Текст книги "Взрыв в бухте Тихой"

Автор книги: Михаил Божаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

За мишенью, почти на самом горизонте, катер-торпедолов охотится за выпущенными торпедами. Пройдя цель, в торпеде срабатывает определенный прибор, зарядное отделение продувается сжатым воздухом, и вот она уже красным буйком покачивается на поверхности воды.

Торпеда – дорогой, сложный механизм. Ее можно еще, и не раз, использовать для учебных целей, а если заменить зарядное отделение – и для боевых.

* * *

Вместо Кузьмина в кабинет прибыл матрос Коваль. Он оказался на редкость молчаливым человеком. Иногда по целым дням он не произносил ни одного слова. Но дело в его огромных руках прямо-таки кипело. Приборы словно слушались его: подойдет, покопается и, смотришь, снова заработал аппарат.

Старший техник-лейтенант Бондарук целыми сутками что-то мастерил за своим столиком, обложившись конденсаторами, сопротивлениями, книгами по радиотехнике, радиоэлектронике, телевидению, и надо всем этим возвышалась огромная матовая электронно-лучевая трубка.

– Чем это вы все время занимаетесь? – спросил Шорохов.

– Да так, один прибор собираю, – ответил Бондарук и смущенно улыбнулся. – В общем, как говорят у вас на Украине, не кажи гоп, пока не перескочишь. Получится – тогда расскажу. И потом есть такая примета: если что-либо задумал да рассказал об этом раньше времени, толку не будет.

Бондарук замолчал. Молчал и Шорохов, наблюдая, как ловко тот орудует инструментами.

– Это вам не мешает? – показал Виктор на изуродованные пальцы.

– Тяжелой атлетикой я не занимаюсь, а отвертку или щуп держать не трудно. Иногда для меня это даже хорошо: сейчас пальцы повышенную чувствительность имеют.

И опять оба замолчали. Шорохов считал неудобным расспрашивать, а Бондарук продолжал проверять омметром сопротивление цепей прибора и даже по привычке что-то начал насвистывать, словно не замечая присутствия лейтенанта.

Шорохов отошел в сторону, остановился около учебной торпеды, с минуту смотрел на знакомое до мелочей ее машинное отделение, затем вернулся к Бондаруку.

– Слушайте, Василий Николаевич, – он впервые назвал Бондарука не по званию, а по имени-отчеству, – что если у нас в кабинете оборудовать уголок истории минного оружия? Еще когда я в музей ходил, матросы это предлагали. Да вы сами видите, сколько они вопросов на эту тему задают.

– Мысль дельная, – одобрил Бондарук. – Литературы об этом мало, а матросам следует знать историю возникновения мин и торпед. Сходите, скажите об этом капитану третьего ранга. Или лучше позвоните ему.

Шорохов так и сделал.

– В кабинете у меня по этому вопросу ничего нет, а дома кое-что найдется. Заходите вечерком, потолкуем, – ответил Рыбаков.

Такого оборота, признаться, Шорохов не ожидал. Он думал, что капитан третьего ранга одобрит предложение, порекомендует, как лучше сделать, какие пособия, литературу использовать, а тут – на тебе: «приходите вечерком домой». Что ж, сегодня и зайдет. Как раз вечер свободный: дежурства нет, Оля занята на стройке.

Со смешанным чувством шел Виктор к Рыбакову. Ему и приятно было получить такое приглашение, и в то же время он немного робел. Если первое время он чувствовал дружеское, даже какое-то отеческое отношение Рыбакова к себе, то после того, как Шорохов попросил направить его на «настоящее дело», Рыбаков стал относиться к нему официальнее, строже. И прежде, и теперь капитан третьего ранга часто заходил в кабинет, присутствовал на занятиях. Но если раньше замечания давались в виде советов, то сейчас – строгим тоном приказа. Правда, после возвращения с учебных стрельб Рыбаков объявил благодарность Шорохову, и тогда снова в глазах капитана третьего ранга светился огонек дружеского участия. Но после этого Виктор его не видел. (Рыбаков эти дни находился в плавании).

«Впрочем, чего я об этом беспокоюсь? Ведь я же не в детском саду, а на военной службе», – подумал Виктор и позвонил.

Дверь открыла моложавая, немного полная женщина. Виктор представился.

– Алексей, к тебе пришли!

– Товарищ лейтенант! Проходите…

Виктор зашел в комнату. Лампа бросала из-под абажура яркий круг света на накрытый стол, оставляя в полутени углы комнаты. Шорохов сразу же заметил добротную, со вкусом подобранную обстановку: хороший буфет, диван, у окна – рабочий стол, рядом – несколько книжных шкафов. И это приятно поразило его. В прошлом году он проходил практику на другом флоте. Флагманский минер части там тоже был известный, заслуженный человек, однако в его комнате царил, как он сам называл, «художественный» беспорядок. Старая провисшая кровать кое-как покрыта одеялом, в изголовье – смятая подушка, на стене – криво повешенный коврик; стол, подоконник, стулья завалены книгами, бумагами, инструментом, тут же валялись окурки.

– Живу, как на бивуаке, – полушутя, полусерьезно оправдывался минер. – Семью с собой не вожу, ведь мы, военные, всегда на колесах, а недаром же говорится: дважды переехать все равно что раз погореть.

Тогда Виктор промолчал, но внутренне был не согласен и про себя решил: хоть на год, хоть на полгода, но обосновываться прочно. Этого же принципа, как видно, придерживался и Рыбаков.

За столом, на котором стояли стаканы с чаем, вазочки с вареньем, печенье, сидели девушка лет пятнадцати-шестнадцати и пожилой, плотный, седоусый, с наголо обритой головой мужчина во флотском кителе без погон. В нем Виктор с удивлением узнал того «морского волка», с которым встретился на набережной приморского бульвара, а затем видел у музея в форме капитана первого ранга.

– Знакомьтесь, это моя жена, – представил Рыбаков.

– Елена Михайловна, – протянула хозяйка руку.

– Моя дочь!

– Ирина, – встала из-за стола девушка.

– Капитан первого ранга в отставке Александр Александрович Буранов.

– С этим ершистым молодым человеком мы уже знакомы, – сказал капитан первого ранга, вставая и протягивая руку. Говорил он вроде негромко, но густой бас наполнил всю комнату, и в буфете даже что-то звякнуло от резонанса.

– Он в прошлый шторм проявил похвальное мужество, спас женщину.

Ирина с интересом взглянула на Виктора, а Елена Михайловна спросила:

– Как же это случилось?

– Да пустяковое дело, – смущаясь, начал рассказывать Виктор. – Одна приезжая решила искупаться, отплыла от берега. А шторм резко усилился. Вот она никак и не могла преодолеть полосу прибоя. Ну, я помог…

– Похвально! – прогудел Александр Александрович. – В музее она вас нашла, вы познакомились с ней?

Елена Михайловна с упреком взглянула на Буранова.

– Что же вы стоите? Садитесь к столу, – пригласила она Шорохова. – Ирина, принеси чаю!

Когда все уселись за стол, Рыбаков сказал, обращаясь к капитану первого ранга.

– Вот лейтенант предлагает в учебном кабинете оборудовать уголок истории минного оружия в России.

– Похвально, очень похвально. Историю нужно знать, но, к сожалению, знаем мы ее очень плохо…

– Наша историчка тоже…

– Ирина, ну как ты говоришь?

– Прости, мама, мы так зовем нашу учительницу. Она тоже говорит, что свою историю мы знаем очень плохо…

– Вот видите! – улыбаясь в седые усы, пробасил капитан первого ранга. – Действительно, многого, очень многого мы не знаем. Междоусобицы, татарское нашествие, войны уничтожили следы прошлого. Но ведь и о наших днях разве нам все известно? Давно ли окончилась война? Все здесь сидящие ее пережили, вот даже Ирина под бомбежкой была…

– Ну, она этого, наверное, не помнит…

– Помню, мама, очень хорошо помню!

– Правда, это уже тоже стало историей, но в этой истории столько ненаписанных страниц, столько неизвестного. Да вот хотя бы случай с партизанским отрядом Дубовика. Расскажите-ка об этом, Алексей Петрович!

– Собственно говоря, я ничего и не знаю, – отозвался Рыбаков.

– Ну как же! – воскликнул Александр Александрович. – В период оккупации здесь, в горах, был организован небольшой партизанский отряд. Возглавил его замечательный человек, бывший моряк, один из героев гражданской войны, впоследствии ученый-биохимик Иван Иванович Дубовик. Когда был создан объединенный штаб партизанских отрядов, Дубовику приказано было переправиться на Большую землю, и сделать это поручили Алексею Петровичу…

– Тогда наш катер, – продолжал рассказ Рыбаков, – подошел к условленному месту, я на шлюпке с двумя матросами направился к берегу. Там есть небольшая бухточка, даже не бухточка, а так – крохотный заливчик. Вот и берег. Мы даем условный сигнал, получаем ответ и в ту же минуту видим вспышку, похожую на выстрел из пистолета, и почти мгновенно громыхнул взрыв. После этого мы несколько раз подавали сигналы, но ответа не получили. На следующую ночь обследовали берег – ничего, кроме опаянных взрывом скал. Что там случилось, куда делся Дубовик, неизвестно.

– Еще один случай, – снова заговорил капитан первого ранга и вынул из кармана обкуренную, уже знакомую Шорохову трубочку. Повертел ее в руках и снова спрятал.

– Да уж курите, – разрешила Елена Михайловна.

– Так вот, – словно не расслышав, продолжал Александр Александрович. – Однажды при разборе захваченных у фашистов архивов я встретил запись о том, что небольшая самоходная баржа вышла в «Зет». Затем встретились еще несколько документов об этом же. Выяснилось, что некоторые баржи грузились взрывчаткой. Потом нашли копию препроводиловки о том, что направляется в штаб Гиммлера отчет о какой-то лаборатории «Зет». Отчета найти не удалось. Возможно, лаборатория «Зет» и пункты назначения барж со взрывчаткой – одно и то же. Но где находилась эта лаборатория, чем она занималась – пока неизвестно.

– Неужели и узнать о ней ничего нельзя? – спросила Ирина.

– Пока – ничего, – развел руками Буранов.

Он, виновато взглянув на хозяйку, закурил-таки свою трубочку и, пустив клуб дыма к потолку, продолжал:

– Вот и о судьбе Федора Тарасовича Иванченко…

При этих словах Шорохов вздрогнул и пристально взглянул на капитана первого ранга.

– …ничего не смог узнать. Я многих из этого отряда знал, некоторые товарищи вспоминают огромного, почти саженного роста моряка. Но какова его судьба, что с ним случилось – неизвестно. Так что, Алексей Петрович, вашу просьбу я пока еще не выполнил…

– Да это не моя просьба, а вот его, лейтенанта Шорохова.

– А кем он вам приходится, родственником, знакомым? – повернулся Александр Александрович к Виктору.

– Нет, я его даже не знаю, – смутился Виктор. – Это брат Оли… Ну, той девушки, которой я помог тогда выплыть…

– Значит, вы все-таки познакомились с ней?

Виктор еще больше смутился, покраснел и опустил голову. Познакомился! Теперь он и минуты не может прожить без того, чтобы не подумать об Оле. Весь мир сейчас для Виктора сосредоточился в ней, в ее глазах, в ее голосе, он только и живет ожиданием свидания с ней, и когда находится рядом – для него больше ничего не существует. Да и без нее он старается все делать так, будто она находится здесь же, наблюдает за каждым его движением. И, может быть, поэтому в последнее время все так спорится в руках Виктора.

А вчера… Вчера они, как обычно, встретились на набережной Приморского бульвара. Виктору так много хотелось сказать Оле, но от волнения он не мог подобрать слов. Оля стояла рядом и тоже молчала. Виктор чувствовал сквозь китель теплоту ее упругого плеча и все время повторял «Сейчас скажу… Сейчас скажу!.» И продолжал молчать.

Плескалось внизу темное море, едва заметный ветерок овевал лица. Вдали неожиданно замигал огонек – корабль передавал на рейдовый пост сигналы. Это словно придало решимости Шорохову. Он повернулся к Оле, положил ей руки на плечи и горячим шепотом заговорил.

– Оля!.. Оля, я люблю тебя. Я больше не могу без тебя, не могу…

Сказал и оробел: думал, она обидится, уйдет. А Оля спрятала лицо у Виктора на груди и молчала. Виктор гладил ее волосы, целовал шею и беспрерывно спрашивал:

– Ну, а ты? Ты любишь?

Любовь не скроешь, она видна во всем: в каждом слове, в каждом взгляде; у человека, который по-настоящему любит, даже лицо меняется, словно озаряется каким-то внутренним светом. И только сами влюбленные не замечают этого, они еще и еще требуют подтверждения любви. Так и Виктор: он все крепче прижимал к себе Олю, все жарче целовал и каждый раз спрашивал:

– Ты любишь? Любишь?

…Познакомились? Да теперь они!..

– Вижу, вижу, что не растерялся! – рокотал бас Александра Александровича. – Похвально, похвально! А я сначала думал…

– Ирина, тебе нужно еще к экзаменам готовиться. Иди, дочка! – перебила его Елена Михайловна.

– Хорошо, мама!

Девушка встала, сказала всем «До свидания» и ушла в другую комнату.

Мужчины еще долго разговаривали, вспоминая дела минувших дней, бои и походы, живых и погибших друзей. Впрочем, вспоминали только Рыбаков и Александр Александрович, а Елена Михайловна и Шорохов слушали. И Виктор не раз и не два пожалел, что он поздно родился и ему не пришлось участвовать в боях вместе с сидящими с ним за одним столом офицерами.

– Я сейчас пишу книгу о боевых делах нашего флота, – говорил Буранов. – Не знаю, удастся ли мне закончить ее. Помогайте мне, друзья!.. Записывайте все, что услышите или узнаете о боевых делах моряков, о их подвигах. А тебе мой наказ, – взглянул он на Рыбакова, – напиши книгу о минерах. Кому, как не тебе, поведать о них миру!..

– Да некогда же…

– И умереть будет некогда. Собирай материалы, записывай все, что помнишь, все, что знаешь. Потом пригодится!

Рыбаков и капитан первого ранга стали подбирать книги по истории минного дела. И уже когда Шорохов собрался уходить, капитан третьего ранга сказал:

– Завтра группа катеров уходит на траление. Командир части разрешил пойти вам на одном из тральщиков.

Виктор чуть не подпрыгнул от радости.

* * *

Тральщики должны выйти в море после обеда, но уже рано утром Шорохов был на катерах. Он только успел бросить в почтовый ящик открытку.

«Оля, – писал Виктор, – так случилось, что я несколько дней не смогу придти. Не волнуйся, все хорошо. Л. К. Ц. Т. В.».

И хотя они не договаривались о шифре, но Шорохов был уверен, что приписанные внизу буквы Оля поймет именно так: «Люблю, крепко целую. Твой Виктор».

Вместе со всеми Виктор работал самозабвенно, готовя тральщик к выходу в море. И, может быть, потому, что перед ним всегда сияли глаза Оли, в ушах еще звучало чуть слышное «Я тоже люблю тебя» и на губах, казалось, сохранилось ощущение ее поцелуя, за что бы ни брался Виктор, то ли за приборы, то ли за трал, – все у него получалось ловко, споро.

– Лейтенант дело знает, – не раз говорили о нем моряки.

Приготовления окончены. Оставалось несколько минут до выхода в море, когда Виктора пригласил командир тральщика.

– Не везет вам, товарищ лейтенант. Только сейчас получено приказание: немедленно явиться к Рыбакову…

Виктор шел и ломал голову: что такое могло случиться? Что-нибудь в кабинете? Но он только вечером там был, проверил все приборы, подготовил к занятиям учебную торпеду. Да и Бондарук с Ковалем там остались. Кузьмин вчера из отпуска приехал.

В общем, что бы ни случилось, а выход в море сорвался, опять придется за схемы сесть. Впрочем, теперь он начнет оформление уголка истории минного оружия.

Как все-таки хотелось выйти в море на боевое траление! И Шорохов уже представлял: вот он на шлюпке идет к мине, прикрепляет к ней подрывной патрон… Ведь этого ему ни разу не приходилось делать. Еще до учебы, во время службы на тральщиках, он один раз ходил к подрезанной тралом мине, но тогда патрон прикреплял старшина группы мичман Карбут, а Шорохов сидел на веслах.

Да мало ли что могло быть в боевом походе, но об этом теперь можно только мечтать: тральщики уйдут в море без него…

…Шорохов постучал в дверь кабинета, вошел, доложил о прибытии.

Рыбаков пригласил сесть, сам опустился на стул напротив. Спросил:

– Очень хотелось в море пойти?

«Подшучивает, что ли?» – подумал Шорохов и взглянул на Рыбакова, но лицо капитана третьего ранга было спокойно, без тени улыбки, глаза смотрели участливо.

– Хотелось… – ответил Виктор.

– Как Оля? Наверное, встреча назначена?..

Шорохов опять взглянул на Рыбакова, не понимая, куда он клонит, и опять увидел радушный взгляд.

– Назначена… Но, понимаете, это и для нее нужно… Вернее не для нее, а для меня… В общем, как бы вам объяснить? Она хорошая девушка, очень хорошая. Мне хочется быть достойным ее. Вот я и хочу сделать что-нибудь…

– Настоящее?

– Настоящее!.. И еще… В детстве, да и сейчас, о многом мечтаешь, о многом думаешь… А вот способен ли я во вражеский тыл, в разведку ходить? Или броситься за борт, чтобы удержать мину от удара о корабль.

– Ну, о разведке сейчас говорить трудно, а мина… Не так уж часто мина запутывается в трале или незамеченной вдруг оказывается у самого борта…

– Это я к примеру говорю. Но какой-то камень нужен, чтобы себя испытать…

– Здесь вы правы, – встал капитан третьего ранга. Поднялся и Шорохов. – Пробный камень нужен. И он будет у вас. И не один… Вас я вызвал вот по какому делу: вам необходимо отбыть в бухту Тихую. Вечером туда идет катер. Возьмите с собой все необходимое, выпишите инструмент и отправляйтесь.

– Есть! Разрешите узнать о задании?

– Сегодня утром на стройке ковшом экскаватора вынули крупнокалиберный снаряд. Командование поставило перед нами задачу: обследовать место строительства, берега бухты и, если встретятся взрывоопасные предметы, – уничтожить. Туда уже выехал старший техник-лейтенант Бондарук вместе с матросами Кузьминым и Ковалем.

– Все ясно! Что там за стройка, если не секрет?

– Могу рассказать. В бухте Тихой обнаружено крупное месторождение полиметаллических руд. О нем знали и раньше, но оно почему-то считалось очаговым, не имеющим промышленного значения, добыча руды велась полукустарным способом. В период оккупации немцы развернули было здесь работы, но партизаны разрушили все сооружения, взорвали вход в штольни. После этого в бухте Тихой все замерло, поселок опустел. Сейчас там начато строительство обогатительного комбината, расширяется шоссейная, подводится железная дорога и, возможно, будет углубляться вход в бухту, чтобы сделать ее доступной для кораблей. Ну и, вполне понятно, нужно обеспечить безопасность работы строителей…

…Катер вышел из порта поздно вечером. Вышел и словно потонул в непроницаемой темноте: не было видно ни берегов, ни горизонта, а огни города скрылись за горбатым мысом. Казалось, в море больше ничего не осталось, кроме приглушенного рокота моторов да голубоватого сияния звезд.

Шорохов стоял на самом носу катера, навстречу ему неслась темнота, ветер от быстрого хода корабля упруго давил в лицо, грудь. И вдруг у него возникло такое ощущение, словно он летит между морем и небом и трудно понять, где верх, где низ: звездная глубина отражалась в неподвижно застывшем море. Было немного жутко и радостно, будто в хорошем, счастливом сне, после которого долго ходишь улыбаясь.

– Курс – триста! – донеслось с мостика.

Катер стал медленно поворачивать вправо. Ощущение полета исчезло, но очарование сказочно красивой ночи осталось. Все так же мерцали в вышине бесконечно далекие огоньки, и быстро мчащийся катер перемешивал их отражения.

Вот уже и ручка ковша Большой Медведицы поднялась высоко, протянувшись почти до зенита, а Шорохов не уходил в кубрик. Он стоял и смотрел в темноту ночи, в отрывочных мыслях его мелькали воспоминания детства, юности, учебы, и часто-часто вставало перед ним бесконечно дорогое, обрамленное пушистыми белокурыми волосами, Олино лицо с немного полными, словно чуть припухлыми губами и голубыми, точно степные дали, глазами.

* * *

В каюту Шорохов спустился на несколько часов. Проснулся он оттого, что прекратился уже ставший привычным шум мотора. Виктор оделся и поднялся на палубу.

Наступило утро, но было сумрачно, все заволокло серой влажной пеленой тумана. Складки его казались ощутимо тяжелыми, они стлались по воде, наползали на нос и корму катера, каплями оседали на рубке.

– При такой видимости разве найдешь вход в эту чертову щель, – проворчал командир катера. – Придется отстаиваться…

Шорохов промолчал, глядя на серую, потерявшую все краски воду. Незаметно для глаз картина начала меняться: море все больше и больше светлело, туман наливался молочной белизной, становился каким-то матово-прозрачным. Поднялся ветер; он разрывал на куски тяжелые складки тумана; и вот вверху появилось окно в прозрачную синеву неба, оно медленно ширилось, все дальше и дальше отгоняя полупрозрачную волнующуюся стену. И море вдруг ожило – засверкало, заискрилось солнечными бликами. Неожиданно из туманного облака вынырнула темная гряда скал, скрылась, снова показалась, уже освещенная косыми лучами солнца. Скоро туман растаял совсем, и только кое-где еще плыли его призрачные струйки.

Зарокотал мотор, и катер двинулся прямо к берегу на, казалось, сплошную каменную стену.

«Куда же он идет?» – подумал Шорохов.

Но скалы словно немного раздвинулись, катер вошел в образовавшийся просвет, а через несколько минут он очутился в небольшой бухте, со всех сторон огражденной скалами.

И такая тишина стояла вокруг, таким покоем веяло от воды, покрытой легким туманом, от озаренных косыми лучами солнца скал, так успокаивающе пофыркивал экскаватор на стройке, что даже не верилось, что когда-то здесь гремели взрывы. Но именно здесь вчера был найден неразорвавшийся снаряд и, возможно, он не один.

Бондарук, Коваль и Кузьмин встречали Шорохова. Они были в одинаковых темно-синих комбинезонах, одинаковых беретах, только у Бондарука к берету прикреплена офицерская эмблема. Поздоровались, а затем Бондарук сказал:

– Если вы, товарищ лейтенант, не очень устали, приступим к делу…

…Снаряд еще вчера был обезврежен, отвезен на безопасное расстояние, а сейчас моряки проверяли каждый сантиметр почвы. Переодевшись в такой же, как и у всех, комбинезон, Шорохов взял в руки прибор.

…Не один километр прошагал Виктор, и только однажды стрелки дернулись вправо, но оказалось, что это старая, изъеденная ржавчиной, вдавленная в землю и заросшая травой консервная банка.

– Какой-то случайный снаряд попался, – сказал Шорохов, когда все четверо уселись на гранитный обломок скалы.

– Нет, не случайный, – покачал головой Бондарук. – Рассказывают, что за эту бухту фашисты здорово держались, двое суток здесь шли бои…

«Вот как! – подумал Шорохов. – Удивительно, почему здесь шли бои?..»

Бухта пустынная. Серые, с синеватым отливом скалы отвесно падают в черную глянцевую воду. Только на севере стена скал разрывается узкой и глубокой тесниной, да на западе скалы несколько отступают, образуя неширокую полоску земли, покрытую обломками скал и заросшую редким кустарником. На этой полоске, частично вгрызаясь в скалы, и строится обогатительный комбинат, а по ущелью прокладывается железная дорога. Вход в бухту узкий, сдавленный скалами; катера да разве еще рыбацкие сейнеры могут здесь пройти. Если бы не строительство…

– Вроде в бухте нет ничего, – словно в ответ на мысли лейтенанта задумчиво говорил Бондарук, – а вот, поди ж ты, только к концу вторых суток отряд морской пехоты ворвался сюда. Пленных захватить не удалось, оставшиеся в живых фашисты пытались уйти на катере, но он затонул от прямого попадания снаряда…

– И что странно, – после недолгого раздумья продолжал Бондарук, – по гребням скал бухта была окружена несколькими рядами колючей проволоки…

– Может, у фашистов что-нибудь здесь было? – спросил матрос Коваль.

– Жаль, ты тогда отсутствовал, а то разгадал бы, – насмешливо сказал Кузьмин.

– А может, и разгадал бы!

– Где уж тебе! Ты…

– Да прекратите вы!.. – приказал матросам Бондарук. – Вот друзья, – мягче добавил он, – друг без друга жить не могут, а как сойдутся, начинают один над другим подшучивать.

Это уже успел заметить и лейтенант Шорохов. Причем Кузьмин всегда первым задирал молчаливого, несколько флегматичного богатыря Коваля.

– Мне хочется вон там побывать, видите, где скалы светлее, словно они обрушились от чего-то, от взрыва, например, – показал Бондарук в дальний угол бухты. – Ну, да ладно, об этом после, давайте-ка, пока солнце высоко, еще один участок проверим.

И только они снова начали обследование, как Коваль крикнул:

– Есть!..

– Как это «есть» под тобой не взорвалось! – удивленно-шутливо спросил Кузьмин и направился к Ковалю. Туда же пошел и Шорохов, но Бондарук остановил их:

– Не подходите!..

Он сам тщательно проверил указанное Ковалем место, затем отметил подозрительный участок колышками и только после этого сказал:

– Круглый, даже немного овальный металлический предмет. Может быть и крупнокалиберной миной, и снарядом…

– Откопать его надо и разрядить, – предложил Шорохов.

– Правильно, но как это сделать? Ведь там от времени все проржавело. Дотронешься – и взрыв!.. Уже поздно, идемте отдыхать, завтра утром решим. А вы, товарищ Кузьмин, скажите охраннику, чтобы он сюда никого не пропускал, – распорядился Бондарук.

* * *

Морякам в общежитии строителей отвели отдельную комнату, в которой они поставили четыре кровати, сложили приборы, инструменты. После ужина матросы пошли играть в домино, старший техник-лейтенант – в красный уголок, куда его пригласили строители с просьбой рассказать о работе минеров, а Шорохов решил отдохнуть. Он прилег на кровать, а мысль его все время возвращалась к обнаруженному сегодня предмету. Что там такое, удастся ли извлечь этот предмет и обезопасить его?

– …Никакой в тебе политической сознательности нет, – послышался за окном голос Кузьмина, и Шорохов живо представил себе всегда улыбающееся лицо этого матроса с насмешливыми искорками в глазах. – Нет, чтобы послушать беседу, самому что-нибудь умное сказать, а ты – за баян и ходу…

– Ты же сам сказал, чтобы я баян принес. Разрешения я спросил…

– Конечно, тебе, такому, не откажут. Наверное, посмотрели на тебя и подумали: не дай ему, так он общежитие кверху фундаментом поставит.

– Ну, началось… – пробасил Коваль. – Человек ты, вроде, неплохой, а язык у тебя!.. Ради красного словца не пощадишь ни матери, ни отца. Уж лучше сыграй что-нибудь.

– Сыграть? Это можно, только аудитории я что-то не вижу. Есть один слушатель, да и тому слон на ухо наступил. Если бы девушки были!..

– Играй! Кончится беседа – они сами придут.

– Так и быть, слушай свою любимую, – и Кузьмин заиграл что-то маловразумительное.

– Да брось ты эти буги-вуги, – остановил его Коваль. – Если бы я умел – такое бы сыграл!..

– «Турецкий марш» Моцарта, соло на барабане? – насмешливо спросил Кузьмин и снова заиграл на этот раз украинскую народную песню. Звуки росли, переплетаясь, нежная и немного грустная мелодия звучала в тишине ночи.

 
Чорнії брови, карії очі,
Темні, як нічка, ясні, як день,—
 

негромко запел Коваль.

Песня лилась и лилась, и как-то радостно, хорошо становилось на душе у Шорохова. Вот закончился последний аккорд, но мотив, казалось, еще звучал. Кузьмин снова заиграл какую-то очень знакомую мелодию, но, где, когда ее слышал, Виктор вспомнить не мог.

Неподалеку раздались голоса, смех.

– Ну, пошли!.. – сказал Кузьмин, обрывая игру.

– Они же сейчас сюда придут!..

– Сколько раз я тебе говорил, что иногда думать надо, – в голосе Кузьмина по-прежнему звучали насмешливые нотки. – Ведь они здесь такой трам-тарарам поднимут, хоть святых выноси, а людям отдыхать нужно…

Тихонько наигрывая, матросы ушли. Вскоре и голос баяна, и девичий смех замерли в отдалении. А сон все не шел. Шорохов повернулся на бок, затем опять лег навзничь, несколько раз поправлял подушку, но заснуть так и не мог: думы о завтрашнем дне не давали покоя.

«Но ведь я же не один буду! – мелькнула мысль. – Бондарук умелый минер, да и Коваль с Кузьминым опытные матросы… Вчетвером что-нибудь придумаем…»

Эти мысли успокаивающе подействовали на лейтенанта. Ему вспомнилась одобрительная и дружеская улыбка Рыбакова перед выходом в море, ночь на катере, потом возникло ощущение невесомости, полета. И как пришли Бондарук, Кузьмин и Коваль – Виктор не слышал.

– Просто сверху снимать землю опасно, может быть, мина с «усиками», – задумчиво говорил Бондарук, когда утром моряки подошли к месту, отмеченному колышками. – Надо поблизости вырыть яму и затем выбирать землю…

За лопату взялся Коваль. Под его могучими руками твердый грунт поддавался легко, и скоро траншея достигла полуметровой глубины. Его сменил Кузьмин и стал осторожно выбирать почву, расширяя траншею в сторону неизвестного предмета. Всегда улыбчивое лицо его на этот раз было серьезным, сосредоточенным, и только черный вьющийся чубчик задорно торчал из-под берета.

Постепенно траншея становилась шире.

– Показался бок металлического предмета! – доложил Кузьмин. – Похоже на крупнокалиберный снаряд…

– Выйдите из траншеи! – приказал Бондарук и сам заменил матроса.

– Будь я на месте товарища старшего техника-лейтенанта, приказал бы тебе выдернуть этот снаряд из земли да забросить его подальше, – сказал Кузьмин, ложась на траву около своего друга.

– А если взорвется? – спросил Коваль.

– Ну так что ж, мы далеко, а тебе что сделается? Ты бронированный, – и постучал согнутым пальцем по лбу Коваля.

Тот и обидеться не успел, как донесся голос Бондарука.

– Авиабомба! Показался стабилизатор…

– Двести пятьдесят килограммов, – определил Кузьмин, заглянув в траншею.

– Разряжать опасно… Одному или двоим с ней не справиться, да и четырем трудно. Нужно ее взрывать на месте, – решил Бондарук. – Пойду посоветуюсь с руководителями стройки, затем доложу командованию.

– Разрешат! – уверенно сказал Коваль. – До стройки более ста метров, склон к бухте, вся сила взрыва туда пойдет, – махнул он рукой в сторону моря.

Так же думал и Шорохов.

Командование разрешило взорвать авиабомбу на месте. И в поселок словно вернулись годы войны: на окнах общежития строителей появились бумажные кресты, большую витрину в только что отстроенном магазине заложили мешками с песком.

Когда все было готово, работа прекратилась, над стройкой прозвучал тревожный гудок, а через несколько минут тяжелый грохот прокатился над горами, и почти вся бухта покрылась всплесками от падающих осколков металла, камней, комков выброшенной кверху земли.

Скоро облако пыли и дыма рассеялось, поселок снова ожил. Загудели машины на стройке, моряки продолжали проверять берег бухты.

– Здесь нам могут встретиться только случайные снаряды или бомбы, бои шли в той лощине, видите, где памятник, – показал Бондарук.

На месте строительства обогатительного комбината за неширокой прибрежной полосой круто вздымались синие скалы. Ближе к морю, почти у самого выхода из бухты, скалы понижались, образуя нечто вроде естественного спуска. На этом спуске, над водой, возвышался небольшой, грубо сложенный обелиск. Серый, он сливался с окружающей местностью, поэтому Шорохов его раньше и не заметил.

– Пойдемте посмотрим, кто там похоронен, – предложил он.