Текст книги "Бунт на борту (Рассказы разных лет)"
Автор книги: Михаил Зуев-Ордынец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
БУНТ НА БОРТУ
Паруса на мачтах рвутся,
У матросов слезы льются.
Ой, братцы, льются!..
Старинная матросская песня
Летопись гордой славы русского морского флота! И грозная боевая слава морских сражений, и слава тяжелых, дальних походов, открытий и исследований.
Модели кораблей, картины, рисунки, фотографии, карты, ордера морских баталий, написанные руками флотоводцев, старинные лоции, медные корабельные пушки, флаги, гюйсы, вымпелы.
Вот герои Чесмы, Наварина, Синопа – корабли «Азов», «Евстафий», «Гром», вот «Надежда» Крузенштерна и «Нева» Лисянского, первые корабли русского флота, обошедшие вокруг света. В кильватер им пристроились бриг «Рюрик», под командованием славного русского мореплавателя Коцебу открывший в Тихом океане многие острова и целые архипелаги; и военные шлюпы «Восток» Беллинсгаузена и «Мирный» Лазарева, открывший новый материк Антарктику. Здесь же и воспетый Гончаровым фрегат «Паллада».
А в следующих залах – эпоха пара. Железные клиперы и корветы, пароходы и стальные броненосцы. Корабли песенной славы: крейсер «Варяг», канонерская лодка «Кореец», миноносец «Стерегущий». Чтобы не сдаться врагу в бою под Порт-Артуром, моряки «Стерегущего» открыли кингстоны, и миноносец потонул с гордо развевающимся на стеньге боевым русским флагом. И снова корабли, корабли-путешественники, исследователи, открыватели: корвет «Витязь», доставивший Миклухо-Маклая на Новую Гвинею, и корвет «Витязь» флотоводца и океанографа С. О. Макарова. За обширные и ценные исследования в Тихом океане название корвета написано золотыми буквами на фронтоне океанографического музея в Монако, в числе только десяти других судов. Здесь же, конечно, и «ледовый дедушка», тоже Макаровский, «Ермак».
Но есть в музее залы, где хранится память о других кораблях, овеянных подчас трагической славой кораблей-бунтарей и мятежников. Это на их палубах, мостиках и шканцах звучали мрачные слова, бросавшие в озноб даже суровых капитанов:
– На борту бунт!..
Тасманийский бунт
Тихим майским вечером 1823 года в порт города Хобарт, столицы острова Тасмания, медленно вошел трехмачтовый военный фрегат. Губернатор Тасмании коммодор Сарель с веранды своего дома разглядывал в зрительную трубу вошедший корабль. Фрегат глубоко зарывается носом в воду, значит, в форпике вода, ванты провисли, а бакштаги слабо держат мачты, и они «ходят» в своих гнездах. Опытный моряк, коммодор без труда определил, что фрегат перенес жестокую трепку в океане. На гафеле корабля развевался русский флаг – голубой андреевский крест на белом поле. «Редкие гости!» – подумал Сарель. Паруса на мачтах исчезли с удивительной быстротой, заворчала в клюзе якорная цепь, и загремели пушки русского корабля – салют наций.
Не успели смолкнуть ответные залпы Хобартской крепости, как от фрегата отвалил капитанский вельбот. Коммодор радушно принял русского офицера – свой брат моряк! А когда офицер представился командиром фрегата «Крейсер», капитаном второго ранга Лазаревым, в радушии коммодора почувствовалось и глубокое уважение. До Сареля уже дошел слух о плавании шлюпов «Восток» и «Мирный» в самых южных широтах Тихого океана. Отчаянные парни эти русские! Три года назад всему свету было известно, что мир кончается пятым материком – Австралией. И вот перед ним, Сарелем, сидит один из тех, кто открыл шестой материк, бывший командир шлюпа «Мирный».
Лазарев рассказал коммодору, что «Крейсер» и еще один корабль, «Ладога», находятся в кругосветном плавании. В Индийском океане фрегат пятеро суток трепал жестокий шторм, но все поломки будут исправлены силами экипажа.
«Я не удивлюсь, если этот лихой моряк откроет и седьмой материк!» – подумал Сарель и охотно разрешил свезти на берег русских матросов. Он даже посоветовал подняться на шлюпках вверх по реке Дервент, в глубь острова, где растут мощные эвкалиптовые леса.
Не знал коммодор, что, давая это разрешение, обрекал себя на великие тревоги и волнения. Он не мог знать, что на борту «Крейсера» назревал матросский бунт. Команда искала удобный момент, чтобы свести, наконец, счеты со своим смертельным врагом, старшим офицером фрегата капитан-лейтенантом Кадьяном.
Кадьян славился на весь Балтийский флот зверской жестокостью в обращении с матросами. Он был виртуозом и в сквернословии, но здесь имел особенность – питал пристрастие к мифологическим именам. А матросы, услышав непонятные выражения, вроде «Аполлон лопоухий» или «Меркурий тупорылый», чувствовали в этом особенное презрение к ним старшего офицера. Кадьян, воплотивший в себе самые жестокие черты царского офицера-самодура, превратил и без того суровую корабельную дисциплину в бессмысленное и бесчеловечное издевательство над матросами. Он придирался к любой мелочи, и на баке почти ежедневно свистели линьки.
На другой день после разговора Лазарева с Сарелем два больших баркаса с фрегата вошли в устье Дервента и вскоре скрылись из виду. На берег съехало более двух третей экипажа. А еще через пару дней к фрегату, нещадно полосуя палкой темные голые спины гребцов-тасманийцев, примчался взбешенный губернатор. Не дожидаясь, когда ему спустят парадный трап, он взлетел по штормтрапу и, едва перевалившись через фальшборт, начал орать, что от русских вечно жди беды! Дождался беды и он, губернатор Тасмании! По вине русских на Хобарт надвигается страшная опасность! Высаженные на берег матросы «Крейсера» взбунтовались и двигаются к городу, чтобы захватить фрегат и повесить на ноке одного из офицеров, какого-то Кадьяна. К русским присоединились английские каторжники и дезертиры, сосланные на остров. Коммодор кричал, что у него только полурота, и мятежники без труда могут захватить город, порт и всю колонию.
Лазарев с немалыми усилиями успокоил губернатора и выпроводил его с фрегата. Но сам капитан второго ранга был взволнован. С третью команды он не сможет выйти в море, чтобы спасти корабль от бунтовщиков. Да и на оставшихся можно ли положиться? Теперь многое стало ясным! Теперь командир понял, в каком отчаянном, мучительном напряжении жили матросы во время плавания. Он ушел в свою каюту и приказал вестовому позвать к себе только одного офицера, которого любил и глубоко уважал, лейтенанта Завалишина[13]13
Будущий декабрист.
[Закрыть].
Лазарев в невеселом раздумье катал по столу ладонью карандаш. Поднял глаза на вошедшего Завалишина и приветливо улыбнулся.
– Без чинов, Дмитрий Иринархович. Прошу садиться, – пригласил Лазарев. – Вы знаете английский и поняли, что кричал коммодор. Как будем усмирять мятеж?
– Оружием? – настороженно спросил Завалишин.
Лазарев вспыхнул и мучительно сморщился.
– Как у вас, голубчик, язык повернулся?
– Михаил Петрович, мы все знаем, что вы справедливый, добрый человек и безупречный командир! – взволнованно заговорил лейтенант. – Но откройте пошире глаза. У матроса двадцатипятилетний срок службы. Великий труженик и мученик! А у нас ежедневные порки, избиения, вечный страх и трепет. И кого терзают? Наши матросы ставят паруса в две минуты! На царской яхте только такое увидишь!
– Вам сколько лет, Дмитрий Иринархович? – ласково посмотрел на лейтенанта Лазарев. – Ручаюсь, и двадцати нет.
– Девятнадцать, – смутился Завалишин.
– Вот то-то. Свежестью от вас веет.
– Извольте взглянуть, Михаил Петрович. Так у нас чуть не каждый день! – распахнул Завалишин дверь капитанской каюты.
Капитан приподнялся, вглядываясь. На баке стояла широкая скамья, а по обе стороны ее вытянулись два унтер-офицера с линьками в руках. Лица их были угрюмо-напряженными.
– Линьки с узлами! Против морского устава! – сказал возмущенно Завалишин.
Около скамьи стоял и капитан-лейтенант Кадьян, огромный, плечистый верзила с таким низким и узким лбом, что при взгляде на него становилось не по себе. Возле Кадьяна, понурив голову, ожидал порки матрос. Кадьян с размаху ткнул матроса кулаком в зубы, рявкнул свирепо:
– Ложись, Гермес мокрогубый! Влепить ему пятьдесят!
– Вестовой, – крикнул Лазарев, – передай старшему офицеру: линьки отставить! И пригласи его в мою каюту!
Вошел Кадьян, вытянулся, ожидая приказаний.
– Господин капитан-лейтенант, с холодной и брезгливой любезностью обратился к нему командир фрегата, – покорнейше прошу вас удалиться в свою каюту и не выходить без моего разрешения.
– Есть! – вытянулся ошеломленный Кадьян.
А когда он вышел, Лазарев измученно опустился на диванчик.
– А что же с бунтующими матросами будем делать, Дмитрий Иринархович?
– Господин капитан второго ранга, – вытянулся по-строевому лейтенант, – прошу разрешить мне отправиться к взбунтовавшимся матросам. Я попробую уговорить их вернуться на фрегат. Но обещайте, что никакого наказания на них наложено не будет.
– Поезжайте, поезжайте скорее, дорогой Дмитрий Иринархович! Я знаю, что матросы любят вас за вашу доброту и постоянное заступничество. Ну конечно же, никаких наказаний не будет! Гребцов ваших вооружить? Береженого бог бережет!
– Я даже кортик с собой не возьму. Не запугивать еду, – ответил Завалишин.
Остаток этого дня и весь следующий день Лазарев не заглянул в свою каюту. Мрачный, понурившийся, мерял он шагами шканцы. Даже ночь он провел на шканцах, в кресле. Под вечер следующего дня сигнальщик вдруг крикнул:
– На левый крамбол два баркаса! Наши!..
Лазарев перекрестился мелко, часто, обрадованно.
Матросы поднялись на фрегат, угрюмо и опасливо оглядываясь. Но, не видя вооруженного караула, а главное, не видя Кадьяна, они успокоились. И едва боцманские дудки просвистели аврал и раздалась команда: «По местам стоять! С якоря сниматься!» – матросы взлетели на реи как бешеные.
А когда берега Тасмании скрылись за горизонтом, к лейтенанту Завалишину подошел молоденький офицер, которого на фрегате все любовно звали просто Павлушей, лейтенант Нахимов[14]14
Будущий герой Севастопольской обороны.
[Закрыть].
– Вы, знаете, Дмитрий Иринархович, – счастливо улыбаясь, сказал лейтенант Нахимов, – что Михаил Петрович не разрешил записывать в вахтенный журнал о случившемся?
«Крейсер» бунтует снова
Это случилось на Аляске, на рейде Новоархангельска. В ноябре 1823 года «Крейсер» пришел сюда из Тасмании и в ноябре же должен был отправиться в дальнейшее трехгодичное кругосветное плавание. Команда безропотно выполняла трудные работы по очистке днища фрегата от морских ракушек и водорослей и перетяжке такелажа. Назначен был уже день и час снятия с якоря. На палубе заканчивали найтовку перед походом, плотники забивали последние клинья под люковые брезенты, когда в каюту Лазарева вбежал вахтенный офицер и нервно доложил:
– На борту бунт!.. Матросы за ножи взялись!..
Причиной бунта снова был Кадьян. За какую-то оплошность он искровенил матроса, а под конец замахнулся на него железным гаком. Испуганный матрос кинулся к вантам, потом по выбленкам взлетел на марс, верхнюю площадку на мачте. Обезумевший от ярости Кадьян бросился вслед за матросом. Матрос, увидев разъяренную физиономию старшего офицера рядом с площадкой марса, от ужаса взобрался еще выше, на топ, которым оканчивалась мачта. А Кадьян вдруг ослаб, струсил. На рейде развело зыбь, фрегат дергался на якоре и раскачивался, мачта делала широкие размахи. Кадьян лег на марсовую площадку, изо всех сил вцепился в нее обеими руками и заревел от страха белугой. Вахтенный офицер послал ему на выручку четырех унтер-офицеров, те с трудом оторвали руки Кадьяна от бревен, но спуститься с мачты сам уже не мог: ноги дрожали от страха. Кадьяна спустили на талях, как корову при погрузке. Осрамился на весь фрегат, на весь рейд! Команда встретила старшего офицера непочтительным хохотом. Кадьян схватил гак и бросился на матросов, но его остановил яростный рев сотен глоток. Блеснули матросские ножи. Кадьян, обливаясь от страха горячим липким потом, попятился и помчался в свою каюту.
Лазарев снова попросил Завалишина успокоить матросов, но матросы твердо заявили ему:
– Ваше благородие, мы вас любим, нам нелегко вас ослушаться, но в это дело просим не вмешиваться. Сколько же нам слезы лить? Матросская слеза, хоть жидка, да едка!..
Лазарев вынужден был списать Кадьяна, якобы по его собственной просьбе, на другое судно. Садясь в шлюпку, тот зловеще пригрозил матросам:
– Встретимся еще, стервецы!
– Встретимся! Земля-то круглая! – крикнули ему в ответ с палубы. – Только не советуем!
Вернувшись из кругосветного плавания в Кронштадт, Лазарев не сообщил в адмиралтейство о двух бунтах на «Крейсере» и этим спас матросов от царской расправы.
«Страмовское дело»
Вот он, бриг «Усердие»! Художник поместил его на заднем плане картины. На море, видимо, добрый ветер, и бриг мчится, распустив все паруса, вплоть до кливеров. На фоне темного штормового горизонта он похож на летящую чайку.
…Никогда портсмутские лодочники не зарабатывали такие деньги, как в пасмурный день 13 октября (по старому стилю) 1827 года. Весь город бросился смотреть на русских бунтовщиков. В портовых кабачках моряки и докеры сочувственно обсуждали мятеж русских матросов, а портсмутские газеты, обрадовавшись сенсации, трубили:
«Бунт на русском военном флоте! Бриг „Усердие“, из числа русской Средиземноморской эскадры, взбунтовался! Команда отказывается идти в море и, покинув судно, перешла на наш блокшив».
Английские обыватели опасливо останавливали лодки около Модербанки и отсюда, словно готового сорваться с цепи зверя, рассматривали бунтовщика. Красавец бриг, тихий, загадочный, покачивался на волне. Но напрасно портсмутские клерки и приказчики так пугливо рассматривали бриг. На нем остались только офицеры, часть унтер-офицеров, да по шканцам в бешенстве метался командир «Усердия». Это был все тот же Кадьян.
Ему не пошли впрок уроки Тасмании и Аляски. Перед выходом эскадры из Кронштадта он до полусмерти запорол двух матросов. Их свезли на берег, в госпиталь, а оставшиеся на судне затаили лютую ненависть против командира. О бунте шептались впередсмотрящие, сидя в своих гнездах около бугшприта, «лясничали» в ночные часы вахтенные, примостившись где-нибудь за мачтой от ветра, перекидывались недомолвками на жилых палубах подвахтенные, лежа в подвесных койках. Но по-настоящему мятеж зрел на баке. Здесь, около бочки с водой и железного ящика с тлеющим фитилем, собирались на перекур свободные от вахты и работ матросы. На баке существовал свой неписаный устав, строгими охранителями которого была «баковщина», старые матросы, отломавшие по десятку и более кампаний, дальних морских походов и носившие на спине синие рубцы от линьков. Того, кто наябедничает офицерам о баковых разговорах по тайности, ждет матросский самосуд, жестокая расправа на берегу. А что постановила «баковщина», то святой закон для всей команды.
«Баковщина» и постановила бунтовать на портсмутском рейде. Проведен был бунт, на удивление четко и единодушно. Едва бриг бросил якорь, матросы по тайному знаку захватили шлюпки, спустили на воду и уплыли на рейдовый блокшив, расснащенный ветхий корабль, поставленный на мертвый якорь. Вместе с матросами съехали на блокшив и трое унтер-офицеров.
А на флагманском бриге «Ревель» шло уже совещание всех командиров судов эскадры. Флагман капитан-лейтенанта Селиванов бегал по каюте, вцепившись в волосы руками. Какой позор! Его эскадра должна спешить в Средиземное море на соединение с русским флотом. В воздухе пахло порохом, русский флот, возможно, уже сражается с турецким, а его эскадре из-за бунтовщиков приходится стоять в Портсмуте, пропуская попутные ветры. А горше всего, что эта скандальная история происходит на глазах союзников – англичан! Что скажет «гордый Альбион», что скажет Европа?
В каюте флагмана, казалось, воздух раскалился от страстных споров и яростных, беспощадных слов. А на блокшиве было тихо. Сгущались сумерки. Матросы «Усердия» смотрели на огни эскадры. Что им ждать оттуда, какой новой напасти, какой новой лютой муки? И вернутся ли они на родную сторонушку? Ждут их впереди турецкие ядра, а может быть, и петля на ноке. Нешуточное дело затеяли!
Старый матрос, у которого два пальца были оторваны марса-фалом, тяжело вздохнул:
– Нет земли лучше нашей. Есть в чужих краях, к примеру, настоящий гриб? А у нас-то, господи! Белые, подосиновики, подберезовики, рыжики, волнушки. Эх, мать честная!
– А у нас лисичек, скрипиц, ну прямо диво! – взволнованно и радостно засмеялся вдруг молоденький матрос-первогодок. – Ведрами бабы несут! Ей-пра!
– Тихо, ребята! – крикнул кто-то из темноты. – Никак к нам гребут?
Действительно, в темноте послышались ритмичные всплески весел. Так гребут только военные моряки.
– К нам. Ну, теперь держись, братва! – оттолкнулся от планшира старый матрос.
К блокшиву подвалил щегольской офицерский вельбот.
Это сам командующий эскадрой капитан-лейтенант Селиванов приехал уговаривать мятежников. Матросы «Усердия» по команде своих унтер-офицеров выстроились во фронт и на приветствие Селиванова ответили заученным рявканьем:
– Здрав…желам…ваш-скродь!..
– Чем недовольны, ребята? Почему бунтуете, батюшку царя огорчаете? – ласково спросил командующий.
Молчание. Лишь слышно бульканье волны у борта блокшива.
– В молчанку будем играть? – построжел Селиванов.
– Дозвольте, вашескродие, жалобу принести от всей команды, – выступил на шаг из строя старый матрос.
Селиванов окинул его быстрым, внимательным взглядом. По всей повадке виден был лихой матрос, отчаянный марсовый, крепивший паруса на ноке, на самом конце реи. Сутулый, мощный, как якорная лапа. «Основательный» матрос, из «баковщины»! Голова его была обмотана тряпицей, пропитанной почерневшей кровью.
– Что у тебя, служба, с головой? Упал, что ли, или снастью ушибло? – кивнул Селиванов на голову матроса.
– Никак нет! – Брови матроса задрожали от сдерживаемой ярости. – Его высокородие капитан-лейтенант Кадьян стукнул. А в руке у него была трубка зажавши. Когда же конец этому будет?
– Уберите от нас Кадьяна!.. Иначе не вернемся!.. Здесь останемся!.. Довольно измываться!.. – закричали из строя.
Селиванов сорвался, затопал ногами, забрызгал слюной.
– Я вам не Лазарев! Нянчиться с вашим братом не буду! Расстреляем подлецов! Через час всем быть на бриге! А не то!..
Даже в пристрастном своем рапорте № 545 от 15.10. 1827 года Селиванов не объясняет, что он подразумевал под этим «не то», но легко можно вообразить, какой зловещей угрозой прозвучали эти слова. И бунтовщики поняли, что они – всего лишь кучка безоружных людей против целой эскадры.
Вечером, собравшись в трюме на последний совет, матросы услышали гребки многочисленных весел, затем раздалась команда: «Каюк! Шабаш!..» – и мягко стукнули багры, вонзившись в корму блокшива. Это пришли большие, двадцативесельные баркасы, чтобы перевезти матросов на бриг. И тотчас вспыхнуло кроваво-красное пламя. Это эскадра зажгла фальшфейеры, сигнал к открытию пушечного огня. Думал ли Селиванов действительно обстрелять блокшив – неизвестно, но этот зловещий сигнал отнял у бунтовщиков волю к сопротивлению. Поздно вечером 14 октября матросы «Усердия» поднялись на палубу брига. Они были мрачны и подавлены. Со шканцев на них смотрел, злорадствуя, Кадьян…
А очень скоро команда «Усердия» отличилась в Наваринском сражении. Матросы брига сражались бесстрашно, самоотверженно, с высоким боевым искусством. Видимо, поэтому резолюция Николая I на рапорте о бунте команды была «весьма мягкой»: «Надо будет взять строжайшие меры, чтобы подобное сему не повторялось. Дело страмовское, и видно, что начальники поступили, как дураки, не расстреляв подлецов. Определение меры наказания бунтовщикам поручаю командующему Средиземноморской эскадрой адмиралу Гейдену». А тот нашел возможным дело «предать забвению», приписав бунт «невежеству матросов и незнанию ими своих обязанностей».
«Расстрелять через десятого!»
Трехдечный стодвадцатипушечный корабль «Александр Невский». Художник вывел его на передний план картины, а кажется, он сам вырвался вперед, слегка накренившись подветренным бортом и развевая усы белой пены под острым носом. От всего облика корабля, от изящных обводов его корпуса, от туго наполненных ветром белоснежных парусов, в четыре яруса поднятых на высоких, чуть подавшихся назад мачтах, веет романтикой моря, поэзией ушедшей эпохи парусного флота.
…20 декабря 1827 года. Валеттский рейд на острове Мальта. На рейде русская эскадра, разгромившая два месяца назад у Наварина турецко-египетский флот.
Глухая ночь. На кораблях пробили две двойные склянки. Два часа пополуночи. Самая трудная и неприятная для моряка «собачья вахта». Эскадра спит, охраняемая вахтенными.
Вдруг между спящими судами несется стрелой легкая шлюпка-двойка. От разгона сердито журчит под носом вода.
Лишь у флагманского линейного корабля «Азов» двойка затормозила и стала приваливать к левому борту.
– Кто гребет? – встрепенулись вахтенные на флагмане.
– Офицер с корабля «Александр Невский»! К адмиралу!
Поднявшись на палубу, прибывший офицер взволнованно доложил вахтенному начальнику:
– Господин лейтенант, я мичман Стуга с «Александра Невского»! У нас на борту бунт. Разбудите адмирала!..
Когда встревоженный, полусонный вице-адмирал Гейден вошел в кают-кампанию, там уже расспрашивал Стугу начальник штаба эскадры контр-адмирал Михаил Петрович Лазарев.
– Причина бунта вам известна?
– Никак нет! Казалось бы, должны быть всем довольны. Прекрасно кормим команду, обращение офицеров с нижними чинами тоже… прекрасное.
«Врешь, мичман! – думал Лазарев. – Ни с того ни с сего матросы не взбунтуются».
Ночь связывала адмиралу Гейдену руки. И только рано утром, еще до подъема флага, адмирал со всем своим штабом отправился на «Александр Невский». Мятежный корабль внешне ничем не отличался от других кораблей эскадры. Во всем виден порядок: убранные паруса вытянуты на реях по ниточке, выбрана слабина на вантах, штагах и брасах, не провисает якорная цепь, блестит на солнце надраенная медь. Но что за странные звуки несутся с корабля? Адмирал приказал: «Суши весла!» – и в наступившей тишине тревожно прислушался. На мятежном корабле пели хором. С торжественной медлительностью выводили басы:
Дудки хором засвистели,
И пошел вовсю аврал.
Мачты, стеньги заскрипели,
Задымился марса-фал.
Песню подхватили с отчаянной удалью подголоски:
Мы матросы удалые,
Нам все в мире нипочем!..
По знаку адмирала гребцы снова опустили весла в воду. С корабля заметили адмиральский вельбот, и песня оборвалась на полуслове.
Команда корабля сбилась около баковой пушки и, как стая затравленных зверей, угрюмо и зло смотрела на поднимавшегося по трапу адмирала и его блестящий штаб. Старый моряк, Гейден понял, что эти доведенные до отчаяния люди готовы на все. Здесь нужны осторожность, мягкость, даже уступчивость и обещания, а потом… Потом можно будет говорить другим, военным языком!
Матросы послушно выполнили команду офицеров – выстроились на шканцах и дружно ответили адмиралу на его: «Здорово, братцы!» Затем офицеры корабля были удалены с палубы, и начался опрос претензий. Адмиралу отвечали, не выходя из строя и только из задних рядов, явно не доверяя его беспристрастности. Неслись раздраженные, злые выкрики:
– Голодом заморили! Щи не щи, а разлука какая-то!
– Господа офицеры на расправу скоры!..
– Особенно мичман Стуга!.. Посчитайте, сколько он зубов повыбивал!
Лазарев вспомнил пошловато-красивенькое лицо Стуги и, закипая злобой, подумал: «Молодой начинающий подлец! Спаси нас, господи, от кадьянов и стуг, погубят они флот!»
После долгих расспросов, наконец, все стало ясным. Брожение в команде началось тотчас же по выходе корабля из Кронштадта. Причиной был не только мордобой. Продукты из матросского камбуза растаскивались для офицерской кают-кампании. Делалось это бесстыдно, откровенно, на глазах матросов. Ничего не изменилось и после Наваринского сражения. Героям-матросам по-прежнему выбивали зубы и кормили впроголодь. И выведенная из терпения команда взбунтовалась. Вечером 20 декабря 1827 года, как обычно, просвистали на молитву, а затем, после спуска флага, раздалась команда: «Подвахтенным койки брать!» Но матросы не пошли к коечным сеткам, а собрались на баке. Боцман Астафьев взял было койку, но ее вырвали у него из рук и выбросили за борт. Не подействовали на матросов и угрозы офицеров…
Ласково лилась речь адмирала. Он обещал сейчас же, не сходя с корабля, наказать виновных офицеров.
– Спускайтесь спокойно в свои жилые палубы, – ворковал адмирал, – будьте уверены, что я накажу ваших обидчиков!
Запуганные, издерганные, измученные тревожной бессонной ночью, матросы заколебались. Не было у них крепких вожаков, не было четкого плана действий. И Гейден, почувствовав перелом в настроении матросов, скомандовал:
– Подвахтенные, вниз!
Матросы, поколебавшись, пошли к люкам. Но лишь только они спустились вниз, выходы были заняты офицерскими караулами. И тотчас командир корабля подал адмиралу список на четырнадцать человек, «подозреваемых быть зачинщиками». Когда перечисленных в списке вывели наверх и посадили на гребные суда, остальная команда, все пятьсот человек, стремительно бросились к выходам:
– Не отпустим!.. Вместе плавали, вместе тонули, вместе сохли!.. Все одинаково виноваты!.. Вместе погибать!.. – кричали и рвались к трапам матросы. Но, натолкнувшись на дула офицерских пистолетов, попятились. В результате этого второго возмущения наверх вывели еще шесть человек.
Вся эскадра, затаив дыхание, следила за шлюпками, увозившими мятежников на корабль «Азов». Матросы, не обращая внимания на брань и зуботычины офицеров, не отходили от люков и пушечных портов. Прощально трепетали на ветру шейные платки и матросские шапки…
1 апреля 1828 года по Валеттскому рейду раскатился пушечный выстрел. Это начали читать приговор по делу бунтовщиков с «Александра Невского». Тысячи глаз устремились на флагманский «Азов», ожидая следующих сигналов. Потекли томительные минуты, и тысячи людей вздрогнули, услышав на флагмане зловещую дробь барабанов и унылое пение горна. Дробь – тревога! По этому сигналу на всех кораблях реи были отоплены: один конец задран, другой опущен. Траурный знак смерти капитана или готовящейся смертной казни.
Приговор был таков:
«Наказать смертью двадцать зачинщиков и каждого десятого по именному списку нижних чинов команды корабля „Александр Невский“.
Но смертников спасло опять-таки Наваринское сражение. Казнить вчерашних героев морской баталии, слава о которой прогремела на весь мир, не решился даже Николай I. А команда „Александра Невского“ отличилась в этом бою, захватив турецкий флаг. Каждый десятый из команды мятежного корабля был беспощадно избит, и уже не линьками, а шпицрутенами. Двадцати зачинщикам смертная казнь была заменена ссылкой в Нерчинск, на вечную каторгу.
Из офицеров „Александра Невского“ никто не был наказан или даже смещен.
Бунтом на „Александре Невском“ можно закончить историю матросских мятежей на русском парусном флоте. Это были мятежи, стихийные бунты. Во флот приходил» крепостные крестьяне из глухих углов России, и они еще не доросли до сознания необходимости организованной революционной борьбы. Матросы бунтовали только против своих командиров, шкуродеров и воров; они даже и в бунтах оставались верноподданными царя-батюшки. Царь за эту верность награждал их зверской поркой и ссылкой на каторгу.
На смену парусным фрегатам, бригам, клиперам и корветам пришли стальные броненосцы, крейсеры, миноносцы с их высокой для того времени техникой. Флоту понадобился другой матрос, грамотный, матрос-специалист – гальванер, минер, радиотелеграфист, машинист, артиллерист. На флот пришли рабочие, с немалым уже опытом революционной борьбы, с высокоразвитым классовым сознанием. Теперь матрос твердо знал, за что, против кого и как ему нужно бороться. Теперь на флоте вспыхивают не безоружные бунты, а вооруженные революционные восстания, с четким планом, с ясной целью восстания, руководимые мудрыми, бесстрашными вожаками, членами революционной партии большевиков. Теперь на смену кораблям-бунтарям пришли…
