Текст книги "История одного города. Господа Головлевы. Сказки"
Автор книги: Михаил Салтыков-Щедрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 59 страниц)
Не все из задуманного для цикла сказок Салтыков успел написать. По письмам Салтыкова, воспоминаниям Белоголового и Л. Ф. Пантелеева известны заглавия и отчасти содержание неосуществленных сказок. О первой из них Салтыков сообщал Некрасову 22 мая 1869 г.: «Я хочу написать детский рассказ под названием: «Повесть о том, как один пономарь хотел архиерейскую службу сослужить», и посвятить ее Ант(оновичу)» (XVIII, кн. 2, с. 26). 8 февраля 1884 г. он писал Михайловскому: «Ужасно обидно: задумал я сказку под названием: «Пестрые люди» написать (об этом есть уже намек в сказке «Вяленая вобла»), как вдруг вижу, что Успенский о том же предмете трактует! [308]308
Салтыков имел в виду очерк Г. Успенского «Наконец нашли виноватого!» (в серии «Волей-неволей»), напечатанный в февральской книжке «Отечественных записок» за 1884 г.
[Закрыть]. Ну, да я свое возьму не нынче, так завтра» (XIX, кн. 2, с. 279). Замысел сказки в 1886 г. был преобразован в последнее из «Пестрых писем».
13 мая 1885 г. Салтыков сообщил Соболевскому о том, что он пишет новую сказку «Собаки», которую собирается скоро прислать в «Русские ведомости». Сказка, очевидно, не была написана, так как никаких дальнейших упоминаний о ней в письмах Салтыкова не встречается (XX, 181, 182).
Как свидетельствует Белоголовый, в середине 1885 г. одновременно с «Богатырем» Салтыков задумал написать еще две сказки – «Забытая балалайка» и «Солнце и свиньи», «но обе эти сказки еще не были им достаточно обдуманы» [309]309
М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. 2-е изд. М., 1975. Т. 2. С. 254.
[Закрыть]. В первой из них, как указывает мемуарист, Салтыков хотел представить идеолога позднего славянофильства И. С. Аксакова. Во второй сатирик, по-видимому, намеревался развить идею той драматической сцены, которая под названием «Торжествующая свинья, или Разговор свиньи с Правдою» вошла в шестую главу очерков «За рубежом». Напомним, что свинья начинает свое наступление на Правду отрицанием существования солнца на небе, заявляя: «А по-моему, так все эти солнцы – одно лжеучение». Известно, что «лжеучением» реакционеры называли обычно идеи демократии и социализма. По-видимому, защите именно этих идей Салтыков и намеревался посвятить сказку «Солнце и свиньи».
Шестая из неосуществленных сатириком сказок – на тему о ссыльном революционере, который, несмотря на все гонения, остается непреклонным в своих убеждениях. Из писем Салтыкова известно, что в 1875–1876 гг. он собирался написать рассказ «Паршивый» – о трагической судьбе и мужестве революционера, прототипом которого должен был бы послужить «Чернышевский или Петрашевский». Цикл «Культурные люди», для которого проектировался рассказ, остался незавершенным. Через десять лет Салтыков хотел посвятить этой же теме сказку и говорил о ней Пантелееву как о «почти готовой»: «Я вывожу личность, которая живет в большом городе, принимает сознательное и деятельное участие в ходе общественной жизни, сама на него влияет и вдруг, по мановению волшебства, оказывается среди сибирских пустынь. Первое время она живет продолжением тех интересов, которые только что вчера ее волновали, чувствует себя как бы в среде борющихся страстей; но постепенно образы начинают отодвигаться вдаль; какой-то туман спускается, вот едва выступают очертания прошлого, наконец все исчезает, воцаряется мертвое молчание. Лишь изредка в непроглядную ночь слышится звон колокольчика проезжей тройки, и до него долетают слова: «Ты все еще не исправился?"» [310]310
Там же. Т. 1. С. 321–322.
[Закрыть]. Замысел сказки о политическом изгнаннике не был осуществлен, очевидно, прежде всего из-за цензурных трудностей, но отдельные мотивы этого замысла нашли свое отражение в сказках «Дурак» и «Приключение с Крамольниковым».
В приводимой ниже таблице содержатся сведения о появлении сказок в русской легальной, нелегальной и эмигрантской печати [311]311
По понятным причинам таблицу пришлось преобразовать в список вида: «Название сказки/Первая публикация в русской легальной печати/Публикация в нелегальной русской печати/Публикация в русской эмигрантской печати». (примечание ew)
[Закрыть].
1. Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил/ОЗ. 1869. № 2
2. Пропала совесть/ОЗ. 1869. № 2
3. Дикий помещик/ОЗ. 1869. № 3
4. Игрушечного дела людишки/ОЗ. 1880.№ 1
5. Премудрый пискарь/ОЗ. 1884. № 1/"Сказки для детей изрядного возраста" (1883)/ОД. 1883, сентябрь
6. Самоотверженный заяц/ОЗ. 1884. № 1/"Сказки для детей изрядного возраста" (1883)/ОД. 1883, сентябрь
7. Бедный волк/ОЗ. 1884. № 1/"Сказки для детей изрядного возраста" (1883)/ОД. 1883, сентябрь
8. Карась-идеалист/Сб. "XXV лет". (СПб., 1884)/"Сказки для детей изрядного возраста" (1883)/ОД. 1883, сентябрь
9. Добродетели и пороки/Сб. "XXV лет". (СПб., 1884)/"Новые сказки Щедрина" (1884)/ОД. 1884, ноябрь
10. Обманщик-газетчик и легковерный читатель/Сб. "XXV лет". (СПб., 1884)/"(Новые сказки для детей изрядного возраста. Щедрин" (М., 1884. Вып. 2)/ОД. 1884, ноябрь
11. Чижиково горе/Р. вед. 1884, 25 декабра
12. Недреманное око/Р. вед. 1885, 15 января
13. Дурак/Р. вед. 1885, 12 февраля
14. Верный Трезор/Книжки "Недели". 1885, февраль
15. Коняга/Р. вед. 1885, 13 марта
16. Кисель/Р. вед. 1885, 13 марта
17. Баран-непомнящий/Р. вед. 1885, 23 апреля
18. Здравомысленный заяц/Р. вед. 1885, 19 мая
19. Соседи/Р. вед. 1885, 2 июня
20. Либерал/Р. вед. 1885, 23 июня
21. Праздный разговор/Р. вед. 1886, 15 февраля
22. Христова ночь/Р. вед. 1886, 7 сентября
23. Путем-дорогою/Р. вед. 1886, 7 сентября
24. Приключение с Крамольниковым/Р. вед. 1886, 14 сентября
25. Деревенский пожар/Р. вед. 1886, 19 сентября
26. Гиена/Сб. "23 сказки" (СПб., 1886)
27. Рождественская сказка/Р. вед. 1886, 25 декабря
28. Ворон-челобитчик/Сб. "Памяти В.М. Гаршина" (СПб., 1889)
29. Медведь на воеводстве/Полн. собр. соч. 5-е изд. (СПб., 1906. Т. 4) ОД. 1884, декабрь
30. Орел-меценат/Полн. собр. соч. 5-е изд. (СПб., 1906. Т. 4) ОД. 1884, декабрь
31. Богатырь/Красный архив. 1992 ОД. 1886, январь
32. Вяленая вобла/Полн. собр. соч. в 20 т. (М., 1937. Т. 16) "(Новые сказки для детей изрядного возраста. Щедрин"/"(Новые сказки для детей изрядного возраста. Н. Щедрин" (Geneve. 1886)
Цензурные гонения не позволили сатирику дать полный свод своих сказок. В сентябре 1886 г. появилось первое издание сборника сказок– «23 сказки», а в октябре 1887 г. – второе, пополненное «Рождественской сказкой». В сборники эти не вошло восемь сказок. Три сказки 1869 г. («Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть», «Дикий помещик») Салтыков не включил потому, что они уже печатались трижды и последний раз в книге, которая еще не была распродана [312]312
19 См.: Салтыков-Щедрин М. Е. Сборник: Рассказы, очерки, сказки. 2-е изд. СПб., 1883.
[Закрыть]. Не вошли в сборник и пять сказок, не получивших цензурного разрешения («Медведь на воеводстве», «Орел-меценат», «Вяленая вобла», «Ворон-челобитчик», «Богатырь»).
Не состоялось и задуманное Салтыковым в 1887 г. издание сказок дешевыми брошюрами, предназначенными для массового распространения в народе. Книгу «23 сказки» цензура разрешила двумя изданиями, а выпуск в свет тех же сказок, но отдельными брошюрами запретила. На первый взгляд, действия цензурных властей кажутся непоследовательными, но ближайшее знакомство с сохранившимся делопроизводством убеждает в обратном. В журнале С.-Петербургского цензурного комитета от 15 апреля 1887 г. сообщается, что «намерение г. Салтыкова издать некоторые свои сказки отдельными брошюрками, стоящими не дороже трех копеек, а следовательно, для простого народа, более нежели странно. То, что г. Салтыков называет сказками, вовсе не отвечает своему названию; его сказки – та же сатира, и сатира едкая, тенденциозная, более или менее направленная против общественного и политического нашего устройства. В них предаются осмеянию не только пороки, но и установленные власти, и высшие сословия, и установившиеся национальные привычки. Сказки эти, появляясь по временам в периодических изданиях, постоянно возбуждают в наблюдающей за прессою власти сомнение о том, не следует ли их воспретить. И такого-то рода произведения г. Салтыков желает пропагандировать между простым, необразованным населением. Не в такой пище нуждается простой народ, нравственность которого и без того не бог знает как устойчива» [313]313
Цензурные материалы о Щедрине / Предисл. В. Евгеньева-Максимова; Публ. Н. Вы-водцева, В. Евгеньева-Максимова, И. Ямпольского
Лит. наследство. Т. 13–14. С. 155–160.
[Закрыть]. Заключение цензурного комитета свидетельствует о том, что власти прекрасно понимали революционизирующее влияние щедринских произведений, в том числе и сказок, на широкие массы русского общества и всеми мерами старались ослабить это влияние и не допустить распространения сказок в больших тиражах дешевых изданий.
В последние месяцы жизни Салтыков готовил к изданию собрание своих сочинений, в котором намеревался дать полный цикл сказок. Однако и на этот раз в томе VIII Собрания сочинений, вышедшем в 1889 г., уже после смерти автора, было помещено только двадцать восемь произведений сказочного цикла – добавились «Повесть о том…», «Пропала совесть» и «Дикий помещик», но из не пропущенных ранее цензурой сказок сюда попал только «Ворон-челобитчик», которого к этому времени все же удалось напечатать в сборнике «Памяти Гаршина». Сказки «Медведь на воеводстве», «Орел-меценат» и «Вяленая вобла», распространявшиеся в русских и зарубежных подпольных изданиях, легально были напечатаны в России лишь в 1906 г., в пятом издании Полного собрания сочинений Салтыкова, выпущенного А. Ф. Марксом (прилож. к «Ниве»). Сказка «Богатырь» затерялась в архиве писателя и впервые была издана только в 1922 г., а к своду сказок присоединена в 1927 [314]314
См.: Салтыков-Щедрин М. Е. Соч. Т. 5.
[Закрыть]. Таким образом, сказочный цикл, создававшийся в 1869–1886 гг., в полном своем составе стал доступен читателю лишь сорок лет спустя после его завершения.
4
Литература о Салтыкове-Щедрине, захватывающая широкий круг вопросов, связанных с его общественной, художественной, литературно-критической и публицистической практикой, обширна. С момента появления «Губернских очерков» критика внимательно следила за развитием творчества сатирика. Правда, ценность прижизненной литературы о нем незначительна. Исключение составляют лишь статьи Чернышевского и Добролюбова о «Губернских очерках», имеющие непреходящее научное значение, и отчасти статьи Н. К. Михайловского о произведениях, созданных писателем в 70-х и 80-х гг.
Либерально-народническая критика, господствовавшая в годы расцвета литературной деятельности писателя, не выдвинула таких представителей, которые были бы способны дать глубокое и верное истолкование революционно-демократической сатиры Салтыкова-Щедрина. Критическая мысль 1870-80-х гг. сознавала всю тщетность своих попыток проникнуть в тайны щедринской сатиры, объяснить ее подлинное значение и роль в общественном и социальном развитии. Один из ее видных представителей А. М. Скабичевский писал: «Такие могучие писатели, как Щедрин, требуют и критиков, равных им по величине, и, к величайшему прискорбию, вряд ли дождется Щедрин при жизни своей такой правильной и глубокой оценки, какой он заслуживает. В этом отношении он разделяет одну судьбу с Гоголем, который до сих пор остается неразобранным и неоцененным всесторонне. И еще бы – для таких талантов требуются Белинские и Добролюбовы» [315]315
С/с. А. (Скабичевский А. М.) 23 сказки М. Е. Салтыкова (Щедрина)
Новости и биржевая газета. СПб… 1886, 17 ноября. № 317. С. 2.
[Закрыть].
Текущая русская критика слегка коснулась и сказок, но оценить их по достоинству, вскрыть их идеологические и художественные аспекты не смогла. Правда, эти сатирические миниатюры, появляясь в пору тяжелейшей реакции 80-х гг., сразу же занимали свое место в революционно-демократическом и литературно-общественном движении, за ними пристально следила вся передовая Россия, читая их в легальных газетах и журналах, знакомясь с ними в списках, гектографированных изданиях и тонких элпидинских брошюрках с запрещенными произведениями цикла. Роль сказок Салтыкова-Щедрина в духовной жизни тогдашнего общества заключалась прежде всего в том, что они воспитывали ненависть к самодержавию и крепостничеству, будили самосознание народа, утверждали его веру в светлое будущее. Чтобы понять особенности бытования щедринских сказок в русском обществе того времени, надо рассмотреть наиболее существенные моменты этого процесса, связанные с выступлениями современной Салтыкову (прижизненной) критики – критики буржуазно-либеральной и народнической.
Восприятие щедринских сказок текущей русской критикой во многом обусловлено характером их публикации: они печатались как отдельные сатирические миниатюры, для читателя и критики еще не объединенные общей мыслью (это станет ясно позднее), да и для самого писателя еще не сформировавшиеся в единый сказочный цикл, ломка которого в процессе его создания производилась неоднократно. Поэтому критика занимал а выжидательную позицию, рассматривая появляющиеся в разных изданиях сказки как отдельные выступления сатирика, осуществляемые вне обычных для Салтыкова циклов. Поэтому в период наиболее интенсивной работы над сказками в русской печати чаще и последовательнее рассматривались печатавшиеся в это же время «Пошехонские рассказы», «Пестрые письма» и «Мелочи жизни», чем время от времени появлявшиеся сказки. Ломка, связанная с цензурными обстоятельствами и закрытием «Отечественных записок», привела к тому, что один из самых выдающихся и по характеру итоговый в творчестве сатирика цикл получил самое незначительное отражение в критике. Редкие рецензии, появлявшиеся в разных журналах и газетах, носили чаще всего обзорно-информационный характер и идейно-эстетического содержания сказок, их роли в общественной и революционной действительности почти не касались.
Процесс восприятия сказок русской критикой начинается в 1869 г., когда появились первые сказки. Однако критика сразу не смогла разглядеть их социальный смысл и увидеть в сказках «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть» и «Дикий помещик» начало нового сатирического цикла в творчестве писателя. Ориентируясь на общее заглавие («Для детей»), критики в большинстве своем рассматривали первые сказки как произведения, действительно предназначенные для детей, произведения, полные юмора и принадлежащие писателю, талант которого «еще не угас и, пожалуй, не ослабел, в нем еще не видно никакой натяжки, какая так заметно пребывает в других наших обличителях или смехотворцах» [316]316
Сын отечества. 1869, 28 марта. № 72. С. 1.
[Закрыть]. Причисление Салтыкова к «обличителям» и «смехотворцам» представляет собою попытку затушевать подлинный смысл большой социальной и политической сатиры, в этих произведениях содержащейся. Правда, с появлением в печати всего цикла критика поняла, что предназначение первых сказок «для детей» было лишь остроумным прикрытием, позволявшим Салтыкову затрагивать в этих произведениях серьезнейшие социальные и общественные проблемы. «Само собою разумеется, – писал в 1887 г. критик «Русской мысли», – что сказки эти писаны совсем не для детей, а иные из них далеко «не по зубам» и очень многим взрослым» [317]317
Рус. мысль. М., 1887. № 1. Библиогр. отд. С.
[Закрыть]. Впрочем, судить о восприятии сказок русским обществом на основании откликов на первые их образцы еще нельзя, потому что основные произведения цикла впереди и мнение о них будет формироваться критикой второй половины 80-х гг. Впрочем, «будет формироваться» – сказано, пожалуй, не совсем точно, потому что серьезных работ о сказках в тогдашней русской критике не появилось, ни одной большой статьи о них не было.
Публикация отдельных сказок, возобновленная в 1884 г. и систематически продолжавшаяся на протяжении трех лет (до декабря 1886 г.), сопровождалась довольно часто появлявшимися и по содержанию незначительными газетными рецензиями – преимущественно одобрительными, но не содержавшими даже попыток определить роль и значение этих произведений в общественной и литературной жизни России, приоткрыть для читателя глубину их идейно-эстетического богатства. «Сказки» Салтыкова-Щедрина «необыкновенно удачны и притом проникнуты тем истинно гуманическим, живым и действенным элементом, который отличал все направление сороковых годов и все лучшие произведения тогдашнего времени», – писал один из ведущих критиков «Русских ведомостей» А. И. Введенский сразу же после выхода в 1884 г. первого номера «Отечественных записок» с публикацией сказок «Самоотверженный заяц», «Бедный волк», «Премудрый пискарь» [318]318
Аристархов (Введенский А. И.) Очерки литературы (…)
Рус. ведомости. М., 1884, 29 января. С. 1–2.
[Закрыть]. Бывший сотрудник «Отечественных записок» А. М. Скабичевский, долгое время работавший с Салтыковым, попытался, хотя и без развернутой аргументации, определить место печатающихся произведений сказочного цикла в литературном и общественном процессе эпохи: «…г. Щедрин возвышается в этих сказках, – писал он, имея в виду сказки «Карась-идеалист», «Добродетели и Пороки», «Обманщик-газетчик и легковерный читатель», – до той общечеловеческой высоты, какой достигают лишь первостепенные таланты вроде Сервантеса, Мольера, Свифта. Это смех не над какими-нибудь Петрами Ивановичами или Сидорами Карповичами, которых никто не знает, кроме нас с вами, и которые вместе с нами родившись, вместе с нами умрут и будут забыты, а над слабостями и пороками, глубоко коренящимися в строе современных обществ и присущими векам. Поэтому и подобные произведения г. Щедрина, как эти самые сказки, наверное, будут иметь вековое значение» [319]319
Скабичевский А. Литературная хроника
Новости и биржевая газета. СПб., 1884, 29 ноября. № 330. С. 1–2.
[Закрыть]. Названными откликами круг критических выступлений, посвященных сказкам, не ограничивается. Только в 1884 г. появилось 15 откликов на печатавшиеся в «Отечественных записках», «Русских ведомостях» и в юбилейном сборнике Литературного фонда сказки. Отзывы на них появились в петербургских газетах «Новое время», «Новости и биржевая газета», «Неделя», «Минута», «Эхо», в московских «Русских ведомостях», в «Кронштадтском вестнике», в екатери-нославском «Днепре», в «Одесском листке», в «Киевлянине», в харьковском «Южном крае» и др. Однако Салтыков жаловался на невнимание критики к сказкам. И это неудивительно: отклики провинциальной печати – а они были довольно многочисленными – до писателя доходили не всегда и в основном были разысканы и введены в научный оборот советскими библиографами. Кроме того, все эти небольшие заметки немногое добавляют к мнениям о сказках столичной печати. Они также в подавляющем своем большинстве положительны, по характеру информационны и посвящены более пересказу содержания, чем разбору произведения и его оценке с идейной и художественной сторон. Тем не менее они свидетельствуют об интересе общества и критики к сказкам Салтыкова-Щедрина, которые тогдашняя критическая мысль оценить по достоинству еще не могла и, полностью сознавая это, оставляла углубленное изучение сказок следующим поколениям. Рецензент «Северного вестника», говоря о необходимости глубокого анализа произведений Салтыкова-Щедрина (в данном случае – сказок), отмечает, что «это уже обязанность не рецензии, а критики, и с критикой надо подождать…» [320]320
Северный вести. СПб., 1886. № 10, отд. 2. С. 98–99.
[Закрыть] Почему же подождать? Не только потому, что в русской критике 80-х гг. не было своих Белинских и Добролюбовых, но и потому, что такому разбору произведений Салтыкова-Щедрина не способствовала сама самодержавно-крепостническая действительность, запрещавшая и уродовавшая произведения сатирика и не позволявшая с необходимой прямотой и принципиальностью подходить к их разбору.
Появление в 1886 и 1887 гг. двух отдельных изданий сказочного цикла вызвало чуть заметное оживление критической мысли: в крупнейших петербургских и московских журналах появились небольшие рецензии, впервые оценивающие сказки как единое в идейном и эстетическом отношении целое. В «Вестнике Европы» М. М. Стасюлевича по поводу сказок высказался К. К– Арсеньев [321]321
К. К. – (Арсеньев К, К.) Литературное обозрение
Вести. Европы. 1886. № 11. С. 416–418.
[Закрыть]. Его выступление знаменательно преимущественно тем, что он в весьма общих словах и без всякой аргументации наметил мысль об органическом единстве сказок с общим идейно-эстетическим строем щедринской сатиры и со всем предшествующим творчеством писателя. «Сказки – своеобразные, оригинальные сказки, мало похожие на то, что обыкновенно понимают под этим именем, – не новый род для г. Салтыкова. Элемент «волшебный» часто и сильно вторгался в его сатиру, то сосредоточиваясь в отдельных эпизодах, то раздвигаясь в целые рассказы», – писал Арсеньев. Это положение, повторенное и несколько развитое в его книге о Салтыкове-Щедрине [322]322
Арсеньев К. К. Салтыков-Щедрин. СПб., 1906. С. 218–219.
[Закрыть], важно как первая постановка и начало исследования вопроса о постепенном развитии сказочных элементов и мотивов на разных этапах предшествующего творчества сатирика. Арсеньев отметил и важнейшее качество сказок, заключающееся в их теснейшей связи с существующей российской действительностью. Сказки Салтыкова-Щедрина «не уносят нас в другой мир, не заставляют нас забыть о всем окружающем, – писал он, – а наоборот, все время напоминают о нем и напоминают тем острее и ярче, чем искуснее художественно-волшебный колорит сказочной обстановки». Эти положения, хотя и представленные весьма поверхностно, все же несколько выделяют рецензию К. К. Арсеньева среди других, преимущественно анонимных откликов. Впрочем, это и понятно: Арсеньев постоянно следил за творчеством Салтыкова-Щедрина, был достаточно близко знаком с писателем, осведомлен о его творческих планах, неоднократно писал о нем, постепенно накапливая материал для своей будущей работы о великом сатирике.
Другие отклики русской печати на появление отдельного издания сказок оригинальностью и глубиной не отличаются. Коротенькая анонимная рецензия в московской «Русской мысли» [323]323
Рус. мысль. № 1. Библиогр. отд. С. 1–2.
[Закрыть] не раскрывает ни эстетического, ни социально-политического значения сказочного цикла, не уясняет она и роли сказок в литературном и революционно-освободительном движении эпохи. Призыв к справедливости, подмеченный рецензентом в каждой из сказок, представляет собою лишь один из аспектов их идейно-художественной системы, не отражающий полностью содержания этих сатирических миниатюр. То же самое следует сказать и об упоминавшейся уже рецензии в петербургском «Северном вестнике». Здесь автор – также анонимный – увлечен не столько рассмотрением сказок, сколько размышлениями о необходимости их глубокого анализа в будущем. Не обращаясь к этому анализу в настоящем, он не дает даже приблизительного представления о сказках и их месте и значении в творчестве писателя и в русской литературе в целом.
Прижизненная критика, хотя и не редко обращалась к сказкам, но не пришла к развернутому их рассмотрению, не попыталась выработать принципиального и последовательного взгляда на эти произведения, ограничиваясь лишь частными мнениями и поверхностными наблюдениями над их проблематикой и художественной структурой. Казалось бы, такой авторитетный критик эпохи, каким был близкий Салтыкову сотрудничавший в «Отечественных записках» Н. К. Михайловский, должен был сказать о сказках свое веское слово, тем более что его обширная работа о Салтыкове начала печататься буквально через несколько дней после смерти писателя, когда щедринская сатира для широких читательских кругов оставалась живой современностью и проблемы, ею затрагиваемые, переживались столь же остро и болезненно, как и при жизни великого сатирика.
Однако в статьях Михайловского сказки оказались затронутыми лишь попутно, хотя здесь им уделено, конечно, больше внимания, чем во всех предыдущих выступлениях русской критики, им посвященных. Если К. К. Арсеньев в своей рецензии попытался только наметить некоторые требующие внимательного рассмотрения вопросы, то Михайловский делает по сравнению с ним шаг вперед и приводит читателя к аргументированным обобщениям, хотя они и не создают общего представления о сказочном цикле, который рассматривается эпизодически, попадая в поле зрения критика лишь в той степени, в какой это необходимо при анализе интересующих его сторон щедринского творчества.
Михайловский впервые предпринимает попытку вскрыть морально-нравственные проблемы, заложенные в щедринских миниатюрах и отражающие историю надежд и крушений, связанных с русским освободительным движением тех десятилетий, когда передовая интеллигенция выступала без активной поддержки народных масс. И в этом отношении вера в светлое будущее, стремление к правде и добру, нашедшие свое выражение в образе Сережи из «Рождественской сказки», рассматриваются критиком как продолжение и развитие идей и мотивов, ранее волновавших писателя и воплощавшихся им в произведениях разных этапов его творческого пути. Среди них – Коронат из «Благонамеренных речей», Юленька из «Дворянской хандры», Степа из «Больного места», а позднее Чудинов из «Мелочей жизни». Это они составляют ту вереницу людей с чистыми помыслами и верой в счастливое будущее, которая, по словам Михайловского, еще слаба и не так воспитана жизнью, чтобы «в открытую бороться со злом», а потому она «вручает свою веру в будущее самому этому будущему в лице «детей"» [324]324
Михайловский Н. К. Соч. СПб., 1897. Т. 5. С. 163–166.
[Закрыть]. Параллельно критик обращается к изображению народа в сказках, включая эти произведения в общий контекст рассматриваемой проблемы.
Прижизненная критика, однако, не смогла дать глубокого и целостного анализа сказочного цикла. Исполнение этой задачи было осуществлено марксистской критикой и советской литературной наукой, которая и сегодня продолжает исследование идейного содержания и художественного своеобразия сказок, открывая все новые и новые грани, ранее для читателей незаметные или неизвестные вообще.
