Текст книги "Бунт на борту (Рассказы разных лет)"
Автор книги: Михаил Зуев-Ордынец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Закипела в море пена,
Будет в жизни перемена.
Ой, братцы, будет!
Старинная матросская песня
Кончился 1905 год, трагический и славный год первой русской революции. Адмирал Чухнин, кровью заливший восстание черноморских моряков, в начале 1906 года телеграфировал царю Николаю II: «Революционная буря в войсках и на флоте затихла».
Адмиралу казалось, что в России снова мертвая тишина, как на кладбище. Разгромлено Декабрьское вооруженное восстание в Москве; артиллерийским огнем сметены баррикады в Новороссийске, Харькове, Горловке, Красноярске; карательные экспедиции царских войск гасили кровью последние революционные искры под Москвой, в Прибалтике и Сибири. Ушел в Румынию «Потемкин», первый корабль революции, «стальная легенда свободы». Сотни тяжелых снарядов обрушились на революционный крейсер «Очаков».
Но адмирал оказался плохим предсказателем.
6 марта 1906 года на острове Березань были расстреляны лейтенант П. П. Шмидт, один из руководителей Севастопольского восстания, и три матроса с «Очакова». А всего через четыре месяца, в июле того же года, снова загремели грозовые раскаты революции.
Петербургская военная организация большевиков заранее готовила восстание Кронштадтской и Свеаборгской крепостей на островах. По примеру своего родного брата – Черноморского флота – должны были восстать корабли Балтийского флота: в Кронштадте броненосцы «Слава» и «Цесаревич», отряд миноносцев в Гельсингфорсе[15]15
Хельсинки.
[Закрыть] и учебно-артиллерийский отряд в Ревеле[16]16
Таллин.
[Закрыть]. Обе крепости и все корабли должны были восстать в один день и час по сигналу. Этим революционный удар приобретал неотразимую мощь.
В революционных событиях 1906 года на Балтике особенной доблестью отличалась команда флагмана учебно-артиллерийского отряда крейсера «Память Азова». Недаром его называли потом «балтийским „Потемкиным“».
«Тайна моря»
Как это часто бывает на Балтике даже в июле, погода неожиданно испортилась. С севера налетел шторм. Он бушевал всю ночь, а когда к концу следующего дня море стихло, в устье реки Пирита, возле Ревеля, волны выбросили на берег утопленника. Казалось бы, дело самое обычное: понесло какого-то чудака-горожанина на ночь глядя в море кататься – вот и докатался. Для такого происшествия достаточно и околоточного. Но труп утопленника почему-то огородили от зевак цепью городовых и жандармов, приехал пристав, потом сам полицмейстер и два жандармских офицера. Труп был отправлен в морг, но и там осматривать его никому не разрешили. Ревельская газета «Эстляндские губернские новости» напечатала в отделе происшествий заметку под интригующим названием «Тайна моря», в которой сообщала, что утопленник, видимо, из простонародья, одет по-рабочему, но личность его не установлена. К трупу не подпустили даже репортеров, поэтому они не могли сообщить читателям, что на трупе обнаружено пять огнестрельных револьверных ран, все в грудь и все в упор.
Об этих ранах и шел серьезный разговор в кабинете начальника Ревельского жандармского управления полковника Мезенцева.
– Никакой тайны нет, – сказал, откладывая газету, глава политического сыска в Эстляндии. – Все ясно! Убит наш осведомитель. А он последнее время давал очень ценные сведения о связи ревельских рабочих с матросами.
– Особенно с крейсером «Память Азова», – согласно кивнул заместитель Мезенцева подполковник Никишин. – Имеем подозрения, что на крейсере есть большевистский комитет, связанный с берегом. На днях к крейсеру подплыла лодка, и сидевшая в ней барышня перебросила на палубу сверток. Конечно, нелегальщина!
– Усильте наблюдение за крейсером.
– У нас там есть опытные осведомители. Среди них судовой священник отец Клавдий.
– Геройский поп! А в городской организации РСДРП есть наши люди?
– Теперь нет, – виновато ответил Никишин. – С гибелью агента связь оборвалась.
– Прошляпили, черт возьми! – Мезенцев крепко потер ладонью стриженную под бобрик голову. – Хорошо хоть то, что крейсер «Память Азова» со всем учебным отрядом ушел из Ревеля в Папон-Вик[17]17
Теперь Колга, залив в сорока километрах от Таллина.
[Закрыть] на учебные стрельбы. Нам меньше хлопот. Постойте-ка!.. – Он замолчал и, озаренный какой-то неожиданной догадкой, закусил палец. – Когда отряд ушел из Ревеля?
– В среду, то есть вчера на рассвете.
– А сегодня, в четверг к вечеру, мы получили свеженький труп нашего агента. Нет ли тут какой-то связи?
– Возможно, – в раздумье погладил усы подполковник. – Но какая?
– Значит, все-таки «тайна моря»? – раздраженно, со стуком переставил Мезенцев на столе тяжелое пресс-папье. – Вы не находите, господин подполковник, что в Ревеле с недавних пор, примерно этак с конца мая, действует чья-то опытная направляющая рука? Надо предупредить начальника отряда капитана Дабича, чтобы офицеры усилили надзор за командами всех кораблей, особенно крейсера «Память Азова». Распорядитесь, господин подполковник!
Лопоухий
В тот же рассветный час, когда учебно-артиллерийский отряд снялся с ревельского рейда, на пустынном берегу Папон-Викского залива, на вершине дюны, в кустах можжевельника затаились четыре человека. Это были рабочие ревельского завода «Вольта» – эстонцы Тамберг и Эдуард Отто, третий тоже рабочий – с Балтийской мануфактуры. У третьего заметная внешность: большие оттопыренные уши. Вышло так, что архивы не донесли до нас ни его имени, ни фамилии. Все трое – члены штаба дружины. Их обязанностью было охранять четвертого, высокого худощавого человека с волосами светлыми, длинными и слегка вьющимися, одетого в суконные флотские брюки, потертый пиджак и косоворотку с вышитым воротом. Трудно было определить, кто он: по одежде – не то рабочий, не то переодетый матрос, по тонкому умному лицу и стальному пенсне – несомненно, интеллигент. Это был партийный работник, направленный в Ревель петербургской военной организацией большевиков. По паспорту он значился тамбовским мещанином Степаном Никифоровичем Петровым, а в ревельских партийных кругах его называли Оскаром Минесом. Это и был тот, чью опытную направляющую руку почувствовал жандарм Мезенцев.
Революционная гроза загремела неожиданно, спутав все планы. Раньше намеченного срока стихийно восстали на Свеаборгских островах пехотинцы и крепостные артиллеристы. Захватив форты на четырех островах, они начали бомбардировать Центральную крепость. Верные революционному долгу, в поддержку Свеаборга восстали и кронштадтцы, захватили береговое укрепление Литке и форт Константин.
Поздно вечером 18 июля на конспиративной квартире по экстренному вызову собрались члены городского комитета, члены штаба рабочих дружин и матросы-большевики. Говорил Оскар Минес:
– Подробностей о Свеаборге и Кронштадте у нас пока нет, но партийная дисциплина обязывает нас поддержать тех, кто уже борется!
Собрание происходило в пригородном доме, и все невольно посматривали в окно, выходившее на море. Где-то там, далеко, за чертой горизонта, по ту сторону Финского залива, уже второй день гремит орудийными залпами восставший Свеаборг.
– Ревель поддержит Свеаборг и Кронштадт, – продолжал Минес. – Мы уже договорились с эстонскими товарищами. Всеобщая забастовка и вооруженный захват власти! А вы, моряки, поддержите ревельских рабочих. Высаживайте десант, а если понадобится – ударьте главным калибром по казачьим и жандармским казармам, полицейским участкам и губернаторскому дворцу!
Но вот последовало неожиданное сообщение матросов. Из подслушанных разговоров офицеров они узнали, что морскому министерству известно о подготовке восстания на кораблях Балтийского флота и что приняты уже меры, чтобы раздавить его любыми средствами. Для начала приказано арестовать всех подозрительных матросов. На «Памяти Азова» уже арестован и передан жандармам минер Исадский, кроме того, есть приказ: команды на берег с завтрашнего утра не увольнять и рассредоточить флот. Во исполнение этого приказа завтра на рассвете учебно-артиллерийский отряд уйдет с ревельского рейда в залив Папон-Вик, якобы для учебной стрельбы.
Растерянность и смятение отразились на лицах некоторых участников совещания. Послышались взвинченные крики меньшевиков:
– Драку еще не начали, а сопатка уже в крови! Без флота из рабочих дружин царские мясники кровь будут цедить! Пропало дело! Восстание отменить!
– Молчите, истерички! – поднялся Минес. Его лицо было сурово и твердо. – Дело не пропало! Перевод учебной эскадры из Ревеля в Папон-Вик осложняет нашу задачу, но это не поражение! Нет! Отряд придет обратно в Ревель и придет с красным флагом на мачтах! Я сейчас же отправлюсь в Папон-Вик и завтра ночью буду на «Памяти Азова». Спустите мне, морячки, с борта какую-нибудь веревочку? – улыбнулся Минес матросам.
– Ты, Оскар, не марсовый, – засмеялись и матросы, – по канату тебе не подняться. Мы адмиральский трап спустим, оркестр выставим!
Ночью Минес и его охрана добрались на крестьянской подводе до залива Папон-Вик и на рассвете уже затаились в кустах, ожидая подхода кораблей. Внизу, под стожком сена, была спрятана лодка, нанятая в рыбацкой деревне. Тамберга и Лопоухого Минес оставил на вершине дюны дозорными, а сам вместе с Эдуардом Отто спустился немного по склону. Юноша успел шепнуть Минесу, что им нужно поговорить с глазу на глаз.
И вот теперь Эдуард рассказывал:
– Когда нас назначили вашей охраной, мы все трое побежали вытаскивать из тайников револьверы и патроны. Тамберг и я справились быстро, а Лопоухий почему-то замешкался. Тамберг послал меня поторопить его. Вхожу, а он еще не готов. Сидит за столом и что-то торопливо пишет. Мне почему-то показалось, что он не собирается с нами, а пытается улизнуть. Вошел я в его дом тише тихого, как мышь. Вы ведь знаете, в нашем деле не надо лишних глаз и ушей. Он заметил меня, когда я стоял уже за его спиной. Если бы вы видели, товарищ Минес, как он вздрогнул! Будто около его уха выстрелили! И побледнел, куррат[18]18
Черт (эст.).
[Закрыть]! Заметил он, конечно, что я удивился и вопросы буду задавать, сам первый затараторил: «Идем ведь на опасное дело, вот я и решил невесте письмо написать». – «Ну, дописывай, – говорю, – я подожду». – «Ладно, – говорит, – не стоит, пожалуй, ее расстраивать!» А сам все глубже и глубже письмо в карман запихивает, словно боится, что я листок из рук у него выхвачу. А потом мы вышли к ждавшему нас Тамбергу. Что вы на это скажете, товарищ Минес?
– Письмо это и сейчас при нем, как вы думаете, Эдуард?
– Я все время следил за ним. Не выбросил. Разве вот сейчас попытается уничтожить. Так ведь при нем Тамберг.
Минес поднялся и зорко, внимательно оглядел окрестности. Отто понял.
– Здесь опасно. По дороге могут проехать. Лучше в море.
И в этот момент они услышали голос Лопоухого. Он стоял выше их на склоне дюны и громко, насмешливо говорил:
– Все совещаетесь о мерах безопасности? На меня надейтесь! Товарищ Минес, грудью прикрою тебя от царских пуль и штыков!
– Идемте вниз, спускайте лодку на воду, – приказал Минес.
– Зачем? – удивился Лопоухий. – К эскадре поплывем ночью, а она еще и не пришла.
– Нужно осмотреть рейд, выбрать короткий и скрытый подход к кораблям.
Когда лодка отошла от берега так далеко, что деревья казались низеньким кустарником, а людей и вовсе не различить, Минес окинул взглядом море. Ни дымка, ни паруса на горизонте. Тогда он посмотрел в упор на Лопоухого.
– Дай твое письмо к невесте!
– Вы что?.. Вы с ума сошли? – взвизгнул Лопоухий, схватившись обеими руками за борт. Он, видимо, хотел выброситься из лодки, но три револьвера уставились на него. Эдуард вытащил из его кармана письмо к «невесте», которое оказалось донесением в жандармское управление.
Минес прочитал его вслух. Фамилии товарищей из дружины и городского комитета РСДРП. Против каждой фамилии – домашний адрес. Затем предложение выдать боевую дружину, подпольную типографию и судовые партийные комитеты учебного отряда. Всего за десять тысяч рублей.
Минес кончил читать. Точку поставили три выстрела в упор. Убитый провокатор упал навзничь на корму, и Эдуард выстрелил в него еще два раза. В глазах юноша стояли слезы ярости и ненависти. Труп выбросили в море, привязав к нему лодочный верп. Но от разыгравшегося через несколько часов шторма якорек, видимо, отвязался и труп принесло в устье Пириты, на радость жандарму Мезенцеву.
Повернули к берегу и гребли медленно, подавленные. Провокатор пробрался в штаб и в городской комитет! После долгого молчания Тамберг сказал:
– На волоске мы висели.
– Наше дело на волоске висело, а это хуже! – откликнулся Минес.
После полудня услышали далеко в море орудийные выстрелы. Отряд вел учебную стрельбу. А под вечер корабли вошли в залив. Минес и его товарищи глядели на них, лежа в прибрежных кустах.
Первым шел флагманский корабль, крейсер первого ранга «Память Азова». Он предназначался для самостоятельных действий на океанских просторах как рейдер – охотник за военными транспортами и торговыми судами неприятеля. Кроме мощных машин с шестью котлами, он имел парусное вооружение для экономии топлива во время плавания вдали от берегов.
У «Памяти Азова» была славная родословная. Свое имя крейсер получил в память линейного парусного корабля Черноморского флота «Азов», особенно отличившегося под командой М. П. Лазарева в Наваринском сражении. На носу крейсера были изображены белый георгиевский крест и полосатая черно-оранжевая орденская ленточка. Окрашенный в серо-голубой цвет, сверкающий надраенной медью, опрятный, щеголеватый, крейсер словно приготовился к торжественному морскому параду.
За флагманом вошли в залив минные крейсеры «Воевода» и «Абрек», миноносцы «Ретивый» и «Послушный». Один из кораблей отряда, учебное судно «Рига», остался в Ревеле. Он проводил стрельбу у острова Нарген.
«Какая грозная сила! – думал Минес, любуясь кораблями. – Мы должны направить ее на борьбу за революцию!..»
Глухой ночью, в часы «собачьей вахты», лодка с тремя большевиками подошла к эскадре. На берегу, в соснах, свистели первые взмахи шторма.
Кочегар № 122
Тесное таранное помещение «Памяти Азова», куда не только офицеры, но и кондукторы[19]19
В царском флоте промежуточное звание между офицером и унтер-офицером.
[Закрыть] редко заглядывают, было набито матросами. Шло собрание корабельной большевистской организации. Председательствовал широкий в плечах, с густыми черными усами на твердом, волевом лице артиллерийский квартирмейстер[20]20
Младший унтер-офицер царского флота.
[Закрыть] Нефед Лобадин. Справа и слева от Лобадина стояли члены комитета – стройный, высокий красавец гальванерный квартирмейстер Петр Колодин и румяный смешливый баталер[21]21
Унтер-офицер по хозяйственной части.
[Закрыть] Степан Гаврилов. Рядом с ним стоял Оскар Минес, переодетый в матросскую форму. Говорил Степан:
– Надо немедленно начинать! Не терпится братве вцепиться в глотку царю-батюшке! Потемкинцы и очаковцы начали – мы, азовцы, закончим. А нам, балтийцам, сподручнее сшибать с трона царя. Нам до Питера ближе, чем черноморцам! – Степан задорно улыбнулся.
– Правильные слова! – заговорили матросы, но в задних рядах кто-то сказал ядовито: – Царя сшибать азовцы задумали, а в 1905 году не вы ли заслужили царское спасибо и удостоились лобызания ручки ее величества царицы?
– Это не мы, это офицерье и шкуры-кондукторы лобызали! – загудели возмущенно матросы. – А мы ее, стерву, так бы лобызнули!
– На собрании чужие есть! – шепнул Минес Лобадину. Тот поднялся на цыпочки, вглядываясь. Потом сказал сердито и встревоженно:
– Тильман, ты как сюда попал? Ребята, ну-ка, задержите его!
Но уже хлопнула дверь горловины за выбежавшим Тильманом.
– Плохо получилось! – покачал головой Лобадин. – Уж больно у нас на крейсере команда разношерстная. Кроме основного состава, на который мы, как на каменную гору, надеемся, есть переменники-ученики. Переменники, за малым исключением, в революционном смысле материал совсем сырой. Тлеют, а не горят, хоть ты что! Ох, и тяжело будет!
– Революцию вообще тяжело делать! – серьезно ответил Минес. – А скажите, Нефед Лукьяныч, у вашего комитета есть связь с другими кораблями?
– И даже очень тесная! Партийные организации имеются на «Риге» и на «Абреке».
– А на «Воеводе» и на миноносцах сочувствующие выявляются. Сознательные и боевые есть ребята! – добавил Колодин.
– Это же огромная сила! – воскликнул Минес.
Собрание продолжалось.
А в это время Тильман докладывал торопливо пристегивавшему палаш и револьвер старшему офицеру крейсера капитану второго ранга Мансурову:
– В таранном отсеке собрались. Бунт готовят!
Мансуров замысловато, по-матросски выругался и вылетел из каюты.
Собрание вынесло решение поручить комитету тут же, немедленно разработать дальнейший план восстания и самое позднее через час сообщить его партийцам. А пока всем, кроме комитетчиков, выйти на палубы. В отсеке было невыносимо душно, кое-кому стало даже дурно. В этот момент влетел матрос:
– Полундра! Сюда Мансуров топает!
Словно по боевой тревоге колоколов громкого боя, матросы бросились к горловине отсека и разбежались по палубам. И когда появились капитан второго ранга Мансуров и вахтенный начальник, отсек был пуст. Но Мансуров уже узнал от Тильмана, что на корабле есть посторонний человек. Он вызвал караул и пошел по жилым палубам. На одной из коек лежали два человека. Один был знакомый Мансурову матрос, второго он не знал.
– Ты кто такой? – послышался строгий вопрос.
– Кочегар номер сто двадцать два.
– Нет у нас такого, – засмеялся Мансуров. – Взять его!
Минеса схватили и обыскали. Нашли заряженный браунинг и запасную обойму. Арестованного отвели в офицерскую ванную комнату и поставили четырех часовых, в число которых попросился Тильман. Дверь в ванную оставили открытой, а часовым было приказано заколоть арестованного при малейшей попытке к бегству.
Действовать по-флотски!..
В носовой части артиллерийской палубы Нефед Лобадин опять собрал большевиков. Всем было ясно, что действовать надо немедля. Через час уже будет поздно: Минеса отправят на «Воеводу», и на рассвете минный крейсер уйдет в Ревель.
– Не теряй время, командуй! – вырвалось нетерпеливо у Петра Колодина. – Упустим время – и нас брезентом накроют, как потемкинцев!
– Значит, решили! – свободно и легко вздохнул Лобадин. – Действовать по-флотски! Все за одного, один за всех!
– Трави до жвака-галса[22]22
Конец якорной цепи, прикрепленный к палубе.
[Закрыть]! Ура! – подкинул бескозырку веселый Степан Гаврилов. – Да здравствует наша родная, самая красивая, самая желанная революция!
На верхней палубе щелкнул вдруг револьверный выстрел. Сверху из люка кто-то крикнул:
– Лейтенант Захаров застрелил матроса! Ребята тоже не стерпели – по башке прикладом… Богу душу отдает!
– В ружье! – крикнул Лобадин. – Выключай свет! В темноте нам виднее! Ребята, за мной!
Крейсер погрузился в темноту. Выбегая на палубу, Лобадин услышал за собой топот матросов.
С тремя партийцами он бросился выручать Минеса. С фонариками в руках они вбежали в коридор. Дверь в ванную открыта, караула нет, в дверях Минес.
– Оскар! – бросился к нему Лобадин. Они крепко обнялись.
У порога ванной лежал мертвый Тильман со штыковыми ранами в груди.
– Кто его? – спросил тихо Лобадин.
– Караульные, прежде чем убежать.
На верхней палубе гремели револьверные и винтовочные выстрелы.
Выбежав на палубу, Лобадин крикнул:
– Ребята, без крови! Бери офицеров в плен!
– Они нас в плен не берут!.. В упор стреляют! – закричали в ответ матросы.
Выстрелами сверху, через люки, матросы гнали офицеров в кают-компанию. Убит был вахтенный начальник Зборовский, тяжело ранены Мансуров и командир крейсера капитан первого ранга Лозинский. Офицеры панически метались во внутреннем помещении юта. Наконец, поняв, чего от них хотят, они ринулись толпой в кают-компанию и на кормовую батарею.
– Все! – вытер со лба пот Степа Гаврилов. – Драконы в клетке! – Он опустил винтовку.
Но ему пришлось тотчас же взять оружие на изготовку. С кормы закричали:
– Драконы бегут! На паровом командирском катере! Держи их!
Офицеры бежали через кормовой адмиральский балкон сообщавшийся с кают-компанией. Матросы забыли о балконе.
Офицеры уже спускались в катер. Забурлил винт, катер начал пятиться от кормы крейсера.
– Катер к борту! – крикнул в мегафон Лобадин.
Но катер прибавил обороты и разворачивался носом к берегу.
С палубы загремели винтовочные выстрелы.
– Нельзя их выпускать! – крикнул Лобадин. – Комендоры, к орудию!
Бортовой «гочкис» выплюнул пламя. Близ левого борта катера взметнулся фонтан. Второй выстрел. Катер качнуло, он стал зарываться носом. Снова два выстрела один за другим. Снаряды легли по бортам катера, и он застыл на месте. Офицеры начали прыгать в воду и побрели вброд к берегу. «Гочкис» сделал еще три выстрела подряд.
Но офицеры уже добрались до берега и скрылись в лесу.
Убежали с крейсера не все офицеры. Загнанных в кормовую батарею там и заперли, отобрав у них оружие. С ними был поп Клавдий. Но часа через два попа выпустили и даже разрешили ему свободно ходить по кораблю.
Над морем занималась заря. Наступал новый день, 20 июля 1906 года.
Утром этого дня Николаю II подали телеграмму. Царь удивленно округлил белесо-голубые глаза. Телеграмма была послана из неведомой эстонской деревушки Колга. Содержание ее было коротким: «Команда крейсера „Память Азова“ взбунтовалась. Убит командир и пять офицеров. Крейсер в руках мятежников».
Царский приказ был тоже коротким:
«Повелеваю немедленно привести в повиновение команду крейсера „Память Азова“. В случае необходимости потопить его».
Следовать за мной!
Пять часов утра. Медленно пробили склянки. Раньше положенного по уставу времени с мостика раздалась команда:
– На флаг и гюйс смирно!
Горнист заиграл сигнал, его подхватила дробь барабанов. Из-за ходового мостика медленно поднялся красный флаг. На шканцах раздался могучий клич сотен глоток:
– Долой самодержавие! Да здравствует революция!
Команда была распущена, но не ушло с мостика новое командование крейсера. Командиром «Памяти Азова» был единодушно выбран Нефед Лобадин, руководитель корабельной большевистской организации, помощниками командира – Оскар Минес и Петр Колодин. Они совещались, как действовать дальше.
Неожиданно снялся с якоря и пошел к выходу из бухты минный крейсер «Воевода». На всех кораблях отряда слышали стрельбу на «Памяти Азова», потом увидели красный флаг на его мачте и без труда догадались, что крейсер захвачен восставшими матросами. Командир «Воеводы» лейтенант Гильдебрандт решил рискнуть уйти из бухты, чтобы сообщить в Ревель о случившемся. Но на «Памяти Азова» зорко следили за кораблями, и на мачту флагмана взлетел сигнал:
«„Воеводе“ встать на якорь».
Минный крейсер сделал крутой поворот, но пошел не обратно в бухту, а к берегу и выбросился на мель.
Тогда двинулся и «Память Азова». Крейсер пошел к выходу из бухты и на ходу поднял сигнал:
«„Абреку“ и миноносцам следовать за мной».
После томительной паузы минный крейсер и миноносцы подняли ответ:
«Ясно вижу».
На носу, у шпилей, засуетились якорные команды, из труб повалил дым, забурлили под кормой винты, но корабли не двинулись с места.
– Враздрай работают[23]23
Работать враздрай – это работать одной машиной вперед, а другой – назад.
[Закрыть]! – возмущенно и зло закричали на «Памяти Азова».
На правом борту крейсера высунулось в амбразуру шестидюймовое орудие. Вспухло облако дыма. Между «Абреком» и «Ретивым» поднялся мощный фонтан воды. И словно ожидая этого сигнала, минный крейсер и миноносцы дали полный ход. Но пошли они не к выходу из бухты, а тоже к берегу. Корабли врезались форштевнями в прибрежный песок, с бортов спустили трапы. Под дулами офицерских револьверов матросы сошли на берег и побежали в лес.
Все было кончено. Крейсер под красным флагом остался один.
Командный состав крейсера собрался в боевой рубке.
– Что будем делать? – обводя взглядом верных друзей, спросил командир крейсера Лобадин.
– Идти в Ревель! – без колебаний ответил Оскар Минес. – Там нас ждут рабочие. Объединенными силами, с моря и суши, возьмем город и присоединим к себе солдат. Царских карателей из Петербурга в первые дни можно не бояться. Эстонские боевики взорвут железнодорожные мосты.
– А в Ревеле к нам присоединится «Рига». Я в этом уверен, – поддержал Минеса Лобадин. – Я тоже за поход на Ревель!..
Под кормой крейсера заклубились буруны. Он лег на курс в открытое море. Только чайки вились за кормой одинокого корабля с красным флагом на мачте.
«Рига» показала корму
Из боевой рубки не расходились. Ждали, какие вести принесет радиотелеграф. Наконец на стальном трапе загромыхали шаги телеграфного квартирмейстера Николая Баженова. Но в рубку он вошел медленно, с угрюмым лицом.
– Молчат! Молчат как рыбы! – безнадежно развел он руки. – Свеаборг молчит, Кронштадт молчит, «Цесаревич» и «Слава» молчат, минный отряд в Гельсингфорсе молчит!
– А «Рига», как «Рига»? – нетерпеливо поднялся Лобадин.
– И «Рига», Нефед Лукьяныч, молчит, как проклятая!
После тяжелой паузы заговорил Петр Колодин, исполнявший обязанности старшего офицера:
– Дело будет серьезнее, чем мы думали. Поэтому давайте обсудим, как поступить с оставшимися на крейсере офицерами. Враги ведь!
– Комитет уже решил. Офицеров не трогать, их судьбу решит позднее революционный суд, – ответил Оскар Минес.
– Офицеры первые начали стрелять в матросов: Захаров, Соколовский, Зборовский… Ладно! Коли комитет решил так, перетакивать не будем. Но есть еще и кондукторы, а их даже не заперли в каютах.
– Как они себя держат? – спросил Лобадин.
– Как богачи на деревенской сходке. Кучкой держатся, матросов чураются. Вспомните, товарищи, сколько вреда принесли шкуры-кондукторы в Севастополе и на «Потемкине».
– Ты, Петя, кондачок любишь. А тут дело серьезное, – недовольно возразил Лобадин. – Надо поговорить с ними, прощупать.
– Щупайте! – рассерженно отмахнулся Колодин. – Только они, извиняюсь, не куры-несушки.
Переговорная трубка на мостике заурчала.
– Рубка слушает! – крикнул Лобадин.
– Выходим на створ ревельских маяков! – донесся из трубки голос рулевого Мундштукова, теперь штурмана крейсера. – Начинаем поворот на Ревель!
– Поворачивайте! – ответил Лобадин. – И передай, Алеша, сигнальщикам, чтобы зорче смотрели. Ищите «Ригу»!
Командиры поднялись на мостик. А палуба крейсера уже была забита матросами. Все чувствовали, что приближается решительный момент. Открылся заросший соснами остров Нарген[24]24
Теперь остров Найсар.
[Закрыть] у входа в ревельскую бухту. Отсюда до Ревеля час хорошего хода. Как-то встретит восставший корабль рабочий Ревель? И где-то близ острова проводит учебные стрельбы «Рига», готовая присоединиться к революционному крейсеру.
– «Рига»! – вдруг закричали на палубе. Взлетели бескозырки, загремело «ура».
Но куда же она идет? Обогнув южный маяк Наргена, «Рига» начала уходить за остров, на запад, а не на юг, в Ревель.
– Почему «Рига» уходит? – встревоженно, посмотрел Оскар Минес на Лобадина. – Нужно ее догнать!
– Догоним! Обойдем остров с севера и ляжем на пересечку курса «Риги»! – ответил Лобадин.
Всех, и на мостике, и на палубе, шатнуло от крутого поворота «право на борт». Крейсер весь дрожал от мощной работы машин. Вот и бело-красный маяк на северной оконечности острова. Тут азовцы снова увидели «Ригу», вернее, ее корму. Винты уходившего корабля бешено работали.
– У нас ход семнадцать узлов, у «Риги» двадцать! – сказал безнадежно Мундштуков. – Командуй, Нефед, поворот!
Лобадин приказал повернуть и идти на Ревель.
На палубе подавленно молчали.
Почему же ушла «Рига»?
Настроение ее команды с утра 20 июля было напряженным. Матросы уже знали о восстании в Свеаборге и Кронштадте, но о событиях на «Памяти Азова» им не было известно. А командир «Риги» капитан второго ранга Герасимов был извещен об этом по радиотелеграфу и принял меры. Экипаж «Риги», учебного судна, наполовину состоял из гардемаринов[25]25
Воспитанники царского морского кадетского корпуса.
[Закрыть] и кондукторов, проходивших стажировку. Герасимов собрал их на одной из палуб и вооружил винтовками. Затем, чтобы избежать встречи с мятежным крейсером, приказал идти в Либаву[26]26
Лиепая.
[Закрыть]. На траверсе Наргена «Рига» встретилась с крейсером. Матросы-большевики «Риги», видя, что их корабль уходит от крейсера, дали давно ожидаемую команду:
– В ружье, товарищи!..
Разбив трюм, матросы начали доставать патроны. Но вооружиться они не успели. Налетели гардемарины и кондукторы под командой офицеров. Восстание на «Риге» было подавлено в самом начале. Утром того же 20 июля, после трехдневных кровопролитных боев пал и революционный Свеаборг; в этот же трагический день было жестоко подавлено восстание матросов и солдат в Кронштадте. На броненосцах «Слава» и «Цесаревич» начальство списало на берег революционно настроенных матросов и заменило их гардемаринами. На миноносцах в Гельсингфорсе были произведены массовые аресты.
Вот почему молчал эфир, когда Николай Баженов выстукивал запросы из радиорубки «Памяти Азова».
Абордаж
В пять часов вечера революционный крейсер бросил якорь на ревельском рейде. Команда села ужинать. За столами против обыкновения было тихо. Ни шуток, ни смеха. Многих учеников не хватало за столом, а те, что сели ужинать, вдруг по какому-то тайному сигналу поднялись и ушли. Пустовали и столы кондукторов.
Поп Клавдий спустился вниз и пошел к кормовой артиллерийской палубе, где сидели арестованные офицеры. Двери не заперты, но у порога стоят двое караульных из учеников-переменников. Поп вошел, умышленно не притворив за собой дверь. Караульные не решались задержать священника.
– Господа офицеры, «Рига» корму показала! – весело сказал поп. – Крейсер наш теперь один как перст!
– Вернее, как «Потемкин»! – воскликнул насмешливо лейтенант Сакович. – Тот в Румынию ушел, а наш крейсер в Швецию, видимо, потопает. С революционным визитом!
– Вы бы поговорили, батюшка, с нашими кондукторами и учениками, – умышленно громко сказал лейтенант Лосев, косясь на часовых-переменников. – Они ведь ни в чем не виноваты. Кашу заварили наши бунтари и этот мерзавец штатский. Несправедливо будет, если учеников на расправу потянут!
– Святые твои слова, сыне!.. Это даже мой долг, как духовного пастыря, – ответил поп, направляясь к двери.
А на верхнем мостике в это время Лобадин, Оскар Минес и Петр Колодин рассматривали в бинокль город, порт, набережные и прилегающие к ним улицы, занятые войсками и полицией.
– В порту не менее двух рот пехоты! – сказал Лобадин. Опустил бинокль и Оскар Минес. – На крыше Батарейных казарм сидят артиллерийские наблюдатели. А во дворе конные жандармы и казаки!
– Посмотрите в сторону Балтийской мануфактуры! – воскликнул возбужденно Колодин. – Туда драгуны на рысях подходят!
На мостик взлетел Степа Гаврилов.
– Своими ушами слышал! – закричал он еще на трапе. – Кондуктор Давыдов тихо приказал ученикам: «После ужина разбирайте винтовки и по моему сигналу бросайтесь на главарей!»
– Начинается! – мрачно сказал Колодин. – Говорил ведь я, что шкуры-кондукторы покажут нам кузькину мать!.. Слышите? Вот оно, самое!
Внизу раскатились два винтовочных выстрела, затем ударил залп. Ученики и кондукторы рвались на верхнюю палубу, но матросы согнали их вниз. Там контрреволюционеры одержали первую победу: захватили кормовую батарею и освободили офицеров. Теперь они орудовали по четкому плану, а революционные матросы из-за внезапности нападения действовали разрозненными группами, а то и в одиночку.
