Текст книги "Вечный хлеб"
Автор книги: Михаил Чулаки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
9
Алла позвонила через день – сказала, что у нее как раз свободное время, что она в центре и зайдет через полчаса.
Конечно, Вячеслав Иванович очень обрадовался. Только чуть-чуть досадно, что не успел еще достать никакого подарка, и вообще слишком вдруг: предупредила бы хоть за два часа, можно было бы успеть в ее честь хороший обед, какого ей в жизни не приходилось пробовать!.. Но главное, что зайдет.
Вячеслав Иванович осмотрел свою квартиру: как всегда, идеальный корабельный порядок. И вдруг стало неловко от такой идеальности: что он – старая дева?! Пусть бы Алла сказала: «Ах, дядя, сразу видно, что здесь не хватает женских рук! Как вы только живете в такой холостяцкой берлоге?» Он нарочно вынул из шкафа рубашку и набросил криво на спинку стула; скормил Эрику конфету, а бумажку уронил на пол. Пылью бы немного присыпать, да откуда ее возьмешь, если нету? Больше ничего не успел, потому что зазвенел дверной звонок – и Вячеслав Иванович побежал вниз открывать парадную. Бежал, будто боялся, что Алла не дождется и уйдет.
На Алле было пальто колоколом, почти маскировавшее живот. На воротнике песцы, и шапочка песцовая, и все остальное на уровне – сумка, перчатки, сапоги. Да, ее трудно будет удивить подарком. Но чем труднее, тем интереснее!
– Ну молодец! Сказала – и пришла. А это Эрик, будьте взаимно знакомы.
Эрик тоже сбежал вниз – разве упустит случай!
– Какой красивый, дядя Слава! И, наверное, умный, да?
– Это Алла. Она своя. Понял? Своя! Своя!
Эрик понял с одного слова, он даже посмотрел удивленно на хозяина: чего затвердил, когда уже все ясно? Но Вячеславу Ивановичу нравилось повторять: «Своя!»
– А я из «Пассажа». Хотела посмотреть пеленки – ну все, что полагается. Покупать нельзя заранее, потому
что плохая примета, только посмотреть. Но ничего. Ну совсем ничего!
Вячеслав Иванович обрадовался, что Алла сама подсказывает, что ей нужно. И сказал с гордостью:
– Достанем. То есть никаких проблем. Все что хочешь. Можно и бумажные, чтобы не возиться со стиркой. Сменила и выбросила. Достанем!
– Ой, только сейчас не нужно, дядя Слава: я ужасно верю в приметы. Потом – хорошо?
– Все будет на полном сервисе! Вот здесь моя берлога.
Алла вошла, как входят только красивые женщины – с видом если не хозяйки, то благодетельницы, которая одним своим присутствием украсит и облагодетельствует.
– А у тебя миленько, дядя Слава. Ты что – один живешь, не женат?
Сразу все поняла с одного взгляда.
– Один! Не женат! – радостно подтвердил Вячеслав Иванович, точно Алла и не племянница вовсе.
– Миленько. И чисто.
Она словно бы вышла из пальто, уверенная, что он подхватит, – и он точно подхватил, прижал на секунду к лицу песцовый воротник, вдохнул морозный запах меха.
А она уверенно шла в комнату, прямо к окну.
– Ах, жалко, что вид не на Невский.
– Тогда бы шумно: самый напряженный перекресток в городе.
– Да, правда. Но красиво… Ой, как удивительно жить в самом центре! Все рядом: хоть «Пассаж», хоть «Елисеевский», половина театров!
– Это точно. Как говорят в Одессе: центрее не бывает. Садись. Вот, любишь – в качалку? В комиссионке нашел, сейчас не делают.
– Правда. Как настоящая!
– Зачем – как? Настоящая и есть.
– Я один раз качалась. Мы были в гостях у папиного начальника, и там настоящая качалка. Его жена сказала, они привезли с Большой земли. На Камчатке говорят даже про Владивосток: «Большая земля». (Вячеслав Иванович невольно вспомнил Большую землю за Ладогой – и умудренно улыбнулся.) Я стала качаться, а скоро подошла мама и сказала, что хватит, что неприлично так сильно качаться в гостях. Я разозлилась, и, когда пили чай, хозяйка стала мне совать свои пирожные, говорила, какая она мастерица, что такие никто не умеет, что она специально пекла для ребенка. А я сказала, что мне нельзя, что у меня от пирожных всегда диатез. Пришлось и маме подтвердить про диатез. Хотелось– ужасно! Но злилась еще сильнее. Я злая, правда.
Последнее было произнесено с важностью, как дети говорят: «Я уже большая».
Алла слегка покачивалась в качалке, и казалось, она здесь давным-давно. За окном быстро темнело, Вячеслав Иванович задернул штору и включил торшер в. углу.
Свет его, проходя, путался в легких золотистых волосах племянницы, и, как тогда впервые в дверях квартиры, показалось, что вокруг ее головы золотой нимб. Какой дурак сбежал от нее?!
– Ты когда должна… когда должен быть маленький? – Почему-то не выговорилось слово «родить».
– Обещают в начале января.
Сообщила она это с удивительной беспечностью, точно в дом отдыха собиралась.
– Врачи обещают? – глупо переспросил Вячеслав Иванович.
– А кто же! Я такая паинька, вся примерная, хожу показываюсь. Моя Нина Евгеньевна все говорит, что у меня так все нормально, как в жизни и не бывает, в одних учебниках… Я держусь за дерево, и ты тоже стукни, дядя Слава, потому что я ужасно суеверная!
Вячеслав Иванович послушно стукнул о ножку своего стула.
– Ты, говорит, не бойся, не слушай бабских страхов.
Она нарочно привела к нам, ну к таким, к ожидающим такую, которая уже родила, и та рассказывала, как ей
было легко и приятно. У нас там всё вместе: внизу консультация, а выше родилка. На Петра Лаврова, угол
Чайковского. То есть Чернышевского!
Вот дурацкое совпадение: на улице Петра Лаврова живет Лариса. Может быть, встречались случайно.
Вячеслав Иванович почувствовал, что сейчас можно задать Алле любые вопросы – и она ответит с той же беспечностью.
– А кто отец маленького? Он ведь не женился?
– А-а, один из театрального.
– Чего «театрального»? Института?
– Ну да. Я знала, что не женится. У меня и в мыслях не было. У него семья такая дружная и образцовая!
Вячеслав Иванович не очень поверил, что так уж Алла знала, что этот тип не женится. И все равно спросил грубовато – на правах дяди:
– Зачем же, если знала?
– А-а… Жена у него такая фифа, такая моральная! Такая у них с Власиком любовь! Вот и полюбуйтесь на свою любовь!
– Кому хуже? Она не узнает, наверное.
– Я писать ей не стану, это уж точно! А все равно доказала. Это он, когда узнал, стал мне рассказывать, какая у них любовь возвышенная, какая его Лизочка святая! Чуть не плакал. Я и говорю: «Иди к своей Лизочке и успокойся!» А то чуть не плакал. Испугался – ужас как!
Вот это уже вернее: когда узнал, стал рассказывать и чуть не плакал.
– Ну правильно, такого и надо гнать: зачем он тебе? Да и зачем тебе муж из театрального.
– При чем здесь театральный?
Вячеслав Иванович еще и сам не знал, при чем. Сказал, чтобы еще сильнее унизить этого труса. А кроме как то, что он из театрального, ничего не знал про него. Знал бы, что блондин, например, сказал бы: «Зачем тебе муж-блондин!» Но раз сказал, нужно было выкручиваться.
– Как при чем? При том. Там, знаешь, публика: играть, себя выставлять. А я тебе скажу: себя выставлять– дело женское. А зачем тебе женственный муж? И все важные: «Мы – служители искусства!» Да возьми кулинарию: тоже искусство, а попробуй скажи такому! Раскричится: «Мы создаем пищу духовную! Мы выше грубого материализма!» А самих из ресторана не вытащишь. Ну их. А если когда нужна грубая мужская сила – вот мы с Эриком.
– А-а, бог с ним. Бог и его Лизочка. Этот ангел еще ему покажет. А я и так очень хорошо проживу. Буду вот воспитательшей и маленького к себе в группу. Очень удобно… Мама вот только поахает! Ну, переживет. Привыкнет!
Хорошо, что он в письме к Маргарите ни слова не написал про положение Аллы. Он и не думал, что сестра не знает, просто не хотел ковырять в чужой ране. А вышло удачно. Вот бы сообщил новость!
– Чего ж теперь скрывать, когда скоро?
– Вот рожу когда – стукни, опять, дядя Слава, – тогда напишу. Тогда легче пережить, когда готовый младенец. Бабуля тоже сначала ахала, а теперь уже влюблена заранее. Спорит со мной, как назвать.
А он чуть не забыл на радостях про бабулю! Надо же показать дневник!
– А как же она, пока ты будешь в роддоме? Если не встает совсем.
– Нашли одну женщину, побудет пока.
– Что у нее за болезнь? Я тебе скажу, я медициной интересуюсь: когда настоящий паралич, он с одной стороны – рука и нога. А у нее обе руки в порядке, а ноги
отнялись. Странно. Зато бывает такой интересный факт истерический паралич. Вот тогда обе ноги.
– Нет, у бабушки все по-настоящему. Сколько смотрело врачей. И профессоров.
За бабушку Алла заступилась, правда, но не обиделась предположению про истерическийпаралич. А ведь могла бы, если бы так уж слишком любила. Обцеловывать всю голову: «Ах, любимая бабуля!» – это одно, а выносить каждый день из-под бабули – совсем другое! А Маргарита тоже хороша, сестрица: знает ведь, что превратили девочку в сиделку, – и ничего. Забрала бы ее отсюда – и дело с концом! Муж ее чего молчит? Летчик!
– А как ты будешь, когда маленький? Не справишься, не хватит рук!
– Как-нибудь! Увидим!
Хорошо, конечно, с таким характером.
– Тебя бы в тимуровцы.
– Что ты, дядя Слава, я плохая. Я врать могу! Я к Власику бегала, еще когда он не плакал, какой ангел его жена, а бабушке говорила, что у нас практика в круглосуточных яслях. Газету ей принесла, где про круглосуточные. После газеты только она поверила. Так интересно – ужасно! Прямо приключение! И курила… Ты не куришь?
– Нет! – Вячеслав Иванович сообщил это с гордостью.
Но Алла посмотрела как бы с жалостью.
– И Власик не курит. Как себя стали беречь мужики! А мне плевать, пусть пугают. А когда попалась – тянуть перестало. Само собой. И Нина Евгеньевна говорит, что вредно для маленького.
Вячеслав Иванович не сразу понял, что означало в устах Аллы «попалась». Хорошо, что не переспросил! А то бы совсем смешно выглядел: и не курит, и простых слов не понимает.
– Раз вредно, то как же можно. Ты вот дневник почитаешь своей кровной бабушки. Она пишет, как она Риту прижимала к себе, когда совсем нечего дать, и словно свои силы ей передавала. Может, и выжила бы, если бы поберегла для себя.
Алла на секунду погрустнела – но быстро снова оживилась.
– Да, если отдала силы, тогда чего… А теперь это и наука доказала, да? Йоги сначала открыли такую энергию, они ее называют «праной». А ты не читал в «Комсомолке» про Джуну? Как она умеет управлять своей праной и лечит больных! И та бабушка так же, да? А вдруг и у меня способности? Вот бы здорово! И головную боль, и зубную, и гипертонию! Наложила руки!..
Та бабушка…И сравнение с какой-то Джуной, которая лечит хоть от головной боли, хоть от зубной, показалось обидным.
– Твоя бабушка спасла дочку. И не способности какие-то, а такая в ней любовь. Зубы она никому не лечила.
– Ну, и любовь! Но если нет способностей, то не поможет и любовь! Значит, были? Дядя Слава, у тебя не болит голова?
– Нет.
Вячеслав Иванович даже обиделся при таком предположении.
– Ах да, ты ведь не куришь… Ну я все равно когда-нибудь попробую. Вот это бы работа: накладывать руки и исцелять!
Далось ей!
– Так дневник сейчас почитаешь?
– Ой, ну конечно! Это так замечательно.
Вячеслав Иванович торжественно извлек коричневую тетрадку.
– Вот, ты сначала подержи подлинник в руках. Ощути! И почувствуй!
– Я очень чувствую, дядя Слава!
– Вот… Ну а читать удобнее по копии. А то почерк не везде… Тут все слово в слово.
Алла только приняла в руки тетрадку – и раздался дверной звонок!
Вот уж некстати!
Первая мысль, конечно: Лариса!
Не открывать нельзя: видит свет, станет трезвонить. Но сюда он ее не пустит! Хоть немедленно полный разрыв – но не пустит! Отошьет прямо внизу!
– К тебе гости, дядя Слава?
– Вряд ли. Не собирался никто. – Вячеслав Иванович лениво встал. – Скорее, почтальонша.
– Ах да, у вас же заперто внизу. И каждый раз она звонит?
– Нет, у нее ключ. Только если заказное. Знаешь, я участник дальних пробегов, обо мне и в газетах писали.
Ну и когда приглашение на участие, тогда шлют заказным.
И он шел к двери, слыша вслед:
– Ты и в пробегах? Какой же ты молодец, дяденька! Но внизу оказался – к счастью! – Альгис, а не Лариса. Вот кому Вячеслав Иванович был всегда рад. Правда, с женой, – помирились конечно; в этом вся семейная жизнь: ругаться-мириться, ругаться-мириться. Клаве Вячеслав Иванович не бывал рад никогда, но приходилось терпеть и ее ради Альгиса.
– Дома ты? Привет, старичок! А мы из «Пассажа». Я и говорю: давай заглянем, вдруг он сегодня не у плиты. Смотрю, точно – свет!
Все сегодня из «Пассажа». Хотя конечно: скоро Новый год.
– Толкались-толкались, и представляешь, Славуля: ничего! То есть ни-че-го-шеньки!
Повезло Альгису: не высосала его сегодня эта пиявочка. Ну да она отсосет свое в другой, раз.
– Давайте-давайте, заходите скорей, не толпитесь в дверях!
Вячеслав Иванович был доволен, что сможет похвастаться перед Альгисом племянницей. Ну и Клава пусть посмотрит.
Эрик встретил гостей в прихожей, облизал лицо Альгиса, а к Клаве повернулся спиной, да еще стукнул хвостом– и чувствительно: у него же хвостище! Эрик всегда относился к людям так же, как его хозяин, только что выражал отношение более открыто.
– У-у, невежа! А еще мужик! – сказала Клава тем же игривым тоном, каким разговаривала и с Вячеславом
Ивановичем.
А тот не без торжественности распахнул дверь в комнату.
– Знакомьтесь, это моя кровная и родная племянница!
– Ага! – крикнула Алла, резко повернувшись в качалке. – Гости! Гости! А ты говорил, почтальонша. Вот так почтальонша!
– Да уж, я не почтальонша, – со смешной надменностью подтвердила Клава, во все глаза разглядывая неожиданную племянницу.
– Ну ты везучий, старик! – Альгис смотрел с откровенной завистью. – Сразу получил такую племянницу,
Не поил, не растил. И наследница. Не надо самому беспокоиться, жениться. Будто знал.
– Я и наследница? – Алла так изумилась, словно раньше это не было понятно. – Как интересно! Как в романе.
– У наследницы скоро свой наследник!
Вячеслав Иванович сообщил это с такой гордостью, будто он не дядя, а муж и будущий счастливый отец.
– Ну конечно, как же я сразу… – Клава сказала это с такой досадой, точно распознавать беременных —
ее специальность. – Вы так хорошо выглядите, милая,
что и не подумаешь.
Все эти первые отрывочные фразы не налаженного еще разговора, хотя и произносились со всей приветливостью, оставляли ощущение если не тревоги, то какой-то непрочности: будто сейчас кто-то уйдет, и распадется так удачно составившаяся компания. И Вячеслав Иванович заспешил:
– Да вы садитесь, чего вы как на приеме. Знаете, бывают приемы, на которых все время стоя. И едят. Смешной факт. А вы-то садитесь. А я сейчас чего-нибудь быстрое. Бефстроган хотите? А вы знаете, что это вовсе не английское блюдо, как многие думают, а в честь графа Строганова? Беф-строганов!
Сказал и потом уже подумал, что факт это слишком известный, так что смешно им хвастаться. Но Алла изумилась искренне:
– Правда, дядя Слава? Ой, а я тоже так думала. Мелко нарубленный бифштекс.
Во как – даже такой завалящий факт и то не пропал.
Вячеслав Иванович пошел делать бефстроганов– тут, пожалуй, все искусство в подливке, чтобы в самый раз: смягчить вкус, но и не довести до еврейского кисло-сладкого мяса, – и с удовольствием прислушивался из кухни к голосам: разговор наладился, никто не скучает. Выбрал минуту, отвлекся, заглянул в комнату:
– Ты давай, Алла, за хозяйку, чтобы гости не скучали.
Он и так слышал, что не скучают, но приятно было произнести: «Давай за хозяйку».
Когда заглянул в следующий раз (мясо как раз жарилось), солировала Клава:
– … вы же выбираете ателье, а не идете в первое попавшееся. Акушер – это все равно что дамский мастер.
У нас лучшая фирма – Скворцовка, это все бабы знают, Оттовский институт – тоже, но лучше Скворцовка.
– Наш роддом на Петра Лаврова тоже хороший, – с неожиданной робостью возразила Алла.
– Я ничего плохого про него, но Скворцовка – фирма! Да и сказать потом, где рожала: в Скворцовке! Звучит. А тот роддом и названия-то, наверное, не имеет, один номер…
Вячеслав Иванович молча удалился: впервые Клава говорила дельно, так чтобы не сбить.
Между делом он еще и взбил безе, так что хоть и экспромтно, но получился приличный стол. Один из благодарных заказчиков принес бутылку настоящего «Ахашени», Вячеслав Иванович с Альгисом оценили. Клава, презирая мужа, потребовала коньяка – и получила в неограниченном количестве, потому что коньяк к празднику несут почти все, так что Вячеслав Иванович, как человек непьющий, не знал куда девать. Уж и Альгису дарил, и брал с собой, чтобы являться неспуками, —все не убывало! Как-то раз буфетчик Арсений-Аре сказал, что возьмет и пустит через буфет, а выручку, мол, пополам. Вячеслав Иванович, не подумавши, согласился, когда Аре и в самом деле вручил причитающуюся долю, стало все же противно – оказалось, это совсем не то, что захватить с собой полкило творога. Вячеслав Иванович на те деньги накупил лотерейных билетов: не знал, что еще с ними сделать, а выкинуть совсем все же не мог; впрочем, ничего на эти билеты не выиграл. Но уж больше на уговоры Арса не поддавался!.. Потому коньяк дома копился – и все самый лучший! – и когда можно было влить хоть толику в гостя, Вячеслав Иванович всегда радовался. Ему и Клава сделалась симпатичнее в качестве истребительницы коньяка. Ну а для Аллы апельсиновый сок – будто чувствовал, захватил накануне пару банок.
Вячеслав Иванович старался заставить Альгиса говорить об умном, показать себя – пусть Алла видит, какие у него друзья.
– Только что племянница поминала эту, как ее… Джуну, ну о которой все говорят. Объясни ей как профессионал.
– А-а, – острые черты Альгиса еще заострились, хотя казалось, что это невозможно, – все говорят, сказано верно,
– Потому что помогает, потому и говорят. – Алла почувствовала иронию в тоне Альгиса и немедленно заступилась за Джуну.
– Или наоборот: потому что говорят, потому и помогает. Реклама. Сколько я таких видел. Во всем реклама. Вам все скажут, что великий артист, и вы станете восхищаться, а другого, который не хуже, не заметите. Вас убедят, что Джуна вас излечит, и вы излечитесь.
– Ну а почему у одних есть реклама, а у других нет?
Явно было, что Алла хотела спросить: «А у вас нет?» – но постеснялась в последний момент. Но Альгис
и так понял:
– Случайность. И нахальство. Особенно – нахальство.
– А ты знаешь такой интересный факт, что сам Пушкин писал, что, чтобы прославиться, нужно попадать в разные скандалы и истории?
Давно Вячеслав Иванович приберегал этот факт – и не зря!
– Ну уж! Уж его-то стихи сами…
– А узнали его сначала за всякие истории. Это факт, сама почитай. А жил бы тихо, и знали бы мало.
– Чего же ты скандала не устроишь, чтобы и к тебе на год вперед очередь? – неприязненно спросила Клава.
– Не всякий скандал – реклама. Нужно, чтобы слух прошел.
– А давай распустим! – воодушевился Вячеслав Иванович. – Ты же и правда классный спец!
– Классных много. Нужно, чтобы чудо, как у Джуны. Только надо придумать какую-то свою область.
– Давай распустим про область. Подскажи только, про какую.
– Ой, дядя Слава, какая авантюра! Как интересно! А как распускать будете?
– Через знакомых, через клиентов. Подумаем. Так про какую область?
Вячеслав Иванович сейчас и сам верил, что можно вот так за обедом решить – и сделать другу рекламу, и тот станет знаменитым, поедут к нему из других городов. А Альгис не верил – видно было, что не верит, что слишком привык иронизировать, чтобы поверить, – а поверить хотелось!
– Область… Ха, легко сказать. Нужно ведь, чтобы какой-то особый метод, особый подход, – тогда поверят.
– Возьми не область, а целый материк: ожирение.
И вреда никому, потому что если настоящая болезнь, так уж пусть к врачам. А этих не жалко. И ты и так с ними работаешь.
– Этих не жалко, попал в точку. А метод? Я ж из них, как из подсолнечных семечек, выжимаю. Силовыми приемами, как в хоккее.
– А надо их на самообслуживание! – подхватил Вячеслав Иванович. Алла вдохновляла его: никогда еще ему разом не приходило столько идей. – Например, чтобы перед массажем обязательно вспотеть! Пусть он час бешено бегает вокруг твоего дома, ты его кладешь мокрого и нажимаешь на какую-нибудь особенную точку на темени или между глаз! Ну твой ведь пунктмассаж на том и стоит. И объясняешь, что так нажать можешь только ты и что после потения эта точка особенно восприимчива. Вот тебе и быстро, и эффект будет, потому что от самого бега. А твое нажатие – вроде гипноза, придаст уверенности.
– Не гипноз, а психотерапия. Гипноз – другое.
– Ну психа. Но скажи, чем не ценная идея?
– И так все поймут, что от бега.
– Ни черта! Нужно-то чудо, а какое в беге чудо? Чудо – чтобы нажать по-особому!
– Какой ты умный, Славуля! Я всегда говорила. Ты бы давно рекламу сделал! А мой – только говорить, только завидовать. Ну чего ругать Джуну? Стань лучше таким, как она!
– Никому я не завидую! – Альгис резко встал. – Только знаю, как на самом деле, меня за нос не проведешь! А не завидую!
– Не-ет, миленький, говори кому другому.
– Ну-ну, не в моем доме. – Вячеслав Иванович сделал движение, каким арбитр на ринге разводит клинчующих боксеров. – Не подавайте пример молодежи.
– Не бойся, дядя Слава, я беспримерная.
Но Альгис уже не мог снова сесть.
– Уже пора. И пример. И Алле надо отдыхать. Мы пойдем.
Что за пример, Вячеслав Иванович понял не сразу, хотя сам только что говорил про плохой пример молодежи, – такая уж у Альгиса манера: временами вдруг начинает говорить отрывисто и малопонятно.
– Только-только хорошо разговорились. – Клава, как умела, многозначительно улыбнулась Вячеславу Ивановичу. – В другой раз, Славуля, буду заходить одна. Я тут часто рядом: то в «Пассаже», то в «Гостином».
В прихожей Эрик снова как бы нечаянно стукнул ее хвостом, а Вячеслав Иванович пожалел, что не может выразить свои чувства так же непосредственно.
– Ничего. Скоро дойду. До самой точки, – туманно пообещал при прощании Альгис.
Вниз можно было не провожать: изнутри дверь открывалась свободно.
Гости ушли, а Вячеслав Иванович вернулся в комнату. Алла сидела в качалке; свет от торшера пробивался сквозь ее легкие волосы, окружая голову как бы золотистым сиянием. И Вячеславу Ивановичу на секунду показалось, что она здесь дома, что ей никуда не нужно уходить.
– Ну что, дядя Слава, будем распускать про средство для толстых?
Как ей понравилась идея!
– Пусть Альгис, это ему нужно.
– Нет, давай и мы! Интересно! Я напишу подруге на Камчатку, у нее отец – в два обхвата!
– Обманешь отца подруги. Не жалко?
– Почему обману? Пусть бегает вокруг дома твоего друга – вот и начнет худеть. Ой, умора! Как представлю картину: его дом, а вокруг толстяки – цепочкой, цепочкой! Кино!
– Напиши, если не жалко.
Немного было обидно, что идея розыгрыша увлекла ее гораздо сильнее, чем дневник бабушки – настоящей бабушки! – вон он лежит: и сама коричневая тетрадка, и копия. Алла, кажется, и забыла про них. А может, так и должно быть: молодым нужна живая жизнь, а не воспоминания?
Кого-нибудь другого Вячеслав Иванович осудил бы беспощадно за пренебрежение дневником, но Аллу уже не мог, для нее он отыскивал оправдания.
– Хорошо у тебя, дядя Слава, а надо идти.
Вот и кончился мираж, в гостях она здесь и никогда не будет совсем дома.
– Ну что ж, проводим тебя с Эриком. – Не выдержал и все-таки спросил: – Дневник здесь оставишь? Дочитаешь в другой раз?
– Ой, я же не успела. Это все твои гости, я не виновата! Я с собой, можно?
– Копию – пожалуйста.
– А сам? Бабушке показать! Вячеслав Иванович заставил себя быть твердым:
– Нет, тетрадку из дома не выношу. Как прочитает про себя дорогая Зинаида Осиповна, еще потеряет нечаянно тетрадку.
– Ой, ну ей же интересно, она же сама перенесла! Сюда же она не может!
– Нет.
– Ну, какой ты!..
Вячеслав Иванович не мог остаться в глазах Аллы обыкновенным жмотом. Пришлось сказать:
– Ты не дочитала, а там и про твою бабушку есть – эту, вторую. Не очень хорошо она тогда проявилась. Поэтому не могу ей в руки.
Алла испуганно – или гадливо? – но Вячеслав Иванович не хотел верить, что гадливо, – отбросила коричневую тетрадку, которую взяла было в руки.
– Тогда и я не хочу! Не буду читать! Подумаешь, тогда! И не верю! Все можно написать. Кому что показалось! Всем верить! Про меня сейчас тоже рассказывают – тоже верить?!
– Да ты прочитай! Чего не верить? Свидетельница есть живая. Хочешь, сходим?
– Не верю и не пойду!
Вот Алла и сделала выбор. Так что же – раззнакомиться с нею? Порвать только что возникшее родство? Так и нужно, наверное, чтобы не предать память матери. Но Вячеслав Иванович не мог. Мать, которую он не помнил, которую вообразил по дневнику, оставалась все же тенью; и не в силах тень внушить такие же чувства, как живая племянница – немножко легкомысленная, только что добрая, а через минуту злая, почти ребенок, но собирающаяся родить…
– Как хочешь.
Вячеслав Иванович сложил пополам машинописную копию, вложил в тетрадку, убрал все в шкаф. И, похоже, Алле сделалось досадно: только что она могла прочитать настоящий блокадный дневник, и не чужой, семейный, – и вот уже не может. Если бы Вячеслав Иванович настаивал, она бы упорствовала только сильнее, но он убралбез возражений…
– А можно, я все-таки прочитаю…
– Зачем тебе? – Он упрямился без всякого расчета – просто обиделся все же. – Ты же не веришь.
– Вовсе не не верю! Ну, может, там что-то… Что про бабушку. Всякому может показаться. А вообще-то верю. Как так: взял и убрал. Я же имею право.
– Если верить, то нужно всему. Ну посмотрим. Придешь в другой раз, никуда он не денется.
– Ну, какой ты. Пользуешься, что тороплюсь. А я и шла, чтобы почитать.
Как будто не она только что отбрасывала от себя коричневую тетрадку испуганно – чтобы не сказать гадливо!
– Прочитаешь, никуда не денется. А сейчас действительно, если ждет Зинаида Осиповна… Сидит, не может встать…
– Ты ее не любишь. Потому что наслушался и начитался. А она вырастила маму.
Опять по новой. То сама хочет прочитать, то – «начитался». Никакой логики!
Так можно было говорить без конца. А хотя Вячеслав Иванович вовсе не хотел, чтобы Алла скорей уходила, говорить без конца о Зинаиде Осиповне он тоже не хотел. И как раз кстати вспомнилась умная мысль – сказал какой-то великий человек:
– Долг перед родителями можно отдать только детям.
Алла помолчала. А потом сказала:
– Ой, какой ты умный, дядя Слава.
И у него не хватило скромности признаться, что он процитировал чью-то великую мысль. Он пожал плечами.
– Но так ведь и есть.
– Я запомню! Я и сама… Поэтому же решила рожать, вместо чтобы только за бабушкой! Ну а теперь побегу, а то она скоро будет совсем брошенная, так хоть пока.
– Сейчас пойдем все.
Выходил он в некотором напряжении: а вдруг внизу Лариса – ждет, следит. На всякий случай пустил вперед Эрика. Но путь оказался свободен. И тут же рассердился на себя: как можно все время под таким страхом?! Нужно решительно кончать. Пора!
А вот кого бы он сейчас встретил с удовольствием – бывшую жену и ее капитана. Со вторым мужем она тоже не завела ребенка: то ли совсем неспособна, то ли слишком увлечена привозимой добычей, – Вячеслав Иванович никогда не пытался расспрашивать, хотя мог бы по праву старой близости. Вот пусть бы и посмотрела, как он идет под руку с Аллой!
Она попросила повести Эрика, и он важно шагал с нею рядом, держа в зубах ее сумку, – не тянул, не дергал, умница, понимал, что с Аллой нужно обходиться бережно.
