертвлять в день тысячу человек превращают ее в злое божество, враждебное жизни, в антиструктурный элемент.

Персиковое дерево можно рассматривать как вариант дерева добра и зла[74]74
  Дерево добра и зла, подобно персиковому дереву символизирует разделение и отмечает границу. Древо познания произрастает в райском саду, являя как бы „печать“, наложенную на завершенное миротворение. Грехопадение, имевшее трагические следствия не только для человека, но и для всего бытия, снимает эту предохраняющую „печать“, в мир приходят „соблазны и бедствия“, в плане моральном, и неконтролируемое вторжение хаотической стихии, достигающее кульминации в мировом потопе, в плане онтологическом. В этом смысле древо познания добра и зла является некоей „хтонической“ точкой, следствием прикосновения к которой является «метаматериальная и метафизическая катастрофа, остатком которой был подлежащий упорядочению первозданный Хаос» (Β. Η. Топоров, О ритуале. Введение в проблематику, в: Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках, М. 1988, с. 55). Таким образом. Хаос как „лоно“ всех вещей становится остаточным хаосом – ядовитым отходом миротворения. Защитой от этого „ядовитого“ хаоса становится система ритуальных запретов, нарушение которых карается мгновенно и беспощадно, ибо всякое нарушение онтологично, поскольку разрушительно для мироструктуры. В этом отношении, определение Β. Η. Топоровым «первозданного Хаоса» как чего-то вторичного, „остаточного“ проясняет очень многое в последовательности-структуре мифологических космогоний, более того, является фундаментальной для понимания структуры мира, как она описывается в мифологии.


[Закрыть]. Оно произрастает на грани двух миров, символизируя центр мира, в котором ведется «поединок с хаотическим началом»[75]75
  В. Η. Топоров, О ритуале…, цит., с. 14.


[Закрыть].

Невольное „подсматривание“ едва не оканчивается трагически не только для Идзанаки, но и для всего находящегося в процессе сотворения-формирования мира: Идзанаки отправляется за Идзанами в подземную страну в силу космогонической необходимости – потому что сотворение земли еще «не завершено»[76]76
  Кодзики, цит., с. 428.


[Закрыть].

Около персикового дерева Идзанаки расторгает свой брак с Идзанами, т. е. происходит отделение подземного мира от надземного, хаотического от структурированного, бесформенного от оформленного, смерти от жизни. Тайная природа становится запретной, а следовательно, скрытой и опасной как для надземных существ, так и для богов, поскольку они являются элементами мировой структуры. Поэтому Идзанаки нарекает богиню Идзанами другим именем: «стал он именовать ее Ёмоцу-ооками, Великой богиней преисподней»[77]77
  Там же, с. 430.


[Закрыть]. Подземный мир как антиструктурный опасен для богов именно в том отношении, в каком они являются структурообразующими элементами мироздания. Антиструктурность подземного мира вполне выявляется в угрозе, произносимой Идзанами после расторжения с ней брака со стороны Идзанаки, предавать смерти ежедневно по тысяче человек. Идзанаки, в свою очередь, обещает «строить ежедневно полторы тысячи хижин для рожениц»[78]78
  Там же.


[Закрыть], т. e. восстанавливать и умножать разрушенное: «Вот и стали с той поры непременно умирать в день тысяча душ и непременно рождаться в день полторы тысячи душ»[79]79
  Там же.


[Закрыть]. Другими словами, было положено начало мировому процессу чередования смертей и рождений.

Эта сцена, как было сказано выше, происходит около персикового дерева, т. e. на границе темного и светлого миров. После того, как подземные существа терпят неудачу, сама Идзанами начинает преследовать Идзанаки. Идзанаки загораживает выход из подземного мира камнем, по разные стороны которого они ведут последний свой диалог. Загораживающий выход-вход камень символизирует совершившееся разделение мировых начал и обозначает структуру мироздания как составленную из противопоставлений (ночь-день, свет-тьма, жизнь-смерть и т. д.), которые не существовали в начале, но появились потом как следствие смерти богини. Смерть Идзанами вследствие рождения бога (духа) огня, т. е. после выделения резко противоположного элемента – огня, указывает на прогрессирующее образование структурных противопоставлений, по мере продвижения космогонического процесса „расходящихся“ и стабилизирующихся[80]80
  О начальном „единстве“ космогонических оппозиций можно говорить как о простой неразличимости, смешанности, невыделенности.


[Закрыть].

Идзанами (Женщина) воплощает женское начало – инь. «Слово инь вызывает представление о холодных временах, о закрытом, о внутреннем, в то время как ян связано с идеей солнечного сияния, горячего»[81]81
  М. Eliade, Storia delle credenze e delle idee religiose, v. 2, Firenze 1990, p. 25.


[Закрыть]. Свет превращает закрытое в открытое (пространство всегда связывается с явлением света), огонь делает холодное горячим, т. е. живым, подвижным, ибо сам динамичен, противоположен всякой инертности. Поэтому рождение-явление бога огня ведет к смерти Идзанами как темного и влажного начала.

Здесь вспоминается знаменитое изречение Гераклита: «Бессмертные смертные, смертные бессмертные: жизнь одних – смерть других, и смерть тех – жизнь этих» (αθάνατοι θνητοί, θνητοί άθάνατοι, ζώντες τον εκείνων θάνατον, τον δé εκείνων βίον τεθνεώτες)[82]82
  Eraclito, I fragmenti e le testimonianze, fr. 21, Venezia 1980, p. 14.


[Закрыть]. Эти слова обычно понимаются как иллюстрация „единства противоположностей“. Спекулятивный характер изречения, приписываемые Гераклиту, приобрели значительно позже. Достаточно позабыть об этих сомнительных толкованиях, чтобы усмотреть мифологическую основу так называемой гераклитовой „диалектики“. Существующее всегда структурированно, т. е. оно существует благодаря (и в силу) своей структурированности. Это очевидно. Очевидно также (хотя эмпирически и недоказуемо), что структура образуется, а не является перводанностью, т. е. предполагает как свое основание нечто, что структурой не является (хаос, вода, любой стихийный или неструктурированный первоэлемент), но только ей становится в результате определенного процесса (теогонического, космогонического, исторического) и определяется направленностью этого процесса, который может быть неуправляемым, во всяком случае, не всегда предусматриваемым в своих конечных результатах, как мы знаем из мифологических космогоний-теогоний. „Непредусматриваемость“ определяет драматизм многих теогоний[83]83
  Ср., например. Теогонию Гесиода или вавилонскую поэму Энума элиш. Библейская космогония также драматична, хотя и в неявной форме. Драматичность ее задается самим начальным противопоставлением „воды“ как символа и „содержания“ бездны и миротворящего духа Божьего. Слова «да будет свет» не означают явление света, но только предваряют процесс последующего отделения «света от тьмы» (Быт. 1, 3–4) Такие элементы мироздания, как, например, древо познания добра и зла и змей, присутствующие в новосотворенном райском мире, свидетельствуют о каком-то тайном „драматизме-напряжении“, сохраняющемся в недрах бытия. Именно с ним, быть может, и связан запрет вкушать плоды от древа познания добра и зла.


[Закрыть].

Элемент случайности и непредвиденности тем не менее нисколько не влияет на „основную“ последовательность космогонического процесса[84]84
  „Последовательность“ не следует смешивать с „закономерностью“. Закономерность предполагает априорную предрешенность конечного результата; последовательность означает только следование одного за другим, где следующий момент есть результат предыдущего.


[Закрыть]: первостихия (огонь, вода, хаос), структурируясь, перестает быть стихийным, бесформенным началом, т. е. „умирает“. Влажное, темное начало, порождая из себя огонь, перестает быть влажным и темным, и наоборот. Всякая структура процессуальна, поскольку формируется в результате процесса становления, который далеко не всегда может быть предугадываемым в своих конечных результатах[85]85
  Достаточно вспомнить о многочисленных „инцидентах“, которые сопровождают космогонический процесс. Грехопадение также является своего рода „инцидентом“. Эта „инцидентность“ составляет содержание многих гностических мифоспекуляций, а также некоторых каббалистических учений.


[Закрыть]. Структуру можно рассматривать как временное отвердение-кристаллизацию непрекращающегося процесса[86]86
  Ср., например, идею samsãra в древнеиндийской философии. С. Радхакришнан, Индийская философия, т. 1, Μ. 1956.


[Закрыть], размывающего всякую форму в силу естественного своего динамизма, и затем снова отвердевающего в формах-структурах. Это определяет энергетичность структуры, и вместе с тем, ее нестабильность и энтропичность. Энтропичность, или энергетическая исчерпанность, неизбежно должна возрастать по мере прогрессирующего структурирования, т. е. в результате отвердения-замедления процесса, а следовательно потери им своей энергетической заряженности. Мифы об умирающем и возрождающемся боге, новогодние ритуалы, ритуальные оргии, связанные с окончанием старого цикла и началом нового, несомненно, связаны с этим энергетическим качеством процессообразования. Таким образом, отвердение-структурирование или стабилизация энергетического потока означает одновременно и энергетическое истощение его „продуктов“, которые в силу этого нуждаются в периодическом обновлении.

Энергетичен только поток, только переход. Замирание этого движения на том или ином полюсе (хаос – космос) ведет к чистой отрицательности. Чистая форма или чистая бесформенность одинаково отрицательны, антиэнергетичны. То, что представляется как „совпадение противоречий“, „начальное единство“, на деле означает не глубокомысленный парадокс, а полную неопределенность, чистую негативность. Объяснение совпадения конечного результата с начальным также не представляет логических затруднений: замкнутая в себе неактуализированная потенция (которая, по существу, есть не более как философская спекуляция[87]87
  Ср.: „Если будут утверждать, что постоянна потенциальная сила и что она становится действительной, когда выполняются некоторые другие условия, то на это следует ответить, что все, имеющее возможность что-то сделать, делает это, а все, что не делает – не имеет возможности. Если изменения вызываются условиями, тогда они одни и существуют, а не постоянная вещь“. С. Радхакришнан, Цит., т. 1, с. 317.


[Закрыть]) столь же отрицательна как и чистая оформленность, которая, как было сказано выше, означает энергетическую исчерпанность и на пределе этой исчерпанности сама себя отрицает, но не диалектически, а энергетически. Это мифологическое представление, как кажется, совпадает с результатами ядерной физики, отказавшейся от „вещи“ и заменившей ее „энергией“.

Космогонические мифы описывают прежде всего разделение мировых начал и соответственно (предполагаемое самим разделением) определение отношений между ними, которое, после начального смешения (брак между Идзанаки и Идзанами), становится противопоставлением (расторжение брака) и враждебностью (угроза, ежедневная не прекращающаяся борьба жизни со смертью). Это противопоставление кажется абсолютным, если забывается, во первых, что Идзанаки и Идзанами являются конечным результатом теогонического процесса преодоления божеством хаотической неразличимости внутри себя[88]88
  Теогония Гесиода вся определяется этим движением от первоначальных хтонических титанов-чудовищ, бессмысленных и стихийных, к оформленному и строго разграниченному олимпийскому миру.


[Закрыть]; во-вторых, что они – первая пара богов, которая имеет в себе фундаментальное разделение на мужское и женское начало, т. e. с ними является в мир первая форма, первое конкретное разделение, которое является основанием всякой бытийности. Происхождение из начальной неразличимости-бесформенности или хаоса определяет фундаментальное единство Идзанаки и Идзанами (Мужчины и Женщины). В результате теогонического процесса возникает не только разделение на мужское и женское начало, но происходит также отделение темной „природы“ от светлой.

С психологической точки зрения о разделении можно было бы говорить как о вытеснении антиструктурного содержания из структуры сознания в бессознательное, где оно заключается, ограждается-отделяется и таким образом нейтрализуется в своей вредности-разрушительности для сознания. Исходя из предположения, что психологические процессы суть по существу вторичные (субъективизированные архетипические процессы), миф о Идзанаки и Идзанами возможно интерпретировать следующим образом. Происходит обнаружение со стороны нерасчлененнного (андрогинного) первосущества своей темной „природы“. Это обнаружение равнозначно акту творения, т. е. нарушению-расчленению первоединства (первонеразличимости). Подобно тому, как расчленение живой ткани вызывает судороги, являющиеся естественной реакцией на насильственное действие, акт творения можно рассматривать (с мифологической точки зрения) как нанесение „раны“ на живом теле первоединства с последующими реакциями на это нарушение, имеющими целью его восстановление, что определяет драматичность многих мифологических космогоний. „Темная природа“, Ёми-но куни (страна Мрака), Тартар как „остаточный“ хаос (т. е. то, что не „перерабатывается“ в космоформу) являются своего рода глубинной „раной“ творения, незаживающей, и по этой причине скрываемой в подземном мире. Этим нарушением-„раной“ определяются все последующие конфликтные ситуации, о которых повествуется в мифологиях и которые определяют „данную“ мировую структуру, систему табу и ритуалов и устанавливают в том числе запрет на подсматривание как не контролируемое (опасное) соприкосновение с темной основой бытия.

Весьма показательно, что Ёми-но куни появляется одновременно с миром. Идзанами, умершая при рождении бога огня, становится первой его „обитательницей“, пришедшей из верхнего мира. Когда за ней приходит Идзанаки, она отправляется посоветоваться с богами подземной страны, т. е. страна „населена“, но населена исключительно существами никогда не выходившими из „утробного“ мира, которые, как можно предположить, не сумели преодолеть своей хтонической эмбриональности в достаточной степени для выхода из недр земли, но тем не менее доразвились до некой „протоформы“, которая „окостенела“ в „промежуточном“ состоянии.

Космогонический процесс, таким образом, может рассматриваться как самопорождение и самовыход из первичного хаоса в результате возникшего в его недрах „напряжения“. Самовыход осуществляется частично. Об этой частичности свидетельствует существование подземной страны и населяющих ее подземных богов. Здесь можно говорить о своего рода мифологической „эволюции“ и о подземном мире и его обитателях как об эмбрионах[89]89
  Об эмбрионах см.: М. Eliade, Arti del metallo e alchimia. Torino 1980, p. 36.


[Закрыть], не преодолевших своей начальной „утробности“. Смерть Идзанами является „инцидентом“ в процессе миротворения. Она может рассматриваться как вариант космогонического „естественного отбора“, вследствие которого происходит возвращение к „эмбриональному“ состоянию или распад новообретенной формы бытия[90]90
  Этот „распад“ никогда не бывает окончательным, форма не исчезает бесследно. Распад осуществляется только до определенного предела, о чем свидетельствуют, например, представления о тама в японской мифологии, Ка в древнеегипетской, а также архаические представления о тени.


[Закрыть].

Окончательное разделение между Идзанами и Идзанаки происходит у выхода из подземной страны. Сцена эта в высшей степени символична, во-первых, потому что происходит на границе между верхним и нижним миром; во-вторых, потому что здесь определяются все дальнейшие отношения между этими двумя противостоящими, но все же связанными между собою мирами. Связь и противостояние определяются как отношение жизни и смерти. Это отношение может рассматриваться также как достижение в результате космогонического процесса равновесия между противоположными силами (вовне – из хаоса, и внутрь – обратно в хаос), о котором свидетельствует череда смертей и рождений. Однако все эти моменты не исчерпывают отношений нижней страны (хаоса) и верхней (космоса), как то следует из других свидетельств (ритуальных и мифологических).

с) Космогонические источники ритуала.

Энергетический принцип формообразования или миросотворения вполне выявляется в ритуалах так называемой „космологической“ эпохи. «Основное содержание текстов (в семиотическом смысле) этой эпохи состоит в борьбе упорядочивающего космического начала с деструктивной хаотической стихией, в описании этапов последовательного сотворения и становления мира»[91]91
  В. Н. Топоров, О ритуале…, цит., с. 9.


[Закрыть]. И далее: «темой основного ритуала (курсив наш. – Μ.E.) …выступает преобразование Хаоса в Космос»[92]92
  Там же, с. 43.


[Закрыть], т. е. „основной ритуал“ есть ритуал космогонический. „Основным“ или космогоническим ритуалом является в первую очередь ритуал, имеющий как свое главное содержание и назначение возобновление мирового цикла[93]93
  Длительность этого цикла имеет второстепенное значение, хотя в „космологическую“ эпоху он был, несомненно, годовым, „сезонным“, поскольку переживался и воспринимался конкретно и непосредственно. Поздние фантастические спекуляции (ср. например, Mahãpadãnasuttanta) о мировых циклах свидетельствуют об утере этой „примитивной“ непосредственности.


[Закрыть]. Необходимость периодического возобновления определяется «истощением биологических ресурсов на всех космических уровнях»[94]94
  М. Eliade, Il mito dell'eterno ritorno, cit., р. 72.


[Закрыть]. И далее: «Всякая форма, в силу того, что она существует и длится, ослабевает и изнашивается»[95]95
  Ibid., р. 93.


[Закрыть], т. е. процесс формо– или структурообразования есть процесс энтропический, энергоистощающий. А посему мировая форма-структура для того, чтобы «возобновить свою силу, должна быть поглощена аморфным, хотя бы на одно мгновение, слиться с первочеловечеством, возвратиться в „хаос“ (в плане космическом), в „оргию“ (в плане социальном), во „тьму“ (для семян), в воду (крещение в человеческом плане, „Атлантида“ в историческом плане и т. д.)»[96]96
  Ibid., p. 93.


[Закрыть]. „Основной“ или „космогонический“ ритуал имеет, таким образом, своей главной целью возобновление истощенных энергий, которое достигается через возвращение к первоначальному состоянию (хаосу, тьме, воде, бесформенному). Не само бесформенное „перезаряжает“ бытие, а именно выход и дальнейшее формовозобновляющее и формообразующее движение. Достигая своей конечной точки, „полюса“ максимальной оформленности, „совершенства“, в котором космогонический процесс затухает и бытие «более не имеет необходимого энергетического резерва для дальнейшего роста»[97]97
  Ibid., p. 72.


[Закрыть], оно в силу объективной необходимости должно вернуться к противоположному полюсу „максимальной бесформенности“. А посему, не только „основной“ ритуал, но также ритуальная оргия имеет онтологическое содержание. Оргия есть ритуальная (строго контролируемая и никак не произвольная) дезинтеграция социальной структуры (которая есть элемент-вариант единой космоструктуры). Здесь ритуально приоткрываются „врата ада“, как бы отодвигается камень, загораживающий вход-выход в/из подземной страны. «Последние дни года могут быть отождествлены с хаосом, предшествовавшим творению, как по причине вторжения мертвых, которое отменяет закон времени, так и по причине сексуальных излишеств, которые по этому случаю характеризуют бОльшую часть времени»[98]98
  Ibid., р. 74.


[Закрыть]. Эти „сексуальные излишества“ ритуальны, они свидетельствуют о вхождении в мир хаотической первостихии, которая возрождает энергию земли, необходимую для продолжения существования рода. С другой стороны, суть „космической драмы“ состоит в том, что «творению предшествовал хаос»[99]99
  Ibid., p. 113.


[Закрыть], к которому оно (творение) стремиться возвратиться. Другими словами, процесс структурирования есть процесс энергоистощения (и в этом смысле структура есть факт прежде всего энергетический), однако и обратное движение также есть по сути дела процесс энтропический. Этими качествами космогонического процесса объясняется «ежегодный кризис»[100]100
  Ibid., p. 77.


[Закрыть]: беспокойство по поводу возобновления мирового цикла и необходимость ритуала как единственного „инструмента“, имеющегося в распоряжении человека для реконструкции «космического времени»[101]101
  Ibid., p. 84.


[Закрыть]. По той же причине «„момент“, в котором живет человек, отяжелевает по мере того, как проходит время»[102]102
  Ibid., p. 135.


[Закрыть], а следовательно высшим, не затронутым временем, а посему наиболее полным и совершенным, является тот самый первый момент, когда мир возник из хаоса[103]103
  Ср. Рождение Венеры Сандро Ботичелли, где зримо и непосредственно ухваченно это „первое мгновение“, не ставшее еще временем. Известный миф об источнике, после купания в котором Венера восстанавливает свою девственность, несомненно, имеет прямое отношение к этой возобновляющейся мировой цикличности. И поскольку Венера символизирует принцип движения (влечения), т. e. энергетический принцип par excellence, то периодическая реставрация девственности имеет значение восстановления энергии движения рождения.


[Закрыть].

Ритуальное (контролируемое) „впускание“ хаоса в структурированный мир, достигающее кульминации в оргии, имеющее своей целью возобновление мирового цикла, «циркулирование священной космической энергии»[104]104
  Μ. Eliade, Il mito dell'eterno ritorno, cit., р. 115.


[Закрыть], подразумевает, что всякое иное (неритуальное, неконтролируемое) соприкосновение с хаосом является опасным, „запретным“. Об этой двойственности ритуала как процесса, контролирующего соприкосновение с доструктурными элементами мироздания, В. Н. Топоров пишет:

«В частности, на ритуал ориентировано и его структурой и ходом развития мотивировано основоположное развитие двух видов „священного“ – позитивно-открытого и негативно-скрытого. В первом случае „священное“ связано с присутствием в нем божественного начала, открытого людям, которые положительно-приемлюще оценивают его и стремятся к нему. Во втором случае „священное“ связано с запретом для человека входить с ним в контакт: оно скрыто и приближение к нему грозит опасностью; в отношении такого „священного“ следует соблюдать осторожность, удаляться от него.

«Ритуал обучает своих участников различать эти два типа „священного“ через указание двух полюсов „выявленности“ – славы божества как максимальной яркости и энергии воплощения и запрета, табу как максимальной сокровенности, невидимости божественного начала»[105]105
  В. Н. Топоров. О ритуале…, цит., с. 36.


[Закрыть].

Древнегреческие мифы о недозволенном подсматривании относятся ко „второму“ аспекту „священного“, иллюстрируя опасность непосредственного с ним „контакта“. Следует отметить, что в большинстве случаях речь идет о богинях, а не о богах, т. е. „опасным“ является женское начало как сосредотачивающее в себе холодное, темное, до– и антиструктурное начало инь.

d) Мотив подсматривания в древнегреческой мифологии.

Подсматривание происходит (вольно или невольно) только за тем, что запрещено видеть. ВИдение запретного влечет за собою фатальные последствия.

Связь нарушения запрета на „подсматривание“ со смертью обозначается в хеттском мифе о драконе Иллуянке (ранняя версия). Богиня Инара убивает человека Хупасияса за на рушение запрета смотреть в „окно“. Богиня поселяет человека в „доме на скале“ после того, как он помог ей и богу-Грозе победить дракона, т. e. непосредственно соприкоснулся с хтоническим началом, что сделало для него невозможным возвращение.

Архетипический мотив обнаружения  х т о н и ч е с к о й  природы бога в древнегреческих мифах о „подсматривании“ вовсе не очевиден и может быть реконструирован только на основании косвенных данных. В героической олимпийской мифологии хтоническое начало преодолевается[106]106
  См.: А. Ф. Лосев. Греческая мифология, в: МНМ, т. 1; он же, Античная мифология в ее историческом развитии, Μ. 1957.


[Закрыть], боги как бы очищаются, напоминание об их первоначальной природе им ненавистно (Hes., Theog., 739–740). Налагается строжайший  з а п р е т  на все, что может как-то приоткрыть  т а й н у. Этот запрет имеет прежде всего онтологическое значение, поскольку главная его цель – максимальное сокращение контактов с разрушительными хаотическими стихиями, которые представляют „объективную“ опасность для только что установившегося в своей  с т р у к т у р е  мироздания. Поэтому подсматривание Актеона за купающейся Артемидой карается с такой мгновенной беспощадностью, а Тиресий ослепляется за то, что видит обнаженной Афину.

В мифах об Актеоне и Тиресии „подсматривание“ представлено в явном виде. Поскольку оба персонажа подсматривают за богинями-девственницами, хтонический аспект подсматривания здесь менее очевиден[107]107
  „Хтонический аспект“ может быть реконструирован по обстоятельствам и следствиям подсматривания. Подсматривание Актеоном Артемиды происходит в  л e с у  (необитаемом месте), вследствие чего он сначала превращается в  о л e н я, а затем разрывается  с о б а к а м и. Ср.: «кроме гор и лесов, богиня обитает во всех других местах, которые греки называли agròs, необработанные земли, которые, располагаясь за пределами полей, обозначают границы территории, eschatiai. Кроме полевой (agrotéra), Артемида также Imnâtis – та, которая обитает в болотах, лагунах. Она обитает также на берегах морей, в береговых зонах, где границы между землей и водой  н е о п р е д е л е н н ы е  (разрядка наша. – Μ. Е.)» (J.-P. Vernant, La morte negli occhi, Bologna 1987, p. 21). Тактим образом, Актеон вторгается в запретную  д о к о с м о г о н и ч е с к у ю  сферу, в которой, в силу ее „разряженности“, человек  р а з р ы в а е т с я, будучи существом  к о с м о г о н и ч е с к и м, т. е. „продуктом“ космогонического процесса, в коем внутреннее пространство уравновешено с внешним. Нарушение этого равновесия и приводит к „разрыву“.


[Закрыть]. Тем не менее, самый факт, что запрет касается „обнаженности“, и притом женской, указывает на его хтоническое содержание. Смерть как наказание Актеона за подсматривание равнозначна окаменению от взгляда Горгон – хтонических чудовищ. Встречаясь непосредственно со взором Горгоны, человек заглядывает (подсматривает) в недозволенную темную глубину бытия и превращается в камень – в мертвую материю. Артемида и Горгоны находятся на противоположных полюсах: на одном сосредоточена максимальная оформленность, завершенность (девственность), на другом – бесформенность (ужасность). Однако подсматривание-заглядывание и в том и другом случае приводит к одному и тому же результату – смерти (разрыванию или окаменению). Оформленность-девственность и бесформенность-ужасность одинаково являются качествами единого женского начала. Поэтому мифы о богинях девственницах и Горгонах имеют, по крайней мере, одну общую тему – опасность непосредственного контакта с хтоническим началом.

К мифам о подсматривании непосредственное отношение имеет миф об Анхисе, который с ужасом узнает о том, что он провел ночь с богиней и видел ее обнаженной. Более того, Зевс наказывает его за разглашение тайны обнаженности Афродиты.

С перечисленными выше мифами связаны мифы о подземном мире. Хтоническое их содержание более чем очевидно. Это прежде всего миф об Орфее (он более всех других сопоставим с мифом об Идзанаки и Идзанами): Орфей теряет навсегда Эвридику за нарушение условия, поставленного ему Аидом, – не смотреть на Эвридику до выхода из подземного царства.

К этому типу мифов относится миф о Пирифое, который потребовав у Аида в жены Персефону, как бы пожелал проникнуть в глубину хтонического.

Миф о Тантале также имеет непосредственное отношение к „подсматриванию“. Желая испытать всеведение богов он подает им в качестве угощения мясо своего сына. Испытание всеведения богов есть попытка заглянуть в тайну, а посему Тантал наказывается самым жесточайшим образом. Кроме того, он пытается заставить повторить богов преступление Кроноса, пожиравшего своих детей, и тем самым совершает абсолютное преступление[108]108
  Пожирание Кроносом своих детей, будущих олимпийских богов, означает „остановку“ космогонического процесса, поэтому в мифологии абсолютное преступление есть то, которое задерживает процесс миротворения. О „блокировании“ Ураном космогонического процесса и „разблокировании“ его Кроносом см.: М. Detienne, J.-P. Vernant. Le astuzie dell'intelligenza nell'antica Grecia, Milano 1992, p. 48.


[Закрыть], которому соответствует абсолютность наказания.

Другим вариантом „подсматривания“ является миф о Деметре, пожелавшей наделить бессмертием Демофонта (Hymn. Hom. II., 233–264), сына элевсинского царя Келея. С этой целью она не позволяла ему вкушать земную пищу, натирая его амброзией и дуя на него, и по ночам, втайне ото всех, держала его в огне. Метанира, его мать, подсматривает, и это становится причиной того, что он теряет возможность стать бессмертным и должен „разделить участь всех смертных“. Как и в выше перечисленных случаях, подсматривание за тайными действиями божества становится причиной смерти.

Плутарх передает аналогичный миф об Исиде, но в его изложении еще более усиливается мотив потери бессмертия в результате подсматривания[109]109
  В рассказе Плутарха потеря бессмертия приобретает особенно трагическое звучание. Интересно отметить, что во всех трех вариантах (греческом, египетском и библейском) бессмертие теряется по вине женщины, что указывает на особую хтоническую уязвимость женщины. Эта уязвимость засвидетельствована многими мифами (ср., например, Идзанами, Медузу). „Уязвимость“ определяется непосредственной близостью женщины к χθών'у – лону и источнику всякого рождения.


[Закрыть]: «Исида растила ребенка, давая ему сосать вместо груди кончик пальца: ночью выжигала смертную часть его тела; превратившись в ласточку, она начала летать вокруг колоны с громкими стонами, что царица, наблюдавшая за тем, что происходило, как только увидела ребенка в пламени, принялась кричать, лишив его тем самым бессмертия»[110]110
  De Iside et Osiride, 16, in: Plutarco, Diatriba isiaca e dialoghi delfici, Firenze 1962.


[Закрыть]. Здесь следует обратить внимание на две детали, уточняющие греческий вариант мифа: 1) огонь „выжигает“ „смертную часть“ человеческой природы, т. e. он имеет очистительное действие; 2) одно случайное присутствие при этом божественном действии человеческого (смертного) существа оказывается достаточным, чтобы ребенок лишился бессмертия, достигаемого с помощью сложных магических действий. Каждая деталь здесь в высшей степени символична: очищающий от смертности огонь (смертность как „нечистота“, „дурной остаток“, „осадок“), ласточка как символ освобожденной души и мертвое тело бога как символ некоего тайного „неблагополучия“ в миробытие, мучительного ожидания очищения и возрождения.

Почему одного присутствия (подсматривания) достаточно, чтобы разрушить „чары“ божественного действия? Как следует из этих мифов, бессмертие есть редчайший божественный дар[111]111
  Бессмертие не только редчайший дар, но и запретный: Зевс испепеляет Асклепия за то, что он воскрешает мертвого, лишив таким образом Аида одного подданого (R. Graves, Cit, ν. 1, 21n, р. 79). Этот миф, во первых, свидетельствует о недозволенности воскрешения мертвых, следовательно, запретности всякого не ритуального (произвольного и не контролируемого) действия такого рода; во-вторых, об опасности даже для богов действий, которые ведут к контакту-конфликту с хтонической стихией (гнев Аида).


[Закрыть], которое для своего осуществления требует, во-первых, какой-то особой экстремальной ситуации (Деметра, разыскивающая свою дочь; Исида, странствующая с гробом Осириса), и во-вторых, каких-то особенных магических действий, на которые божество решается только в экстремальной ситуации, которая в случае Деметры и Исиды означает „открытость“ хтоническому миру: похищение Аидом Персефоны, смерть Осириса. Эта „уязвленность“ одновременно открывает возможность бессмертия для смертного существа, но также наделяет божественное действие крайней „хрупкостью“, „неустойчивостью“, определяемой самой структурой мифологического бытия, фундаментальными отношениями между темным и светлым мирами. Поэтому всякая „неправильность“ или постороннее вмешательство в теургическое действие оказывается чреватым катастрофой.