Текст книги "Бунт на борту (Рассказы разных лет)"
Автор книги: Михаил Зуев-Ордынец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Бой на палубах крейсера длился более часа с переменным успехом. Кондукторы и ученики заняли было машинное отделение и кочегарку, но были выбиты оттуда машинной вахтой. На верхней палубе матросы-революционеры очистили бак, но у них не оказалось там вожака, руководителя. Лобадин с матросом Котихиным бросились к ним и добежать не успели. Кондукторы перехватили их и погнали в обратную сторону, к юту.
– Котихин, к пулемету! – крикнул Лобадин, взбегая на кормовую пристройку.
– Стой! Бросай оружие! На распыл пущу! – закричал Котихин, водя пулеметом.
– Не балуй, дурочка! – засмеялся кондуктор Лавриненко и спокойно пошел прямо на пулемет. – Пулеметы мы давно испортили. И пушки тоже!
Котихин ударил кулаком по замку молчащего пулемета и от ярости заплакал. Лобадин бросил револьвер. Все патроны были расстреляны.
– Сдавайся! – крикнули ему снизу.
– Живым не возьмете! – гордо ответил он, поднимая правую руку. В кулаке было что-то зажато.
Враги бросились к нему по обоим трапам. Лобадин метнулся им навстречу, но споткнулся и упал, выронив из правой руки детонатор. Тот взорвался и ранил Лобадина в живот. Потом озверевшие враги кололи его штыками, били прикладами, ногами. Так, героем, не сдавшись врагам, погиб командир революционного крейсера «Память Азова», матрос-большевик Нефед Лобадин.
А к «Памяти Азова» спешили со стороны города крейсер пограничной стражи «Беркут» и два портовых буксира. Их палубы были забиты жандармами и городовыми. Нападавшие применили тактический прием времен парусного флота – абордаж. Суда сцепились бортами. Жандармы и городовые лезли на палубу крейсера, матросы сбивали их штыками, прикладами, гандшпугами, кидали на их головы бочонки, куски угля. Дольше всех держался командный мостик. Там с десятком матросов сражался Оскар Минес. Когда оборонявшиеся расстреляли все патроны, Оскар отказался сдаться и прыгнул в море. Проплыв под водой метров тридцать, он вынырнул набрать воздуха. По нему начали стрелять, он снова нырнул. Он уплывал все дальше и дальше, но его настигла посланная в погоню шлюпка.
В семь часов вечера с мачты крейсера был спущен красный флаг.
Расправа
Вечером 20 июля на крейсере был арестован почти весь основной экипаж.
Следствием руководил главный военно-морской прокурор. Из Петербурга ему дан был наказ «не тянуть и не миндальничать». Прокурора особенно интересовал Оскар Минес, он же тамбовский мещанин Петров. Кто он в действительности? Охранка, наконец, расшифровала его. Это оказался профессиональный революционер-большевик Арсений Иванович Коптюх. Ему было всего двадцать лет.
Следствие продолжалось неделю. Допрашивали, а потом судили и здоровых, и раненых, даже тяжело раненного, обмотанного бинтами Ивана Аникеева. На скамью подсудимых посадили девяносто два человека. Пятого августа суд Особой комиссии вынес приговор: восемнадцать человек – к расстрелу, двенадцать – на каторгу до двадцати лет, тринадцать – в тюрьмы и дисциплинарные батальоны, пятнадцать – к наказанию в дисциплинарном порядке.
Приговоренным к смертной казни дали только полчаса на письма к родным. В три часа ночи их привели в губернаторский сад и привязали к канату, натянутому между деревьями. Плечом к плечу стояли Арсений Коптюх, румяный весельчак Степа Гаврилов, стройный красавец Петр Колодин, радиотелеграфист Николай Баженов, защищавший Лобадина в бою матрос Котихин и остальные тринадцать. Раздалась команда:
– Стрельба взводом! Взво-од!..
Роковую команду заглушили крики смертников:
– Да здравствует революция!..
– Смерть тиранам!..
– Умираем за народ!..
– …Пли!
Залп. Тишина. И снова:
– Пли!..
Второй залп. Со зловещим карканьем поднялись испуганные вороны и черной тучей повисли над садом.
Солнце уже вставало над Финским заливом, когда в городе запели гудки. Начала «Вольта», подхватили Балтийская мануфактура, «Крулль», «Двигатель». Долго не смолкали скорбные гудки: рабочий класс Ревеля прощался с героями-азовцами. А в эту минуту около острова Нарген, там, где на карте отмечена стометровая глубина, с борта портового буксира бросили в море восемнадцать наглухо забитых ящиков.
«Скорый» ведет бой с четырьмя кораблями
Одним из последних аккордов первой русской революции было исключительное по дерзости восстание «Скорого».
17 октября 1907 года. Владивостокский рейд. В 8 часов 30 минут эсминец «Скорый» снимается с бочки, подходит к стенке и начинает грузить уголь. Бункеровка окончена, окатили палубу из брандспойтов. Задымили трубы. Миноносец разводит пары во всех четырех котлах, отходит от стенки и мчится к Гнилому углу, где расположены казармы 2-го армейского полка. На ходу «Скорый», к ужасу офицеров и командующего эскадрой, поднимает красный флаг революции.
С мостика эсминца видно, что полк выстроен на плацу. «Скорый» выкидывает сигнал «добро». И вдруг полк панически разбегается. Тогда эсминец начинает; словно ястреб, кружить по бухте и открывает артогонь по казармам полка.
Суть этих событий в следующем. Владивостокский гарнизон тайно готовил восстание. Кроме моряков, должны были восстать и пехотные части – 10-й и 12-й сибирские стрелковые полки и 2-й армейский пехотный полк. Начал восстание «Скорый». Когда же на «Скором» увидели, что 2-й армейский не поддержал восстания, матросы обстреляли казармы. Эскадра, стоявшая в бухте, сперва была безучастной свидетельницей этих событий.
В штабе эскадры струсили, думали, что к «Скорому» присоединятся и другие корабли. Но эсминец был одинок. И адмирал решился.
В 12.00 миноносец «Грозный» выпустил по «Скорому» торпеду. Она прошла без вреда под кормой восставшего корабля. Тогда канонерка «Маньчжур», а также миноносцы «Смелый», «Сердитый» и «Грозный» открыли по «Скорому» артиллерийский огонь. Стреляли офицеры, так как матросы все как один отказались убивать своих товарищей.
«Скорый», отстреливаясь, пошел самым полным к выходу из бухты, надеясь вырваться в море. Но снаряды загородили ему путь и заставили вернуться. И «Скорый» принял неравный бой.
Но выстрелы его звучали все реже и реже. Тяжелым снарядом с канонерки перебило паровые трубы «Скорого» и заклинило руль. Эсминец рыскнул круто влево и выскочил на мель у Штабной пристани.
На корабле были убиты шесть матросов и руководитель восстания унтер-офицер Пайлов. Много матросов погибло при взрыве труб. Восстание продолжалось четыре часа.
Оставшихся в живых судили военно-полевым судом. Приговор был жестокий: расстрел, каторжные работы, дисциплинарные батальоны и тюрьмы. Оправданных по суду не было.
Сплоченная, спаянная революционной идеей команда «Скорого» не имела ни предателей, ни трусов, ни колеблющихся.
Отгремела первая русская революция 1905–1907 годов.
Наступила пора черной реакции, потом кровавый угар первой мировой войны. Кронштадт и Балтийский флот объявлены на «осадном положении», за нарушение его – военно-полевой суд. И все же сигналом грядущего Октября снова звучат мятежные, зовущие слова: «В ружье, товарищи!..»
В 1915 году вспыхнули волнения на линкоре «Гангут». Начальство успело изолировать «Гангут» от других кораблей Балтфлота, а затем стрелковые команды береговых флотских экипажей, укомплектованные из самых отсталых и забитых матросов, расправились с гангутцами.
Затем Февральская революция. Матросы принимают в ней активное участие.
23 октября 1917 года. Выстрел «Авроры». Славный русский военный флот ложится на курс, проложенный великим Лениным.
1963 г.
ЧЕРНЫЙ ВЕТЕР
Ночной черный ветер мечется по обледенелым гранитным набережным, по заваленным сугробами улицам и площадям, мечется и тащит шипящие змеи снежной поземки.
Питер зимы 1918 года.
Страшен, дик, темен и глух был он, с погасшими трубами заводов, с погасшими уличными фонарями. Темно и в многоэтажных громадах домов, только немощный свет «моргалки» кое-где еле сочился на улицу, да на лепных потолках особняков порой мерцал зыбкий отсвет «буржуек».
Черен город, а низкие облака над ним раскалились от огромного зарева. Это горели разгромленные винные склады, а на чистый вест обметали черное небо огненные метлы кронштадтских прожекторов, и в их свете то блеснет, то померкнет Адмиралтейская игла.
Темен город и безмолвен. Только змеиное шипение поземки да тяжелые, твердые шаги, да изредка звяк о мостовую окованного приклада винтовки. Патрули рабочей Красной гвардии, солдат и матросов шли по городу.
Бесновался над великим городом, над всей Республикой, над Революцией пахнущий порохом и кровью черный ветер предательств, измен, погромов, заговоров и восстаний.
…В начале зимы 1918 года она перетянулась к стенке Франко-Русского завода. С правого борта днем виден был грязный заводской двор, заваленный листами обшивки, плитами брони, орудийными башнями, ржавыми шпангоутами, ящиками и бочками. Она и родилась здесь, на заводских стапелях и в закопченных цехах, где никогда не смолкали визг сверл, тяжкое уханье паровых молотов и грохот пневматических чеканов – пятьсот ударов в минуту. Отсюда под гром оркестров и залпы салютов спустилась «Аврора» в 1903 году на Неву, чтобы вскоре уйти в трагический поход в Цусимский пролив.
Крейсер тихий, темный, настороженный стоит, словно одинокий часовой у заводской стенки. Морозный иней покрывает серебряным панцирем его борта, палубу и палубные надстройки. Игольчатые хлопья инея беззвучно падают на палубу с рей, ростр, шлюпбалок, с боевого мостика и звонко хрустят под тяжелыми шагами часового. Он зябко переминается у трапа, перекинутого со стенки завода на борт крейсера. Свет луны вспыхивает холодным голубым пламенем на жале штыка.
Часовой остановился и прислушался. Тих и безлюден заводской двор, а в городе, угрюмым каменным взором уставившемся на крейсер, в темноте стучали погребально молотки, будто там заколачивали гробы. Это забивали наглухо досками двери и витрины магазинов, фото-ателье, парикмахерских салонов, ресторанов и кинотеатров на Невском, в Пассаже, в Гостином дворе. На Васильевском острове страдальчески кричали: «Караул!.. Спасите!.. Убивают!..» Бухали во тьме выстрелы. Безнадежностью, тоской по исчезнувшей жизни веяло от дворцов, обступивших Неву.
Вахтенный начальник, стряхивая темное оцепенение, бодро притопнул на мостике валенками и крикнул начальственно:
– Не дремать! Глядеть по всем румбам!
– Есть глядеть по всем румбам! – пронеслось в ответ над замерзшей Невой.
В неуютном, суровом от шаровой эмалевой краски шестнадцатом кубрике душно и жарко, как в бане. Авроровцы, наваливаясь друг другу на плечи и спины, тесно набились в кубрик. Сильные голые шеи, обветренные лица, то веселые, то строгие глаза. Здесь вся подвахта. В задних рядах, у дверей негусто синели кителя и блестели нарукавные галуны комсостава. Только старший артиллерист Винтер, толстый, смешливый, не чурался матросов, сидел в передних рядах.
Секретарь судового комитета машинный кондуктор Иван Карпов только что сделал коротенький ежедневный доклад о внутреннем положении республики, вернее, прочитал в газете сообщения с фронтов. Матросы угрюмо молчали.
Черный ветер отовсюду, черный ветер со всех румбов!
Член судового комитета Белоусов, огромный, тяжелый, с темным лицом и темными от бессонной усталости глазами, отстранил секретаря и встал на его место. Он был без фланельки, в одной тельняшке с засученными рукавами, и на руках его от кисти до локтя извивались сине-красные драконы, изящные и грозные. Китайская работа!
– Я тоже, товарищи, прочитаю вам сообщение, – начал Белоусов и зло усмехнулся. – Тоже с фронта военных действий.
Он наклонился над столиком, где среди раскиданных бумаг стояла пепельница, полная окурков, стаканы с холодным недопитым чаем, лежали куски хлеба, наган и ручная граната. Покопавшись в бумагах, он вытащил измятый грязный листок.
– Вот! Получили мы сегодня письмо. Слушайте!
Он начал читать.
– «Товарищи революционные матросы с „Авроры“. Вчера, 4 января, на Калашниковской бирже, на общем собрании была предложена премия за уничтожение парохода „Аврора“ в сумме 100 000 рублей царскими деньгами»…
Видно было, как напряглись руки Белоусова, державшие маленький листик бумаги, как шевельнулись драконы, злобно свивая спиральные хвосты. Он стряхнул ладонью внезапно выступивший на лбу пот и продолжал:
– «…в сумме 100 000 рублей царскими деньгами, причем 50 тысяч сразу, а остальные когда взорвет. Это было предложено шоферу, который сообщил мне. К сожалению, он не знает никого из них. К сожалению, он поздно мне сообщил, что все собрание уже разошлось. Ввиду этого просим быть на страже, а то будет печально, если найдется негодяй, который согласится шкуру свою продать и всю трудовую массу. Сочувствующий Второму съезду Советов и Народным Комиссарам. Г.»[27]27
Цитируется документ. (Автор).
[Закрыть].
Белоусов бешено взглянул на авроровцев.
– Слышали? – тряхнул он письмом. – Вот какие дела, братишки! Прицеливаются из-за угла, а потом кричат о красном терроре!
– Ух, гады биржевые! – взмахнул кто-то кулаком. – Задушить нас желательно господам Рябушинским! Шалишь, гайка слаба!
– На флотских злобятся! Аж котел дрожит, клапана выбивает, во как злобятся!
– Фитиль им вставить, завертятся турбиной!
Белоусов позвонил карандашом по стакану:
– Не галдеть, братва! О деле давайте.
Внезапно поднялся Винтер и спокойно, деловито спросил:
– Письмо анонимное?
– Я знаю, что вы хотите сказать, товарищ Винтер, – ответил Белоусов. – Да, письмо анонимное. Кроме того, в нем много туману: какое это было собрание, да еще открытое, на Калашниковской бирже? Какой это был шофер, его фамилия? Какие люди сделали ему предложение о взрыве «Авроры»? Словом, туман в двенадцать баллов! Пожалуй, можно было бы махнуть на это рукой, если бы не второе письмо. А это уже настоящая полундра!
Секретарь передал ему другой лист. Белоусов развернул его, и все увидели штамп и печать.
– Это от Политотдела Морского Наркомата, товарищи, и помечено девятым января, числом поздним, чем анонимное письмо. Слушайте. «В судовой комитет крейсера „Аврора“. Предупреждение. Политотдел предупреждает вас, что наше Бюро по борьбе с контрреволюцией задержало тайное письмо, редактированное на Калашниковской бирже…»
– Все слышали? – поднял Белоусов письмо Политотдела. – Значит, верно запеленговали, след на Калашниковскую биржу ведет. А дальше вот что: «Из письма этого видно, что на ваше судно неизвестные лица собираются сделать покушение – взрыв, за крупную сумму денег. Ввиду этого вменяется вам в обязанность принять самые строгие меры, требуемые для бдительной охраны судна. Начполитотдела В. Мясников»[28]28
Тоже документ. (Автор).
[Закрыть].
Белоусов сложил письмо и провел взглядом по лицам матросов.
– Что делать будем? Дадим «Аврору» покалечить?
– Ну, это стоп! – горячо крикнул и вскочил матрос 1-й статьи Александр Неволин. Он командовал в Октябре судовым десантом и с Дворцовой площади пробился с отрядом авроровцев к парадным подъездам Зимнего дворца. – Знаем, за что на «Аврору» злобятся! Литовский замок мы штурмовали, юнкерское кавалерийское училище разоружали, Зимний брали.
Вслед за Сашей Неволиным повскакали остальные авроровцы, все разом закричали, крепко, солено, по-морскому, заматерились.
– Пусть сунутся! Белки выворотим!
– Волосы дыбом подымутся у контрреволюции!
– Не забыла всемирная буржуазия тот наш выстрел!
Матросы притихли и, светлея лицами, переглянулись. Снова увидели они ту октябрьскую ночь, черную громаду Зимнего за двумя мостами и сигнальную ракету над петропавловскими верками. Одним взмахом сорвал комендор тяжелый брезент с носового орудия. Из дула выплеснулась огненная струя, со звоном упала на палубу пустая гильза, и качнулась под ногами палуба. Качнулась вся Россия и встала на ровный киль.
– Злобится на нас буржуазия за то, что флот как по ниточке идет по ленинскому курсу! – сказал, успокаиваясь, Белоусов.
К нему подошел толстый Винтер.
– Я советую обшарить весь крейсер. Во все углы заглянуть. Первым делом по погребам пошарить. Кстати, все погребальные ведомости у меня. И всех старших специалистов обязать осмотреть свою часть. Доложите обо всем командиру обязательно!
– Не пожелал командир явиться, когда я пригласил его сюда, – нахмурился Белоусов и приказал секретарю: – Иван, на полусогнутых к командиру! Пусть объявляет боевую тревогу. Команда-де требует!
Через минуту запел горн, зазвенели колокола громкого боя, засвистели боцманские дудки. Матросские каблуки загремели по палубам и трапам крейсера.
Хмурое мартовское утро вставало над Невой и над городом. Струящийся морозный туман клубился вокруг крейсера, и пованивал тоскливо туман сыростью погреба и почему-то мокрой псиной.
Матрос Тимофей Семенов, часовой у трапа, перекинутого со стенки завода на палубу крейсера, сердито отхаркнул сырость, набившуюся в глотку.
– Чертов туман! Корму с носом спутаешь. Такая погодка для них в самый раз.
– Тут ухом брать надо, – откликнулся Федор Найчук, часовой у гюйсштока. – Ушки на макушке держи!
– А может, зря мы панику разводим, – устало зевнув, сказал матрос из орудийного расчета носовой шестидюймовки. Артиллеристы, продрогнув на морозе, жались друг к другу у тумбы орудия. – Два месяца прошло, как получил судком предупреждение Политотдела, а все спокойно, ничего подозрительного не было.
– Выжидают! – ответил строго Найчук. – Такие вот, вроде нас с тобой, развесят уши, а они – хлоп, и ваших нет!
Туман плотнее надвинулся на крейсер. Исчезли даже три его высокие и узкие, как макаронины, трубы, только фокмачта торчала остро из тумана, словно штык бессменного часового. С невидимой Петропавловской крепости прилетели печальные перезвоны курантов. Найчук выпростал голову из высокого воротника тулупа и прислушался. Церковное что-то куранты вызванивают, боцман сказывал, будто «Коль славен господь», а до чего же похоже на корабельные склянки. Вечно сбивают с толку. Нет, смена еще не скоро… Найчук запахнулся было в тулуп, но услышал за бортом крейсера скрип снега под осторожными шагами. Откинув воротник тулупа, он тихонько поглядел за борт. На льду Невы, в десятке шагов от носа крейсера, стоял человек, судя по обтрепанной шинелюшке – пехотинец. Под мышкой, прижав к боку локтем левой руки и придерживая правой, он нес сверток, издали похожий на большую толстую книгу. Задрав голову, пехотинец внимательно разглядывал высившуюся перед ним громаду корабля. Видимо, успокоенный осмотром, он сделал несколько осторожных шагов и подошел вплотную к форштевню корабля. Найчук перевесился через фальшборт и крикнул:
– Стой! Одерживай! На нос не напирай!
Пехотинец сделал порывистое движение назад.
– Стой! – опустил Найчук дуло винтовки. – Стреляю! Ты чего здесь шаришь?
Пехотинец нервно засмеялся.
– Напугал ты меня, морячок. А нельзя ли, друг, на ваш пароход взойти? Для этого и шарю здесь.
– А зачем тебе наш пароход?
– Штуковину одну хочу вам передать. Не пойму, что это такое, а думаю, что кто-нибудь из ваших, морских, потерял.
Вахтенный начальник нагнулся над стойками обвеса, оглядел подозрительно человека на льду и крикнул строго:
– Пехота, давай живее на борт!
Семенов зажег лампочку над трапом. Пехотинец быстро перебрался со льда реки на заводскую стенку и по трапу поднялся на крейсер. Его окружили вахтенный начальник и матросы орудийного расчета. Он протянул вахтначу пакет, завернутый в серую плотную бумагу и перевязанный шпагатом.
– Иду я вчера с работы через Неву, – сказал пехотинец, – гляжу, валяется посередине реки этот пакет. Я, конечно, под мышку его – и домой! Гостинец, думаю, бог послал. А дома развернул и вижу, вещь для меня негодная, из казенного имущества что-то. Вот и принес вам.
Вахтенный начальник развязал шпагат, снял бумагу и увидел большую жестяную коробку. Крышка ее легко открылась. Маслянистое желтоватое вещество наполняло коробку до половины. Вахтнач провел пальцем по маслянистому веществу, лизнул палец и сплюнул.
– На мармелад не похоже, – засмеялся он. – Смазка какая-то. Машинной вахте надо показать.
Он посмотрел на пехотинца, на огромный красный бант, пришпиленный к его шинели, на его ничем не примечательное солдатское лицо:
– На льду, значит, нашел?
– Ага, ага! – закивал тот головой. – Не из ваших ли морячков потерял кто-нибудь? Взгреют, думаю, за пропажу казенного имущества. Сам служил, знаю.
Вахтнач начал было снова завертывать коробку в бумагу, но остановился.
– Постойте! А как я запишу в вахтенный журнал? Принесли на борт, а что? К старшему офицеру надо отнести находку, пусть разберется.
– Не к старшему офицеру, а к комиссару надо нести, – строго сказал Семенов. – Пора бы знать порядок.
– Верно говоришь, – согласился вахтенный и приказал сигнальщику: – Тащи к комиссару.
– На берегу комиссар, в Смольный вызвали, – ответил сигнальщик.
– Тогда в судовой комитет неси. Живо!
Сигнальщик, схватив коробку, нырнул в люк. И только через полчаса вылетел из люка на палубу с встревоженным лицом.
– Полундра! Где тот пехотный? – закричал он. – Давай его сюда, гада!
– Эва, хватился! – ответил Семенов. – Он полчаса как ушел, на работу спешил, в Новую Голландию. «С революционным приветом» сказал и ушел.
– Хорош «революционный привет»! Он на крейсер подрывной снаряд принес. Эх, вороны мы! Упустили! – схватился сигнальщик за голову. – Его бы в канатный ящик засунуть!
В каюте судового комитета вокруг лежавшей на столе железной коробки собрались члены судкома Белоусов, секретарь Карпов, старший артиллерист Винтер и старший инженер-механик Малышев.
– В коробке, по-моему, толуол, – поскреб Белоусов ногтем желтое маслянистое вещество.
– Не трогайте! – отвел его руку Винтер. – Это пикриновая кислота. Чертовщина очень опасная! Крайне чувствительна к механическим воздействиям и нагреванию. А где же детонатор, не пойму.
Белоусов поднял коробку и вдруг быстро опрокинул ее на стол.
– Боже мой, что вы делаете? – отчаянно закричал Винтер, а Малышев метнулся к дверям каюты. Но ничего не случилось. Белоусов снова взялся за коробку ладонями обеих рук и медленно, осторожно потянул ее кверху. Из коробки вылез и остался лежать на столе большой толстый пласт желто-маслянистого вещества. В нижнюю, теперь видную, плоскость пласта был слегка вдавлен медный круг величиной со стекло карманных часов. Медленно-медленно, двумя пальцами, Белоусов начал поднимать медный кружок с пласта взрывчатки. Снова беспокойство появилось в глазах Малышева, но он остался на месте, а Винтер протянул руку, чтобы остановить Белоусова. Но медный кружок уже отделился от взрывчатки. В дно кружка оказалась ввинчена крошечная латунная гильзочка. Для нее во взрывчатке было сделано углубление.
– Это и есть детонатор. Но осторожнее, товарищ Белоусов, ради бога осторожнее! Дайте мне взрыватель, это моя специальность. – Винтер положил медный кружочек себе на ладонь. Он задумчиво оглядел его. – Тонкая штучка! Действие его химическое. Слышал о таких детонаторах. Видите, в латунную гильзочку ввинчена каучуковая капсула, а в капсуле содержится какая-то кислота. – Винтер уже вывинчивал гильзу из медного кружка. – Через определенное время кислота разъест капсулу, попадет в гильзочку, на гремучую ртуть, и взорвет ее. А гремучая ртуть в свою очередь взорвет заряд…
– Бросьте вы возиться с этой подлой тварью. Еще взорвется, – сказал недовольно Малышев.
– Одну минуточку. Я осторожен. Я только посмотрю, что у капсулы на другом конце.
Винтер, то и дело поправляя мизинцем спадающее с носа пенсне, слегка повернул капсулу. Грохнул взрыв. Инженер Малышев закрыл обеими руками лицо. Винтер начал сползать со стула на пол. На его кителе расплылось большое кровяное пятно.
Это случилось 30 марта 1918 года.
От взрыва тяжело пострадал один Винтер, раненный в живот. Истекающий кровью, он был перевезен в Морской госпиталь, где ему сделали сложную операцию: наложили пять швов на кишечник, два на желудок и ампутировали мизинец левой руки. Старший механик Малышев отделался легким ранением лица. Белоусов и Карпов совсем не пострадали. К счастью, от взрыва гильзы не сдетонировала лежавшая на столе взрывчатка. Винтер отошел с детонатором от стола к иллюминатору. Иначе разнесло бы всю корму «Авроры».
«Пехотинец», видимо, хотел подложить подрывной снаряд под нос или корму крейсера, но, замеченный часовым, вынужден был принести взрывчатку на крейсер и, пользуясь случаем, сбежал. Он не был разыскан. По приказу комиссара «Авроры» Семенов и Найчук дважды ходили в Новую Голландию разыскивать его. Комиссар Адмиралтейства выстраивал всех рабочих во фронт, но оба раза авроровцы не нашли «пехотинца». Да и трудно было запомнить человека с ничем не примечательным лицом. А красные банты тогда носили многие.
Эксперты Верховной Морской следственной комиссии определили, что взрывчатка в железной коробке была не пикриновой кислотой, как считал несчастный Винтер, а прессованным тетрилом. Взрывчатый заряд весил пять килограммов. Детонатор, судя по надписям, был изготовлен в Швейцарии. И вообще вся конструкция подрывного снаряда, химическая мина, была технической новинкой. В России такие мины еще не изготовлялись. Это была заграничная работа.
Со всех румбов, от всех границ дули на Республику, на Революцию черные ветры предательств, измен, заговоров, контрреволюционных походов!
1928 г.
