Текст книги "Бунт на борту (Рассказы разных лет)"
Автор книги: Михаил Зуев-Ордынец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
ПО РАЗНЫЕ СТОРОНЫ ОКНА
1
Стол стоял рядом с окном. Поэтому человеку, вошедшему в комнату с зажженной лампой, пришлось подойти близко к окну.
Вложив лампу в проволочное гнездо, он взял со стола длинный плоский хлебец и отрезал от него большой ломоть. Затем из широкогорлого горшка вытащил ножом кусок вареной баранины и начал есть, не снимая мяса с ножа.
Другой человек, стоявший по другую сторону окна, на улице, тихо застонал. Не сводя горящего взгляда с хлеба и мяса, судорожно вцепился в раму руками. С трудом проглотил тягучую голодную слюну и в изнеможении прислонился к стене.
Не замечая горящих голодом глаз за окном, человек в комнате ел не спеша, наслаждаясь. Вцепившись зубами в баранину, закрыв от удовольствия глаза, он отрывал мясо маленькими кусочками и жевал его медленно-медленно. Когда с бараниной было кончено, он вытер нож, стряхнул с колен хлебные крошки и, держа лампу впереди себя, удалился куда-то в глубь дома, притворив за собою дверь.
В комнате снова стало темно. Лишь через щель от неплотно притворенной двери лег на пол луч света, тонкий и длинный.
Человек на улице тоже отошел от окна. Качаясь, сделал несколько шагов и опустился на кучу маисовой соломы. Уперся подбородком в ладони и исподлобья взглянул на дом.
Деревянный, из гладко обструганных досок, крытый красной черепицей, дом резко выделялся из всех остальных хижин деревни, бамбуковых, обмазанных глиной, с соломенными крышами. Рядом с домом щупала небо высокой ступенчатой крышей деревенская пагода[44]44
Буддийский храм.
[Закрыть].
Губы человека зашевелились.
– О, Тао-Пангу, о, брат мой, – зашептал он. – Если я попрошу у тебя пить, ты напоишь меня ядом змеи, если я попрошу есть, ты отведешь меня к белым дьяволам, которые накормят меня свинцом. Это так…
Он бессильно опустил голову. Но тотчас решительно вскинул ее. Поднялся и, подойдя снова к окну, прижался лицом к стеклу, всматриваясь.
В комнате было по-прежнему темно. Даже луч на полу теперь исчез. Видимо, в соседней комнате погасили лампу или плотнее притворили дверь.
Человек вытащил из-за пояса длинный и тонкий, как шило, нож. Всунул его под нижний край рамы окна и нажал на ручку. Рама тихо треснула. Человек вздрогнул и огляделся по сторонам. Затем снова нажал на ручку. Створки окна бесшумно распахнулись.
Человек перекинул одну ногу в комнату и, сидя верхом на подоконнике, наклонил вперед голову, вслушиваясь и всматриваясь. Мертвая тишина и темнота комнаты успокоили его. Он перекинул через подоконник вторую ногу и встал на пол. Крадучись, шагнул вперед и… зажмурился от яркого света.
В широко распахнувшихся дверях соседней комнаты стоял человек. В левой руке он держал высоко над головой лампу, правая сжимала весело поблескивавший никелем револьвер.
– Зачем ты попал сюда, вор, собака?! – крикнул человек с револьвером.
Человек с улицы опустил голову:
– Я хотел взять только хлеба. Я голоден. Я не ел четыре дня.
Человек с револьвером усмехнулся:
– Так говорят все воры. Брось нож.
Человек с улицы бросил нож на пол и поднял голову.
Лампа вздрогнула и чуть не вывалилась из державшей ее руки.
– Кай-Пангу! Брат мой…
– Да, я Кай-Пангу, твой брат.
2
Два человека, полчаса тому назад стоявшие по разные стороны окна, теперь стояли друг против друга.
С первого же взгляда можно было понять, что это братья-близнецы. Оба небольшого роста, с бледно-шоколадным цветом кожи, тонки в талиях и широки в плечах. У каждого большая голова, длинные прямые волосы и глаза с чуть косым узким прорезом. Даже родинка, похожая на ущербленную луну, была у обоих братьев в левом уголке рта. И, если бы не разница в одежде, нельзя было бы отличить одного брата от другого.
На Тао-Пангу была белая чесучовая пижама, надетая прямо на голое тело, и такие же брюки. На Кай-Пангу – лишь короткие рваные штаны.
Но Тао-Пангу отличался от брата, кроме одежды, более бледным, каким-то сероватым цветом лица. Такую мутную бледность накладывает на лица лишь опиум.
– Как ты попал сюда? – спросил хмуро Тао-Пангу.
– Меня преследуют французы… полиция. Я скрываюсь… Я четыре дня не ел ничего, кроме сухих зерен риса.
И, глядя в упор на брата сузившимися от света зрачками, Кай-Пангу спросил:
– Что ты теперь сделаешь со мной?
Тао-Пангу поставил лампу на стол и сел на низкий плетеный стул, держа револьвер на уровне груди брата.
– Я отведу тебя в Сайгон, к префекту французов.
– Зачем?
Тао-Пангу улыбнулся холодно, одними губами:
– Брат мой, разве ты ребенок? Ты ведь Кай-Пангу, вождь «братьев из джунглей».
Кай-Пангу вскинул голову.
– Да.
– И ты перебил эскадрон французских улан, посланных губернатором наказывать взбунтовавшуюся деревню Фен-Ча-Жу?
– Да. Я, – послышался гордый ответ.
– Кроме того, ты поджег портовые пакгаузы французов в Сайгоне?
– Тоже я.
– А разве не ты сжег уже созревшие посевы маиса и индиго на плантациях французского губернатора Ляберка?
– И это я.
– Попробуй солгать, что не твоя шайка разгромила летнюю резиденцию мандарина-советника, светлейшего Вун-Ньямо-Чжи.
– Да. И мы жалеем лишь об одном: что не смогли повесить и самого мандарина, эту кровавую собаку. Он успел бежать в Сайгон.
– А потому французы назначили за твою голову награду в пять тысяч золотых пагод[45]45
В этом случае – золотая монета Индокитая.
[Закрыть], и я хочу получить это золото.
– Но зачем оно тебе, брат мой? Ты живешь один, у тебя нет жены и детей, тебе хватает с излишком на хлеб, мясо и даже, я вижу по твоему лицу, на опиум.
– Золото никогда не бывает лишним, – нехотя ответил Тао-Пангу, воровато пряча глаза от пристального взгляда брата.
– Но ведь я же брат твой, – сказал просто и искренно Кай-Пангу.
– Ты не брат мне более, – взвизгнул Тао-Пангу, и никель револьвера, вздрогнув, заиграл невинными зайчиками на потолке. – Благодаря твоим разбоям французы хотели лишить меня должности здешнего судьи. Будь ты проклят, и пусть священная дощечка над алтарем предков запятнается твоим позором, лесной вор и разбойник!
Кай-Пангу горько рассмеялся.
– Я вижу, что белые купили моего брата за пост деревенского судьи. За сколько же ты продался, брат мой?
Тао-Пангу оскорбленно дернул губой. На этот раз сдержался и ответил спокойно:
– И ты мог бы быть тем же, чем я.
– О нет, брат мой! Жить подачками белых? Никогда!
– Ты заговорил так только с того дня, когда французский офицер избил тебя хлыстом, как бродячую собаку.
– О нет. Это только окончательно толкнуло меня на путь, по которому я иду сейчас. Неужели ты не видишь и не слышишь, как стонут под пятой белых пришельцев все наши братья?! Стонет Бирма, Кохинхина, стонут Аннам и Тонкин. Стонет вся наша земля, от Иравади до Меконга, от истоков великого Ян-Цзе-Кианга до Малакки. А ты продаешь братьев за кусок мяса и трубку опиума…
– Молчи, вор! – угрожающе сверкнул белками глаз Тао-Пангу.
– И когда там, на улице, голодный, я смотрел, как ты ел, я понял, что мы с тобой стоим по разные стороны окна. И нам никогда не сойтись. У тебя окна, как в домах белых господ, со стеклами, и этими стеклами ты навсегда отгородился от своего народа.
– А ты хочешь спасти его от гнета французов? – улыбнулся презрительно Тао-Пангу.
– Да, мы, «братья из джунглей», освободим наш народ, всех, кого давит каблук белых, бирманцев, тонкинцев, аннамитов, даже диких мои и катиньи с верховьев Иравади… О, брат, блеск золота белых ослепил твои глаза, иначе ты бы увидел, что наша страна умирает от голода, деревни пустеют, поля заброшены, скелетами стоят засохшие чайные кусты, а тутовые деревья давно срублены на корм скоту. Кучка белых пауками присосалась к нашей стране и душит ее безжалостно…
– А кто же будет править страной, когда вы прогоните французов? Как в старину? Император и мандарины?
– Га! Это значило бы, убив одну змею, посадить народу за пазуху другую. Нет. Страной будут управлять те, кто имеет на это право: рабочие из городов, крестьяне, пастухи и рыбаки.
– Ты глупец. Такого порядка нет ни в одной стране.
– Таков порядок в далекой суровой стране снегов. Их научил этому великий вождь, освободивший страну снегов от мандаринов. И он уничтожит мандаринов во всем мире.
Тао-Пангу поднялся. Лицо его дергалось и кривилось в конвульсиях бешеного гнева и темного ужаса.
– Ты безумный! Ты обезумевший буйвол, и я должен спасти от твоего бешенства невинных людей. Ты пойдешь со мной в Сайгон.
– Я пойду в Сайгон, но не с кандалами в руках, а во главе моих «братьев из джунглей»!
– Тогда я убью тебя и отнесу твою голову префекту.
– Нет, собака белых!..
Лампа, сброшенная со стола, молнией мелькнула в воздухе, ударилась об стену и, разбившись вдребезги, потухла. В темноте грохнул револьверный выстрел, другой. Затем послышалось падение на пол чего-то тяжелого, сдавленная брань… тихий умоляющий стон… хрипение. И все смолкло.
Из раскрытого окна на улицу потянулся кислый пороховой дым.
3
Сразу, словно сдернутое покрывало, пропала ночь. Заголубели нежно дали, и расцвел золотом восток.
Медные звуки гонга разбудили деревню. Пагода звала на утреннюю молитву.
Собравшись в кучки и перешептываясь, крестьяне с любопытством таращили глаза на судью, тщательно запиравшего двери своего дома. Он, видимо, собрался в дальний путь. За плечами – дорожная сумка, на боку, в парусиновой кобуре – револьвер. В руках судья держал небольшой круглый сверток.
Проходя деревней, судья не отвечал на низкие поклоны крестьян, отворачивался в сторону, укрывая лицо под широкими полями соломенной шляпы.
Крестьяне проводили его удивленными взглядами.
Тропинка змеилась между рисовыми полями и вышла к сайгонскому шоссе. Под ногами путника заскрипел гравий…
Лучи вставшего солнца кровью окрасили мутные волны Меконга. А вдали, в пыльной дымке, уже раскинулся Сайгон.
По шоссе звонко зацокали лошадиные копыта. Судья поднял голову. Навстречу ему, поскрипывая седлом, шагом подъезжал полицейский сержант.
Вздрогнув, судья остановился и нерешительно шагнул назад. Но быстро оправился и замер на месте. Лишь для чего-то открыл револьверную кобуру и смерил взглядом расстояние до ближайшего леса.
Осадив заплясавшую лошадь и перегнувшись в седле, сержант крикнул:
– Приятель, эй! Что несешь?
Из-под широких полей шляпы донеслось спокойное:
– Голову разбойника Кай-Пангу, к префекту.
Сержант с трудом перевел дыхание.
– Ты врешь, каналья!
– Посмотри сам.
Дрожащими руками сержант развернул сверток и увидел голову. Мертвые, широко открытые глаза тускло блеснули на солнце.
– Боже мой, он, он! Вот и родинка в виде полумесяца. Где ты ее… где ты его?..
Закрывая старательно, как бы от солнца, лицо полями шляпы, судья ответил:
– Я крестьянин из Гуан-Ши. Я убил его на своем поле, он от голода ел колосья маиса.
– Славный подарок префекту! – хихикал сержант.
Закинув голову в седельную кобуру, он повернул лошадь к Сайгону.
– Прощай, приятель.
– Но…
– Чего тебе еще?
– Я бы сам хотел получить обещанную за эту голову награду. Пять тысяч золотых пагод.
– Ты просто дурак. Хватит с тебя и этого. Лови!
Блеснули высоко в воздухе и плевками легли на шоссе два никелевых кванга. Сержант пришпорил коня и поскакал, взвихривая за собой красноватую пыль.
Человек в широкой шляпе долго смотрел ему вслед. Затем перевел взгляд на монеты. Не дотрагиваясь до них, ногой засыпал их песком и вдруг, ловко, упруго перекинувшись через придорожную канаву, исчез в кустах.
4
Префект Геляр всплеснул руками:
– Он, он! Нет сомнения. Боже, как доволен будет губернатор!
Хлопнув ласково себя по лысине и, обращаясь к самому себе, воскликнул:
– Ну, толстячок, крест Почетного Легиона тебе обеспечен!
Лейтенант Денойе, стоявший за спиной префекта, вскрикнул:
– А от кого эта записка?
– Какая записка? – округлил от удивления глаза префект.
Из стиснутого мертвого рта лейтенант выдернул клочок бумаги и протянул его Геляру.
Префект читал медленно. Сначала его лицо выразило недоумение. Но вдруг он побледнел, как полотно, и тяжелым мешком рухнул в кресло.
Бумажка тихо скользнула на пол. Лейтенант поднял ее и прочел:
«Тебе, префект, в подарок посылаю я голову твоего верного слуги, судьи Тао-Пангу из Гуан-Ши. Он был моим родным братом и все же хотел предать меня. Ты своим золотом сделал из него верную собаку белых. Но скоро я доберусь и до твоей головы.
Берегись ветра с севера!
Кай-Пангу».
Лейтенант Денойе задумчиво потер переносицу:
– Да. Если полетят листья на нашу крышу, то благодаря лишь северному ветру.
– Что?.. – прохрипел ничего не понимающий префект.
– Я говорю, всему этому виной северный ветер, – отрубил лейтенант.
И оба зябко передернули плечами под мокрыми от пота кителями, словно уже почувствовали приближение далекого северного шквала…
1927 г.
АДМИРАЛ КАРИБСКОГО МОРЯ
(Разговор за столом, записанный по памяти)
Буэнос диас, сеньор! Простите, сеньор, вы, конечно, маринеро? Угадал? О, моряка сразу видно! Моряков жизнь отливает по особой форме. А под каким флагом плаваете? Норд-американо? Нет? Энгландо? Тоже нет? Алемано, франсэ? Что, что? Русо? О, совьетико Русиа? Видел в порту вашу коробку. Красавец корабль! Белый, как лебедь!.. Моменто, сеньор! Дайте вспомнить. Как это… О, вспомнил! Привьет, товарич! Вы удивлены? Я бывал в вашей стране. Во время войны. Я плавал тогда под матрасом со звездами[46]46
Флаг США.
[Закрыть], на их паршивых посудинах типа «либерти». Ах, вы тоже знакомы с «либерти»? Дрянь посудины! Сколочены наспех, кое-как. Мы ходили из Филадельфийского порта в Белое море и в Кольский залив. Бывал в Мурмано и в Сан-Арханхело. Как? Без «Сан»[47]47
Святой.
[Закрыть]? Хорошо, пусть будет просто Арханхело. Возили вам яичный порошок и свиную тушенку. Да, да, вместо второго фронта! У вас замечательная водка, клянусь морем, но девушки ваши мне не понравились. Недотроги… Что, я не ослышался? Приглашаете к своему столику? О, мучча грасиас[48]48
Большое спасибо (испанск).
[Закрыть], сеньор!
Да, я тоже моряк. Соленая лошадь, настоящий моряк «летучей рыбы». По-моему, настоящий моряк только тот, кто с завязанными глазами, по одному лишь запаху отличит Одессу от Стамбула, Ливерпуль от Марселя, Нью-Йорк от Джедды или Шанхая. Не хвастаясь, скажу: я могу. Еще бы! Поплавайте-ка на пароходах-кочевниках, не имеющих определенного, постоянного рейса. Вот где настоящие люди, настоящие маринеро! Кем плаваю? Разве это не видно по моей харе? Ну, конечно, боцман! Откуда родом? Попробуйте угадать… Правильно! Банановая республика. Что, что? Вы тоже бывали на моей родине? Это просто здорово, клянусь морем. Тогда давайте вашу руку. Вот так! Теперь рассказывайте, как понравилась вам моя родина. О, это приятно слышать! Спасибо вам за добрые слова. Да, хорошая страна, но ее здорово загадили. Кто загадил? А вы разве не слышали у нас песню: «Несчастная моя родина, ты так далека от бога и так близка от Соединенных Штатов…» О чем вы говорите? Не понимаю… Ах, вот вы о чем! Да, вам рассказали чистейшую правду. Да, целый крейсер разбазарили на джин, виски и ром в портовых кабаках. Не верите? Клянусь мадонной Гваделупской, чистая правда! Что? Офицеры? Да, конечно. Были на крейсере и офицеры. Даже адмирал был. Хотели бы посмотреть на такого адмирала? Пожалуйста, смотрите! Это я. Разрешите представиться – адмирал Карибского моря. Роскошный чин, не правда ли? Просите рассказать об этом? Что же… За стаканчиком… Нет-нет, только не вино. Здешнее вино – бурда для барышень. А для моряка «летучей рыбы»… Двойной джин? Это другое дело. Мучча грасиас, сеньор.
Давайте чокнемся, и я начну свой рассказ… Начну с того, как заштормовал я однажды у себя на родине, в столичном порту. В баре «Три якоря» это случилось. Не понравились мне тамошние коктейли. Теплое молочко для младенцев. Вот я и заштормовал! Кричу бармену: «Хочешь, я угощу тебя настоящим моряцким коктейлем? Таким, что тебя в клочки разорвет, клянусь морем?»
А он говорит: «Хочу. Валяй, угощай!»
Надо вам сказать, сеньор, что я знаю два рецепта таких коктейлей!.. Мамита миа! Первый называется «Плантатор». Хватает за горло и бьет по затылку. Словно тебя ганшпугом по затылку огрели. Но и это еще пустяк. А второй – «Бешеный дьявол». Научил меня этой дьявольской смеси лоцман негр с Каймановых островов. Если вы прольете его на стол, краска сойдет. От глотка «Бешеного дьявола» в желудке у вас взрывается динамит, и вы чувствуете, что вам оторвало голову. Потом долго будете щупать ее: цела ли? Состряпал я свои взрывчатые смеси, угостил бармена и всем, кто был в баре, поднес. Так, поверите, всех их, как взрывом авиабомбы, сбросило с высоких вертящихся стульев, а потом они полчаса ползали на четвереньках под столами, искали свои головы…
На следующее утро сижу я на койке в бордингаузе[49]49
Портовая гостиница для моряков.
[Закрыть] и подсчитываю, сколько у меня на опохмелку осталось. А осталось только дупло в зубе залить, не больше. И тут появились передо мной двое верзил с бульдожьими мордами: на бедрах у них висят гаубицы ужасного калибра, под пиджаками топорщатся наручники, – требуют они, чтобы я немедленно следовал за ними. Карамба, только этого мне не хватало! Не опохмелиться же они меня повезут. Знаю, куда повезут! Живем мы в нашей стране шумно, сеньор. Повстанцы, барбудос[50]50
Бородачи (испанск.).
[Закрыть], как мы их называем, спускаются с Сьерры, взрывают полицейские участки и казармы, пускают под откос поезда, а коммунисты устраивают стачки и демонстрации. И если тебя загребли такие вот, с бульдожьими мордами, то сколько ты ни доказывай потом, что ты не рохо[51]51
Красный (испанск.).
[Закрыть], это поможет тебе, как пилюля от землетрясения.
Меня вывели из бордингауза и посадили в огромный семиместный «мерседес». Я глазами хлопаю. Что за чертовщина! Это же сенаторская машина по крайней мере, а мне полагается «Черная Мария».
Слышали у нас такую песенку? Ладно, поехали, едем. Опять ничего не понимаю. Меня в Хефатуру[53]53
Тайная полиция.
[Закрыть] должны везти, а везут прямехонько… Куда бы вы думали? В Резиденсио, в президентский Голубой дворец! А через пять минут я увидел его, нашего эль президенте, Спасителя Родины, Отца Нации, Благодетеля Народа – все с большой буквы, как пишут в наших газетах.
Вы о нем, конечно, слышали. Вашингтонский конгресс очень его хвалил, сенаторы говорили, что наш Спаситель спасает весь американский континент от мирового коммунизма, а газеты гринго уверяли, будто вся Америка восхищается его правлением, что у него, мол, настоящая демократия западного образца. Я с гринго не очень-то согласен. Я Отца и Благодетеля получше ихнего знаю. По-моему, нашего Благодетеля надо было повесить за шею минуточек на десять.
Я приветствовал его по всем правилам, выкинул руку и рявкнул: «Бог, Родина, Свобода!» А он поморщился, икнул и сказал: «Брось, хомбре[54]54
Человече (испанск.).
[Закрыть], эту дребедень и живее принимайся за дело. Иди в буфетную и приготовь мне „Плантатор“ и „Бешеный дьявол“. Порции делай побольше».
Я даже головой затряс, будто мне в ухо вода попала. Чистенько работает, думаю, наша Хефатура! Все уже известно Отцу и Благодетелю. Пошел я в буфетную, приготовил свои смеси, сделал лошадиные порции и отправил с лакеем в салон. А через полчаса и меня туда позвали. Вошел, вижу: эль президенте щупает голову, на плечах ли она или закатилась под диван. А лицо сияет, по плечу меня хлопнул: «Здорово это у тебя получается, хомбре! Получишь орден, большой рыцарский крест „За спасение Родины“. И будешь у меня служить барменом. Рад?»
Хотел я ему сказать: «Иди ты, знаешь куда…» – Но сказал, конечно, по-другому. Сначала проорал: «Бог, Родина, Свобода!» – потом начал разматывать, словно бухту троса, свои доводы. Мне, мол, Тибурсио Корахо, соленой лошади, моряку «летучей рыбы» и боцману с парохода-кочевника, обидно и стыдно стать барменом, почти лакеем. Вот так, мол, экселенса! Тибурсио Корахо не из того теста сделан! А он опять икнул, потом рыгнул и заорал: «Заткнись, болван! Будешь получать десять долларов в сутки. Мало тебе, пьяная рожа?»
Сам ты, думаю, пьяная рожа, а я еще и не опохмелился. А какой толк с пьяным дураком спорить? И десять долларов в сутки – это как-никак триста монет в месяц. Согласился я, хоть и стыдно было, и начал круглыми сутками, по пять бессменных вахт, трясти шейкер[55]55
Закрытый сосуд для перемешивания коктейлей.
[Закрыть]. Почему по пять бессменных вахт? Откровенно скажу, сеньор, я пью – какой же боцман не пьет, – но пить, как Отец и Благодетель… Мамита миа! Он ежедневно напивался, ну… как напивается американский солдат к концу дня. И при этом бесился, как бык на корриде, бил тарелки и графины, в щепки разносил стулья. Целое землетрясение! При этом бил не только посуду, но и морды адъютантов! Они у него сверкали не только галунами и аксельбантами, но и сплошными металлическими зубами. Выбивать зубы – это у него привычка с юных лет. Он же бывший полицейский капрал.
Выдержал я только месяц такой работы. Осточертело мне все! Даже доллары не веселили. И решил я смыться из Резиденсио. Найду, думаю, в порту знакомых ребят, спустят они меня потихоньку в трюм какой-нибудь посудины – никакая Хефатура не найдет – и уплыву я хоть на полюс, хоть к дьяволу на рога, лишь бы подальше от этого Запивохи и Скулодробителя, тоже с самой большой буквы. Но в тот самый день, когда я решил отдать швартовы, случилось вот что. Теперь, сеньор, и начинается самое интересное. Глотнем? Ваше здоровье!
Я принес эль президенте добрую порцию «Бешеного дьявола». Он хлебнул и потер, улыбаясь, живот: «Я доволен тобой, хомбре. Твои коктейли спасли меня от скуки, рыганья, иканья и урчанья в желудке. Рыцарский крест „За спасение Родины“ – это дребедень! Ты достоин большей награды. Но чем мне наградить тебя? А, хомбре?»
Он как-то странно начал глядеть на меня. То наклонит голову на один бок, то на другой, то прищурит глаза, то вылупит их, то подойдет ко мне, то отойдет. Так портной разглядывает костюм на клиенте. Наконец хлопнул меня по плечу и заорал: «Прекрасно, нашел! Тебе, хомбре, очень к лицу будет генеральский мундир. К черту генеральский! Маршальский! Хочешь быть маршалом?»
Я покачал головой: «Эка невидаль, сеньор президенте. У нас столько „горилл“[56]56
Презрительная кличка реакционной военщины в Латинской Америке.
[Закрыть], что на каждого генерала и маршала приходится по полсолдата». Он горько вздохнул: «Ты прав, хомбре. „Горилл“ у нас много. Но можно расстрелять пяток-другой. Эти собачьи морды норовят выпихнуть из Резиденсио меня, свободно и законно избранного президента!»
«Уж куда как законно и свободно!» – подумал я. На президентских выборах он получил голосов вдвое больше, чем насчитывается жителей в нашей стране. Вдвойне законно!
А он снова завопил: «Слушай, хомбре, ты ведь боцман? Верно? Делаю тебя адмиралом! Не контр– и не вице-адмиралом, к черту их! Ты будешь адмиралом Карибского моря! Ведь был же у Колумба чин „Великого адмирала океана“. Что, неплохо придумано?»
«И я буду плавать?» – обрадовался я. Мне бы, думаю, только палубу под ногами, а там я покажу тебе бизань[57]57
Бизань – самая задняя мачта.
[Закрыть]! Ищи-свищи своего адмирала Карибского моря! А он, скотина, отвечает:
«Плавать ты не будешь. Еще утонешь – а я без тебя обойтись не могу».
Так стал я адмиралом Карибского моря. Очень красивый сшили мне мундир. Всюду галуны: на рукавах, на воротнике, на груди, на боках, галуны на спине и даже ниже.
Но я по-прежнему взбалтывал коктейли. А когда я тащил в салон очередную порцию «Бешеного дьявола», адъютанты становились передо мной во фронт. А бежать из Голубого дворца стало труднее. При мне, адмирале, теперь неотлучно находился флаг-офицер. Он даже спал в соседней комнате. Оставалось надеяться только на судьбу и мадонну Гваделупскую. И они мне помогли.
Однажды утром зовут меня к эль президенте. Отец и Благодетель сидел трезвый, как поп перед обедней, и, морщась, тер лысину.
«Собирайся, хомбре, в плаванье. Даю тебе наш лучший военный корабль – тяжелый крейсер „Гроза морей“».
Я чуть не заплясал от радости. Плавание! Открытое море! Ревущие сороковые, мыс Горн! У меня в ушах засвистел уже добрый фордак[58]58
Фордевинд – ветер в корму.
[Закрыть]. Ах, диос! Не пришлось мне на этот раз проветриться в ревущих широтах.
Моменто, сеньор. Сейчас объясню вам, куда послал меня плешивый пьяница. Припомните-ка, сколько государств, которые можно унести на подметке сапога, понатыкано на перешейке и на островах Карибского моря. Всем им я должен был нанести дружеский визит, показать союзникам наш флаг и нашу морскую мощь. Это было связано со сборищем президентов этих государств. Был там и президент гринго, тот карапузик, который запустил атомной бомбой в Хиросиму. Помните, сеньор, такое сборище? Они совещались, как состряпать еще одну НАТО, «Карибскую НАТО».
Эль призиденте опять принялся мрачно насандаливать свою плешь и сказал мне: «Я ехать на совещание не могу. „Гориллы“, собачьи морды, что-то затевают. Но ты – это я! И ты будешь представлять на совещании мою высокую особу. Ты передашь мое личное письмо моему закадычному другу и союзнику из Белого Дома. Я пишу ему о духовных узах, связывающих две наши великие демократии. Ты все понял?»
Не понравилась мне эта затея. Не хочу я вмешиваться в эту высокую политику. И всякие там духовные узы – это тоже не по моей части, а сколачивать новые НАТО – на это я, клянусь морем, не согласен! Но у меня под ногами будет палуба, вот что главное!
«Сделай мне запасец „Бешеного дьявола“ и плыви с богом, – закончил наш разговор эль президенте. – „Гроза морей“ к походу готова, команда укомплектована. Денег я тебе на плаванье не дам. В казначействе сейчас небольшие временные затруднения. Но в первой же дружественной столице обратись в наше посольство, и тебе выдадут кучу денег. Отправляйся же, мой верный эль альмиранте!»
Я скомандовал себе аврал, наболтал для эль президенте десять галлонов «Бешеного дьявола» и помчался в военный порт. Мне не терпелось взглянуть на мою «Грозу морей». О, мамита миа! Не на тяжелом крейсере развевался мой адмиральский брейд-вымпел, а на дряхлом «либерти». По некоторым приметам я с первого взгляда узнал ту самую посудину, на которой я возил вам в Кольский залив яичный порошок и свиную тушенку. Но она за прошедшие годы кое-что потеряла и кое-что приобрела. Потеряла она форштевень, может быть, от удара о рифы, а может быть, пьяный кэп врезался с ходу в пирс. На место разбитого форштевня приварили какую-то перекошенную балку, и «Гроза морей» стала похожа на боксера, которому на ринге своротили нос. А приобрела она тонны грязи. Жирная грязь была всюду: на палубе, в кубриках, даже на мостике. Собирали ее, видимо, со всех уголков земного шара. А еще прибавились здоровенные, как собаки, крысы! Тоже, наверное, со всех доков мира. Душа корабля – компас, не так ли, сеньор? Но если бы вы видели компасную установку «Грозы морей»! Ноктоуз английский, колпак французский, котелок норвежский, а поплавок с картушкой – японский. Его покупали по частям у портовых старьевщиков. А команда! О, господи! Шваль, вонючие бичкомберы, подонки из портовых ночлежек. Вы спрашивали, были ли на «Грозе морей» офицеры. Были! Обо всех говорить долго и неинтересно. Я расскажу вам только про двоих, а по ним вы сможете судить и о всей остальной офицерской банде.
Командиром крейсера был фрегат-капитан. Ох, уж эти современные фрегат-капитаны! Они повесят койку поперек корабля, они способны плюнуть на палубу и свистеть на шканцах. Матросы в первые же дни прозвали его Краб. У него были такие выпученные глаза, будто его крепко стукнули по затылку. И фигура у него была крабья – толстая и круглая со всех сторон, не поймешь, где перед, где зад, – как у троллейбуса. А когда он подносил ко рту рюмку, так раскрывал пасть, что видна была гортань. Что там гортань – кишки были видны!
А у старшего механика, корвет-капитана, мне сразу не понравились его глаза. Какие-то такие… ко всему принюхивающиеся. А как они пили, эти два пирата! Они и молитву «отче наш» читали, наверное, так: «Отче наш, бутылку джина, какую побольше, даждь нам днесь!» О, святая мадонна, зачем ты свела меня с этими пьяницами и жуликами?.. В тот же день, с отливом, мы подняли якоря и вышли в море показывать друзьям и врагам нашу морскую мощь. И с первых же оборотов винта мы услышали, как наша морская мощь противно скрипит на ходу всеми своими суставами, словно дверь на несмазанных петлях. Началось наше плаванье! «Молитесь, женщины, за нас!» – как поют в старинной матросской песне…
Предлагаете еще выпить? Не откажусь, сеньор. Очень мрачно у меня на душе. Двойной солодовый скоч-виски? О, это по-джентльменски, как говорят проклятые янки. Нужен официант? Постучите по столу монетой – и он прибежит… Вот и он, видите?
В первом же порту, в столице нашего соседа, когда отгремел салют наций с борта «Грозы морей», я напялил адмиральский мундир, прицепил крест «За спасение Родины» и взял пеленг на наше посольство. Посол не очень обрадовался моему визиту. Он был какой-то встрепанный, наш амбасадеро. Он сказал, что почему-то не может связаться с нашей столицей и никаких денег для меня в посольстве нет. «Выкручивайтесь сами, эль альмиранте, как знаете!..» Я вернулся на наш мощный крейсер и приказал подать мне обед. По военно-морскому уставу я, адмирал, должен обедать один. Никого, кроме вестовых. А тут, вижу, протискивается в дверь салона целый троллейбус – фрегат-капитан – и начинает орать: «Не ждите обеда, эль альмиранте! Нам нечего жрать! И команда воет от голода. Они собираются атаковать ваш салон. Провианта в плаванье нам не дали, и денег, вы знаете, у нас нет. Что будем делать?» – Я ответил, что деньги, целую кучу песо или долларов, на наш выбор, мы получим в следующем порту. А сейчас пусть он выкручивается как знает. «В конце концов, крейсером командуете вы! – начал я злиться. – Вы и думайте, чем кормить команду». – «Я уже придумал, – отвечает он. – Надо продать…» «Что продать? Наши с вами штаны?» – «За наши штаны, – отвечает, – дадут гроши. А продадим мы пушки». Надо вам сказать, сеньор, что на нашей скрипящей старухе стояли на баке две пушки. Тяжелый крейсер, как-никак! И говорю я фрегат-капитану: «Вам что, голову солнцем напекло? А как мы будем без пушек демонстрировать нашу морскую мощь?» – «А мы, – отвечает, – распустим слух, что у нас на борту секретное оружие. Будто стреляем мы не какими-то там паршивыми снарядами, а прямо стронцием-90».
Подлец подлецом был этот фрегат-капитан, а башка у него здорово варила. Слышали, что придумал? Стронций-90! Но я еще не сдавался: «А салют наций двадцатью четырьмя выстрелами как будем отдавать?» Он выпучил свои крабьи гляделки и ухмыльнулся нагло: «Салют будем пробками из бутылок производить. Продадим пушки – так у нас не только на еду, на джин и виски хватит». – «Да кому вы продадите здесь пушки? Это ведь не бананы и не холодильники». – «А вы слышали, эль альмиранте, что существует такая вещь – контрабанда оружием? Я познакомился здесь с отчаянными парнями. Им страсть как хочется пострелять из пушек по здешнему Резиденсио. Очень насолил им ихний эль президенте». – «Как и наш насолил нам, – отвечаю я. – Что ж, такое святое дело и бог благословит. Да и в самом деле: зачем нам пушки? Не воевать едем, а с визитом. Продавайте!»
