Текст книги "HOMO FABER (СИ)"

Автор книги: Михаил Баковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Мутаген Халка. Ну, тут думаю, и говорить нечего. Все должны знать, что это такое. Вот только я задаюсь себе вопросом – на фига он мне? Реализовал из принципа – могу и сделаю. Принимать средство, которое превратит меня в неубиваемую гору зелёного мяса с дичайшей паранойей, шизофренией и нечеловеческой агрессией я точно не собираюсь.

И по пять шприцов (стеклянные с оправой из нержавейки, с поршнем из неё же и двумя колечками под указательный и безымянный пальцы) с сывороткой, которая повышает характеристики: сила, ловкость, живучесть, харизма, интеллект. Плюс ещё один, который я реализовал из чистого интереса – для характеристики Удача. В той игре, откуда я их взял, каждая характеристика не превышала десятку, укол увеличивал на единичку. То есть, если немного поломать и усреднить логику, у меня после курса инъекций все параметры тела вырастут на пятьдесят процентов и появится некая штука – Удача (шприц разблокировал этот параметр, не увеличивая и не показывая в игре цифровые значения – Удача и всё тут). Причём пятьдесят процентов от моего максимального развития. Или… а, чёрт, сам запутался.

К счастью, все мои запасы хранились в карманах костюма, на которые распространялась защита (а то куда бы в игре персонаж прятал дофигища всяких ништяков), потому я с удовольствием лицезрел целенькие пробирки и шприцы, а не кусал локти, стоя над горкой битого стекла.

Костюм я снял, чтобы достать из кармана рубашки небольшой блокнот с мягкой обложкой. В нём я хранил номера телефонов, адреса, а с некоторых пор делал крошечные зарисовки. Папки-то нет, а мне срочно требовалось нарисовать свой город, обязательно с привязкой к одному из памятников (на окраине, в бывшей деревне, а теперь уже ставшей улицей, так я не привлеку внимание своим появлением). Пока в памяти свежи воспоминания, нужно рисовать.

Надеюсь, реальность сработает правильно и меня выбросит обратно так же, как перенесло сюда, в этот мир, где идёт страшная война.

Как назло я не мог найти карандаш. Обычно он был пристёгнут к блокноту, а тут нету, как сквозь землю провалился. Может, я его просто уронил, когда раздевался несколько минут назад?

Я опустил взгляд под ноги и тут услышал громкое тарахтение мотоцикла где-то рядом. То, что на такой технике раскатывали немцы в девяти случаях из десяти, я знал. И потому постарался сделаться незаметным, растянулся на земле и даже голову боялся оторвать и приподнять вверх.

Глава 3

Я не трус, но… да, боюсь.

Тарахтение быстро приблизилось и внезапно стихло, остановившись почти напротив моего бугорка.

«Следы!», – обожгла мысль.

Я, когда ходил через дорогу туда-сюда, то оставил заметную прореху в орешнике, плюс, глубокие отпечатки ног на сырой лесной почве. В костюме, в индейского следопыта хорошо играть лишь в режиме маскировки, но не когда она отключена. В эти моменты я большой и тяжёлый, сам заметный и оставляю заметные следы.

Впереди раздались неразборчивые голоса. Впрочем, даже не находись немцы в тридцати метрах от меня, я всё равно бы ничего не понял – не разумею я их мову. Мне бы лежать и не шевелиться, да чёрт меня дёрнул потянуться на «гаусской». Думаю, на моём месте так поступил бы каждый неподготовленный к такому стрессу человек. Ведь оружие, даже если толком не умеешь им пользоваться, придаёт уверенность. Кому-то ложную, другому настоящую, спасительную.

Подвёл меня вес винтовки. Таская оружие, будучи в костюме, который увеличивал параметры моего тела даже без учёта кратковременных усилений, я привык к тому, что гаусс-винтовка кажется детской игрушкой. А тут почти что шесть килограмм в левую руку пришлось, которая совсем не такого веса ожидала.

Итог грустный – я уронил оружие, которое, словно специально упало на сухой сучок. Разумеется, тот громко с подлым удовольствием хрустнул, сообщив обо мне на всю округу.

Работай у немцев мотоцикл, то хрен бы они меня услышали. Но тут, словно сама Судьба решила вмешаться и подкинуть неприятностей в тот ворох проблем, что меня окружал с недавнего времени.

Громко – на фоне речи врагов – лязгнул металл, и тут же прогрохотала пулемётная очередь. Пулемётчик был асом – с первого же раза накрыл мой бугорок, причём, вслепую, сквозь густую листву и заросли кустарника.

Что-то рвануло ладонь, обожгло шею. Я даже не обратил внимания на это, просто пополз назад, прячась за бугорок от выстрелов и молясь про себя, чтобы немцы не решились на прочёсывание зарослей. Краем уха услышал далёкий гул десятков моторов, приближающихся ко мне.

Укрывшись за бугорком, я посмотрел на левую руку, которая начала стрелять острой болью.

– Мамочки, – прошептал я, глядя на развороченный кусок мяса, что было раньше левой ладонью, и кровь, что едва заметными толчками выплёскивалась из раны. Пуля прошла вдоль тыльной стороны ладони, выворотив наружу верхний слой тоненького жирка и мышц, и сейчас оттуда торчали края толстых, со стержень от гелевой ручки, сосудов, из которых и выбивалась кровь.

Боль, которую минуту назад я не замечал, принялась грызть руку, к ней тут же присоединилась боль от раны на шее. К счастью, там была лишь царапина, хотя кровь текла ровным ручейком.

Меня начало мутить.

При себе не было ни аптечки, ни завалящего бинта, вся надежда была на функции костюма, который я снял перед появлением немцев.

Самое страшное было то, что я едва мог шевелить пальцами на пострадавшей конечности. Без хирургического вмешательства я рискую остаться калекой.

Тут же проскочила мысль, что стоит попробовать вколоть себе препарат на усиление живучести. Возможно, ускорится регенерация, и рана заживёт сама. Или попробовать надеть костюм, который в режиме защиты заживит руку. А ещё лучше, уколоться и одеться.

«Вот так и сделаю».

Немцы больше не стреляли, движения в зарослях я не видел, так что можно рассчитывать, что передовой мотодозор колонны, чем шум всё ближе и ближе приближается ко мне, успокоился, дав несколько очередей на подозрительный шум, и не станет прочёсывать прилегающую местность к лесной дороге.

Выбрав нужный шприц, я кое-как закатал рукав рубашки до локтя, прицелился в вену и вогнал в неё иглу. Попал или нет – не знаю, самостоятельно я делаю инъекцию в первый раз в жизни. Было больно – это факт, но от чего: потому как промахнулся и сейчас ввожу препарат в мышцу или сама жидкость такая болючая? К этому времени крови из меня вытекло столько, что всё вокруг было измазано ею – трава, листва мелких кустиков, земля, кора дерева, возле которого лежало моё снаряжение. Усилилась тошнота, и появилось чувство холода.

Инъекция не подействовала никак.

Я вогнал ещё один шприц на живучесть. Потом укололся препаратом на повышение силы, рассчитывая, что тот даст рост мышцам и это поможет стянуть повреждения на руке.

А кровь шла, рана и не думала затягиваться.

Сорвал рубашку и попробовал затянуть ей ладонь, но кровь через пару секунд проступила сквозь тонкий материал и продолжила течь.

«Жгут, нужен жгут», – в голове забилась лихорадочная мысль.

Но эту столь важную вещь взять было неоткуда, даже ремня на штанах не имелось, не посчитал нужным носить под нанокостюмом, да и мешала бы пряжка тогда.

Ещё один укол для роста мышц… а самочувствие уже сильно испортилось. Потеря крови уже на глаз явно больше стакана, ещё два раза по столько же и я свалюсь без чувств. Препараты, почему-то, и не думали работать, словно, вытекали вместе с кровью. Подумалось, что зря стал колоть в левую руку – там же рана немного ниже, вдруг, всё выходило через неё?

Кляня себя последними словами, я потянулся за очередным шприцем, собираясь уколоть в правое бедро, и тут вспомнил про мутаген. Уверен, зелёная жидкость зарастит любую рану. Боюсь ли я превратиться в сумасшедшего великана-мутанта? Ещё как, но здесь, в чужом мире последствия должны быть минимальны, в крайнем случае, пострадают немцы, но мне было плевать на них. После того, как они меня искалечили, всё мое миролюбие и желание отсидеться в стороне, как ветром сдуло.

– И на удачу, – прошептал я, вгоняя в бедро единственный шприц с препаратом для повышения Удачи. Следом приложил к губам горлышко склянки с зелёной жидкостью.

На вкус жидкость оказалась горькой и очень острой, жгучей, словно раствор чилийского перца хватанул. Ещё успел подумать, что от такого вкуса и голову потому сносит, а затем начал меняться.

Несколько секунд всё тело ломило, как если бы я проснулся на второй день после жестокой тренировки в спортзале. В эти мгновения я не думал ни о чём, просто злился и желал поскорее избавиться от этих ощущений поскорей.

Пришёл в себя с сильным раздражением на… да на всё! На низкие деревья, гибкие ветви, в которых запутался, на мягкую лесную почву, увязнув в ней по щиколотку. Даже то, что оказался полностью голым и сейчас мотаю своим, хм, детородным органом, изрядно увеличившимся в размере, бесило.

А потом со стороны дороги прилетела очередь, доставшая меня.

Боли не было, просто ощутил дискомфорт от неприятной щекотки, мурашек, «гусиной кожи», в общем, что-то из всего этого. Зато ярость скакнула на порядок, у меня даже в глазах всё покраснело.

– Убью! – заревел бешеным быком я и рванулся к дороге, не обращая внимания на кустарник и стволы орешника, которые толщиной соперничали с моим бицепсом до принятия зелья.

Сухими спичками лопнули тонкие стволы, осыпалась листва, и вот я на дороге среди грузовиков, бронетранспортёров и пехотинцев, смотрящих на меня со смесью ужаса и… ещё большего ужаса.

Все они казались крошечными, игрушечными с высоты моего нового роста.

Ближайшей оказалась небольшая бронемашина на четырёх высоких колесах и с крутящейся открытой башенкой со стандартным немецким пулемётом (МГ, это я помню точно, но вот цифры хоть убейте – не вспомню). Этот гад не нашёл ничего лучшего, как в упор расстрелять всю ленту. В упор по мне, прямо в живот.

Вот тут меня накрыло душащей злобой окончательно.

Гада я приложил сверху кулаком, вмяв его глубоко в салон машины, попутно согнув пулемёт и смяв края башенки. Следующим под раздачу попал небольшой танк с тонкой пушкой и кончиком пулемёта, торчащим из орудийной маски. Немецкую технику я сплющил голыми кулаками, потом оторвал башню. Раскрутил и швырнул в грузовик метрах в тридцати от себя к хвосту колонны. Тонна или две металла влетела в кабину, разорвала её в клочья, размазала водителя и солдата рядом с ним в кровавый фарш, пронеслась сквозь кузов и вылетела из заднего борта с кусками тел неудачников.

Сразу слева и справа по мне открыли стрельбу два транспортёра на полугусеничном шасси и восьмиколёсный броневик с ограждением вдоль борта (или это проволочная антенна такая, что-то слышал о таком). Пулемёты транспортёров ничего кроме щекотки не вызвали. Но вот броневик был вооружён малокалиберной пушкой, снаряды которой болезненно щипали мне тело.

– Фашисты грёбаные! – прорычал я и подхватил парочку пехотинцев под ногами, бросил сразу с двух рук в бронетранспортёры, в пулемётчиков. Попал на удивление точно – оба (стрелок и «снаряд») от столкновения отдали своему богу душу.

С броневиком, до которого было метров пятьдесят, я поступил по-другому: разбежался, столкнув с пути два грузовика, и в десяти метрах от бронемашины прыжком взвился в воздух, чтобы через пару секунд всем своим весом упасть на врага.

Пирамидальную башню смяло в тонкий блин, лопнули два или три колеса, заскрежетал металл корпуса. Я добавил несколько раз кулаком по бронестворкам, по люкам, потом поколотил моторный отсек и спрыгнул, когда из того показались струйки чёрного дыма. Никто из машины не показался – умерли от моих прыжков или задохнулись, не имея возможности выбраться из-за заклинивших люков.

Всё то время, пока срывал злость на броневике, по мне пытались стрелять из винтовок и пулемётов пехотинцы из грузовиков и бронетранспортёров. Одного пулемётчика я размазал по дереву, у которого он встал и стрелял от бедра длинными очередями из своего МГ, швырнув мотоцикл с коляской.

Внезапно над головой прошелестел снаряд, заставив машинально присесть. Оглянувшись, я увидел танк с толстой длинной пушкой, снабжённой массивным набалдашником.

«Тройка» или «четвёрка». К моему сожалению, опознать точно не смог, несмотря на почти полгода игры в «танчики» я путался в контурах. Впрочем, сложно определять силуэты нарисованных (пусть и с высокой детализацией) и реальных боевых машин.

Заревев ещё громче, чем до этого, я помчался к танку, отпинывая в сторону или наступая на технику и людей. В моей душе ничего не ворохнулось, когда моя ступня давила в кашу какого-то пехотинца, или превращая в блин другому солдату ноги.

Добежал до танка и нарвался на выстрел в упор. Семь с лишним сантиметров стальной болванки ударили в грудь и отбросили на несколько метров назад, спиной на искореженный до этого мною грузовик.

Вот в этот момент я впервые ощутил сильную боль за весь скоротечный бой. Когда я поднялся на ноги с перекошенным от лютого бешенства лицом, то едва соображал, хотелось убить всех вокруг! Разорвать танк на части! Давить солдат в кулаках, словно тюбики с зубной пастой. Я бы легко и с удовольствием прикончил и союзников, окажись они рядом.

Первым делом я оторвал башню, сначала искорёжив в этой попытке пушечный ствол. А потом просто зажал гранёную макушку стального колосса в ладонях и вырвал с погона. Отбросил башню в сторону и с наслаждением раздавил танкистов, потом перевернул танк днищем вверх, сорвал гусеницы, оторвал катки и ими забросал ближайшие машины – грузовики и броневики. Те бронетранспортеры, пулемётчиков которых я заставил «обняться» с пехотинцами, тяжеленными катками, пущенными с огромной скоростью, превратило в мятые груды металла. Мне это так понравилось, что я перевернул второй танк и повторил бомбардировку танковыми катками той техники, до которой не успел добраться, потом схватил гусеницу от боевой машины и, словно, многометровым стальным ремнём, пошёл хлестать всех подряд.

Долго гонялся за немцами по лесу, превратив несколько гектар в бурелом и кладбище, потом вернулся на дорогу и доломал оставшиеся машины и танки, которые были покинуты своим экипажем в ужасе от моих действий.

Приходить в себя начал в момент, когда лупил кулаком по борту лёгкого танка с двадцатимиллиметровой автоматической пушкой. Сначала ощутил боль в костяшках, лёгкую и на которую можно было не обращать внимания. Следом в голову закралась мысль, что совершаю глупейшую ошибку, уродуя пустой металл, вместо того, чтобы бежать из этого места куда подальше. Потом обратил внимание, что техника уже не кажется игрушечной, а люди, точнее их мёртвые тела, уже не карлики чуть выше колена, а достают мне по грудь.

С исчезновением эффекта мутагена ко мне возвращалась способность трезво мыслить, осторожность и слабость. Жуткая слабость, от которой хотелось упасть на землю и лежать, лежать, лежать.

Оставив разгромленную колонну в покое, я подобрал своё имущество и бегом, преодолевая позывы забиться в кусты и вздремнуть, помчался прочь, как можно дальше от дороги, бурелома и сотен мертвецов, многие из которых отличить от раздавленного животного можно лишь по клочкам одежды в том мясном фарше, в который они превратились.

Когда окончательно (ну, почти, цвет кожи уже стал обычным, да и рост вроде бы вернулся к прежнему значению, вот только мускулатура ещё не ушла совсем, не рассосалась) вернулся в прежнее тело, быстро облачился в нанокостюм и продолжил бег по лесу, изредка останавливаясь и сканируя в режиме сенсора местность.

С радостью отметил, что идея «полечиться» с помощью мутагена оказалась удачной – ни следа от ран на руке и шее. Вот только один минус – хотелось сильно есть, аж до тошноты и потоков голодной слюны. Даже не есть – ЖРАТЬ.

Донесение гаупману Айкеру.

Доклад следственной группы.

Со слов очевидцев, солдат и офицеров 241 мотопехотного батальона и моторизированного 105 батальона, их сводную группу, следующую для завершения окружения частей Красной Армии в районе села Хорвец, атаковали из засады с применением спецоружия, возможно галлюциногенного газа. Все выжившие утверждают, что видели огромного тролля, которого не брали не только пули из винтовок, но и танковые снаряды. Так ефрейтор Паус рассказал, как на его глазах в тролля в упор попал снаряд танка «Pz.IIIG», но не убил и даже не ранил, только сильнее разозлил. Тролль за это оторвал танковую башню и голыми руками раздавил всех членов экипажа, после чего перевернул боевую машину и оторвал катки, которые он использовал как метательные снаряды.

Все очевидцы отмечают невероятную силу, живучесть (скорее даже неуязвимость) и злобу тролля. Внешне он выглядел так: рост выше пяти метров, зелёная кожа, гипертрофированная мускулатура и первичные половые органы, грубые черты лица, низкий скошенный лоб, маленькие и глубокопосаженные глаза, чёрные прямые волосы. Рядовой Штерн отметил, что лицом тролль был похож на питекантропа из учебника истории, но не имел на теле растительности. Волосы были на голове и немного в области паха.

Появился он из леса, словно ожидая нашу колонну в засаде.

В результате нападения русских на группу, мы потеряли убитыми 120 человек, ранеными 54 (в том числе 29 человек сошли с ума), пропавшими без вести 18 (7 неопознанных тел с остатками формы фельдграу в их числе) человек. Так же 30 единиц бронетехники, в число которых вошли 7 средних танков.

Никаких данных о химическом веществе, которые могут вызвать подобные зрительные образы, причём абсолютно одинаковые для сотен людей и заставить солдат стрелять друг в друга, не известно.

Гаупману Айкеру.

Докладная записка.

Я, обер-лейтенант Клаус Шипнек, считаю, что версия о применении химического оружия – газа с галлюциногенным эффектом, в результате которого русские уничтожили нашу колонну, а так же заставили солдат вермахта и СС стрелять друг в друга – несостоятельна.

Следственной командой были обнаружены многочисленные отпечатки босых ног. Их глубина и размер дают все основания полагать, что принадлежат они великану. Так же, на месте боя не обнаружено ни одного следа русских солдат – отпечатков сапог, стреляных гильз из оружия русских, зато хватает гильз и осколков гранат наших солдат. Расположение их на дороге среди остатков колонны отметает факт использования врагами трофейного, то есть, нашего оружия: стреляли солдаты вермахта. Наши солдаты.

Я не разделяю слова уцелевших, что великан был неуязвим для нашего оружия. Скорее всего, испуганные солдаты просто не попадали в него или его толстая шкура была прочна для простых пуль. Уверен, что солдаты больше попадали по своим товарищам, чем по великану (больше двух десятков тел со следами огнестрельных ранений это подтверждает). Так же попадание снаряда в великана – не более чем бред перепуганного разума.

Отсутствие одежды, строение черепа, беспричинная агрессия, всё это позволяет судить о том, что великан не более чем животное, а не человек. В этих бескрайних лесах в варварской стране могут сохраниться живые реликты исчезнувших эпох. Не удивлюсь, если однажды найдём динозавров и мамонтов.

Все следы залиты гипсом и сфотографированы.

А великан, скорее всего, подыхает или уже сдох где-то под кустом или в овраге от ран.

Хайль Гитлер!

* * *

На этот лесной лазарет я вышел по запаху. Блуждая в лесу и подбирая ягоды, чтобы утолить дикий голод, от которого сводит кишки, я раз от раза открывал маску костюма. И в один из таких моментов учуял сильный запах разложения.

Зачем я решил найти его источник?

Сам не знаю, скорее всего, рассчитывал помародёрничать, отыскать хоть кусок старого сухаря, если наткнусь на расстрелянную немецкими самолётами машину. Или позицию советских солдат. Представьте себе такую картину: человек со сверхспособностями, способный с помощью картинки хоть скатерть-самобранку себе реализовать, расхаживающий в сверхсовременном снаряжении и с фантастическим оружием, готов таскать крошки с кладбища. Да хоть с помойки!

Но я не ожидал увидеть две палатки с красными крестами и тела раненых на земле под навесами из кусков брезента и плащ-палаток. В стороне от палаток стоял сгоревший остов большой машины, скорее всего, полуторки. От неё осталась только коричнево-рыжая от сильного огня рама.

Все раненые были убиты, всего несколько человек из них имели следы от пуль, прочих… прочих зарезали, скорее всего, штыками. В одной из палаток в проходе между деревянных столов, застеленных красными от крови простынями, лежал врач. С трудом можно было определить в нём работника этой гуманной профессии – мужчину зверски забили, переломав все кости, размозжили голову.

В стороне у палаток нашёл труп женщины. Убийцы положили её на плащ-палатку, завели руки за дерево и там связали куском проволоки запястья, ноги развели в стороны… и прибили к земле штыками от трёхлинейки. Одежда – белый халат, гимнастёрка и юбка были разрезаны.

Натешившись с женщиной, насильники выкололи ей глаза, воткнули кинжал между ног, и оставили умирать.

Я едва успел открыть маску, чтобы меня не стошнило внутрь костюма. Блевал долго и каждый раз, выпрямившись и отдышавшись после судорог, я вдыхал отравленный смертью воздух и вновь сгибался, исторгая из себя вязкую слюну и желчь.

С трудом отполз в кусты и там, только через полчаса, пришёл в себя. В мёртвый госпиталь или медсанбат, уж не знаю, как правильно, я вернулся через полчаса. Нашёл за одной из палаток две большие саперные лопаты со сломанными черенками, быстро срубил для одной из них подходящее тонкое деревце, заменил ручку и начал копать могилы.

Для солдат и врача одну общую, братскую, медсестру похоронил отдельно. В сгоревшей машине нашёл останки ещё пяти человек.

Я видел в сети в своём мире фотографии, и даже старые царапанные ролики времён давней войны. Как немецкие солдаты позировали на фоне советского танка, из люков которого свисали обгоревшие танкисты, как весело скалились, целясь из пулемёта в шеренгу пленных, стоящих на краю глубокого рва, на фоне повешенных с табличками «партизан», «еврей», комиссар'. Видел и даже порой негодовал, ругал фашистов, говорил «вот бы я с вами сделал…». Точно так же поступали и тысячи других людей, вроде меня, кто моложе, кто старше. И точно так же, как и они, я забывал про эти фотографии уже через день-другой.

Но эта картина чужих зверств будет со мной в памяти до конца жизни.

Ночь провёл на пустой желудок и толком не мог заснуть, терзаемый воспоминаниями прошедшего дня, страшными картинами и ещё больше мыслями о своём будущем.

Утром, облазил все кусты и лопухи, слизывая с них росу, чтобы хоть немного утолить жажду. Вновь двигался вперёд… куда? Сам не знал, выбрал направление на восток и просто шёл. Страстно мечтал об огрызке карандаша и пары листов бумаги. Пробовал рисовать смолой, ягодным соком и соком растений, угольком из старого кострища на полянке, на которую случайно набрёл. Испортил десяток листков в тонком и наполовину ранее заполненном блокноте и всё без толку.

Пугала мысль, что мой дар оставил меня, что он сгорел, перенапрягшись при доставке этом мир. Но я её гнал подальше, успокаивал себя, что всё ещё впереди, всё хорошее и счастливое, и я вот-вот наткнусь на залежи альбомов, красок и карандашей и вскоре после этого вернусь к себе, в свой родной двадцать первый век, забрав с собой страшные воспоминания и несколько седых волос.

В два часа дня я вышел на опушку леса и почти сразу же уткнулся в дорогу, которая проходила по его краю.

Уже наученный горьким опытом, я, было, дёрнулся назад под защиту густых крон, но тут рассмотрел примерно в километре лёгкий дымок, а использовав способность костюма, узнал, что там дымит расстрелянная полуторка.

Несколько минут я меньжевался, то собираясь совершить рывок к технике в надежде на трофеи, то уговаривая самого себя не глупить, что машину давным-давно уже обобрали, что там может находиться засада немцев…

Но решился. По большей части спасибо голоду, который, как всем известно, далеко не родная тётка. Когда накопители набрали энергии, я включил ускорение и промчался за пятнадцать секунд до машины. За тридцать метров перевёл остатки энергии в маскировку и сделал крюк, заходя к машине сбоку.

Машина была полна бумаг – папки, ящики с пачками листов, перевязанных коричневой бечёвкой, подшивки с газетами с портретами Сталина, несколько мешков с письмами. В кабине уткнулся головой в руль убитый красноармеец, рядом с ним стволом в потолок стоял мосинский карабин. На пассажирском сиденье виднелись пятна крови, даже не пятна – лужицы. Кто бы тут не сидел, но досталось ему сильно. Судя по отметинам от пуль, машину обстреляли с воздуха, убив водителя и тяжело ранив пассажира. Возможно, был ещё кто-то, кому повезло уцелеть. Он-то и вытащил раненого.

Кстати, а что тут горит рядышком? На машине ни пятнышка копоти, явно не от неё дымок. А трава дымится чуть ли не у самых колёс, потому-то издалека и подумал, что это именно полуторка и горит.

Пал шёл из центра луга, может, поля для покосов, я в этом ни в зуб ногой. Добравшись до эпицентра пожара, я увидел труп с обгоревшими ногами в сапогах, в синих галифе и гимнастерке. Рядом с телом лежал ТТ, фуражка с малиновым околышем и большой кожаный саквояж с блестящими шариками на верхней застёжке.

Прямо у ног мертвеца лежали несколько обгоревших папок с бумагами. Нога у офицера или командира, если правильно говорить, была перетянута тонким ремешком возле самого паха, гимнастёрка сверху донизу пропиталась в крови. Да и грязная она была, как если бы человек перед своей смертью полз, пытался встать на ноги и опять падал, и снова полз. Думаю, не было никакого третьего, это и есть пассажир.

Интересно, что за документы такие секретные, что командир Красной Армии решил на последнем издыхании спрятаться среди высокой травы и их сжечь? Не стояла бы такая сушь и успей он довести дело до конца, то найти это место не сразу бы удалось. А тут прямо ковровая (черная, а не бардовая) дорожка от машины до тела.

Из остатков документов узнал о покойном, что сотрудник НКВД лейтенант Аникашин Максим Павлович увозил личные дела людей, которым предстояло в Бресте, Кобрине и ещё двух крупных городах создать подполье и устраивать диверсии до прихода советских войск.

Кроме Бреста знакомых названий не услышал. Брест вроде бы в Беларуси расположен и первым принял удар фашистов. Выходит я попал в самое начало войны? Или нет?

Полез в кузов и начал ворошить подшивки газет и смотреть штемпели на конвертах. Самая последняя дата стояла – 5 июля сорок первого года.

Попутно разжился пачкой относительно чистой бумаги (с одной стороны имелись записи чернилами, из-за чего на обратной стороне проступали точки и чёрточки) и набором карандашей в кожаной офицерской планшетке, которая лежала под пассажирским сиденьем. Под водительским же отыскал вещмешок, где (Боже, это просто счастье!) лежала горсть сухарей, жестяная плоская коробочка с колотым твёрдым сахаром, две банки тушёнки и одна со сгущёнкой.

Убитых я похоронил и с чёрной тоской подумал, что понемногу становлюсь могильщиком.

Забрал документы, пистолет командира, вещмешок, толстую стопку самых чистых листов, на которых можно попробовать нарисовать что-нибудь с обратной стороны. Взял фляжку, которая висела на ремне у солдата и была наполовину полна тёплой водой.

Привал я устроил уже скоро, углубившись в лес и убедившись, что рядом нет не то что дорог, а вообще самых маленьких тропинок. Вскрыл одну банку тушёнки раскладным ножом (правда, при той толщине жести, тут зубило и молоток были бы кстати), что лежал вместе с продуктами в мешке, намочил водой самый чистый и светлый сухарь, и с огромным наслаждением заморил червячка. Жирное мясо и сухарь проскочили в желудок и сгорели там без остатка, хотелось ещё столько же и ещё половинку. Сутки голодовки в нервном напряжении сказывались.

Оставшиеся продукты оставил до вечера, перекушу перед сном, а ещё желательно найти ручеёк.

Воду я нашёл – сначала небольшой прудик в овраге и полдесятка мелких ручейков в его склонах, а спустя пару часов упёрся в огромное болото, которому конца и края не было. С одной стороны хорошо – в таких местах точно дорог не бывает, и наткнуться на колонну немцев можно не бояться. С другой – мне теперь делать огромный крюк, чтобы его обойти, так как я никогда не решусь идти напрямки по топям.

Страшно утонуть.

На ночь остановился на высоком песчаном холме, поросшем сосняком. Место светлое, тихое, комаров, которые тучами у болота вьются, здесь нет, сдувает с высоты в сырую низину. Старая хвоя и песок отлично подходят в качестве кровати.

Пока было светло, я решил заняться рисованием. Самым первым рисунком стала банка тушёнки, которая ждала своего часа в «сидоре». Если я не лишился своего Дара, если он работает в этом мире точно так же, то вот эта жестяная банка (почему-то пахнувшая машинным маслом или солидолом каким-то, словно водитель полуторки её от ржавчины чем-то эдаким смазывал) станет главным и сильным индикатором.

Ну – поехали!

Прорисовывал каждую чёрточку, царапину и вмятину, оттиск маркировки на толстой жести. Потратил около часа, чтобы создать двойника консервы на бумаге, хоть и в чёрно-белом виде (но насколько сужу по опыту реализации рисунков в двадцать первом веке, красочность стоит на втором месте).

– Ну, с Богом! – прошептал я и коснулся листа бумаги.

Через секунду мир замер, посерел, и у моих ног появилась тяжёлая жестяная банка.

Я смотрел на неё и… плакал. От счастья, от нервного напряжения, с которым я выводил линии на бумаге, от чувства надежды, что скоро я вернусь к себе домой.

Вскрыл обе банки и сравнил содержимое – отличий не было ни в чём, на вкус и та, и та были одинаковы, голод утоляли замечательно.

Наевшись и чуть-чуть передохнув, дав организму немного переварить немалый кус мяса, я опять взялся за бумагу и карандаши. Сейчас я собрался рисовать патроны к своей гауссовке. А то, что это за боекомплект, в сто выстрелов? В нанокостюме я могу утащить тысячу, да и без него три сотни в магазинах вполне себе утащу, даром, что здоров, как лось.

С первым рисунком меня ждал облом.

Со вторым тоже.

Третий я чуть ли не по микрону вырисовывал, даже сделал на образце несколько царапин, которые потом отметил на рисунке.

И опять глухо.

Пять рисунков после этого подарили мне пять банок тушёнки. Шестой с магазином для гаусс-винтовки так и остался простым рисунком.

Уже в темноте закончил рисовать ТТ и теперь у меня было два абсолютно одинаковых пистолета.

Настроение, вознесённое после первого удачного опыта с жестянкой, вновь опустилось в район плинтуса. Ведь если в этом мире реализуется лишь то, что принадлежит ему, то вернуться домой у меня не выйдет.