Текст книги "Эвтаназия"

Автор книги: Михаил Березин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Мы вошли в дом. Я был навьючен шампанским и большим количеством закуски, припасенными в багажнике. Момина захватила с собой и портативный компьютер. Неужели будет работать? Даже в такой день?

Дом был солидный и обставлен соответствующим образом. Именно отсюда в город возвращались ее родители, когда им подвернулся панелевоз. Момина быстро накрыла на стол, и мы выпили за успех нашего предприятия. А потом поднялись на второй этаж, где она показала мне рабочий кабинет и спальню. В спальне мы разделись, улеглись, но до ласк дело так и не дошло – нас тут же сморило…

Проснулись мы уже вечером. Вернее, это я проснулся, а передо мной стоял Середа, только без головы: в новеньком смокинге и белой рубашке с бабочкой. Представляете? У меня волосы на голове встали дыбом. Но тут я увидел, что за смокингом прячется Момина – она держала его за плечики.

– Хороши шуточки, – переводя дыхание, проговорил я. – Это и есть твой сюрприз?

– О нет, – сказала она, – это даже не преамбула.

– А где же тогда сам сюрприз? Признавайся, не томи душу.

– Не будем торопить события, – сказала она. – Сначала примерь смокинг.

– Но это совершенно не мой стиль, – запротестовал я.

– А ты не думай об этом.

– О чем?

– О том, что это – совершенно не твой стиль.

И действительно – смокинг пришелся мне в пору, я даже почувствовал себя в нем вполне свободно.

– Вот видишь, – обрадовано сказала Момина.

Мы поужинали при свечах. Меня не покидало ощущение, что происходящее ныне – некий ремейк. Что соответствующая книга уже давно написана, и мы движемся по накатанной колее. Но тут в сюжете обозначился неординарный ход.

– Знаешь, я решила женить тебя на себе, – сказала Момина. – Ты только не удивляйся.

– То есть, – не понял я.

– Я хочу выйти за тебя замуж.

– Ты?! За меня?!

Она рассмеялась.

– Надеюсь, ты не станешь возражать? В конце концов это ведь я тебя сотворила своими собственными руками. Как Тарас Бульба своего сына. И теперь я предъявляю на тебя свои права. Только попробуй отказаться.

– А ты хорошо подумала? – уточнил я.

– Надеюсь.

– Вот это действительно сюрприз!

– Это тоже еще не сюрприз. Так ты согласен?

– А разве у меня есть выбор? Если на меня предъявлены права… чего уж теперь…

– Нет, ты скажи мне четко и определенно, ты согласен?

Я прокашлялся.

– Да.

– Тогда вот тебе мое приданное.

Она усадила меня рядом с собой за компьютер.

– Но у меня уже есть один, – принялся возражать я.

Она усмехнулась. Даже не усмехнулась, а ощерилась, словно хищница, готовая проглотить добычу.

– Причем тут компьютер? У меня есть один любопытный файл. Поглядим.

На экране появился перечень каких-то заглавий.

– Это создано моим отцом. За каждым из названий – концепция литературного произведения. Пожалуйста… – Она щелкнула мышкой по одной из позиций, и на экран словно черт из табакерки выскочил текст: какие-то соображения, философские выкладки, заметки о странностях человеческой натуры… – Середа умер, да здравствует Середа! – упоенно воскликнула она.

– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался я.

– Неужели ты до сих пор не догадался?

– Нет.

– Посмотри на себя в зеркало. О том, что Середа – мой отец, известно лишь его литературным агентам. Их я беру на себя. Отныне Середа – это ты. А этого файла тебе на всю оставшуюся жизнь хватит.

– Но… – выдавил я из себя.

– Удивлен?

– Еще бы… Как-то мне все это…

– Я предлагаю тебе место на литературном троне, – сказала она. – А ты как будто еще и нос воротишь.

– Ну а как же я сам… – промямлил я.

– Что, сам?

– Мне самому хотелось попробовать…

– Послушай, – сказала Момина, – ты был подражателем. Верно? Не лишенным способностей, разумеется, но все же подражателем. А теперь тебе предлагают стать продолжателем. Не улавливаешь разницы? Неужели действительно не улавливаешь?

– Но я надеялся, что когда-нибудь сам смогу написать что-нибудь стоящее.

– Конечно сможешь, – сказала она. – Только под именем Середа. Ведь сюжетов отец заранее не придумывал, это предстоит сделать тебе.

– Даже не знаю, – проговорил я.

Она смягчилась:

– Конечно, все это слишком неожиданно. Но в нашей жизни случаются моменты, когда нужно принимать серьезные решения.

– Даже не знаю…

Неожиданно я расхохотался. Она тоже улыбнулась и вопросительно взглянула на меня.

– Представь себе, что у нас родится дочь, и, когда я умру, она выйдет замуж за малоизвестного писателя, который в свою очередь станет Виктором Середой. А позже внучка и т.д. Имя писателя Середы будет передаваться по наследству словно дворянский титул.

– Неплохая идея, – сказала Момина. – Так ты согласен?

Я почувствовал, как смокинг с бабочкой намертво впиваются в мое тело. Никогда уж, видно, мне из этих пут не вырваться, никогда.

– А что мне остается? Видимо, так уж у меня на роду написано…

Заключив союз навеки, мы принялись танцевать и дурачиться. Она включила моих любимых „Битлз". В ее фонотеке нашлось и кое что из „Чикаго". Потом мы еще немного поболтали на эти идиотские литературные темы. Должен же я был ей чем-то угодить в такой вечер. Она сказала, что литература постепенно обзавелась собственными именами. К примеру, с фамилиями Алтунин или Выжеватов могут быть только литературные герои, но никак не живые люди.

– А что же делать настоящим Алтуниным и Выжеватовым? – поинтересовался я.

– Смириться с тем, что они – литературные персонажи.

Она даже не подозревала, насколько была близка к истине. Я оседлал своего любимого конька и сказал ей, что в сущности все мы – литературные персонажи.

А чуть позже она перевела разговор на Сэлинджера. Мол, считается, что в Америке писательским трудом на жизнь не заработать. А Сэлинджер столько купонов состриг со своей „Над пропастью во ржи", что сумел по-даосски уединиться в собственном доме, словно в монастыре, в компании с женой и с „Дао де дзин". Впрочем, этот наш дом, по ее предположению, ничем не уступает сэлинджеровскому. Она снова по крученной лестнице повела меня наверх – еще раз показать мне мой будущий кабинет. Он был просторным и уютным. Люстра, книжные полки, письменный стол, столик для компьютера. Посреди комнаты на ковре – кресло-качалка.

Без какого либо перехода она заявила, что „король, дама и валет" всегда побеждают „тройку, семерку и туза".

– Смотря какие правила, – возразил я.

И мы придумали специальный „литературный покер", в котором один из играющих располагал колодой из троек, семерок и тузов, а другой – соответственно из королей, дам и вольтов.

Игра получилась весьма увлекательной и шла с переменным успехом. Потом мы полежали вместе в ванной, как истинные супруги Середа.

Вечерний половой акт по буйству не уступал утреннему, потом она по своему обыкновению быстро уснула, а на меня навалились тягостные думы.

Честно говоря, я был вовсе не в восторге от того, что произошло. Когда я работал над „Предвкушением Америки", мне казалось, что это – хороший трамплин для моего собственного взлета. Что если мне удастся благополучно справиться с этим, у меня наконец-то появится шанс. Я думал, что вынашиваю в себе роман Середы, а оказалось, что я вынашиваю его самого. И вот, как это бывает в фантастических фильмах, в один прекрасный момент „бессребреник и бедолага" в джинсовом костюмчике заходится в предсмертном вопле, и из его раздираемого на части тела, сквозь кости, мясо и фонтанирующую кровь, победоносно выползает респектабельный господин в смокинге и с бабочкой на длинной шее. Причем обновленный – без ужаса в душе.

Отныне мне предстояло доживать жизнь за другого человека. Или в свою очередь врезаться в панелевоз. А что? Неплохая идея. Почему-то мне вспомнился мой последний незаконченный роман. Быть может, как и Середа свое „Предвкушение Америки", я завершу его не на бумаге, а в реальной жизни? А кто-то потом допишет за меня. Интересно, кто бы это мог быть? Ничего, Момина подыщет. Присосется к новой жертве своими несравненными ягодицами.

Я спустил ноги с кровати и проследовал в свой рабочий кабинет. Плюхнулся голой жопой в кресло-качалку и начал раскачиваться. Потом мне это наскучило, я подошел к окну и выглянул наружу.

Ночь выдалась лунная. Хорошо была видна дорога, на которой когда-то летевший с огромной скоростью автомобиль едва не сбил Колю Чичина. И тот написал роман „Великая битва" о войне пешеходов с автомобилистами. За дорогой просматривался мой двор… Я вздрогнул. В саду неожиданно вспыхнул костер. В багровых отблесках его пламени я увидел Фила и Юльку Мешкову, и Эрика Гринберга, и Колю Чичина, и Лену Петрову, и даже самого себя. И еще, почему-то, Еву. Фил читал отрывки из Генри Миллера, и все слушали его, затаив дыхание. Временами тишина прерывалась чьими-то комментариями. А потом я заметил, что меня там уже нет. Я – вот он, наблюдаю за происходящим из окна собственного кабинета. И нас разделяет вовсе не дорога, а пропасть, через которую не перейти. И снова, в который уже раз, передо мной возникли остекленевшие глаза Джека Николсона…

Смокинга с бабочкой на мне сейчас не было. Я был совершенно наг, а потому волен в своих действиях. Я подошел к столу и взял чистый лист бумаги. Что бы такое написать, чтобы окончательно поставить точки над „и"…

Я осклабился. Представляю, как это мерзко выглядело при лунном свете. Из-под моих пальцев гремучей змеей выползла строка:

„И все же „Приглашение на казнь" – подражание Кафке".

Теперь мосты сожжены…

Я облачился в свою джинсовую униформу, потихоньку выскользнул из дома и бодро зашагал по направлению к городу.

Конечно, о Моминой я еще не раз пожалею, как о бабе, но ничего тут уже не попишешь.

Не попишешь…

Вспомнился огромный макет книги в холле издательства „Квазимодо". Мы все там, внутри, а охранники с бритыми затылками – те самые ангелы, стоящие у входа, только вместо мечей у них – мобильные телефоны.

Интересно, когда Момину впервые посетила идея слепить из меня Середу? Не в ночь ли окровавленных простыней, когда она стояла под душем?..

О, Боже…. К черту!!!

В десятом часу утра я уже прохаживался рядом с психушкой. За прошедшее время здесь произошли кое какие изменения: больные более не расхаживали в пижамах и халатах, как это было принято раньше, а щеголяли в самом разнообразном шмотье. Несколько человек даже были облачены в такие же джинсовые костюмы, как и я. Что ж, тем лучше, тем лучше. Часть территории, принадлежавшей больнице, была засажена липовой рощей. Я выбрал самый отдаленный участок и, перекусив кусачками ржавую проволоку, натянутую поверх забора, проник внутрь. Миновал рощу и присоединился к веренице психов, с пристальным интересом разглядывающих дохлого воробья. Фила среди них не было.

Я начал бродить по территории, шаря глазами по сгорбленным фигурам. Наконец, я нашел его. Он был одет в светло-серый замызганный плащ, который к тому же ему явно был велик. Полысел он еще больше. Венчик волос, обрамлявший лысину, начинал седеть. Я взял его за руку и повел в рощу. Он не противился.

Обнаружив подходящую лужайку, я остановился.

– Фил, – сказал я на всякий случай. – Фил, ты узнаешь меня, Фил?

Он смотрел на меня спокойно, вполне осмысленным взором.

– Хари кришна, Фил, хари кришна. Кришна, кришна, хари, хари…

Выражение лица его не изменилось. И тогда я сам начал рыдать, как ненормальный. Я стоял и плакал, как ненормальный, а потом вытащил из кармана удавку. Вот что я обязан был сделать еще тогда, через три года после Московской Олимпиады…

Но что-то было не так, как мне представлялось. Видимо, нарушились некие сюжетные линии… Господи, в чью книгу я на сей-то раз угодил? Может быть, Кена Кизи?

Тут Фил набросился на меня, повалил на землю и начал душить. Я отказывался верить происходящему. Силищи в нем оказалось – будь здоров. Когда-то он всерьез увлекался спортом, накачивал мускулы. Когда мы жили вместе, он по утрам отжимался, а я еще шутил: „Очнитесь, сэр, девушка уже давно ушла".

Я попытался высвободиться, но из этого ничего не вышло. Пальцы Фила еще сильнее сдавили мне горло. Невыносимое удушье, мое тело еще немного подергалось, прежде чем я провалился в пустоту…

– Очнулся?

Я застонал.

– И что это, вдруг, на Шора накатило?

– Когда-то он уже выбрасывал подобные коники.

– Да, но вот уже больше года он был тише воды, ниже травы.

– Ладно, пусть теперь прохлаждается. Чуть не спровадил новенького на тот свет! Представляешь, какие у нас с тобой могли бы быть неприятности?

Я открыл глаза. Надо мной склонились двое квадратных санитаров.

– Тебя как зовут? – поинтересовался один из них.

Признаваться или не признаваться? Я еще не очень хорошо соображал.

– Бала-бала, – произнес я для конспирации.

– Все ясно, – сказал один из санитаров. – Отпустить его во двор?

– Почему бы и нет? Пусть порезвится, подышит свежим воздухом. До обеда ведь еще далеко.

– Но ты все же посмотри по спискам, как его зовут.

– Он же сказал: Бала-Бала.

– Нет, ты посмотри.

Тот, что помоложе, подошел к столу и зашуршал какими-то бумагами. Я затаил дыхание.

– Вот он, голубчик, – сказал санитар. – Вчера поступил. Середа его фамилия.

От неожиданности я вздрогнул.

– Я не Середа! – завопил я истошным голосом. – Моя фамилия Твердовский.

Они оба аж подпрыгнули.

– Ты здесь не очень-то разоряйся, – сказал тот, что постарше, – а то мигом отправишься вслед за приятелем.

– Но моя фамилия Твердовский, – повторил я уже более спокойно.

– Мы учтем, – сказал тот, что постарше, видимо, довольный моим послушанием. – А теперь марш на улицу.

И я вновь присоединился к прогуливающимся психам. Только Фила среди них уже не было. Интересно, кого из них зовут Середа? – подумалось мне. Или Середа – это действительно я, взбесившийся классик, а то, что случилось с якобы Твердовским, мне попросту пригрезилось?

Что ж, пройдемся по роще. Если лаз в стене существует, то я все же Твердовский. А если лаза нет… Я даже взмок от пота, пока шел. Ведь у меня никогда не хватит пороху вырвать с мясом мраморный умывальник.

Лаз был. Рядом с ним валялись мои кусачки. Я перебрался на волю – „в пампасы", но не могу сказать, чтобы это принесло мне большое облегчение.

Думаю, было бы не Бог весть какой трагедией, если бы мудозвон Твердовский отправился на тот свет. Разве что книги в подвале перестали бы прибывать, да пару пенсионеров сдохли бы с голоду…

Мне пришлось сегодня так много ходить пешком, что ноги меня уже совсем не держали. И если в этот миг я о чем-то мечтал, то только о своей армейской кровати.

На скособоченной скамейке у нашего подъезда рядом с тетей Таей сидела молодая особа с невообразимым количеством пудры на лице, что делало ее похожей на Пьеро. Тетя Тая что-то тихо сказала, после чего особа направилась в мою сторону.

– Вы – Твердовский? – сказала она. – Мне нужно вам кое-что сообщить.

Говорила она с едва уловимым акцентом. Словно была родом из Прибалтики.

– Валяйте, – устало согласился я.

– Ева умерла. Вчера вечером. Я видела ее в больнице, когда она была уже при смерти… Она просила передать вам это.

В протянутой руке оказалась тесемка с фиговым листком. Я машинально взял ее, а потом она еще что-то говорила, но когда я очнулся, рядом ее уже не было. В первый момент, когда она только сказала о Еве, я не воспринял ее слов всерьез. Возможно оттого, что они прозвучали из уст этой странной маски комедии дель арте. Но теперь, обнаружив в руках послание…

О чем поведала мне маска? Что Еву избил очередной клиент? Ребром ракетки для тенниса? Очень дорогая ракетка и очень прочная. А если бы я женился на ней, она была бы сейчас жива…

Почему я не решился на это? Очевидно потому, что это было бы смешением жанров, а я терпеть не могу эклектики. Чтобы сын сенатора Соединенных Штатов женился в России на проститутке… Когда до меня наконец дошло, что Ева мертва, почему-то перед глазами возникло лицо Юльки Мешковой. Боже!… Только теперь я понял, что по духу они были близки, что Ева была таким же отморозком, как и „литературные террористы". И что она тоже взывала ко мне с того края пропасти. Мы с Юлькой соединились тогда посреди раскачивающегося над бездной мостика, и у меня еще был шанс – я мог попытаться спасти Юльку. Но рядом с ней было опасно, и я позорно пополз к своему краю кровати. С тех пор нет у меня шансов обрести крылья, поскольку не может быть крыльев у человека, отрекшегося от своих. Такая простая истина… Я поднял к глазам ладони. Эти длинные, словно у орангутанга, грабли никогда не оторвут меня от земли.

Отныне мой удел Светлана Момина – эта женщина-вамп от литературы. Я буду ползать перед ней на коленях, вымаливая прощение. Чтобы прикосновением своего волшебного файла она уничтожила во мне личность. Я уже неоднократно испытывал нечто подобное: когда мое собственное Я исчезало, уступая место мистеру в смокинге. Теперь процесс должен достичь своего логического завершения.

Я распахнул дверь. Коридор более не приветствовал меня. В его глубине отчужденно светилась тусклая лампочка. Я сделал несколько шагов вперед и остановился. И знаете, о чем я подумал, скотина? Отчего это, вдруг, я вообразил, что это было бы смешением жанров? Сын сенатора Соединенных Штатов Америки как раз и должен был жениться в России на проститутке.

Я стоял в коридоре, сжимая в руке фиговый листок, и в отчаянии бился черепушкой о закрытую дверь летчика Волкогонова. Как будто его геройский образ способен был чем-то мне помочь.

Но образ не мог. Или не захотел…