Текст книги "Вечный хлеб"
Автор книги: Михаил Чулаки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
11
Но и Алла тоже позвонила. Уже в седьмом часу, так что Вячеслав Иванович извелся ожиданием и сомнениями: придет или не придет? Ставить грибы или не ставить? Интересная есть поговорка у французов – нужно будет при удобном случае сообщить Алле: «Нет ничего хуже обеда остывшего, если не считать обеда разогретого!» Вячеслав Иванович вообще уважал французов за их кухню.
– Ну наконец! Придешь?!
– Знаешь, дядя Слава, придется тебе. У меня, знаешь, началось, кажется. Такой праздник выходит.
Точно, она же говорила, что в начале января! Выходит, прямо самого первого?! А хорошо родиться первого января! Успела бы до двенадцати!
– Ну ты молодец! Так «скорую», наверное, нужно?
– Нет, время есть. Нас же всему научили. Не надо «скорую». Пешком, потихоньку. Придешь, дядя Слава? Проводишь? Одна не хочу!
– Ну конечно! Сейчас! Выбегаю!
И он бросил трубку.
Эрик хотел было увязаться, но Вячеслав Иванович объяснил, завязывая шнурки:
– Сейчас нельзя. Потерпишь. Будешь скоро маленького катать в санках.
Такси свободных, конечно, не было: вечер первого, все празднуют по второму разу. Вячеслав Иванович добежал до остановки, вскочил в подвернувшийся автобус, доехал до Литейного, а там повезло: сразу подошел пятнадцатый! Троллейбус был полупустой, но Вячеслав Иванович не мог усидеть, слонялся по задней площадке, проклиная медлительную езду. Да к тому же провез аж за панорамное кино, пришлось бежать назад по Потемкинской.
Ну наконец-то!
Сама Алла ему и открыла.
– Ты чего разгуливаешь? Еще и не в пальто!
– А что? Думал, я лежу и стону? Мы сейчас и пойдем пешком потихоньку. Сейчас. Заходи пока.
Старуха Зинаида Осиповна сидела в том же кресле. И плед на коленях тот же самый. Может быть, она тут и спит?
– Ну вот, племянничек, сразу тебе и заботы. Больше родни – больше забот. Хорошо, женщина нашлась ходить за мной: хоть я не на тебе.
Во нахальная старуха! Как он ее назвал про себя? Зисиповна! Неужели думала хоть минуту, что он станет выносить из-под нее?!
– Я бы так и так не смог: у меня работа.
– Работа-работа, а помогать друг другу нужно.
– То друг другу. А то Алла вам помогает, а от вас ей что?
Не то что он специально хотел хоть в этом упрекнуть шоколадницу– вырвалось само собой.
– От меня уж теперь какая помощь.
– Вот я и говорю, что не друг другу. Есть такие: умеют так, что всю жизнь их жалеют, им помогают!
Вошла переодетая Алла.
– Ну, готова я. Бабуля, будь умницей.
– Подожди, давайте сядем по обычаю. Вот так. Ну, с богом.
Алла расцеловала старуху – опять Вячеславу Ивановичу было неприятно и даже совестно смотреть, – а Зисиповна перекрестила ее несколько раз.
Вячеслав Иванович с Зисиповной отдельно прощаться не стал – вышел вслед за Аллой, и все.
За те несколько минут, что пробыл наверху в квартире, снова пошел легкий новогодний снег. Алла счастливо засмеялась, слизнув снежинку с губ:
– Ой, хорошо! Ну вот, потихоньку, не спеша. Здесь два шага: на углу Чернышевского и Петра Лаврова.
Только не хватает сейчас именно встретить Ларису! Чтобы устроила Алле сцену, когда Алле особенно нельзя волноваться! А вполне возможно: самое время идти куда-нибудь в гости. Очень кстати вспомнилось, что Клава расхваливала Скворцовку, фирму.
– Значит, есть еще время, не горит? Я ведь не понимаю.
– Нет, еще долго. Потихоньку, помаленьку.
– Тогда давай я тебя в Скворцовку. Всего-то метров пятьсот лишних. Зато фирма!
– Наш роддом тоже хороший. – Алла возразила, но как-то нерешительно. Или на нее тоже действовал престиж фирмы,или в такой момент хотелось положиться на кого-нибудь сильного, не решать самой.
Хороших много, а нужно выбирать наилучший! Знаешь, как говорят: «Лучшее – враг хорошего!» Отличная фраза: скажешь, и обычно возразить нечего. Действительно, и Алла не нашлась, сказала покорно:
– Ну, пошли в фирму.
– Вот и отлично!
Разговаривали они, стоя у подъезда, и теперь Вячеслав Иванович решительно повернул в сторону Потемкинской: чтобы не идти по проспекту Чернышевского в опасной близости от дома Ларисы.
Он осторожно вел ее, поминутно спрашивая:
– Ну как ты?
И Алла каждый раз отвечала бодро:
– Все хорошо, дядя Слава. Все хорошо!
Они пошли не по улице Восстания, где и автобусы, и трамваи, и много прохожих, а по тихой, безлюдной Радищева. За завесой снежинок фасады домов сделались похожими на театральные декорации, в окнах светились елки, и Вячеслав Иванович с Аллой словно бы уносили с собой частицу от каждого праздника, мимо которого проходили.
Ну вот наконец и улица Жуковского.
– Теперь совсем близко. Ну как ты?
– Все хорошо, дядя Слава. Так все хорошо!
Еще поворот – и вот она, Скворцовка.
Над подъездом светилась надпись: «Приемное отделение». Чтобы не тратились лишние минуты на поиски, чтобы женщины сразу входили куда нужно.
– Вот и дошли. Ну как ты?
– Да все хорошо, дядя Слава! Что ты беспокоишься?
– Вот и прекрасно. А здесь, видишь, ждут. Только что не написали «Добро пожаловать!».
Дошли благополучно, Вячеслав Иванович расслабился и смог пошутить.
Они вошли в подъезд и оказались в светлом коридоре, откуда вела дверь, на которой снова было написано: «Приемное отделение». Около двери на стульях сидела пара – она что-то быстро говорила, а он только слушал и кивал. Вячеслав Иванович толкнул дверь, пропустил вперед Аллу и вошел следом в большой белый зал, но на него сразу закричали тем особенным резким голосом, каким кричат только уборщицы и санитарки:
– Куда с мужем?! Прощаться в коридоре! Сюда только женщины!
Вячеслав Иванович поспешно отступил. Но и этот резкий крик показался ему приятным, потому что его назвали мужем. Алла вышла за ним. Они уселись неподалеку от той, другой пары.
– Ну вот, дядя Слава. – Ах, зачем она так громко: «Дядя Слава»? – Давай скорей пасту и мыло. Больше ничего сначала не полагается. А потом я напишу, чего надо. Бабуле позвони, что я здесь.
– Ага. А как же она к телефону?
– Соседка подойдет, передай через нее. Вот и лучше, что беседовать с Зисиповной через соседку.
– Маме твоей телеграмму послать?
– Это когда уже,понимаешь, а заранее не надо. Тьфу-тьфу, когда все благополучно. Постучи скорей!
Они оба постучали по спинке стула.
– Все, кажется, сказала, да? Ну, я пойду.
Последние слова она произнесла как-то растерянно: срок подошел, никуда не деться, надо через это пройти.
– Ни пуха!
– Ага, к черту! Ничего, дядя Слава, девочки говорили, не так уж страшно,
Все-таки расхрабрилась, улыбнулась, чмокнула Вячеслава Ивановича в щеку и исчезла за недоступной для мужчин дверью. А другая пара все еще сидела, все еще жена что-то быстро-быстро говорила мужу, а тот кивал. Вячеслав Иванович с гордостью подумал, что Алла смелее: переборола растерянность – и вперед!
Сразу же позвонил из автомата, передал Зисиповне через соседку, что Алла благополучно в Скворцовке. Соседка поахала, а он говорил с небрежной уверенностью, иначе все и не могло получиться, раз он сам провожал! племянницу!
На следующий день на работу ему нужно было к одиннадцати, так что он вполне успевал зайти в Скворцовку, принести передачу. И справиться, конечно! Рожают очень часто ночью, это он знал, а потому надеялся на счастливую новость. Зашел по дороге на рынок и накупил всего: гранатов, потому что они родильницам особенно полезны кажется, винограда – зимой особенно приятно поесть винограда, да и вместо питья, ну и яблоки само собой, настоящий «белый налив». А в магазине захватил соков – кажется, все, что нужно на первый случай.
Справочное помещалось с другого подъезда. В просторной комнате несколько человек сидели на откидных стульях в позах ожидания, а перед окошком – и зачем, это узкое кассовое окошко, от кого отгораживаться? – никого не было.
Вячеслав Иванович наклонился к окошку и постарался как можно обаятельнее улыбнуться пожилой медсестре:
– Калиныч Алла вчера вечером поступила. Как там дела?
Медсестра в окошке не ответила на улыбку, равнодушно повела пальцем по списку:
– Калиныч… Поздравляю, в семь пятьдесят родила сына. Вес три восемьсот, рост – пятьдесят один… Состояние матери… – Тут ее голос перестал быть сонным, в нем послышалось недоумение: – Состояние матери средней тяжести, температура тридцать семь и восемь.
Кажется, он еще по инерции обаятельно улыбался:
– Как – «средней тяжести»?! Почему температура?!
– Не беспокойтесь, папаша, это бывает. Дело непростое. Она первый раз у вас рожает?
– Первый.
– Вот видите.
– Но как же… В консультации говорили, все так хорошо… А где лечащий врач? Кто?
– Не знаю. Сейчас все врачи заняты. Полечат ее, ничего.
– Нет, но как же… Ну давайте пока хоть передачу. Тут вот фрукты, соки. Тем более раз температура.
– Это давайте, это ей как раз… То есть еще нельзя.
– Как – нельзя?!
– Некуда потому что. Передачи принимаем, после как выведут из родилки в отделение. А ее еще не вывели, она пока в родилке.
Бюрократы проклятые! Вячеслав Иванович почти закричал:
– Но ей же пить все равно хочется! Тем более раз температура!
Сестра сдерживалась, не кричала в ответ, хотя терпение трудно ей давалось.
– Да поймите, папаша, не принимаем мы в родилку. Там и поставить некуда, тумбочек нет. Кинут куда-нибудь, другая мамаша вашу фрукту съест, что вы тогда скажете?
– Ничего не скажу! Примите, я вас очень прошу!
– Нет, в родилку не положено, там стерильность. Стерильность, а ваши банки и пакеты неизвестно откуда. Подождите немного, посидите. Вот вывезут ее в послеродовое, я вам сразу скажу.
– «Посидите». Надо что-то делать, а не сидеть! Действовать!
Вячеслав Иванович сделал круг и снова подошел к окошку. Через силу заставил себя снова улыбнуться обаятельно:
– Скажите, пожалуйста, а кто ее лечит? Кто ее смотрел?
– Не знаю. Да не беспокойтесь, у нас очень хорошие специалисты. Здесь у нас и кафедра, кандидаты наук, доктора из Сангига.
Вячеслав Иванович сделал еще круг… Кафедра… Кандидаты наук и доктора. Вот кого нужно! А то там сейчас около Аллы какой-нибудь занюханный врач. Нужно для нее наилучшего специалиста!
Тут же в комнате справочного стояла телефонная будка – еще бы, чтобы оповещать счастливых родственников. Хорошо, что монетки нашлись.
Звонил он Сергею Ираклиевичу, метру, который знает весь Ленинград,
Серж еще был дома, к счастью. Узнал по голосу и понес какую-то чушь по поводу истории с Яхниным и прочими контролерами – Вячеслав Иванович и не сразу сообразил, о чем он.
– Да перестань, Серж, я не о том. У меня племянница родила, и какие-то осложнения. Ты не знаешь, кто лучший специалист на кафедре Сангига? Лучший, какой есть!
Сержа действительно нельзя ничем удивить.
– Знаю. Доцент Старунский, Платон Яковлевич. Городская знаменитость, все бабы к нему рвутся. Там и профессор есть, но он старый маразматик, так что рекомендую этого.
– Ага… Ну понятно! А как его добыть, какие координаты?
– Адрес его я тебе не скажу, а телефон – пожалуйста. Пишешь?
– Пишу. А на кого сослаться? Не ко всем же он.
– Сошлись на меня. Жена у него лечилась, он разочарован не остался. Ты не сегодня родился, знаешь, за что доценты консультируют?
– Ну?
– Вот и ну. Только интеллигентно: вложи конверт в букет, а не суй в лапы, как нашему Аргусу при дверях.
Теперь Вячеслав Иванович был уверен, что, если только Старунский в городе, он будет здесь через полчаса, ну через час. Раз для Аллы, значит, невозможного нет!
К телефону долго не подходили, наконец ответил заспанный женский голос:
– Вас слушают.
Многие заговорили бы заискивающе, но не Вячеслав, Иванович, не сейчас! Алле нужна помощь, и врачебный долг велит Старунскому!
– Мне Платона Яковлевича!
Прозвучало почти повелительно. И подействовало! Даже не спросили, кто просит. В трубке раздался хрипловатый, но довольно-таки энергичный голос:
– Я слушаю! Вячеслав Иванович заговорил с тем же напором. Егонесло удивительное чувство, что невозможного для него сегодня нет!
– С вашей родственницей действительно серьезно? – переспросил наконец Старунский. – Я не очень здоров,
так что если только действительно…
Действительно ли? Вячеслав Иванович хотел верить, что не очень серьезно, или лучше достаточно серьезно, чтобы поднять с постели доцента, но не опасно! Но сейчас у него была одна цель: добыть Старунского! Обеспечить Аллу лучшим врачом, какой только есть! И он подтвердил без колебаний:
– Действительно! Очень серьезно! Очень вас прошу!
– Ну если действительно… Не имею права отказать. Если хотите срочно, обеспечьте транспортом. В оба конца, разумеется.
Вячеслав Иванович сразу подумал об отце Альгиса: пусть-ка старый таксист погоняет свою «Волгу»!
– Машина будет у подъезда через десять минут!
Это вышло четко!
А вдруг бы Костиса не оказалось дома?! Хоть и пенсионер, но мало ли… Оказался! Сегодня Вячеслав Иванович был сильнее любых обстоятельств!
Он вышел из будки, снова подошел к окошечку.
– Нет еще для вас нового, нет! – раздраженно встретила его сестра. – Потерпите!
Терпят пусть дураки. А умные люди действуют! Он сказал почти небрежно:
– Через двадцать минут здесь будет доцент Старунский. Вы позвоните туда наверх, пожалуйста, чтобы подождали, не напортачили чего без него.
И сестра покорно стала звонить. Знает, кто такой Старунский!
Вячеслав Иванович вышел на улицу, чтобы высматривать машину. Костис обещал и денег захватить, чтобы Вячеславу Ивановичу не мчаться домой. Когда привезет доцента, надо сразу послать старика за букетом, чтобы все обставить по-интеллигентному.
Старунский вышел из «Волги» через двадцать шесть минут после телефонного разговора – Вячеслав Иванович засек по часам. Небольшой, плотный, строго и стильно одетый, он как бы излучал спокойствие и уверенность. Вячеслав Иванович шагнул к нему, но Старунский прошел мимо – такая в нем была стремительность и целеустремленность. Пришлось догнать и фамильярно (Вячеслав Иванович сам понимал неуместность такого жеста, но выбора не было) схватить за локоть:
– Простите, профессор, это я вам звонил.
«Профессор» вырвалось само собой, невольно, Вячеслав Иванович и не собирался так грубо льстить.
– А? Так что? Я еще не смотрел!
– Я вас подожду, вы мне потом скажете.
– Да-да.
И Старунский устремился в подъезд с вывеской «Приемное отделение». Вячеслав Иванович вошел следом и видел, как Старунский, не снимая пальто, скрылся за дверью, куда вход мужчинам был закрыт. Вячеслав Иванович вернулся на улицу, подошел к Костису.
– Деловой мужик, – сказал Костис. – Звоню, он открывает уже одетый. Говорит: «Извините, я небрит, но
не будем задерживаться: в таком положении дама простит!»
Если вдуматься, не так уж и смешно, но Вячеслав Иванович засмеялся. Напряжение, застывшее в нем, как только он услышал: «Состояние матери средней тяжести», проходило.
– Ты молодец, – сказал Костис. – Так и надо: делово.
– Я его с постели поднял! – гордо сообщил Вячеслав Иванович.
Это для него имело особенное значение: что с постели. Уж если смог, если заставил больного профессора – или почти профессора, потому что многие доценты не хуже профессоров или даже лучше! – заставил больного (больного ли? так бодро шагал!) примчаться сюда, значит, и правда невозможного для него сегодня нет!
Костис уехал за цветами, а Вячеслав Иванович гулял по тротуару перед подъездом. Он блаженно мечтал о том, как скоро будет встречать здесь Аллу и маленького; надо будет снова мобилизовать Костиса с его «Волгой», а букет он на рынке купит такой, какого здесь не видели и летом: розы, одни розы, штук двадцать пять! Конечно, очень плохо, что у Аллы осложнение, но после Старунского все будет хорошо; а зато и сама Алла, и Рита, и старуха эта Зисиповна, чертова бабушка, поймут и оценят, кто такой новый дядя у Аллы! А без него бы, в этом безымянном роддоме на углу Петра Лаврова?! Поймут и оценят! Ну и надо подарки. Один он уже наметил: бумажные пеленки, чтобы не возиться со стиркой. Он достанет. Трудно, но он достанет! А идея другого пришла вот прямо здесь: микроволновая электропечь! Есть такие, стоят в электромагазинах и стоят три сотни. Цена тоже имеет значение: пусть видят! Но главное ее достоинство– быстрота готовки. Пять минут – и любое блюдо! Очень важно при занятости Аллы. Да к тому же не разрушаются витамины! Вячеслав Иванович любил всякую кулинарную технику, потому и позавидовал, что в
«Приморской» стоит «мутный глаз», значит втройне приятно будет дарить племяннице трехсотрублевую кухонную машину…
Вернулся Костис, отсалютовал букетом:
– Пусть доценту белые астры, как невесте. Белый конверт в белых астрах. Конверт я тебе купил нарочно без марки: приличнее деньги в конверте без марки! Нет, «деньги» звучит грубо, – гонорар.Гонорар за консультацию! Где это, у Конан Дойля, да? Что докторам гонорар принято в гинеях. Жаль, у нас нет специальной монеты для интеллигентных гонораров. Ты любишь Конан Дойля?
Вячеслав Иванович почти что успокоился после прибытия Старунского, но все же не настолько, чтобы разговаривать о Конан Дойле. Он молча взял конверт, пристроил его в букете так, чтобы торчал крошечный угол, – для опытного глаза достаточно!
– Пойду там посижу перед приемным. Подожду.
– Брось. Может, не очень хочется доценту, чтобы ты там ему конверт совал. Народ сидит.
– Не видно же почти.
– Разглядит! И неинтеллигентно так сразу совать. Не чаевые это тебе, а гонорар, понимай разницу.
– Один черт! Слово придумали важное: «гонорар»!
От возбуждения, от чувства, что невозможного сегодня нет, Вячеслав Иванович и говорил легко, уверенно, не раздумывая. Действительно, какая разница: «чаевые», «гонорар»?
Костис задумчиво отщипнул лепесток от астры.
– Ты знаешь, разница есть. Потому что он не только за деньги, этот доцент. Его и Алла твоя волнует. Он и меня кинулся расспрашивать, думал, я знаю. Ты меня знаешь, я смотрю трезво, но на него клепать не стану… Потому ты лучше со своим конвертом – в машине. Или потом домой. По обстановке почувствуй. Может, он скажет, что нужно будет ему к Алле еще. Тогда сейчас рано.
– Ты что: «еще»? Ведь «средняя тяжесть» всего, а то бывает «тяжелое состояние», я знаю. А у ней всего средняя!
– Ну увидишь. Но аккуратно давай, чтобы он как бы и не заметил. Говорю ж: не чаевые.
Верно сказал Костис. В другое время Вячеслав Иванович и сам бы до того додумался– видно, все-таки не очень соображал сегодня.
– Ну, пойду, так посижу. Встречу.
Он сел на тот же самый стул, на котором сидел вчера рядом с Аллой. А вот другой, по спинке которого они суеверно постучали. Не очень подействовало. Или могло быть хуже? Старунский задерживался – и снова становилось тревожнее. Две пары сидели перед дверью, запретной для мужей, женщины давали какие-то наставления, мужчины кивали – как и вчера. Одна говорила очень уж бодро, так что Вячеславу Ивановичу захотелось объяснить ей, что дело ей предстоит непростое, что бывают всякие осложнения, состояния средней тяжести и потому не стоит заранее веселиться. Но, конечно, удержался.
Сорок минут прошло. Час. Или у него и другие дела? Очень даже возможно: мало ли у врачей вопросов к доценту!
Наконец дверь приемного отделения стремительно открылась – и уже по движению двери Вячеслав Иванович понял, что это Старунский. И встал навстречу.
Тот быстро обвел коридор глазами.
– Вы?.. Ну вот… Словом, вы все равно не поймете. Но осложнилось. Бывает в нашем деле. Проводим мероприятия.
Старунский двинулся к выходу. Вячеслав Иванович поспевал за ним.
– Но как теперь? Ей лучше? После вашего осмотра?
– Сразу не может быть лучше. Я не лечу наложением рук. Мероприятия проводятся.
Вячеслав Иванович распахнул перед Старунским переднюю дверцу «Волги», схватил лежащий на сиденье букет, протянул. И был момент страха, что Старунский не возьмет, и это будет означать, что консультация оказалась бесполезной, что помочь невозможно!
– Вот, профессор. Большое вам спасибо.
– Ах, да что вы, – поморщился Старунский, но взял букет.
Взял! Значит, не напрасно!
– Можно будет? Если еще понадобится? Прибегнуть? Вы разрешите?
– Разумеется. Я и сам справлюсь, естественно.
Костис резко взял с места – таксерская манера.
На работу Вячеслав Иванович уже опоздал, но это не имело никакого значения. Управятся пока и без него: второго мало придет обедающих. И он снова пошел в справочное со своей передачей.
Та же сестра скучала в окошке, кажется и те же люди в ожидании сидели по стенам.
Вячеслав Иванович уже не старался специально улыбаться и вообще не думал о том, как выглядит.
– Возьмите вот для Калиныч.
– Сейчас… – Она повела пальцем по списку. – Нету. Значит, она еще не переведена. В физиологии нет, ну и не может с температурой. В патологии смотрю – тоже нет.
– Как «в патологии»?
Слово испугало.
– В отделении для послеродовой патологии, где ж еще. Где с осложнениями. Некуда мне вашу передачу.
Что-то темнят. И Старунский темнил: «Вы все равно не поймете… мероприятия проводятся…» Да что с Аллой на самом деле?! Врачи умеют темнить! Нужно обязательно увидеть ее самому! Он поймет достаточно: что у нее за средняя тяжесть, насколько она тяжелая?!
Кто-нибудь другой сидел бы и ждал, что ему скажут из справочного, и думал бы, что больше ничего не может, раз мужей и вообще мужчин внутрь не пускают. Но не Вячеслав Иванович. Он с детдома хорошо усвоил, что если чего-нибудь хочешь, добивайся сам, не жди, когда за тебя сделают и поднесут готовенькое! Как это – нельзя внутрь?! Это не военный объект, где охрана савтоматами! Через приемное его не пустят. Но ведь не бывает так, чтобы только один вход.
Вячеслав Иванович вышел снова на улицу, осмотрел здание. Один вход – где прием, второй – где справочное. И еще ворота. Он двинулся в ворота.
Во дворе он сразу увидел продуктовый фургон. И почуял родной запах. Ну конечно, не может же быть больница без пищеблока! Там с улицы не пускают мужей, а здесь со двора заходят здоровенные грузчики. Вячеслав Иванович решительно вошел в распахнутые навстречу фургону двери и пошел на запах кухни. Не может же быть, чтобы коллеги не помогли. Или найдутся знакомые, или знакомые знакомых. В случае чего позвонит на работу, бросит клич: «У кого знакомые в пищеблоке Скворцовки?» А еще был запасной вариант: достать белый халат и пройти под видом студента – ходят же здесь студенты, раз кафедра! Недаром все говорят, что он молодо выглядит. Но сначала нужно было попробовать через пищеблок.
Он шел по коридору, распахивал двери, с одного взгляда понимал, что делается за дверями: тут мясная разделочная, тут холодный цех, тут… Везде работали, никто не обращал на него внимания. Еще одна дверь, еще… Столько у Вячеслава Ивановича было вариантов, так он был уверен, что добьется, проникнет внутрь, что сработал первый же: за следующей дверью он увидел Лену.
Фамилии ее он не помнил, отчества и не знал никогда, но это была та самая Лена, с которой когда-то учился вместе. С тех пор они ни разу не виделись, но какое это имеет значение! Лена сидела в крошечном кабинетике и писала какую-то длинную бумагу – раздаточную ведомость, не иначе. Значит, она здесь какая-то начальница, коли не работает, а пишет. Уж не зав ли производством, не коллега ли Емельяныча?
– Лена! Привет!
– Погоди, кто это?! Неужели Славка?
– Ну да!
– Ты чего к нам? На работу устраиваться? Успела промелькнуть мысль, что мало она его ценит, если думает, что он может устраиваться на работу в больничный пищеблок: ведь его еще в училище признали талантом! Мелькнула и пропала, он и не стал объяснять, где работает.
– Нет, у меня такое дело, понимаешь: племянница здесь у вас. Но она мне как дочка! И чего-то случилось, а ваши темнят. Вот и нужно мне как-то…
Лена сразу посерьезнела.
– Понятно. Ну, сейчас попробую. Как фамилия?
– Калиныч. Она родила около восьми, и почему-то не переводят, держат до сих пор в этой… в родительской.
– В родилке. Сейчас. Садись. – Она взялась за телефон. – Нина? Это Елена Васильевна. Слушай, Нинок, позвони своим девочкам в родилку, узнай про Калиныч. Это фамилия такая: Ка-ли-ныч! Чего там такое с нею? Почему не переводят? Перезвонишь, да?
Лена повесила трубку.
– Ну расскажи пока, как ты. Где, кем? Кого встречаешь из наших?
Вячеслав Иванович стал неохотно рассказывать – из одной лишь вежливости, – глядя не столько на Лену, сколько на телефон. Наконец тот зазвонил.
– Да… Да?.. Уже сделали?.. Ага… Кто смотрел?.. Сам?..
При этом возгласе – «Сам?» – мелькнула у Вячеслава Ивановича легкая гордость. Мелькнула и пропала.
– …Хорошо, я потом еще. Будь. – Она повесила трубку. – Ну, в общем, осложнение у нее. Смотрел сам Старунский, доцент. Понадобилась небольшая операция. Ну вот. Уже сделали.
– «Сам Старунский»! Я и привез Старунского! Из постели вытащил, больного! А почему он мне не сказал про операцию? Почему ее до сих пор не переводят, если сделали?
– Наверное, не успели еще.
– А кто делал?
– Сам Старунский и делал.
Вместо успокоения это встревожило Вячеслава Ивановича еще больше.
– Почему ж он мне не сказал?! Он бы сказал, если бы все в порядке! Значит, не удалось? Ведь после операции сразу лучше, правда? А он мне: «Я не лечу наложением рук». Операция и есть наложение рук, правда?
Значит, нарочно скрыл, что делал! Значит, темнит! Ей хуже, наверное!
«Из постели вытащил»… Может, и плохо, что из постели?! Может, он хуже соображает, оттого что больной?
– Чувствую я, что ей хуже!
– Погоди ты.
– Нет, там ваши темнят! Ей хуже! Я должен сам! Должен видеть!
– Что видеть? Что ты поймешь?
– Пойму, как она! В каком состоянии!
– Да ты сам в каком состоянии? Посмотри на себя.
– Обо мне не надо! Там ваши темнят. Что Старунский думал: что я не узнаю, что он сделал операцию? Если бы хорошо, он бы похвастался! Хуже ей стало!
Она посмотрела на него как-то странно. И сказала негромко:
– Ну, пошли.
Она повела его сначала вверх, потом вниз, и они вошли в тот самый коридор, в котором он вчера расстался с Аллой – всего-то вчера вечером! – а сегодня поджидал Старунского.
– У нас разделение, как у корабля: на отсеки. Чтобы в родилку зря не ходили. По этажу нельзя, только через низ, – зачем-то объяснила Лена.
Как будто это имело сейчас значение! Как будто он жаловался, что пришлось лишний раз подняться и спуститься!
– Подожди здесь.
Она вошла не в зал, где принимали рожениц, а в дверь без надписи. Выглянула через минуту.
– Иди сюда.
Он оказался в сплошь белой комнатке, где сидела успокоительного вида маленькая старушка.
– Пальто снимай и ботинки. Вот тебе халат, шапка и тапки.
Вячеслав Иванович стал поспешно облачаться в белое.
– Брюки городские пусть тоже снимет, – сказала старушка. – Тут вот есть пижамные.
Без всякой неловкости, не стесняясь кальсон, Вячеслав Иванович переоделся и в пижамные брюки. Оттого что он действовал, добился своего, сейчас войдет в запретный для мужчин дом и увидит Аллу, ему снова стало легче. Да и вид старушки, как ни странно, подействовал, она словно бы безмолвно внушила ему: «Все устроится, чего я тут не навидалась, а в конце концов все устраивалось».
Натянув полосатые брюки, ступив в растоптанные тапки, Вячеслав Иванович выпрямился, держа за спиной сумку с передачей: он опасался, что старушка сочтет сумку нестерильной, как и городские брюки. А он хотел не только увидеть Аллу, но и сделать что-то: вот хоть напоить, накормить виноградом – при температуре первое дело! И еще – он, всегда несуеверный, вдруг задумал: если благополучно пронесет передачу через все медицинские заставы, все будет хорошо.Редко он так заигрывал с судьбой, но сейчас вот задумал – и нашел в заключенном с самим собой условии внутреннюю опору. Все будет хорошо– но это значит, что возможен и другой исход: будет нехорошо?А что значит нехорошо?Вячеслав Иванович не решался додумывать.
– Готов? Пошли.
Никто не остановил их в приемном зале, никто не придрался ни к сумке, ни к полосатым брюкам. Он шел за Леной, не глядя по сторонам, и все же не мог не замечать тревожной больничной чистоты лестниц и коридоров, чистоты, словно бы отрицающей привычные мелочи быта, – а с бытом не самую ли жизнь?
Вот еще дверь, шаг – и большой зал, такой же тревожно светлый и пустой.
– Родилка, – шепнула Лена. – Но сейчас тут не рожают, освободили. В предродовой рожают. Просторно, дышать ей легко.
И тут Вячеславу Ивановичу сделалось по-настоящему страшно: рожают в какой-то предродовой, освободили для одной Аллы целый зал – это же чрезвычайные меры, это все равно что заставить мыться в предбаннике или варить или жарить в разделочных! Чрезвычайные меры – значит, и состояние чрезвычайное, а никакая не «средняя тяжесть»!
Сначала зал показался пустым. В следующую секунду Вячеслав Иванович разглядел у стены маленькую одинокую кровать, – словно утлую лодку на краю океана. У кровати двое людей в белом.
– Ну вот, пришли, – шепнула Лена и кивнула в сторону кровати.
Боясь поскользнуться на блестящем линолеуме пола, Вячеслав Иванович один шел через страшный в своей пустоте зал. Лена осталась у входа. Шел – и вдруг ощутил тяжесть в руке. Донес! Он совсем забыл про сумку с передачей – но донес! Все будет хорошо!
На белой кровати почти не различалось лицо Аллы. Ближе… Ближе… Господи, как можно так измениться за полсуток?! Разве так бывает?!
Исхудавшая, желтая, старая – как будто бы ей лет сорок! Глаза прикрыты.
– Аллочка!
Не ответила, не открыла глаз! Да что же?!
– Она еще не совсем проснулась от наркоза. Оглушена.
Тут только Вячеслав Иванович обратил внимание на стоявших у кровати врачей. Да врачи ли это?! Мальчик и девочка, на вид ровесники Аллы. Обернулся, ища Лену, но та уже ушла.
Обратиться больше было не к кому, а эти все-таки в белых халатах, значит причастны.
– Что же с нею?
– Наверное, несовместимость, – сказала девушка. – Остается думать.
Вячеслав Иванович заметил, что коллега толкнул девушку локтем. Понятно: этот уже научился темнить. Вся надежда оставалась на девушку!
– Какая несовместимость? С кем?
– Вы же не врач, да? Тогда все равно не поймете, – сказала девушка, но без высокомерия, а скорее грустно.
– И как вы сюда попали? Немедикам нельзя, – сказал ее коллега. Вот этот с высокомерием!
– Мне разрешил Старунский! – резко ответил Вячеслав Иванович.
– У него бы и спрашивали, – сказал высокомерный молодой человек.
Вячеслав Иванович отвернулся от него, обратился к одной только девушке:
– Вы мне скажите! Потому что если что нужно, я из-под земли! Какие-нибудь лекарства! Самого лучшего профессора!
– Да уж был Старунский, – сказала девушка с той же грустью.
– Ну и что? Не помог? Найдем другого! Операцию ей сделали, да?! Какую?
– Сделали. Вы же все равно не понимаете.
– Пойму! Да что с нею наконец?! Что вы кишки тянете?!
Вячеслав Иванович кричал, но кричал шепотом. И тем страшнее это звучало. Девушка не выдержала:
– Несовместимость, я же сказала.
– Чего несовместимость?!
Ее коллега демонстративно отошел, всем своим видом показывая, что не имеет никакого отношения к разговору.
