Текст книги "Взрыв в бухте Тихой"

Автор книги: Михаил Божаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

…Начальник стройки предложил выделить для моряков в общежитии еще одну или две комнаты, но Рыбаков отказался: у строителей трудновато с жильем, к чему их стеснять. Моряки поставили на берегу две палатки и поселились в них. В этот же день с бота один за другим стали уходить под воду водолазы.

* * *

Над морем уже искрилось солнце, а в глубоком ковше бухты было еще сумрачно. Но на боте трудовой день в разгаре. Два водолаза одновременно ушли на дно, офицеры посменно держали с ними связь. Коваль и еще один матрос крутили ручки компрессора, а на берегу, около палаток, Кузьмин готовил завтрак; огонь костра с борта не был виден, но синяя струйка дыма неторопливо ввинчивалась в небо.

– На этом месте подорвался сейнер, – сказал Бондарук, и почти одновременно от водолаза поступил доклад:

– Вижу какие-то бесформенные металлические обломки.

Это оказались изуродованные взрывом фермы. Чтобы они не мешали работе и не загромождали дно бухты, их решили поднять. К берегу подошел экскаватор, с него сняли ковш, трос закрепили за фермы, и вскоре они оказались на берегу. Так же были подняты и обломки сейнера. Моряки продолжали обследовать бухту, метр за метром внимательно осматривая дно. Но остаток дня прошел безрезультатно: ничего не было обнаружено. Прошел и второй день. На запросы водолазы неизменно отвечали:

– Ничего подозрительного нет!..

– Мабуть, случайно якось вона сюда попала… – словно думая вслух, сказал Довбыш.

– Немцы такой народ – случайно ничего не делают, – ответил Рыбаков. – Нужно искать. Тем более, что нам дано задание проверить всю бухту. Пока не обследуем ее до последнего уголка, не уйдем. Передайте водолазам, пусть будут бдительными! – приказал он.

Вся эта история стала казаться Шорохову, да и не одному ему, несколько загадочной. То вдруг следы сравнительно сильных боев на берегу пустынной бухты, то новый случай с сейнером. Ведь заходили же до него и катера, и другие сейнеры, а как только появился этот с массивными металлическими фермами – подорвался. Может быть, корабли не проходили непосредственно над миной, или же их магнитное поле оказывалось слишком слабым для того, чтобы сработал взрыватель. Но почему же только одна мина? Ведь уже почти полбухты обследовано…

– Що, що?! – вдруг воскликнул мичман. – Неизвестный предмет? Товарищ командир, водолаз бачит неизвестный предмет, – доложил он Рыбакову. – А який вин? Похож на торпеду, только короче и вроде чуть потолще? Чулы? – обвел он всех взглядом. – Вона, ей-богу, вона! – мичман говорил таким тоном, словно нашел что-то давно желанное.

Рыбаков взял трубку телефона у мичмана.

– На каком расстоянии этот предмет от вас? – спросил он. – Ближе не подходите! Мичман, немедленно поставить буй!

Через несколько минут шлюпка отвалила от бота, и вскоре там, где появлялись пузырьки воздуха, стравливаемые водолазом, закачалась красная точка буя.

– Поднять водолазов на борт! – распорядился Рыбаков.

* * *

– Что ж, Иван Матвеевич, придется мне под воду идти, разобраться, что там такое, – сказал Рыбаков.

– Чого вам? Хиба я не справлюсь? – возразил Довбыш.

– Возраст-то у вас…

– А что возраст? Будь я помоложе – без скафандра нырнул бы и все зробыв. Глубина тут – старому солдату по колено…

Матросы с трудом надели на объемистое тело мичмана водолазную рубаху, причем Довбыш все время ворчал:

– Хлипкий народ пошел, даже рубахи порядочной немае… Хиба ж это рубаха?

Наконец, рубаха надета, привинчен шлем.

– Может быть, дополнительный груз надеть, а то как бы вы не всплыли? – заметил один из водолазов.

У Довбыша даже глаза округлились от негодования, но ответить он ничего не успел: матрос начал быстро завинчивать иллюминатор.

Затем мичмана осторожно спустили на грунт, и стравливаемые им пузырьки воздуха стали удаляться.

– Вона, товарищ командир! – донесся по телефону его хрипловатый басок. – Точно такая же, как мы тогда обратали… Магнитно-акустическая с гидростатическими, чи як воно там, предохранителями… Зараз я горловину от ракушек очищу…

– Смотрите нет ли там фотоэлемента, заходите только с подсолнечной стороны, – предупредил Рыбаков.

– Чую!.. – отозвался Довбыш.

Несколько минут из телефона доносилось тяжелое дыхание мичмана да его бормотание: «Зараз мы до тебя, голубонька, доберемся… Приведем в божеский вид…». В голосе его звучали какие-то ласковые нотки; можно было подумать, что он сейчас находится не около мины, а разговаривает с близким, родным человеком.

Шорохов прислушивался к бормотанию мичмана, и опять опасность, притаившаяся на дне бухты, казалась ему не реальной: так было тихо, спокойно вокруг, так ласково светило солнце. Но опасность была. Об этом говорили и черные провалы окон в домах поселка – следы прошлого взрыва, и искореженные металлические фермы на берегу, поднятые с погибшего сейнера, и непривычная тишина на стройке. Да, опасность была; достаточно сделать мичману неосторожное движение – и снова взрыв вспенит воду бухты, грохот прокатится по окрестным скалам. Взрывная волна, наверное, нанесет новые разрушения поселку, а водолазный бот…

Шорохов тряхнул головой, отгоняя нахлынувшие на него мысли, и весь внутренне сжался, как будто приготовившись к прыжку…

Капитан третьего ранга Рыбаков, словно обладая способностью видеть сквозь толщу воды, мысленно представлял, как сейчас мичман, осторожно поглаживая мину, счищает с нее ракушки, водоросли, освобождая горловины. И он попытался представить устройство мины. Вот зарядное отделение, заполненное желтоватой массой взрывчатки. Сколько ее там? Восемьсот килограммов, тонна? Впрочем, это особого значения не имеет: мины снаряжаются взрывчатым веществом в несколько раз сильнее тротила. Во взрывчатке – массивный латунный стакан, в нем – первичный и вторичный детонаторы, а от них, будто щупальца каких-то неведомых, смертельно ядовитых животных, тянутся провода в отделение с боевой аппаратурой. Какой прибор включит запальную батарею: магнитный, акустический? Или они дополняют друг друга? Возможно, там установлены магнитно-индукционные или комбинированные взрыватели? А может быть, достаточно уменьшить давление воды – и замкнутся контакты гидростатического прибора… Перерезать бы эти провода, а затем вывинтить запальный стакан из смертоносной массы! Но нельзя. К стакану могут идти и две, и три пары проводов. Перерезать один из них – значит нарушить электрическое равновесие в цепи. Рыбакову вспомнился знакомый еще со школьной скамьи прибор – мостик Уинстона. Нет, запальный стакан вывинчивается в последнюю очередь, а сначала необходимо обезвредить другие приборы…

Да, работу минера, пожалуй, можно сравнить с работой хирурга-кардиолога. И там, и там нельзя допустить ни малейшего неосторожного движения…

…Поднявшись на борт и с трудом освободившись от скафандра, Довбыш подробно рассказал, что из себя представляет мина, где у нее находятся горловины, какой формы гидростатические штоки.

– Треба ее зачеканить, как мы тогда делали. Памятаете?

Еще бы не помнить! Несколько лет назад Рыбаков вместе с Довбышем в одном из восстанавливаемых портов обезвредили не одну донную магнитно-акустическую мину. Здесь, судя по описаниям мичмана, находилась мина примерно такой же системы. А впрочем, внешний вид мины еще ни о чем не говорит, в ней могут находиться другие приборы, да и расположение их не всегда одинаково…

…О «находке» Рыбаков сразу же доложил командованию и попросил «добро» на разоружение мины. Разрешение было дано.

* * *

Около скалы, на которой похоронены останки моряков-черноморцев, высятся огромные каменные обломки. Между ними – небольшой трехугольный участок, покрытый обкатанной галькой.

– Гарный куток! – похвалил Довбыш.

– Здесь мы и будем разоружать, – сказал Рыбаков. – В случае чего – вся сила взрыва пойдет вверх…

Мину, остропленную пеньковыми канатами, подтянули к понтону и прибуксировали к галечному пляжу, а затем моряки вытащили ее на берег, где она и осталась лежать до следующего дня.

Рано утром Бондарук, Шорохов и Довбыш расположились за скалой, а Рыбаков, одетый в комбинезон и берет, взяв с собой бронзовый инструмент, направился к мине. За ним красной змейкой тянулся провод от ларингофонов. Шорохов, надев телефоны на голову и раскрыв журнал, приготовился записывать. Но пока только было слышно ровное дыхание идущего человека.

– Мина немецкого производства, донная, магнитно-акустическая, с дополнительным гидростатическим взрывателем, – неожиданно раздался четкий голос в телефонах; Шорохов быстро все записал. – Начинаю вскрывать горловину.

Послышалось прерывистое дыхание, потом оно опять стало ровным.

– Вскрыто зарядное отделение. Начинаю отвинчивать следующую горловину…

Рыбаков рассказывал о каждом своем движении, и Шорохов, записывая все это в журнал, пытался представить, что сейчас делает капитан третьего ранга. Но вот в телефонах послышался мелодичный свист, и вдруг – песня:

 
При долине куст калины…
 

– Это тоже писать? – спросил Шорохов у Бондарука.

– Пишить все! – вместо него почему-то шепотом ответил Довбыш.

Некоторое время длилось молчание, а вскоре донесся громкий голос Рыбакова:

– Можете подойти полюбоваться.

Шорохов первым, даже не закрыв журнала, побежал к мине. Так вот она какая! Длинное, серое от высохших ракушек тело лежало на гальке. Рядом с ним, опутанные проводами, валялись приборы, каждый из которых еще несколько минут назад грозил гибелью.

Неподалеку от всего этого, перекладывая из руки в руку бронзовый ключ, сидел Рыбаков. Лицо его казалось таким же спокойным, как и всегда, только глубже запали глаза да взмокшие от пота пряди седеющих волос прилипли ко лбу и вискам.

– Ну что ж, давайте сейчас проведем урок предметной учебы. Вы знакомы с устройством мины? – спросил Рыбаков у Бондарука.

– Знаком.

– Тогда соберите мину. Запальный стакан не вставляйте…

Четко, не делая ни одного лишнего движения, Бондарук выполнил приказание.

– Горловины тоже завинтить?

– Да.

Старший техник-лейтенант сделал и это.

– Теперь вы, товарищ лейтенант, разоружите мину. Действуйте безо всяких условностей, считайте, что каждый прибор в ней на боевом взводе.

Шорохов взял в руки ключ, положил войлочную прокладку на корпус мины и нажал на ручку. Туго зажатая горловина не поддавалась. Лейтенант нажал сильнее, ключ соскочил и ударился о мину.

– Этого достаточно, чтобы сработал акустический взрыватель, – жестко сказал Рыбаков.

Лейтенант покраснел, закусил губу и снова взял в руки ключ. На этот раз все обошлось благополучно. Вскрыв горловину, он приступил к разоружению мины; Бондарук наблюдал за каждым его движением; неподалеку, сложив руки на полном животе, стоял Довбыш.

– Хорошо! – сказал Рыбаков, когда работа была окончена. – Можно идти отдыхать, – и он поднялся с обломка скалы, но тут же со стоном сел обратно, держась обеми руками за правый бок.

– Что с вами?

– Что случилось? – подскочили к нему офицеры и Довбыш.

– В боку сильно колет…

Моряки из куска парусины быстро соорудили носилки и, положив на них Рыбакова, понесли его в медпункт стройки.

– Острый приступ аппендицита, – определил врач.

* * *

Как Довбыш ни уговаривал врача – их к Рыбакову не допустили.

– Ему недавно сделали операцию, сейчас он отдыхает, – в ответ на все увещания моряков говорила женщина-врач. – Приходите завтра…

Ничего не оставалось, как последовать ее совету. Обуховский и Довбыш направились на водолазный бот готовиться к дальнейшему обследованию бухты, а Бондарук с Шороховым забрались на выступ высокой скалы, нависшей над водой. Шорохов снял китель и опустился на нагретый солнцем камень, подперев голову руками, Бондарук прилег рядом.

Вечерело. Под лучами солнца вершины скал светились, точно раскаленные, а спокойную воду бухты покрыли темные тени. От этого она выглядела еще более мрачной, какими-то затерянными казались палатки около самой воды и рядом с ними водолазный бот и катер.

– Пройдет несколько лет, вырастут здесь корпуса комбината, жилые дома, сады появятся, – словно мечтая вслух, негромко заговорил Бондарук. – Преобразится все…

Шорохов даже голову поднял от удивления: ведь об этом же думал и он сейчас.

– Будут тогда люди после работы отдыхать в парке, – продолжал Бондарук, – на шлюпках по бухте кататься, а о нас никто и не вспомнит…

– Памятник нам, пожалуй, не поставят, а вспомнить – вспомнят, – возразил Шорохов. – Начальник стройки сказал, что корпус разоруженной мины поставят во дворе комбината, на нем напишут наши имена. Так что вспомнят!..

– Мало приятная все-таки наша специальность. В военное время мы как бы на втором плане, а в мирное – как во время войны… Чем наша работа сейчас отличается от атаки? – сам себя спросил Бондарук и тут же ответил: – Ничем…

– Вам не нравится эта специальность? – спросил Шорохов.

– Я до службы на мотоциклетном заводе работал, – не отвечая прямо на вопрос, заговорил Бондарук. – И была у меня мечта – сделать нечто вроде двухколесной маленькой автомашины. Мотоцикл – это военная, спортивная машина, легковой автомобиль тоже не каждому нужен, да и не всем он по карману, а вот создать такую машину, чтобы она была легкой, удобной, дешевой! Этим я долго бредил. А пришлось стать специалистом по взрывчатке… Вот это, – показал он на изуродованную руку, – мое первое крещение…

– Где это вас? – заинтересовался Виктор. Он давно хотел спросить об этом, да все как-то стеснялся.

– Уже в конце войны… Заняли мы, что называется, с хода вокзал в одном городке Восточной Пруссии. Я каким-то чудом очутился в подвале. Смотрю – в углу дымок курится, шипит что-то. Сразу же догадался, что бикфордов шнур горит, и хвать за него. Выдернул из штабеля взрывчатки детонатор, а в сторону его не отбросил. Вот он и взорвался почти в руке…

Бондарук замолчал, глядя вдаль на розовеющую полоску моря, видимую сквозь узкую щель между скалами. Виктор тоже молчал, с некоторым удивлением смотря на своего товарища. Чем ближе с ним знакомился Шорохов, тем больше открывал в нем новых черт. За непривлекательной внешностью скрывалась глубоко человечная душа, за сухостью, граничащей с педантизмом, – большие знания, опыт, за резкостью – какая-то врожденная мягкость, робость.

Сколько в нем силы и воли! Хотел изобрести новую автомашину, а стал пиротехником, конструирует прибор, позволяющий видеть мины под землей. И всегда спокойный, сдержанный. Даже семейная драма внешне на него как будто никакого влияния не оказала.

– Знаете, – неожиданно сказал Бондарук, – хорошо изобрести новую машину, проложить дорогу в тайге, подняться еще на непокоренную высоту… Но разве не заманчиво раскрыть замыслы врага, его секреты, сделать так, чтобы люди спокойно ходили по земле, плавали на кораблях, строили, отдыхали?! Нет, за это, пожалуй, можно отдать и бессонные ночи изобретателя, и романтику дальних экспедиций…

«А я люблю свою специальность?» – спросил сам себя Шорохов.

И ему сейчас невольно вспомнились детские мечты о море, о подвиге, о дальних плаваниях. Что ж, эти мечты почти свершились, он стал морским минером, и, кто знает, может быть, ему удастся и подвиг совершить. Дальние походы? Сначала нужно победить врага в этой незримой схватке, очистить и воды и землю от всего, что угрожает людям… А тогда… Тогда можно будет посмотреть и южные созвездия, и океанский прибой у коралловых рифов…

* * *

В первый же день обследования бухты Кузьмин и Коваль запротестовали, что их используют на подсобных работах.

– Мы минеры, – басил Коваль. – Чего же я буду все время ручку компрессора крутить!

«Минеры и под водой нужны», – подумал тогда Рыбаков и попросил лейтенанта Обуховского обучить моряков водолазному делу.

– Работы много, они лишними не будут, – сказал он.

Обуховский согласился, но оказалось, что у Кузьмина побаливает правое ухо.

– Под воду, сынку, только здоровым можно, – утешал Кузьмина Довбыш. – Чуб у тебя гарный, а вот ухо… Да який из тебя водолаз? Тонкий… хлипкий… Пидеш под воду, а там еще какая-нибудь тварюга, вроде бычка, тебя хвостом зашибет…

– Напрасно вы так, – вступился за матроса Бондарук. – Ведь он недавно мину уничтожил… – и рассказал, как было дело.

Мичман хмыкнул, пристально взглянул на Кузьмина.

– Да я ничего, я так… Хлопчик он, мабуть, гарный. Та вухо ж!..

Делать нечего, пришлось согласиться с доводами мичмана. Так Кузьмин стал временно исполняющим обязанности кока, и, надо сказать, иногда у него обеды получались неплохими, только дозировку соли он не всегда соблюдал. Но это скрашивалось пряным запахом дымка.

Теперь уже Коваль подтрунивал над своим товарищем. Однако Кузьмин в долгу не оставался. Добавку Ковалю он подкладывал всегда с ехидными шуточками. Вот и сегодня за завтраком, вторично накладывая плова своему другу, Кузьмин говорил:

– Не следовало бы тебя так кормить. Растолстеешь, в водолазную рубаху не влезешь…

– Ладно, не скупись, – миролюбиво отвечал Коваль. – Я сейчас под воду иду. Не святым же духом я буду там питаться…

Через несколько минут водолазный бот вышел на середину бухты. Лейтенант Шорохов на носу бота перечитывал наставление по водолазному делу; на корме мичман Довбыш готовил к спуску водолазов.

– Ну кто так рубаху складывает! – доносится ворчание мичмана. – Наберут во флот хлопчат, хоть детский сад видкрывай… И чем только думают?..

– Товарищ мичман, вы давно служите? – услышал Шорохов вопрос Коваля.

– Мабуть, раза в два побольше, чем ты живешь.

– И все время в море?!

– С морем я ще пацаном породнився. Родился я в Николаеве. Город на полуострове стоит: с одного боку Ингул тече, а с двух – излучина Южного Буга охвачуе. Куды не пойди, всюду вода. Батько у мене работал на Французском заводе, в то время так судостроительный завод называли. Мне еще десяти не минуло, когда вин помер, а через год мать устроила меня кухаренком на рыбацкий дубок.

– Это что-то вроде кока? – спросил один из водолазов.

– Ну хай буде коком, – согласился Довбыш, – но меня просто кухаренком звали. Помню первый день! – и по голосу Виктор почувствовал, что Иван Матвеевич широко улыбнулся и по привычке покачал головой. – Тогда на Арбузной пристани, так называли рыбацкие причалы, расположенные между портом и заводом, вместо столовой было десятка полтора летних кухонок, открытых печек, на них рыбаки обид соби готовили. Поставив мене шкипер до одной такой печки.

– Вари, – каже.

Я растопил печку, начистил картошки, в общем, сделал все, как положено, стою, жду, коли закипать начнет. А неподалеку ще килька пацанов, трохи старше мене, обед готовили. Вот один из них подзывает меня.

– Новичок? – пытае.

– Новичок…

– Варить вмиешь?

– Научила мать…

– А у меня вот щось не получается. Пересолю да и только. Ну-ка, попробуй, как сейчас…

Он не спеша нашел ложку, вытер ее, открыл казанок, зачерпнул супу. Попробовал я.

– Добре, – говорю.

– А ну-ка со дна, – и снова зачерпывает, та помалу так, а сам все мимо меня куда-то поглядывает.

Попробовал я и со дна, похвалил.

– Ну иди, – говорит, – спасибо.

Направился я к своему казанку, а тут и шкипер подходит.

– Как обед? – спрашивает.

– Варится…

– Дай-ка попробую.

– Та вин ще не кыпив…

– Ничего, посмотрю, что там у тебя. Открыл он казанок, а там лежит огромная, мабуть пятнадцятый номер, замызганная, рваная галоша.

Водолазы дружно расхохотались. Мичман продолжал:

– Подсунули мне хлопцы цю галошу, пока я пробовал у соседа посолен ли суп. То ж вин все время в сторону поглядывал! Пришлось мне тогда суп снова варить, да еще ложкой по лбу заработал. Ну, а вы що не одягаетесь? – прикрикнул Довбыш. – Чи письмове распоряжение чекаете?

– Я уже готов! – доложил Коваль. – Разрешите под воду?

– Идить!

Послышался шлепок ладони по медному шлему, затем забулькала вода.

На этот раз Коваль, едва успев спуститься под воду, сразу же обнаружил мину. Она отличалась от той, которую разоружил Рыбаков: была значительно толще, короче и в хвостовой части имела стабилизатор, как у авиабомбы.

– Мы с Алексеем Петровичем и таких в порядок приводили! – сказал Довбыш, выслушав доклад водолазов. – Разрешите, я спущусь, ее заарканю? – спросил он старшего лейтенанта Обуховского.

– Не разрешаю. Сначала нужно посоветоваться с капитаном третьего ранга.

– Да хиба ж я не знаю, що це таке!

– Не разрешаю! – повторил Обуховский.

…На этот раз врач проводила моряков к Рыбакову. Он лежал на кровати, читал книгу и делал на листе бумаги пометки карандашом. После операции он почти не изменился, только бледнее стало лицо да, может быть, глубже запали глаза.

– Не вовремя я заболел, – сказал капитан третьего ранга, выслушав доклад Обуховского. – Не вовремя… Это магнитно-акустическая мина, но возможно, на ней установлен магнитно-индукционный или комбинированный взрыватель. Если горловины у нее вот такой формы, – и Рыбаков быстро набросал на листе бумаги небольшой чертежик, – то она без гидростатического взрывателя; если же горловина такая, – он снова начал чертить на бумаге, – то взрыватель есть. Вы, товарищ мичман, знаете, как нужно ее зачеканить?

– Так точно, товарищ капитан третьего ранга! – гаркнул Довбыш, вскакивая с табуретки.

– Не так громко, здесь же не рейд, а больница, – улыбнулся Рыбаков. – Тогда изготовьте бронзовые чеки, а вы, – взглянул он на Бондарука, – доложите обо всем командованию.

…Люди ушли, а Рыбаков снова взялся за книгу воспоминаний одного гитлеровского генерала. Пытаясь проанализировать причину разгрома немецкой армии, генерал приводил много фактов: и бездумные приказы Гитлера, и ошибочные действия штаба, и многое другое.

«Основного он не понимает, – подумал Рыбаков, – что если бы даже и не были допущены эти ошибки, все равно советский народ победить нельзя…».

Вошел Бондарук.

– Командование разрешило обезвредить мину, – сказал он. – Сейчас ее вытащат на полигон (так моряки между собой называли трехугольный лоскуток галечного пляжа между скалами). Потом начну ее разряжать.

– Не боитесь?

Бондарук помолчал.

– Как вам сказать… Боюсь, конечно. Ведь мне все время приходится иметь дело со снарядами да с артиллерийскими минами. С ними тоже опасно, но легче. А тут… Черт его знает, что там конструктором накручено. Попытаюсь разгадать… – и Бондарук встал со стула. Рыбаков тоже приподнялся на локте.

– Хотелось бы самому… – сказал он.

– Может быть, это и к лучшему, что вы заболели. Ведь когда-нибудь надо и нам учиться, – улыбнулся Бондарук. – Вот сейчас самый подходящий момент.

– Ну, счастливо тебе! – подал руку Рыбаков.

– Спасибо!

Старший техник-лейтенант ушел, а Рыбаков снова взялся за книгу, пытаясь углубиться в рассуждения битого генерала. Но сосредоточиться не удавалось, в голове все время вертелась мысль: «Как-то там?»

– Эх, не вовремя этот аппендицит…

Вдруг здание вздрогнуло, со звоном вылетело верхнее стекло в окне, и тяжелый грохот повис над бухтой. Даже не почувствовав боли, Рыбаков вскочил с кровати и подошел к окну. Но отсюда была видна лишь серая скала, угол соседнего дома и голубое безоблачное небо.

В палату вбежала врач.

– Больной, почему вы встали? Немедленно в постель!

– Что там случилось?

– Ложитесь в постель! – снова приказала врач. – Я сейчас выясню и все вам расскажу.

– Взорвалась мина в бухте, – сказала она, возвращаясь через несколько минут.

– Все благополучно?

– По-видимому, да. Только один наш рабочий взрывной волной сброшен с лесов, к счастью, невысоко и отделайся легкими ушибами.

Вскоре к Рыбакову пришли Шорохов и Довбыш.

– Взорвалась, бисова душа! – в сердцах сказал Довбыш, едва переступив порог.

Шорохов рассказал обо всем подробно. Мину остропили, немного приподняли, подтянув к понтону, катер отбуксировал ее на мелководье, а когда начали ее вытаскивать на берег – взорвалась.

– Может быть, она ударилась обо что-нибудь? – спросил Рыбаков.

– Нет. Грунт там – песок с мелкой галькой.

– А зачеканили вы хорошо?

– Да вы, Алексей Петрович, не доверяете мне, чи що? – развел руками мичман. – И чеку вставил, и стопорное кольцо ввернул.

– Возможно, там был вторичный гидростатический взрыватель? – высказал догадку Шорохов.

– Возможно, – согласился Рыбаков. – Иногда они применяли их. Такую мину можно разряжать только под водой…

Пришел Бондарук, уже доложивший обо всем командованию.

– Этот взрыв немало убытку нанес, – сказал он. – На стройке упала только что возведенная стена цеха, да и у нас, на катере, гребной вал погнуло, водолазный бот скулу проломил, ударившись о камень, ну и еще, – криво улыбнулся он, – у Кузьмина кастрюля с борщом опрокинулась.

* * *

Вечером в бухту Тихую приехал заместитель начальника политотдела капитан второго ранга Крестич.

– Да у вас тут, как в прифронтовой полосе, – сказал он, выходя из машины.

Действительно, поселок выглядел по-фронтовому: в большинстве окон стекла выбиты, а те, что остались, заклеены крест-накрест бумажными полосами.

Вечером в палате, где лежал Рыбаков, собралось совещание. Кроме офицеров, на нем присутствовал и начальник стройки. Капитан второго ранга Крестич передал приказ командования: закончить в самый кратчайший срок обследование бухты. Рыбакову он предложил на время лечения выехать в город, но тот отказался.

– Если сам ничего делать не смогу, так хоть посоветую, – сказал он.

Решили также при обнаружении мин, во избежание несчастных случаев, приостанавливать работы на стройке.

– Хорошо бы и людей отводить в укрытие, – сказал Крестич.

– Мы их будем вывозить на ремонт шоссе, – заверил начальник стройки. – Все равно когда-то это делать надо.

Утром водолазы снова начали обследование бухты.

– Не бухта, а целый кроссворд, – рассказывал Бондарук капитану второго ранга. – Для чего немцы заминировали ее? Ведь знали же, что в бухту крупные суда войти не могут, а катера и рыбацкие сейнеры на них не подорвутся: магнитное поле у них слабое.

– От гула моторов катера акустический прибор может сработать, – вмешался в разговор Обуховский.

– Все равно – поставили бы одну, ну, две мины. Для такой бухточки за глаза хватит.

– Их пока только три…

– Еще будут! – убежденно сказал Бондарук.

– Возможно, хотели преградить доступ к рудам? – заметил Крестин.

– Может быть. Но мне кажется, здесь еще что-то есть!

– Разгадаем! – заверил Довбыш.

– Может быть, и разгадывать нечего, – сказал Обуховский. – Ведь они уничтожали все, что можно уничтожить, минировали все, что можно заминировать. Недаром же сложена пословица: убийство, воровство – фашистское ремесло. Да и мин, пожалуй, здесь больше нет – вон какой клочок остался…

Действительно, большая часть бухты, примерно две трети ее, была обследована. Оставался самый дальний, стиснутый громадами скал, угол.

«Наверное, здесь уже больше ничего нет», – подумал Шорохов.

Но в ту же минуту один из водолазов доложил, что обнаружил мину.

– По виду точно такая же, как разряжал капитан третьего ранга.

И почти одновременно поступил доклад от второго водолаза:

– Вижу мину!..

– Вот вам и нет больше мин… – взглянул Бондарук на Обуховского.

* * *

– Так вот, оказывается, ты где! – густо забасил Александр Александрович Буранов, заходя в палату. – Лежи, лежи! Что же ты, чертушка, никому ничего не сообщаешь?

– Да чего же я людей волновать буду? Операция пустяковая, еще два-три дня да и на ноги встану.

– Ну, ну, ты эти штучки брось! Я скажу врачам, чтобы, пока совсем не поправишься, никуда не выпускали. Я тебя знаю!..

– Как дома? – перебил Рыбаков Буранова.

– Отлично! Иринка последний экзамен сдала на пятерку!

– Молодец!

– Хотела тебе написать, так ты даже адреса не оставил. Мне и то пришлось в штабе узнавать.

– Как Лена?

– По-прежнему. Ходит дежурить в госпиталь, хлопочет по хозяйству, ну, и о тебе беспокоится.

– Еще не привыкла!..

– К такому, брат, не привыкнешь, – с укоризной ответил Александр Александрович. – Передаю тебе нижайший привет от обеих, а также от моей половины. И вот гостинчики.

– Что там такое?

– Печенье, конфеты, домашние пирожки. Купил я бутылочку коньяку, но оставил дома. Кончишь все, вернешься – тогда и выпьем.

– Хорошо. Ну, а ты…

– …За каким чертом сюда прибыл, так, что ли?

– Нет, но…

– В общем, вот какое дело. Записную книжку, что мне этот скромница-лейтенант прислал, удалось прочитать…

– Как?

– Фотографировали ее в ультрафиолетовых и инфракрасных лучах. Вот, – и Буранов вытащил из кармана пакет с фотографиями.

– Удивительно! – воскликнув Рыбаков. – Ведь были почти чистые страницы!.. И узнали что-нибудь об этом моряке?

– К сожалению, нет… – развел руками Буранов. – На первой странице только неразборчивая роспись и дата, – и он показал снимок. На темно-сером фоне проступали продольные и поперечные полоски («Бумага в клеточку», – догадался Рыбаков), ясно виднелась дата «08.09.43» и роспись.

– Что дальше в книжке есть?

– О себе – ничего. На второй странице запись: «Идем в десант», – и Буранов вытащил другой снимок. – Я хотел было попробовать определить личность по спискам людей, которые участвовали в сентябрьском десанте 1943 года, но и это оказалось невозможным. Ты же помнишь, сколько частей там было! И не все архивы сохранились.

– Значит, ничего и не удастся о нем узнать?

– Ну, нет! У него в записной книжке много стихов. Есть известные, видать, просто записывал понравившиеся. Но, по-видимому, есть и свои. А если человек пишет стихи, то об этом должны знать его друзья?

– Конечно!..

– Вот я и думаю опубликовать в газете несколько стихотворений с соответствующими примечаниями. Так что узнаем, кто такой этот моряк!

– Лейтенант Шорохов высказал догадку: уж не брат ли это его знакомой Оли… Может быть, осторожненько побеседовать с ней?

– Идея! Так и сделаю. Если ее брат писал стихи, она, наверное, знала об этом!

– Можно и почерки сличить. У нее, кажется, осталось несколько писем брата…

– Как только приеду домой, сразу же навещу ее, – пообещал Буранов. – Лейтенант сейчас здесь? Адрес у него спросить надо.

– Здесь!

Буранов встал с табуретки, подошел к окну, опять сел. Взял с постели Рыбакова развернутую книгу, прочитал несколько строчек, хотя чувствовалось, что мысли его далеко и вряд ли понимает он смысл прочитанного.

– Волнует меня одно письмо. Получил недавно… – заговорил Александр Александрович.

– О чем? – заинтересованно спросил Рыбаков.

– О… Да лучше я тебе его прочитаю.

«Уважаемый товарищ капитан первого ранга, – начал Буранов. – Пишет вам старший лейтенант Барабаш, может быть, помните, мы с вами встречались в Новороссийске.

Недавно к нам в совхоз приехал после демобилизации мичман Гладилин и сказал, что вы работаете над книгой о моряках и просите фронтовиков поделиться своими воспоминаниями. Хорошее это дело написать о моряках книгу. С удовольствием пишу вам обо всем, что помню, и буду очень рад, если это чем-нибудь вам поможет…»

– Сначала Барабаш рассказывает о нескольких десантных операциях, я потом дам тебе почитать все письмо. Да, кстати, он, по-видимому, служил в одном отряде с неизвестным моряком, так как и у того, – Буранов похлопал по пакету с фотографиями, – упоминается о тех же десантных операциях. А вот о бухте Тихой: